Текст книги "Огонь в затемненном городе (1972)"

Автор книги: Эно Рауд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

НАХОДКА В ЛЕСУ

Осень принесла хорошую добавку к нашему скудному меню. Я имею в виду грибы.

Я лично очень высоко ценю хождение за грибами. Человек, собирающий грибы, дышит свежим воздухом, наслаждается природой и одновременно занимается полезным делом. Поиски грибов развивают у человека внимание и наблюдательность. Это не какое-нибудь хождение за брусникой, когда ягоды просто загребают обеими руками. Такую работу может выполнять и машина, и я слышал, что даже изобретен какой-то аппарат для собирания брусники. Но попробуйте машиной собирать грибы! Ничего не выйдет!

Мне, конечно, могут возразить, что имеются приспособления, которые даже мины под землей находят, почему же нельзя придумать аппарат обнаружения грибов? На это я отвечу, что мина– это все-таки мина, а гриб совсем другое дело. Когда находят мину – все ясно, ее обезвреживают. Но когда находят гриб, сразу же возникает вопрос: он съедобный, или несъедобный, или даже ядовитый? И тут никакой аппарат не поможет – тут нужен человеческий разум. Правда, Олев говорит, что в будущем начнут конструировать машины с разумом. Может быть. Ведь техника развивается стремительно. Но я не верю, что какая-нибудь машина будущего сможет разбираться в грибах так же хорошо, как моя мама.

От мамы и я научился всем грибным премудростям, которыми теперь делюсь с Олевом, когда мы ходим в лес. У нас с ним есть большое преимущество перед многими другими людьми, которые ходят по грибы, – мы знаем гораздо больше съедобных грибов.

Приведу два примера. Я сам видел, как люди, собирающие грибы, проходят мимо большого гриба, который в научной литературе называется гриб с зонтиком. Они словно не замечают его. Иной раз даже поддевают его ногой. А ведь этот гриб прекрасен: он вкусен, как куриное мясо, как камбала, как шницель. И вкусных опят тоже никто, кроме нас, тут в лесу не собирает. «Опенки!» – говорят люди с пренебрежением и проходят мимо. А ведь с одного пенька можно иной раз набрать грибов полное лукошко.

Однажды утром в воскресенье мы с Олевом бродили по лесу.

Вскоре я потерял своего друга из виду. Я шел своим путем и думал свои думы. Сначала я думал о грибах, потом о Линде. Затем об отце и войне. И в то же время, конечно, шарил глазами по земле, пробирался сквозь кустарник, брел по колено в папоротниках… И вдруг заметил под одной густой елью, ветки которой нависали низко над землей, красноармейскую полевую сумку.

Полевая сумка сильно отсырела. Я открыл ее скорее машинально, чем в надежде что-нибудь найти там. И тем большим было мое изумление, когда ко мне в руки первым делом попал «Эстонско-русский словарь». Обложка его покоробилась. Странички свернулись и пожелтели. Но все-таки это был «Эстонско-русский словарь». Из другого отделения я вытащил топографическую карту. И тут же обнаружился заклеенный почтовый конверт. Адрес, написанный карандашом, мне удалось кое-как разобрать. Наш город. Терновая улица. Дом номер пять. Квартира три. Ю. Кярвет.

Кярвет? С Терновой улицы!

Сунув пальцы в рот, я свистнул. Два коротких свистка и один длинный. Это был наш условный сигнал на случай, если одному из нас попадется хорошее грибное место.

Олев свистнул в ответ. Вскоре он был около меня:

– Ну что, боровики?

– Нет, боровиков нету, зато смотри, что я нашел.

Я показал ему полевую сумку, словарь и карту. Затем протянул ему письмо.

– Странно, – пробормотал он. – Адрес сходится. Это же те самые Кярвет, которых мы предостерегли от Велиранда.

– И сумка командирская.

– Похоже, что так.

– Эти вещи надо отнести туда… на Терновую улицу.

– Я тоже так думаю.

Полевая сумка как раз поместилась ко мне в корзинку. Мы спрятали ее на дно, под грибы. Но так как грибов было маловато, сломали несколько красивых веток рябины и положили их сверху.

– Действительно, забавно, – сказал Олев, – что именно мы должны были найти эту полевую сумку! И с тех пор ведь прошло больше года…

– С каких пор?

– Ну с тех, как сумка осталась тут.

Правда. Как быстро летит время! Уже второй год топчут сапоги немецких солдат нашу землю.

Час спустя мы были на Терновой улице.

Знакомый дом. Знакомый подъезд. Дверь в подвал приоткрыта, как и в тот раз, когда мы тут выслеживали Велиранда.

Мы поднялись по лестнице на второй этаж.

Олев постучал.

За дверью послышались шаги, и дверь отворилась. Мы с Олевом онемели от неожиданности – перед нами стояла М ээли. Мээли Л иивик из нашего класса. А она-то что тут делает?

Я знал, что Мээли с родителями живет в деревне. До войны она каждый день приезжала в школу на автобусе. Но с началом оккупации автобусы перестали ходить, и на время учебы Мээли переселилась куда-то в город. Так вот где она теперь живет!

– Здравствуйте, – сказала Мээли после недолгого молчания.

От изумления я не мог проронить ни слова. Но Олев взял из корзинки ветку рябины и протянул Мээли.

– Мы ходили в лес по грибы, – объяснил он.

Щеки Мээли покраснели, как гроздья рябины, которые она смущенно рассматривала.

– Заходите!

Мы вошли в квартиру.

Я чувствовал себя виноватым перед Мээли. Она, видимо, думала, что мы пришли только ради того, чтобы передать ей эту ветку рябины. А мы вовсе не затем пришли и даже не знали, что можем встретить тут Мээли.

Мы прошли в комнату и сели. Никто из нас не знал, о чем говорить. Из неловкого положения выручила нас средних лет женщина с добрым лицом, неожиданно вошедшая в комнату.

– Это мои одноклассники, – сказала Мээли.

Согласно этикету, мы встали и поклонились. Оказалось, что это Мээлина тетя. Началась обычная беседа, и мы почувствовали облегчение после недавнего конфузного молчания. Разговор пошел о том, что на паек почти невозможно прожить. Все считали, что в деревне сейчас жить легче. Потом Мээлина тетя перевела разговор на школьные темы.

Она поинтересовалась, как мы сдали вступительные экзамены в гимназию. (У Мээли были все пятерки.) Она еще хотела знать, какие отношения между мальчиками и девочками в нашем классе.

Так мы болтали довольно долго, пока я наконец не решился задать главный вопрос:

– Извините, а в этой квартире живет какая… какая-нибудь госпожа Кярвет?

– Я и есть Кярвет, – сказала Мээлина тетя с легким изумлением.

– А ваш муж в России? – спросил я, так как хотел быть полностью уверенным, что письмо адресовано именно ей.

– Почему вы так думаете?

Да, почему я так подумал? Что ей ответить? Ведь письмо, обнаруженное нами в лесу, мог написать любой родственник, или друг, или просто знакомый. Не мог же я начать объяснять, что Велиранд особенно интересовался именно теми семьями, у которых кто-нибудь находился в России или в Красной Армии.

Олев вышел в переднюю и вернулся с полевой сумкой.

– Мы нашли это в лесу, – сказал он.

Госпожа Кярвет взяла полевую сумку, внимательно осмотрела ее и нашла письмо.

Тогда она встала, отошла к окну и принялась читать. Она читала очень долго. Но, может быть, прочитав, она просто так стояла у окна. Стояла спиной к нам и о чем-то думала.

Наконец она повернулась к нам.

– Сейчас я узнала, что восьмого августа прошлого года мой муж еще был жив. Больше я ничего о нем не знаю.

В комнате возникло серьезное и даже чуть подавленное настроение. Нетрудно было догадаться, что сейчас мы здесь лишние.

– Нам пора, – сказал Олев.

Нас не удерживали.

Мээли проводила нас до двери. С ее лица исчезло радостное оживление. Она даже не пригласила нас зайти как-нибудь еще в другой раз. Наверно, она думала сейчас только с своем дяде.

Мы очень хорошо понимали ее.

ГИМНАЗИЯ

И в эту осень школы тоже не смогли начать работать вовремя. Учебный год начался лишь первого октября. Но вместе с ним начался новый этап в моей жизни: я теперь не просто школьник, который кидается камнями или играет в индейцев. Теперь я гимназист, почти что взрослый человек.

В гимназии все иначе, чем в начальной школе. Школьное здание то же самое, но школьная жизнь совсем другая. Учителя теперь говорят нам «вы». Только классная руководительница П аэмурд с нами на «ты». Мы так специально договорились с нею, потому что обращение на «ты» как-то более привычно и удобно, к тому же учительница Паэмурд симпатичная женщина.

Состав класса у нас пестрый. Многие раньше учились в первой начальной школе. Часть ребят приехала из деревни Из нашего старого класса осталось только семь учеников: кроме меня и Олева, еще Гуйдо, Атс, Линда, Мээли и Мадис Салувээр. Хельдур тоже выдержал экзамены, но где он теперь– неизвестно. То, что Мадис Салувээр попал в гимназию, оказалось большой неожиданностью. В начальной школе он числился среди двоечников. Однажды преподаватель естествознания даже поставил ему двойку с двумя минусами да еще сказал, что это как бы ради поощрения, потому что на самом деле следовало поставить единицу. Но теперь Салувээр тоже гимназист и, как ни странно, до сих пор не получил ни одной двойки. А преподаватель физкультуры даже утверждает, что когда-нибудь Мадис обязательно станет членом сборной команды школы по волейболу, а может быть, даже капитаном.

Атс и Гуйдо сидят на одной парте, так же как и мы с Олевом. И Линда с Мээли сидят тоже вместе, а соседом Салувээра стал какой-то парнишка из первой начальной школы.

В начальной школе мы были полны важности, ходили как хозяева и смотрели на младших благожелательно, но все же с превосходством. Теперь мы сами оказались в их положении, боязливо держимся у стен, когда на переменах абитуриенты прогуливаются мимо нас. Они страшно важные, ходят под ручки, парни и девушки вперемежку. Держать друг друга под руку – это для них совершенно естественное и обычное дело. Если услышишь обрывки разговоров, которые они ведут между собой, непременно обратишь внимание на какое-нибудь сложное иностранное слово, вроде «дегенерирующий», «абстракция», «толерантность»… У меня тоже есть «Ученический словарь иностранных слов», и кое-что я уже оттуда запомнил, например, слово «деспот», которое с удовольствием употребляю, говоря о Гитлере. И все же речь абитуриентов иногда бывает мне непонятной.

На переменах абитуриенты и вообще ученики старших классов любят танцевать в зале. Для них танцы тоже естественная и само собой разумеющаяся вещь. Кстати, на школьных вечерах танцевать не разрешено. Этот запрет объясняют тем, что стыдно веселиться в тылу, когда на фронте гибнет все больше людей.

Уроки в гимназии начинаются непривычно поздно, только в половине пятого. На последних уроках даже начинает одолевать сон, и слова преподавателя проскальзывают мимо ушей.

Но нет худа без добра. Преимущество вечерних занятий – неполадки с электричеством. Иногда неполадки бывают общегородские, но чаще – местного характера. Эти местные неполадки обыкновенно случаются во время или в конце перемены, и, как правило, в тех случаях, когда какому-нибудь классу предстоит писать контрольную работу. Говорят, что у мальчишек из 2 «Б» есть специальный «перегоратель пробок», который изготовлен из двух железных гвоздей подходящей толщины и удобно втыкается в розетку, чтобы вызвать короткое замыкание. Правда, похоже, что учителя уже дознались, в чем дело, и в один из понедельников директор говорил об этих неполадках перед всей гимназией с большим осуждением.

Кстати сказать, директора гимназии даже не сравнишь с директорам нашей бывшей школы. Наш новый директор – человек горячий, легко повышает голос и без конца твердит о железной дисциплине. Уже его речь на торжественном открытии учебного года произвела весьма странное впечатление. Он все время кому-то угрожал. Нам, ученикам, он угрожал плохими отметками и тем, что мы по своей лени и небрежности останемся круглыми дураками. Но он угрожал также Советскому Союзу, Америке и Англии. Такое бахвальство, конечно, не вызвало у слушателей особого восхищения, и аплодисменты были довольно жидкими. Но у директора нашей гимназии есть теперь утешение, потому что другого – гораздо более важного – директора мы встретили гораздо хуже.

Но об этом я расскажу уже в следующей главе.

ДОКТОР МЯЭ

Нашей гимназии выпала «честь» – к нам прибыл руководитель Эстонского самоуправления доктор М яэ.

Делается смешно, как подумаешь об этом «самоуправлении». О каком правительстве может идти речь, если Эстония оккупирована фашистами, – это же известно любому младенцу! Но самая высшая власть в Эстонии – немецкий генерал-комиссар Литцман, а «самоуправление» покорно исполняет его приказы. Эстонское самоуправление никем не управляет, наоборот, оккупанты управляют им. И вот к нам в гости пожаловал руководитель этого самоуправления, который был заодно директором просвещения и правосудия.

Похоже, что визит этот оказался неожиданным, потому что суета началась внезапно среди уроков. Вдруг всех учителей созвали в кабинет директора гимназии на срочное совещание. Затем нам было велено привести себя в порядок. Также было дано особое распоряжение на переменах хорошо проветривать классы, следить за чистотой и держать железную дисциплину.

И тут по гимназии разнесся слух, что наш директор и доктор Мяэ – родственники и что Мяэ собирается устроить своему родственнику повышение по службе: перевести его на работу в Таллин, в министерство просвещения.

А вскоре прибыл и сам доктор Мяэ. В классах было слышно, как перед гимназией хлопали дверцы автомобилей.

– Не нервничайте, – сказала госпожа Л ыхмус, наша преподавательница эстонского языка. – Ничего особенного не случится. Главный директор самоуправления просто хочет слегка познакомиться с работой нашей гимназии. Сначала он посетит некоторые классы, а затем выступит перед всей гимназией с короткой речью.

Кстати, мы вовсе и не нервничали. Только сама учительница выглядела несколько бледнее обычного.

– А к нам в класс он тоже придет? – спросил кто-то.

– Не знаю, – ответила учительница Лыхмус. – Да это и неважно. Мы будем продолжать урок, как обычно.

Как обычно, она вынула свою записную книжку и начала высматривать в ней, кого вызывать к доске. Но вдруг дверь класса совершенно необычным образом распахнулась, и главный директор Мяэ в сопровождении просто директора нашей гимназии вошел в класс.

Мы встали.

Доктор Мяэ пожал руку учительнице Лыхмус.

Учительница Лыхмус предложила доктору Мяэ сесть на ее стул, но главный директор жестом дал понять, что он все-таки не какой-нибудь хам, который может усесться на стул, принадлежащий даме.

Теперь доктор Мяэ должен был бы разрешить нам сесть, но он почему-то не догадывался. Директору или учительнице тоже было неудобно сажать нас, поскольку высокое начальство не давало соответствующего разрешения. Мы продолжали стоять и рассматривали руководителя Эстонского самоуправления, толстого мужчину с заспанным лицом.

– Кого здесь больше – юношей или девушек? – спросил доктор Мяэ.

Он говорил с заметным немецким акцентом, и, по-моему, это было крайне символично.

Учительница Лыхмус быстро обежала глазами класс.

– Девочек на четыре больше, – ответила она.

– А-аа… – протянул доктор Мяэ и глубокомысленно покачал головой, словно он только что узнал нечто чрезвычайно важное.

Затем он задал второй вопрос:

– И кто же учится лучше?

Наш директор склонил голову набок и сделал вид, словно он размышляет над этой проблемой.

Учительница Лыхмус произнесла растерянно:

– Так сразу, пожалуй, не ответишь.

– Это только первый класс, – пояснил наш директор. – Мы еще не успели заняться статистикой по данному вопросу.

Доктор Мяэ снова понимающе покачал головой.

– Видимо, и те и другие хорошо учатся, – сказал он и весь сам засветился своей шутке.

– Стараемся сделать все возможное, – заметила учительница Лыхмус и тоже улыбнулась, как мне показалось, несколько принужденно.

– Что же, пойдем дальше? – обратился доктор Мяэ к директору, и тот сразу же услужливо поспешил к двери.

Выходя, руководитель самоуправления бросил на нас последний взгляд.

– Всего хорошего, – сказал он нежно.

– Всего хорошего, – недружно загудели мы.

На этом знакомство с нашей работой закончилось. Учительница Лыхмус попросила нас сесть, и мы продолжали урок обычным образом.

Я где-то слышал, будто получить звание доктора в Германии может почти каждый дурак. После визита доктора Мяэ в нашу гимназию я в этом больше не сомневаюсь.

В начале следующего урока пришло распоряжение собраться в зале, чтобы выслушать, о чем хочет сказать руководитель правительства подрастающему поколению.

И тут у Олева возникла одна идея.

Читатель, должно быть, заметил, что нам с Олевом вообще довольно часто приходят в голову различные идеи. И я скажу, что идея, возникшая на сей раз у Олева, не относилась к числу наихудших.

– Попроси у Линды две заколки для волос, – шепнул он мне, когда мы выходили из класса, чтобы выстроиться парами в коридоре.

– Что ты собираешься с ними делать?

– Скоро увидишь.

– Почему ты сам не попросишь?

– В целях конспирации, – ответил Олев. – Спроси так, чтобы другие не заметили.

У меня не было времени вникать в его планы. Почти все уже вышли из класса. Линда еще оставалась возле своей парты. Действовать надо было быстро.

– Линда! Пожалуйста, дай мне две заколки!

– Что ты будешь с ними делать? – спросила Линда точно так же, как я у Олева.

– Очень нужно.

Линда с удивлением вынула заколки из волос, и я сунул их Олеву в руку, когда мы уже двигались к залу.

Мы с Олевом шли самыми последними. Следом за нами двигался другой класс.

В дверях зала получился затор.

И тут Олев вдруг исчез. Я было оглянулся, чтобы посмотреть, где он, но сзади стали напирать, меня втолкнули в зал.

Классы заняли свои обычные места в зале, где мы всегда стояли по понедельникам. Лица у всех учеников были довольные, еще бы – урока-то не будет! Я заметил, что отсутствие Олева никому не бросилось в глаза.

Доктор Мяэ явился снова в сопровождении директора гимназии. И пока директор для вступления говорил о том, как мы рады визиту высокого гостя, Мяэ уселся в первом ряду. Затем главный директор сам взошел на кафедру и обратился к нам.

– Дорогие учащиеся! – начал он сердечно. – Я хочу немного рассказать вам о тех задачах, которые в нынешнее тяжелое время стоят перед всеми нами.

Надеюсь, читатель простит мне, если я не стану подробно пересказывать эту речь. Короче говоря, смысл ее состоял в том, что мы должны изо всех сил помогать немцам – меньше есть и больше работать.

Когда он кончил речь, должны были последовать аплодисменты, но в этот момент вдруг… зал погрузился в темноту.

Случилась очередная неполадка с электричеством.

Мое сердце бешено заколотилось. Две заколки потребовались Олеву для того, чтобы с их помощью устроить короткое замыкание. Я живо представил себе, как он сначала где-то прятался. Как он потом подкрался к двери зала и прислушивался оттуда. Как по усиливающемуся голосу Мяэ он определил, что приближается конец речи. И заторопился к розетке, в класс…

– Немедленно починить пробки! – загрохотал директор.

И тут началось:

– Мяя-яя… Мя-ээ… – послышался из дальнего конца зала боязливое блеяние овцы.

– Мяэ, мээ… – ответили ей откуда-то с середины зала.

– Мяяяэ! М-я-я-э-э! – заблеял старый баран примерно с того места, где стояли абитуриенты.

– Мяя! Мяяя! Мяэ! Мэээ! – послышалось прямо у меня за спиной.

– Спокойствие! – закричал директор. – Попрошу тишину!

Но ему ответило единодушное овечье блеяние.

– Мяяээ! Мяя… – вливались в общий хор тонкие голоса девчонок, словно среди большого стада находились ягнята.

И вдруг какое-то таинственное шестое-седьмое чувство подсказало мне, что кто-то стоит у меня за спиной. Я обернулся и шепнул:

– Это ты?

– Я, – ответил Олев едва слышно. – Кто бы мог подумать, что получится такой мировой концерт.

Под покровом темноты он пробрался в зал и как ни в чем не бывало занял свое место.

Наконец снова вспыхнул свет, и сразу же прекратилось «мяэканье», как позже называли этот концерт. Только в разных концах зала еще раздавались отдельные приглушенные смешки.

Доктор Мяэ по-прежнему стоял на кафедре – в темноте он не мог оттуда сойти. У него ведь не было таких способностей пробираться и подкрадываться, как у закаленного бойца Олева. Но как только загорелся свет, доктор Мяэ решительно двинулся из зала. Директор гимназии, с лицом, покрывшимся пятнами, следовал за ним.

В полной тишине мы стояли на своих местах и с интересом ждали, что же теперь будет.

Но ничего не случилось. Инспектор просто попросил нас разойтись назад по классам.

– Соблюдайте порядок и двигайтесь пристойно, – добавил он. – Не лезьте все скопом, как стадо баранов.

Это, конечно же, был намек на наше мяэканье. Никакой нотации на тему об оскорблении главы государства инспектор читать не стал. Он вообще не сторонник читать мораль. Гораздо охотнее он воспитывает при помощи шуток, и его шутки бывают очень ядовитыми. Если же видит, что шутка не помогает, тогда он наказывает. Громких слов он никогда не говорит – это привилегия нашего директора.

Вообще-то мы любим своего инспектора.