Текст книги "Империя Вечности"

Автор книги: Энтони О'Нил

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Незаметно, почти непреднамеренно, Ринд потихоньку перемещался в направлении Египетской галереи, когда его остановил чей-то голос:

– Эй, юноша!

Развернувшись, Ринд поначалу ничего не мог разобрать среди перламутровых лучей. Затем поморщился, услышав шуршание, как если бы к нему ползла гадюка, и наконец различил бледного, словно мертвец, человека в похоронном смокинге, жилетке пепельного цвета и черном цилиндре.

– Вы – мистер Ринд, – произнес мужчина и двинулся навстречу гостю прихрамывающей походкой.

– Да, – отвечал молодой шотландец. – А вы, должно быть, мистер Гамильтон.

– Сибстер, где-то под Уиком…

– Верно, – подтвердил Ринд, пожимая протянутую руку, неестественно бледную и костлявую.

Гамильтон изучал его через толстые стекла очков.

– А вы намного моложе, чем я ожидал.

– Мне почти двадцать один.

– Двадцать один? В самом деле? Учитесь, как я полагаю?

– В данное время – нет.

– Работаете?

– В данное время – нет.

Гамильтон продолжал рассматривать гостя в упор.

– Весьма любопытно. А впрочем, проходите. – Он приподнял свою трость, указывая путь. – Здесь у меня кабинет, как раз для подобного рода встреч.

– Вы принимаете посетителей?

– Когда возникает необходимость.

– …Поговорить о защите национальных реликвий?

– Юноша, вы ведь не очень стеснены во времени? Может, у вас есть другие дела?

– Нет-нет.

– Тогда пройдемте в мой маленький кабинет. Нас ожидает длинная беседа.

– Ну конечно.

Они неторопливо прошествовали вниз по ступеням в кабинет клерка, похожий на склеп, где Гамильтон снял цилиндр и погрузил свое хрустнувшее в суставах тело в кресло. Свет проникал в комнату лишь через решетку на потолке. Забитый водосток беспрестанно сочился дождевыми слезами.

Кап… кап… кап…

– Так значит, вам всего лишь двадцать один, – промолвил Гамильтон, поглаживая редкие пряди тонких, точно лен, волос. – Тогда, боюсь, я на целых пятьдесят шесть лет старше вас. Ну а сэр Гарднер находится где-то посередине – если не ошибаюсь, ему как раз исполнилось пятьдесят шесть. Поразмыслите об этом, юноша. Мы с вами представляем преемственность поколений – мы, сыновья и отцы археологии. Прошу, присаживайтесь.

– Так это правда? – Ринду показалось, что он услышал подтверждение своим догадкам. – Сэр Гарднер писал вам обо мне?

– Нет, он мне ничего не писал.

– Тогда откуда же вы узнали?..

– О вашем разговоре? – Гамильтон одарил посетителя ледяной улыбкой. – Что касается сэра Гарднера, от нашего пристального внимания ускользает очень немногое.

– Значит, кто-то нас видел? В Хрустальном дворце?

– Я слышал, это была задушевная беседа, словно между старыми друзьями. А ведь вы прежде никогда не встречались? И даже не переписывались?

– Никогда. Просто, видите ли, среди археологов сэр Гарднер слывет едва ли не героем. Он первым осудил грубые методы раскопок, которые были в ходу у других исследователей. Известно ли вам, что это он приказал заменить коптящие факелы в гробницах на восковые свечи, чтобы дым не портил стены?

– Да, я в курсе.

– Но я и не думал встретить его в Хрустальном дворце. Где угодно, только не там.

– Сэр Гарднер – советник дворцового комитета, и он написал подробный справочник по Египетскому залу; издание ожидается в самом скором времени.

– Я бы мог и сам догадаться, если бы был повнимательнее.

– Не волнуйтесь так, юноша. Уверяю вас, он совершенно не обижен.

Эти слова не могли не вызвать у Ринда благодарности – но и утешить его, приуменьшить чувство стыда, были не в силах. Надо же, сэр Гарднер Уилкинсон. Даже теперь, пять дней спустя, достаточно было вспомнить это имя, чтобы залиться краской смущения. Как же он сразу не догадался? Почему не заподозрил… чего-то в таком роде? Сейчас уже не хотелось и думать об этом.

Сэр Гарднер Уилкинсон, первый из археологов страны и величайший в мире египтолог. Начиная с тысяча восемьсот двадцать первого года, когда ему исполнилось двадцать четыре, он провел в этой стране двенадцать лет кряду, живя среди гробниц и храмов, изучая бесчисленные руины, перенося лишения, спасаясь от жестоких убийц и диких зверей, и приобрел за это время глубочайшие познания в области древних обычаев и нравов. Изнурительные труды по изучению настенных росписей убедили его, среди прочего, что египтяне играли в шашки, затворяли окна ставнями, дрессировали обезьян, чтобы те собирали фрукты, умели выкликать крокодилов из реки, называя их ласковыми прозвищами, пользовались искусственными инкубаторами, подвешивали мешочки с приправами над столом, чтобы еда не досталась крысам, и спали на обдуваемых ветром крышах, спасаясь от вездесущих нильских комаров.

В тысяча восемьсот тридцать девятом году за выдающиеся заслуги королева посвятила его в рыцари, и он стал единственным археологом, удостоившимся такой чести. Впрочем, с той поры сэр Гарднер только упрочил свою репутацию, предприняв несколько путешествий в Египет, опубликовав многочисленные академические и популярные труды, а кроме того, собрав немало впечатляющих званий и титулов, а именно: вице-президент Британской археологической ассоциации, почетный член Восточного общества Нью-Йорка, член-корреспондент Королевского азиатского общества, Венской императорской академии наук, а также Археологического общества Эдинбурга (в пыльных кабинетах которого Ринд изучал красноречивые послания Уилкинсона, не осмеливаясь даже вообразить, что когда-нибудь получит возможность потолковать по душам с их автором).

– А вы с ним близко знакомы?

– Скажу так: я следил за его карьерой не из праздного любопытства. Знаете, прежде чем появились его публикации, среди английских ученых было принято ссылаться на мой собственный труд о Египте.

Ринд неопределенно кивнул.

– С тех самых пор мы и сблизились. Сэр Гарднер сотрудничает с Королевским географическим обществом, которое было основано при моем содействии. К тому же он – доверенный консультант музея. Мы обращаемся к его помощи всякий раз, когда получаем предложение приобрести экспонаты, представляющие интерес с точки зрения археологии.

– Кажется, он очень приятный в общении человек.

– Весьма любезный джентльмен. Хотя временами он бывает нестерпимо скрытен.

Не зная, как отнестись к последним словам, Ринд предпочел сделать вид, будто их не расслышал.

– А… сэр Гарднер никогда не заговаривал о национальных реликвиях, которые здесь выставляются?

– Сэр Гарднер высказывает свое мнение обо всем, что касается музея.

– В таком случае, – не сдержался Ринд, – я уверен, что его не устраивает работа филиала британских древностей.

– Ну конечно…

– Пусть филиал и невелик, но мог бы вместить в пять раз больше экспонатов. И относиться к ним нужно бережнее, внимательнее. Вы ведь намереваетесь расширять отделение?

– Ну да, конечно. Правду сказать, по этому поводу я вас и вызвал. Давно пора навести порядок в британской коллекции.

Кап… кап… кап…

– Значит… – Ринд запнулся, боясь поверить. – Значит, вы приняли мое предложение расположить экспонаты в хронологическом порядке?

– Разумеется. Эта работа, для которой вы вызвались добровольцем, достойна всякого уважения, чрезвычайно своевременна, и мне остается лишь принести самые искренние извинения за то, что мы не могли ответить раньше. Можете приступать, как только будете готовы. Хоть завтра, если пожелаете.

– Ну… – Ринда захлестнуло волнение. – Ну это же… великолепно.

– Несомненно, ваш труд потребует времени, – вдруг обеспокоился Гамильтон. – Можно спросить, как долго вы собираетесь им заниматься?

– Об этом я еще не думал.

– В какой гостинице вы остановились?

– «У Морли» на Чаринг-Кросс.

– И не обговорили срока?

– Я вношу понедельную плату.

– Замечательно, – сказал собеседник. – Само собой, музей оплатит все расходы.

– Очень любезно с вашей стороны, мистер Гамильтон, однако…

– Разумеется, никаких прихотей.

– Нет-нет, вы не поняли, я…

– Или могу вам предложить комнату в «Мейфэр». [7]7
  Лондонская гостиница-люкс в фешенебельном районе Мейфэр.


[Закрыть]Кстати, моя жена до сих пор умело стряпает блюда шотландской кухни.

– Очень любезно с вашей стороны, мистер Гамильтон; прошу понять меня правильно, однако…

– Однако – что?

– В этом нет необходимости. Серьезно.

Кап… кап… кап…

Гамильтон поднял брови.

– Вы же понимаете, работа может растянуться на месяцы.

– Но я могу сам о себе позаботиться… Правда.

– Полагаю, вы обеспечены надежным доходом?

– Мой отец банкир. Он все устроил.

– Ясно. – Гамильтон с одобрением кивнул. – А вам действительно повезло, молодой человек. – Он задумчиво помолчал. – Все складывается еще лучше, чем я думал. Уверен, вы понимаете, что наш музей не в состоянии предложить крупного вознаграждения.

– Я и не жду вознаграждения, – возразил Ринд. – Для меня это огромная честь. – И тут, поддавшись восторженному порыву, он выпалил: – Честно говоря, это мне следует заплатить вам, мистер Гамильтон.

Но тут на лице собеседника вспыхнула столь неприкрытая радость, что Ринд заподозрил: его загнали в точно расставленные сети. Он произнес именно то, чего от него желали. Говоря иносказательно, молодой человек сам, по доброй воле, продался в рабство.

– Заплатить нам? – переспросил мистер Гамильтон, будто бы удивившись неожиданной мысли. – А что, это было бы даже занятно.

Он откинулся в кресле, продолжая буравить юного посетителя безжалостным взглядом, каким глядит на клиента гробовщик.

Кап… кап… кап…

На Ринда, не понаслышке знавшего о том, что такое холера, чахотка и болезни сердца, признаки скоротечности человеческой жизни давили тяжким грузом, а мысль о вероятности преждевременной смерти казалась ему назойливым постояльцем, никак не желающим съезжать с квартиры. В свое время – не так уж давно – молодой шотландец уже оставил надежду на любые серьезные отношения, убедив себя, что ни одна из женщин, достойных внимания, не выдержит его общества более нескольких минут, и не желая тратить силы на связь, которой, возможно, не суждено продлиться.

Жгучее стремление оставить какой-то след, не потерять ни единой драгоценной минуты нередко подвергало настоящим испытаниям его немалые запасы терпения, а то и природной застенчивости. Однако вслед за неизбежными страстными вспышками столь же неизбежно возникало ощущение стыда, угодливая любезность и, главное, мысли о собственном ничтожестве перед лицом бесконечности. Именно благодаря последнему обстоятельству Ринд выбрал своей стезей археологию – науку, которая, подобно астрономии, звала в ледяные просторы вечности; незаслуженно обойденные вниманием национальные реликвии подарили ему возможность излить нерастраченную романтическую и отцовскую теплоту сердца (а кроме того, отвлекали от более мрачных забот, что занимали его разум в тот памятный майский день визита в Хрустальный дворец и были так же свежи, как и кровь, внезапно хлынувшая из горла).

Несколько недель назад молодой шотландец наблюдал за раскопками пиктской хижины под Кеттлберном, кропотливо выбирая камни из густой зеленой поросли, когда его вдруг одолел приступ кашля; отвернувшись в сторону, Ринд прочистил горло – и испачкал траву большим сгустком крови. Землекопы едва ли не силой заставили его уйти в деревню и обратиться к врачу за помощью. Археолог упорно не желал этого делать, но потом превозмог свой страх и нехотя уступил, понимая, что пробил час посмотреть судьбе в глаза.

– У вас кровохарканье, – объявил врач. Так судья оглашает приговор.

– Это смертельно? – спросил Ринд.

– Само по себе – обычно нет. Но часто бывает симптомом…

– Туберкулеза?

Доктор сложил свои очки.

– Не исключено. Хотя в таком случае проявились бы и другие признаки. Скорее всего, мы имеем дело с очень серьезной формой заболевания дыхательных путей – воспалением бронхов или абсцессом легкого.

Ринд возблагодарил Господа за маленькие милости.

– Скажите, у вас наблюдались прежде подобные симптомы?

– Нет, ничего такого, – ответил Ринд.

Но он солгал. Уже давно ему достаточно было случайно проглоченной крошки, першения в горле и даже просто громкого смеха, чтобы на носовом платке появились пятнышки крови.

– А среди ваших родных не встречалось похожих случаев? Может быть, болезни горла или просто телесное истощение?

– Да нет, ничего особенного.

Однако и это была неправда. Семеро из младших детей в их семье умерли в самом нежном возрасте, а единственного выжившего брата недавно унесла чахотка; Алекс был последней надеждой отца.

– У вас не бывает одышки? Хрипов?

– Только во время крутых подъемов.

– Так вот, больше никаких крутых подъемов. И вообще никакого лишнего напряжения. Можно спросить, чем вы обычно занимаетесь, когда не копаетесь в грязи?

– Я студент Эдинбургского университета, готовлюсь к адвокатуре.

Доктор прищелкнул языком.

– Понятно. Продуваемые сквозняками учебные аудитории, грязные адвокатские конторы… Может, есть что-нибудь еще?

– Что-нибудь еще?

– Давайте начистоту. По-моему, вы способны принять правду как мужчина. В лучшем случае у вас нет рака, хотя это еще нужно проверить. Но качественный состав крови, которую вы сегодня исторгли, заставляет предполагать, самое меньшее, запущенное кровохарканье, и здесь заключается настоящая проблема. Если жидкость заполнит легкие во время сна, вы задохнетесь, даже не успев осознать, что происходит. Представьте себе: вы опускаете голову на подушку и вдруг… – Доктор щелкнул пальцами. – Оказываетесь прямо на небесах.

Ринд уже примирился со Всемогущим, поэтому просто кивнул.

– Что касается лекарств, тут я практически ничего не могу посоветовать. Лучшее лечение – постельный режим, усиленное питание, свежий воздух и постоянный присмотр. Между прочим, вы ведь не склонны сильно возбуждаться?

Шотландец покачал головой.

– Иными словами, ничто не заставит вашу кровь кипеть в жилах?

– Ничто.

Ринд засмотрелся на резвых ласточек за окном.

– Если понадобится, кто-нибудь из родных сумеет обеспечить вам достойный уход?

Глядя на птиц, молодой человек вспоминал пронизывающий ветер, грохочущие ставни на окнах, треск огня в очаге, долгие прогулки в горах…

– Юноша? – Доктор прищурился. – Я спросил, сумеет ли кто-нибудь из родных о вас позаботиться?

– Мой отец, – спохватился Ринд. – Ну конечно же, он присмотрит.

Он говорил убежденно, с уверенной улыбкой. А в голове между тем крутилось одно и то же: «Отец ничего не должен знать. Отец ничего не должен знать».

Закрытый экипаж с задернутыми шторами мчал по Трафальгарской площади. На взгляд Ринда, мистер Гамильтон еще никогда так не походил на владельца похоронного бюро, как сейчас. Отглаженный фрак цвета воронова крыла, цветок на сияющем лацкане, подозрительно напоминающий лаванду. Мало того, Гамильтон неизменно посматривал на шотландца как на новоиспеченного покойника, а как-то раз дошел до того, что принялся отряхивать его плечи и брезгливо поправлять воротник его черной суконной куртки.

– Надеюсь, теперь я выгляжу представительно? – осведомился Ринд.

– Более или менее. – Гамильтон откинулся на мягкую спинку сиденья. – А я, в свою очередь, надеюсь, что вы никому не проговорились о нынешней маленькой экспедиции.

– Даже если бы захотел, кому бы я мог проболтаться?

– Но вы не обмолвились ни намеком? Ни одной живой душе?

– Никому ни слова.

Гамильтон сжал резную шакалью голову, которая украшала его трость.

– В таком случае прошу вас и впредь не распространяться о подобных вещах. Не следует разглашать подробности предстоящей встречи. Даже ваш любимый отец не должен ничего знать.

Ринд покорно кивнул – и сам удивился, с какой это стати он сделался столь почтительным. Неужто все дело в едва обретенных привилегиях, касающихся музея?

– Скажите-ка, молодой человек, вы – патриот?

– Я шотландец.

– Потрудитесь растолковать разницу.

Ринд почувствовал, что не расположен к объяснениям.

– Ну… конечно же, патриот.

– Значит, вы не рассчитываете на финансовую выгоду?

– Говорю же вам… я шотландец.

Однако мистеру Гамильтону, казалось, было не до шуток.

– По-моему, во время нашей беседы в музее вы упоминали, что не ждете никакой платы?

– Нет, не жду. Это правда. Полагаю, я по природе слишком осторожен; не верю, что из мелкого колодца можно начерпать воды на целую деревню.

Собеседник хмыкнул.

– Как бы то ни было, я, разумеется, не имею права обещать золотые горы, но все же могу предположить, что вы получите за свои труды сполна. А в будущем вас ожидает еще более солидное вознаграждение. Если вы, конечно, понимаете, о чем речь.

Но Ринд понимал очень мало. Это была уже третья таинственная экспедиция с мистером Гамильтоном менее чем за неделю; между тем загадок и странностей не убавлялось.

В первый раз, после роскошного завтрака в великолепных покоях почтенного джентльмена, Ринд и Гамильтон отправились прогуляться по городу. Гамильтон поминутно указывал на здания, знакомые ему по службе в министерстве иностранных дел, – кабинеты, в которых доводилось работать под покровом полной секретности; дома, где плелись хитроумные интриги; резиденции, за которыми он следил «в интересах национальной безопасности». Оживившись от воспоминаний о прошлом и так разогнавшись по улице (в его-то годы), что юный шотландец не удивился бы, заметив над его цилиндром клубы белого дыма, Гамильтон подозрительно долго расписывал своему спутнику, какое это счастье – служить столь высокой цели.

– Я побывал во многих уголках света, но могу вам сказать откровенно: нигде я не испытал такого удовольствия, как прямо здесь, в Лондоне, преследуя добычу среди тумана. – Он сделал широкий жест концом трости. – Знаете, куда я только не проникал. Да куда угодно. Мне были знакомы все закоулки и двери города. Мороз, непроглядная тьма – ничто меня не смущало. Фонарщики и трубочисты стали моими друзьями. Лондонский смог – союзником. Вот когда чувствуешь себя по-настоящему живым.

Поначалу Ринд с удовольствием слушал, как ему казалось, ностальгические рассказы старика, но уже тремя днями позже, во время второй вылазки, стало ясно: в действительности молодого человека пытаются завербовать, хотя и неясно, с какой целью.

На этот раз мужчины отправились – и развили при этом столь большую скорость, что шотландец начал опасаться, как бы ему вновь не закашляться кровью, – на безупречно чистые мостовые в окрестностях Йорк-стрит. Гамильтон осторожно заглянул за угол, словно боясь налететь на свирепую сторожевую собаку.

– Отсюда уже видно, – шепнул он. – Правда, еле-еле.

Ринд послушно высунул голову из-за кирпичной стены: перед ним стояла запряженная коляска.

– А что я должен?..

– Сюда. – Гамильтон указал ему точку, более удобную для обзора. Мужчины переместились к порогу табачной лавки. – Теперь видите? Вон там, где цветочные ящики на окнах. Можете разглядеть?

Ринд почти ничего не различал в тумане.

– Да, вроде бы. А что там?

Гамильтон самодовольно вскинул голову.

– Лондонская резиденция сэра Гарднера Уилкинсона.

– Сэра Гарднера Уилкинсона? – Молодой человек растерянно заморгал. – Вы что же, за ним следите?

– Вот уже более двадцати лет.

Шотландец фыркнул.

– Вы лично?

– Когда представляется такая возможность.

– Но… Могу я спросить, зачем?

Мысль о том, что прославленный археолог, посвященный в рыцари самой королевой, находится под наблюдением, никак не укладывалась в его голове.

Гамильтон тщательно застегнул воротник пальто.

– Настанет день, и я вам все объясню. Но сейчас это в ваших же интересах – знать как можно меньше.

Рискуя показаться неблагодарным – в конце концов, музейные национальные реликвии были предоставлены в его полное распоряжение, – Ринд все-таки не удержался от любопытства:

– Мне хотят поручить какое-то задание, угадал? Что-то связанное с сэром Гарднером?

Гамильтон не возразил ни словом.

– Вот почему вы меня сюда привели?

– Британская империя будет очень вам благодарна, молодой человек.

– Британская империя?

– Видите ли, вы достигли подходящего возраста, чтобы сделаться учеником. Если позволите – возраста, в котором допустимо задавать самые разные вопросы.

– Учеником? – переспросил Ринд, не глядя на собеседника. – Значит, хотите, чтобы я втерся к нему в доверие? К сэру Гарднеру?

– Возможно, я чудовищно ошибаюсь, но, по-моему, втираться вам никуда не придется.

– Так вы… – Ринд попытался собраться с мыслями. – Вы все это время искали соглядатая? Чтоб шпионить за сэром Гарднером?

– «Соглядатай», юноша, это слишком зловещее слово. – Гамильтон смерил собеседника оценивающим взглядом. – Скажите-ка, – начал он, внезапно понизив голос, – вы слышали когда-нибудь о братстве…

Тут на дальнем конце улицы послышался резкий скрип; Гамильтон воровато оглянулся и отпрянул в тень.

Дверь дома под номером тридцать три распахнулась, и на улицу вышел элегантно одетый лысый господин с игривым терьером на поводке. Сэр Гарднер Уилкинсон, прославленный археолог, – вот у кого, судя по виду, вовсе не водилось зловещих мыслей, – бодро прошествовал в противоположную от табачной лавки сторону и растворился в тумане.

– Мы что же, пойдем за ним?

– Он скоро вернется. Вот только выгуляет свою псину в Риджентс-парке. Это на тридцать минут, самое большее – на сорок. Не стоит ждать. – Гамильтон внимательно посмотрел на Ринда. – Что скажете, юноша? Готовы исполнить свой долг?

В соседней церкви зазвонили колокола. Шотландец пожал плечами.

– Не в моих правилах увиливать от исполнения долга, но в данном случае…

Гамильтон задумался.

– Я знаю, кто сможет вас убедить, – произнес он наконец. – Как насчет вторника? В час пополудни заеду за вами в гостиницу. Только прошу, сделайте одолжение: оденьтесь прилично.

Сказано – сделано; Алекс Ринд облачился в самую приличную – хотя и несколько поношенную – одежду, однако по-прежнему не имел ни малейшего понятия, куда направляется, и лишь естественное чувство благодарности помогало ему с трудом сдерживать горячее нетерпение. Когда позади остался Уайтхолл, [8]8
  Улица в Лондоне, на которой расположены правительственные учреждения.


[Закрыть]в голове шотландца мелькнула шальная мысль: уж не собираются ли его отвезти на Даунинг-стрит, в здание министерства иностранных дел, а то и на встречу с самим премьер-министром? Это, по крайней мере, объяснило бы почти осязаемое напряжение почтенного спутника. Но нет: к счастью, они вскоре свернули за угол, на площадь, где выстроился конногвардейский полк. Гамильтон выудил из кармана серебряные часы и с тревогой посмотрел на циферблат.

– А знаете, – как бы между делом заметил Ринд, – я до сих пор не представляю, из-за чего весь этот сыр-бор и зачем нужно это задание.

Гамильтон только хмыкнул, убрав часы.

– Нет, правда, хоть намекните…

Пожилой джентльмен беспокойно поерзал, но продолжал хранить молчание.

– Неужели вы мне совсем ничего не откроете? Ни словечка?

– Что ж… – Гамильтон сощурился и, собравшись с мыслями, неохотно заставил себя проронить: – Юноша, вы наверняка имеете представление о Бонапарте?

Молодой человек ожидал услышать что угодно, но только не это.

– О генерале Бонапарте?

– Разумеется, я не имею в виду его племянника в Тюильри. Речь о Наполеоне Первом, корсиканце.

– Конечно же, я о нем слышал.

– Тогда скажите, что именно вам приходит на ум при звуках его имени?

– Ну…

Настала очередь Ринда беспокойно заерзать на сиденье: слава этого человека была слишком велика, чтобы предполагать простой ответ.

Молодой человек задумался. И в самом деле, что? Первым делом перед глазами почему-то всплыла многотомная биография Вальтера Скотта: внушительные кожаные переплеты на книжной полке в кабинете отца. Но это детские впечатления, а что же дальше? Неизгладимые образы: низкорослый военачальник, заложивший руку за ворот шинели; битва при пирамидах; неверная жена; золотая гирлянда в Нотр-Дам; разлетающиеся осколки чайного сервиза; Папа Римский под арестом; Маренго, [9]9
  Селение в Северной Италии, юго-западнее Алессандрии. Под Маренго во время войны Франции против 2-й антифранцузской коалиции французская армия Наполеона Бонапарта разбила австрийские войска и заняла Северную Италию.


[Закрыть]Йена, [10]10
  Город в Тюрингии. Вблизи Йены в 1806 г. Наполеон разбил войска Пруссии.


[Закрыть]Аустерлиц; Москва в огне; преисподняя под Ватерлоо; пригоршня каменистых островов; бесконечные акры земли, усеянной трупами убитых лошадей, и тающий дым артиллерийских орудий – с чего начать?

– Мне представляется человек, достигший определенного величия, – произнес шотландец.

– Чего еще ждать от вас, молодежи, – сухо проронил Гамильтон. – В те дни я служил в министерстве иностранных дел. В стране почти не осталось семьи, которая во всех этих войнах не лишилась бы хоть одного сына. Простите, но у меня совершенно иной взгляд на вещи.

Ринд понимал, что такое вполне возможно. Враги часто изображали Наполеона чудовищем, пожирателем невинных младенцев, пигмеем-кровосмесителем, слюноточивым сифилитиком, конским дерьмом, мифическим Зверем из Апокалипсиса. Однако стоило миновать опасности, как начиналось обожествление той же самой личности, чей неоспоримый военный гений и пугающий размах влияния на судьбы истории внушали противникам почтительное благоговение, а женщинам – романтические судороги, и даже поэты не находили слов, чтобы выразить свой восторг. Наполеон был пресловутым «человеком из толпы», дерзнувшим разорвать оковы повиновения и самовольно занять престол, затмивший своим величием все прочие троны; он был иконой, символом честолюбия и вдохновения. Потоки людей стекались на Пикадилли, чтобы одним глазком посмотреть на его пуленепробиваемую коляску, на Пэлл-Мэлл – ради скелета его коня, а в музейных залах, где выставлялись туалетные принадлежности Бонапарта, не говоря уже о важных государственных документах, было не протолкнуться от зачарованных почитателей.

– А вы что думаете о Наполеоне? – спросил Ринд.

– Мне представляется человек, забывший, где его подлинное место.

– Только и всего? Человек, забывший свое место?

– Нужно уметь признавать собственные рамки. Или, может, вы не согласны?

– Отчего же. Честолюбие таит в себе много опасностей, – ответил шотландец, но сам же внутренне поморщился и вздохнул: положа руку на сердце, он испытывал невольное восхищение перед этим одержавшим победу изгоем.

Тут за окном появился Букингемский дворец, и молодого археолога посетила мысль, казалось бы, не имевшая отношения к делу.

– Интересно, а что может думать по этому поводу ее королевское величество?

– Ее величество, – промолвил Гамильтон, – слишком мало живет на свете, чтобы о ком-то судить.

В облаках над дворцовым садом беззаботно порхал бумажный змей.

– Как по-вашему, королева сейчас у себя в резиденции?

– Безусловно, – подтвердил Гамильтон, торжественно выпятив подбородок. – Ее величество вчера вернулась из Осборн-хауса. [11]11
  Бывшая королевская резиденция на острове Уайт, где скончалась королева Виктория.


[Закрыть]

Ринд поразмыслил над его тоном и, пораженный невероятным подозрением, покосился на спутника, который, к его ужасу, уже был у самого выхода.

– И чем, по-вашему, – отважился выпалить молодой человек, – она может заниматься? Прямо сейчас?

Гамильтон снова достал часы, холодно взглянул на Ринда и откашлялся, словно хотел предварить свои слова звуками фанфар.

– В этом нет никакого сомнения, юноша. Она ожидает нас.

Экипаж замер у дворцового входа, предназначенного для дипломатов, министров и прочих высокопоставленных особ.

Низкорослая дама тридцати пяти лет от роду, с которой предстояло встретиться Ринду, внешне чем-то похожая на его мать, взошла на престол в тысяча восемьсот тридцать седьмом году. В основном она сумела справиться с природной застенчивостью, но до сих пор ощущала себя не в своей тарелке во время светских бесед и раутов. В сороковых годах королеве посчастливилось благополучно пережить четыре покушения на убийство, а в тысяча восемьсот пятидесятом один обезумевший гусар набросился на нее и что было силы ударил по голове тростью. Эта женщина уже восемь раз разрешилась от бремени, причем без единого смертельного исхода – следует отдать должное королевским лекарям, – однако не скрывала своей нелюбви к детям. В то время она уже проявляла признаки мрачной задумчивости, которой станет отличаться и в будущем.

Ринд никогда не видел королеву, даже во время парадов; да что там королеву – ему вообще не доводилось встречать людей, обладающих по-настоящему высоким рангом и не обойденных славой. Шотландцу чудилось в этой истории нечто несбыточное, нереальное: неужели это его ведут ослепительно сияющими коридорами по дворцу из шестисот комнат – его, который пару часов назад еще сомневался в душевном здоровье мистера Гамильтона? Нет, о такой минуте молодой человек даже не грезил. Воспитанный в почтительном уважении к вышестоящим, он, как и многие шотландцы, не мог смириться с абсолютной королевской властью. Приученный христианской моралью отрицать любую зависть – все же невольно сокрушался сердцем при виде выставленного напоказ богатства. Как сын, находящийся на полном иждивении отца, Ринд не имел причин отвергать наследное право, однако был скептически настроен против самой идеи монархии. К тому же как человек, остро сознающий, что он смертен, с горьким сожалением вспоминал о напрасных бесчисленных жертвах, которых на протяжении истории требовали венценосные особы в погоне за новым величием.

И вот сейчас, оторопело скользя глазами по роскошной обстановке, пытаясь увидеть все, но не в силах сосредоточиться ни на чем, Ринд ощущал, как последние оплоты его душевного сопротивления рушатся под пышным гнетом позолоты, красного дерева и зеркал столь немыслимой ясности, какой ему не приходилось видеть даже в глади самого безмятежного озера своей родины.

За всю дорогу молодой человек не проронил ни слова – с той минуты, как вошел в парадную дверь и двинулся было расписаться в книге для посетителей, но Гамильтон удержал его за руку, прежде успев шепнуть пару слов охраннику, и по сию пору, шагая по коридорам вслед за почтенным прихрамывающим джентльменом, который тоже хранил гробовое молчание. Впрочем, теперь уже не имело смысла задавать вопросы, а тем более разговаривать просто от избытка эмоций. Пройдя через обшитую панелями гостиную, мужчины оказались в огромном Тронном зале, украшенном шелковыми драпировками и багряным ковром. Ливрейный лакей растаял в воздухе подобно струйке дыма. Ринд вытянулся в струнку рядом с Гамильтоном, чувствуя яростное биение собственного сердца, которое заглушало мерный ход серебряных часов его спутника.

Молодой археолог не имел никакого понятия о том, как нужно себя вести. Не представлял, что скажет. Он то поправлял манжеты, то пытался выпятить грудь, то глазел на причудливый узор ковра, и поэтому лишь запоздало, когда его спутник пошевелился и тихо кашлянул, шотландец понял, что они уже не одни.

Из-за помоста в дальнем конце зала, словно призрак, возникла женщина с бочкообразным станом. Ростом она была еще ниже Наполеона, однако при этом производила впечатление колосса. Дама поманила гостей, точно ручных собачек, и те послушно побрели на зов, притянутые властными чарами.

– Сюда, – прошептала она, и мужчины без промедления протиснулись через раздвижные двери в потайной коридор.

– Сэр Уильям, – промолвила королева, приветствуя Гамильтона.

(Ринд по рассеянности пропустил почтительный титул мимо ушей.)

– Ваше величество, – ответил Гамильтон с неожиданно ловким поклоном.