Текст книги "Вампиры. Опасные связи"

Автор книги: Энн Райс

Соавторы: Танит Ли,Поппи Брайт,Таня Хафф,Лиза (Лайза) Таттл,Челси Куинн Ярбро,Нэнси Килпатрик,Джейн Йолен,Элизабет Хэнд,Эдит Несбит,Конни Уиллис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 47 страниц)

– Ты будешь ее растить?

– Я ее крестная мать и опекун. Так написано в завещании Эми.

Массаж получился хуже обычного: мысли Бонды бродили где-то далеко, да и мои тоже. Все мои разнообразные боли – грудь, ягодицы, поясница, ноги, – казалось, умножились и стали более стойкими. Я думала об Эми, о Кит и Дениз. И я все время возвращалась к Фиби, чья бессознательная воля к жизни должна быть невообразимо сильной.

– Ладно, – сказала через какое-то время Вонда – как мне почудилось, довольно равнодушно. – Повернись на спину.

Я не стала прикрывать свою красивую грудь простыней. Бонда и бровью не повела. Ее пальцы слегка тряслись от усилия, с которым она массировала мне шею и голову, и напряжение и усталость отступали, но я чувствовала, что Бонда устала скорее от веса моей головы, чем от стараний. И массаж закончился слишком быстро.

– Вот и все, Мэйдисон.

Еще несколько минут я лежала на столе, ощущая возмущение и панику оттого, что не чувствовала себя ни расслабленной, ни гибкой. Я хорошо ей платила. Она должна была лучше работать надо мной.

– Теперь, когда я вдруг стала матерью, – непринужденно произнесла Вонда, будто мы говорили о погоде, – я больше не буду здесь работать. Мы проживем и так, и я нужна Фиби. Она только что потеряла мать.

Оглушенная новостями, я сумела выдавить только:

– Когда ты увольняешься?

– Сегодня последний день. Ты – мой последний клиент.

Такого я допустить не могла. Вонда была молодой, полной жизни женщиной; она могла много мне дать. Я приподнялась на локте и сказала:

– Я буду скучать по тебе.

– Спасибо. Я тоже буду скучать по этому месту. Немного.

– Надеюсь, что мы продолжим общаться.

Наступила пауза, и я ожидала, что она либо пропустит мое предложение мимо ушей, либо ответит «надо будет как-нибудь встретиться», что само по себе является отказом. В любом случае я была готова настаивать. Но, к моему приятному удивлению, Вонда застенчиво взглянула на меня и сказала:

– Мне бы очень этого хотелось.

– Давай пообедаем вместе. Завтра, – с колотящимся сердцем предложила я, – Я знаю чудесный ресторан, «Шэрон». Давай встретимся там.

– Отлично, – закивала Бонда. – Я договорюсь, чтобы ясли оставили Фиби еще на полдня.

– Не надо!

Вонда удивленно приподняла брови, и я поспешила умерить пыл. Скрыть, как сильно мне хотелось дотронуться до этой маленькой девочки, подержать ее на руках и поцеловать, погладить нежную младенческую кожу и напитать себя этой чистой новой энергией.

– Не надо, – повторила я, с усилием перейдя на спокойный тон. – Мне бы очень хотелось ее увидеть. Пожалуйста. Возьми ее с собой.

ЭЛИЗАБЕТ МАССИ
Навсегда, аминь

Элизабет Масси дважды награждалась премией Брэма Стокера и является финалистом Всемирной премии фэнтези. Ее перу принадлежит множество книг и рассказов в жанре хоррор. Из ее недавних работ стоит упомянуть «Добро пожаловать в ночь» («Welcome Back to the Night»), «Черные тени: сны о тьме» («Dark Shadows: Dreams of the Dark») в соавторстве со Стивеном Рейни и «Проволочные матери» («Wire Mesh Mothers»). Недавно вышел в печать сборник ее рассказов под названием «Темные сны» («Shadow Dreams»).

Элизабет также известна как автор книг для подростков: трилогии «Дочери свободы» («Daughters of Liberty»), серии книг «Юные основатели» («Young Founders»), «Пожар в Чикаго: 1871» («The Great Chicago Fire: 1871»), «Мэриленд: гавань призраков» («Maryland: Ghost Harbor») и «Баффи – истребительница вампиров. Сила убеждения» («Buffy the Vampire Slayer: Power of Persuasion»). Ее теленовелла «Стихи и здравый смысл» («Rhymes and Reasons») в 1990 году получила приз родительских симпатий.

«При написании „Навсегда, аминь“ я думала в первую очередь о бессмертии, о том, благо это или проклятие, и его различных проявлениях. Вампиры, переселение душ, путешествие во времени. Желание жить вечно блекнет, когда оказывается, что будущее ничем не лучше прошлого и настоящего, когда прогресс только технический, но не человеческий, а цивилизованные люди продолжают бить себя в грудь и бахвалиться плохо пахнущим великодушием. Куда идти тогда? Куда бежать?»

Иисус же стал пред правителем. И спросил Его правитель: Ты Царь Иудейский? Иисус сказал ему: ты говоришь.

И когда обвиняли Его первосвященники и старейшины, Он ничего не отвечал. Тогда говорит Ему Пшат: не слышишь, сколько свидетельствуют против Тебя?

И не отвечал ему ни на одно слово, так что правитель весьма дивился.

На праздник же Пасхи правитель имел обычай отпускать народу одного узника, которого хотели.

Был тогда у них известный узник, называемый Варавва. Итак, когда собрались они, сказал им Пилат: кого хотите, чтобы я отпустил вам: Варавву или Иисуса, называемого Христом? Ибо знал, что предали Его из зависти.

Между тем, как сидел он на судейском месте, жена его послала ему сказать: не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него.

Но первосвященники и старейшины возбудили народ просить Варавву, а Иисуса погубить.

Тогда правитель спросил их: кого из двух хотите, чтобы я отпустил вам? Они сказали: Варавву.

Пилат говорит им: что же я сделаю Иисусу, называемому Христом? Говорят ему все: да будет распят.

Правитель сказал: какое же зло сделал Он? Но они еще сильнее кричали: да будет распят.

Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды, и умыл руки перед народом, и сказал: невиновен я в крови Праведника Сего; смотрите вы.

И, отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших.

Мф 27:11–25

Даниэлла стояла у грубой стены, не отрывая исполненного ярости взгляда от накрытого простыней тела на носилках. Мари и Кларисс покинули ее, отвернулись в раздражении и просочились сквозь маленькое окошко под потолком подвала. Их слова все еще жужжали в комнате осенними мухами.

«Он не Александр. Он ничто. Меньше чем ничто» (Мари).

«Все кончено. Идем с нами. Возьми меня за руку сестра. Здесь плохо пахнет» (Кларисс).

«Смотри, если хочешь, но не затягивай. Приходи поскорее» (Мари).

Даниэлла только зажимала уши затянутыми в перчатки руками и трясла головой: «Нет».

Мари несколько раз щелкнула пальцами, будто Даниэлла была собакой, которая не слушается свою хозяйку.

– Оставь меня, – потребовала Даниэлла.

И Мари с Кларисс послушались. Они думали, что их подруга сошла с ума, а это совсем не подобает созданию ночи. Безумие приведет к глупостям и беспечности, а беспечность грозит гибелью. И они оставили безумную подругу на произвол судьбы.

Даниэлла смотрела на грязную простыню, острые выступы носа, подбородка, внизу – пальцев на ногах. Более покатые очертания плеч, сжатых в кулаки ладоней, паха. Слабо лился свет от подвешенных под потолком ламп – люди, которые их зажгли, ушли несколько минут назад. С труб капало, на полу собирались лужи. Пауки и не замеченная уборщиком паутина в углах замерли в неподвижности, будто обдумывая недавние странные события.

– Александр? – нежно окликнула Даниэлла. Она ощущала, как ее холодное дыхание проходит сквозь сжатые зубы с выступающими клыками. – Почему же это не ты?

Она сделала несколько шагов к носилкам, прижав подбородок к груди, будто боялась увидеть то, что скрывается под простыней. За многие годы она повидала так много, столько ужаса и жестоких смертей, но не могла осознать то, что сейчас предстало перед ее взором.

– Почему же это не ты? – снова спросила она и дотронулась до своего лица. – Разве это не я? Разве я не брожу по этой убогой земле в облике молодой девушки, хотя мне уже сто семнадцать лет?

Простыня слегка колыхнулась. Даниэлла вскрикнула и вытянула руку, чтобы проверить, не залетел ли во влажную комнату по дороге от одной скрипучей двери к другой порыв ветра.

Разве мир не рассыпался каплями, если в нем вместе со смертными, которые зачастую верили, что знают о своей реальности все, существовала она, Даниэлла? И почему бы не случиться немыслимому чуду или невыразимому бедствию?

В комнате было душно, прогорклые запахи поднимались с пола, от стен, от стульев и носилок. Люди, что вошли сюда несколько минут назад, поначалу пахли радостным возбуждением, а потом отвращением. Они утверждали, что являются цивилизованными людьми, и тем не менее морщились и давились плодами своей бесконечной доброты.

– Разве это не я? – снова спросила Даниэлла. – Посмотри на лицо, которое ты когда-то любил.

Она встряхнула головой, отгоняя вонь, стянула с рук перчатки и кинула их на пол. Одним рывком разорвала на себе платье от шеи до талии. Острые как кинжалы ногти расцарапали грудь, оставив длинные бескровные полосы.

Проклятие на современные наряды женщин девятнадцатого века! Такие ханжи, такие шлюхи, затянутые и принаряженные, играющие в соблазнение в строгих платьях и не тающие, что такое быть настоящей женщиной. Но она знала! Александр познал ее женственность, а она его мужскую силу, и они наслаждались этим чудом.

Она отбросила разорванный корсаж. Потом сорвала с себя остальную одежду: широкие у плеча и сужающиеся книзу рукава, пышную муслиновую юбку, нижнюю юбку, хлопковые чулки, подвязки, туфли на пуговицах. Все полетело в сторону. Шляпка, заколки – раскрутились уложенные над ушами круглые локоны. Рыжие волосы свободно спадали на плечи.

Даниэлла закрыла глаза и провела руками по своей холодной коже. По рукам и плечам, по мягким волоскам на ледяном животе и заживающим ранам на груди.

Когда они в первый раз забрали у нее Александра, она тоже была обнаженной. Они лежали в стойле для молодняка, Даниэлла дерзко прижалась к покрытой жесткими волосами груди Александра и смеялась от колкой соломы в волосах и под спиной. Она вытащила одну соломинку и щекотала его нос и подбородок. Александр поцеловал сперва соломинку, потом ее пальцы. Обнял ее за талию, целуя и дразня языком нежную шею.

– Ты был ласков и честен, – произнесла Даниэлла. Ее брови сошлись на переносице, а губы дрогнули. – Ты виновен лишь в одном грехе, как и любой, кто вышел из младенческого возраста. Почему же проклятие пало именно на тебя?

Тело под простыней не шевелилось. Даниэлла сделала еще несколько шагов по холодному неровному полу и взялась за ткань, что покрывала ее любимого.

Красивый, но потрепанный молодой человек появился в Бисетре морозным мартовским утром 1792 года. Подобно призраку, он возник в тенях грушевого сада позади печально известной парижской тюрьмы и больницы. И часа не прошло, как с небес пролился угрюмый, холодный дождь, оставив на земле ледяные лужи и сбив с деревьев голые ветки. Дрожащие капли победителями переливались в шерсти животных, содержащихся в открытом загоне, и самшитовых кустах, что росли вдоль грязных дорожек.

В темной каменной громаде Бисетра обитали крайне неприятные жители: безумие, одиночество, злоба, отчаяние. Крики. Тишина. Умные, полные научного любопытства доктора занимались больными. Привычные ко всему тюремщики сторожили преступников.

В тени великого места, с западной стороны, располагался участок, где для работников, пациентов и заключенных Бисетра держали животных и выращивали овощи. Назывался он вполне подобающе «Маленькая ферма». В загонах жили коровы, овцы и свиньи, в небольшом закутке – куры и голуби. На грядках за плетеными изгородями в теплые месяцы росли репа и бобы. Грушевые деревья часовыми стояли у каменной стены, за которой взад и вперед спешили, повинуясь собственному ритму, парижане.

Даниэлла, одна из трех молодых работниц, нанятых для ухода за скотом и огородами, а также для приготовления еды, сидела в загоне на табуретке и отскребала вымя маломолочной коровы. Согнав с лица мух, она заметила среди нагих деревьев мужчину и подумала: «Боже, как же он красив! Благодарю тебя за такой подарок!» Она поднялась со стула и вышла в сад, где остановилась в нескольких ярдах от мужчины и поплотнее закуталась в шерстяную шаль.

– Доброе утро, – произнесла Даниэлла. – Вы заблудились?

Мужчина поднял в робком приветствии руку – красивую, сильную, натруженную руку с темными волосами на пальцах и мозолями – и сказал:

– Теперь, когда встретил вас, уже нет.

Он улыбнулся, и Даниэлла увидела, что у него ровные белые зубы. Кормилица, пока была жива, всегда говорила ей, что хорошие зубы означают доброе сердце.

Даниэлла не стала пятиться потупив взор, как подобало молодой француженке в присутствии незнакомого мужчины. Она была отнюдь не Орлеанской девой; у нее были любовники, большинство из них – молодые доктора Бисетра, а иногда и братья милосердия. Они приводили ее в свои кабинеты внутри тяжелых стен больницы и наслаждались ее пышным телом на твердых кушетках, а потом со смехом и шлепком по ягодицам отсылали обратно в загон. Революционеры заявили, что классовых различий больше нет, и Париж буквально вывернулся наизнанку в погоне за la chose publique – общественным благом, за которым необходимо следить во имя недопущения контрреволюционных мыслей и поступков, но для Даниэллы и остальных работниц больничной фермы жизнь мало изменилась. Комары и мухи по-прежнему жужжали густым роем, коровы оставались такими же грязными, груши – заеденными червяками, а доктора – такими же охочими до девушек.

Молодой человек под ветвями грушевого дерева был довольно красив: темные волосы, черная бородка и ласковые, сощуренные в улыбке глаза. Судя по всему, он перелезал через стену и разорвал на колене свои бриджи.

– Хотите воды? – предложила Даниэлла.

Мужчина кивнул, и она повела его мимо грязных коров к колодцу. Там он опустил на землю потрепанный кожаный ранец и выпил несколько ковшей воды, которую она зачерпывала из помятого жестяного ведра. Один раз Даниэлла задела его руку, и у нее мурашки побежали по коже.

– Что привело вас сюда? – спросила девушка. – Вы же не потерявшийся пациент, настолько слабоумный, что стремитесь вернуться туда, откуда сбежали?

Мужчина понял ее шутку, широко улыбнулся и покачал головой.

– Нет, – ответил он. – Я с севера и пришел в Париж в поисках работы, поскольку мой дом и лавка сгорели на прошлой неделе дотла и я остался без гроша. Я сапожник. Все произошло случайно – ветер сорвал лампу с крюка. Боже, какая потеря. – Он замолчал, чтобы вытереть с бороды капли воды. – Но я не смог начать заново, восстановить лавку. Поэтому я принес все, что уцелело, с собой в Париж. С дороги я заметил в траве прошлогодние груши и перебрался через стену в надежде, что меня никто не прогонит. Но я встретил вас, и теперь очень рад, что меня обнаружили.

– Гнилые груши! – Даниэлла приподняла одну бровь. – Простому народу не положено больше говорить о таких вещах, потому что нищета осталась в прошлом. Цыц!

– Говорить нельзя, но есть-то можно?

Даниэлла улыбнулась и наклонила голову:

– Это больница и тюрьма. Здесь всегда найдутся ботинки, которые нужно подлатать. Мне кажется, вы легко найдете здесь работу, если захотите.

– Мне бы очень хотелось, – признался мужчина.

На обрамленной самшитом дорожке, ведущей от свиного загона, показались две другие работницы, Мари и Кларисс: обе погоняли палками неторопливо переваливавшуюся свинью. Они улыбнулись Даниэлле, но не стали вмешиваться и поднялись на крыльцо у задней двери, что вела на кухни Бисетра. Свиней палками загнали в маленькие плетеные клетки у двери, где их ожидала судьба, недоступная их крохотным умам.

Даниэлла предложила мужчине передохнуть в пустом сарае, предназначенном для новорожденных телят, и оставила его на несколько часов, пока не выдалась свободная минутка. Девушка принесла ему под юбкой кусок окорока, немного хлеба и бутылку вина – все это она стащила из огромного погреба под кухнями. Они поели вдвоем, сидя на соломе. А потом пришло время поцелуев и ласк. Она узнала, что мужчину зовут Александр Деманш, ему двадцать два года и он сирота, выросший в деревне рядом с Бове. Он был обручен, но так и не женился, потому что его невеста умерла от чахотки за три недели до свадьбы. Александр узнал, что ее зовут Даниэлла Боге, родилась она в Париже у пациентки Бисетра, но женщина скончалась при родах, и девочку воспитывали матроны при больнице. Они научили ее готовить, ухаживать за скотом и огородом. За девятнадцать лет своей жизни она выходила за стены Бисетра только для того, чтобы посетить мессу. Даниэлла призналась, что боится города и его жителей, но за каменными стенами «Маленькой фермы» чувствует себя в безопасности.

На следующий день поутру Даниэлла представила Александра Клоду Лебеку, низкорослому толстяку, который отвечал за стирку огромных кип грязного белья. Она остановила его у главных ворот. За его спиной по улице под холодным весенним солнцем тарахтели тележки молочников, фургоны с рыбой, матери с корзинками и пришпиленными к полосам шляпами тащили за руку детей.

Лебек потянул себя за увесистый, покрытый красными пятнами нос, шмыгнул в недовольстве от задержки:

– Ему нужна работа? И на что вы сгодитесь, месье?

– Я сапожник.

– Это вы так говорите.

– Кто-то же должен поставлять одежду и ботинки для включенных, – сказала Даниэлла. – Кто этим занимается?

Лебек снова потянул себя за нос, и на его потрескавшихся губах заиграла улыбка.

– Я, – промурлыкал он и протер лоб грязным носовым платком.

Александр шагнул вперед:

– Как я понимаю, здесь найдется немало людей и, сдается мне, немало ботинок. Я чиню ботинки и шью ботинки. Нужен вам такой работник?

Лебек пожал плечами и, как показалось Даниэлле, озорно поднял бровь:

– Может, я и найду работу для вас. Я скоро дам вам знать. Будьте поблизости.

Получив разрешение остаться при больнице в ожидании работы, Александр устроил себе опрятный уголок в пустом cap е. Он воспользовался одеялом, которое принесла из собственной комнатушки в подвале Даниэлла, а из плаща свернул подушку. Девушка помогла ему выгрести и выкинуть подгнившую солому и наносить из овечьего стойла свежей. Потревоженный выводок ласточек с криками метался над головами, а потом улетел в шумном мельтешении раздвоенных хвостов и острых крылышек.

Из ранца Александр достал журнал, перо, чернильницу, мешочек с сухими чернилами и положил их на выступающую балку. Чуть позже к ним добавилась маленькая черная книга, перетянутая бечевкой.

– На время это место станет моим домом, – грустно произнес Александр.

Даниэлла сцепила пальцы и ответила:

– Отдохни. Я приду проведать тебя, как только смогу.

Вечером, когда Даниэлла покончила со своими обязанностями при больнице, она взяла черный от сажи фонарь, зажгла в нем свечу и прошмыгнула в сарай. Мадам Дюбан, главная повариха Бисетра, всегда требовала, чтобы девушки под ее началом к девяти вечера уже лежали в своих кроватях в подвале, а в ответ на любой намек на непослушание угрожала увольнением. Но Даниэллу было не остановить; она дождалась, пока старая дева захрапит в своей одинокой постели, прихватила несколько кусков хлеба, фонарь и выскользнула под порочный свет парижской луны. Она шла по дорожке к сараю и радовалась тому, что еще несколько недель тот простоит пустым, пока первые весенние телята подрастут настолько, чтобы разлучить их с ревущими матерями и пустить на выпас.

Фонарь повесили на ржавый крюк у двери, и Александр, притянув к себе Даниэллу, нежно погладил ее рыжие волосы.

– Моя милая, – сказал он, прижавшись губами к ее шее.

Девушка целовала его руки, крепкие ладони, а потом потянула их к своему телу, в теплые укромные места под свободной блузкой и простой шерстяной юбкой. Они занимались любовью допоздна, но потом Даниэлла отряхнула юбку и заторопилась в свою постель в подвале под кухней.

На следующее утро на ведущей к сараю дорожке появился месье Лебек. Даниэлла как раз доила одну из непослушных коров, а Мари стояла рядом и сливала молоко в бидон, чтобы завтра приготовить из него масло. Толстый коротышка принарядился: расчесал редеющие волосы и нарумянил щеки. Рубашка с пышными сборками выглядела так, будто побывала в стирке всего неделю назад. Он воткнул трость в грязь у ног Даниэллы и спросил:

– Где тот юный сапожник, которого ты приводила ко мне вчера?

Даниэлла на миг перестала доить.

– Вы решили его нанять?

Лебек пристукнул тростью и нахмурился:

– Ты смеешь задавать мне вопросы?

– Нет, месье, – ответила Даниэлла, отвернулась, кивнула Мари и закатила глаза. Мари прикрыла рукой рот, чтобы не засмеяться. – Он спит в сарае для молодых телят.

– И где этот сарай?

Даниэлла указала направление.

С прощальным кивком коротышка удалился по дорожке.

– Его должны нанять, – прошептала Даниэлла и вернулась к дойке. Тонкая струя молока ударила в ведро; хвост коровы хлестнул ее по щеке. – Он должен остаться здесь!

– Ты уж будь поосторожнее, – предупредила Мари. – У него будет много работы, да и ты занята. Он не доктор, чтобы отпросить тебя с кухни. Мадам Дюбан, может, и старая, но она чует непотребство, как лошадь чует огонь.

– Тогда я стащу ее дешевые духи, – усмехнулась Даниэлла. – И мы не будем торопиться. Ты завидуешь?

Мари поставила деревянное ведро рядом с табуретом Даниэллы и накрыла его крышкой.

– У меня тоже случаются радости, не беспокойся обо мне.

Девушки от души засмеялись.

Наступал апрель, пришло время посадок. Огороды «Маленькой фермы» вспахивал один из слабоумных, достаточно сильный, чтобы тащить плуг за старым гнедым мерином. Девушки шли по борозде с привязанными на поясе сумками, бросали семена и прикапывали их босыми ногами. Чтобы посадить несколько грядок свеклы, бобов и лука, требовалось несколько дней.

И все же дни Даниэллы текли более приятно, чем обычно, даже несмотря на тяжелую работу и стаи мух, потому что ночью она пробиралась в сарай и занималась с Александром любовью на соломенной подстилке. Каждая встреча проходила в горячей спешке и радости, за которыми следовало приглушенное биение двух сердец и звуки парижской ночи. После, когда страсть утихала, Даниэлла лежала в его объятиях и спрашивала о том, как он провел день. Сколько ботинок он починил, сколько еще ему заказали? Как он работает: оборудовал себе место внутри Бисетра или носит свои инструменты из комнаты в комнату? На что похожа изнутри тюрьма? Она видела только кухню и подвал под ней; неужели у безумцев действительно изо рта идет пена и они отгрызают себе пальцы?

Но Александр неохотно делился подробностями. При помощи месье Лебека он обзавелся деревянным ящиком с инструментами и носил его с собой, когда поступали заказы. Месье Лебек заказал новую пару ботинок и сам купил для них кожу.

– Я знаю свое ремесло, – просто говорил Александр. – И буду км заниматься, пока не найду что-нибудь другое.

– Но зачем искать что-то еще? – спрашивала Даниэлла. – Я знаю, что жить в сарае неудобно, но наверняка тебе скоро дадут комнату.

– Мне не нужна комната. Мне нужны этот сарай и ты.

На четвертую ночь, когда Даниэлла лежала на груди Александра, она взглянула на самодельную полку.

– Что там за книга, любимый? – спросила девушка. – В черном переплете?

Александр вытер рот и грудь, убрав перед этим ее руку, и ответил:

– Это Библия.

– Неужели? Ты веришь в Бога? Я еще не услышала от тебя ни одного поучения, ты только кричишь «боже мой, боже мой» в разгар страсти.

Александр не засмеялся в ответ. Он сжал зубы, да так, что встопорщилась борода.

– Не богохульствуй.

– Алекс, я не богохульствую, – возразила Даниэлла. Приподнявшись на локте, она сняла с балки книгу и легла с ней на солому. – Меня воспитывали католики, я знаю, что такое богохульство, по крайней мере в глазах Церкви.

– Пожалуйста, положи обратно, – попросил Александр.

Он протянул руку, но его просьба рассмешила Даниэллу еще больше. Она села на подстилке и открыла книгу.

«Книга искушений»? «Книга испытаний»? Я никогда не видела такого в Библии. Что это?

Александр грубо прижал девушку к шершавой стене сарая и выхватил книгу.

– Я же сказал: положи ее на место! Неужели ты не знаешь, когда остановиться!

– Знаю! – яростно прошипела Даниэлла сквозь зубы. – Знаю, месье Деманш. И я оставлю вас в покое!

Она вскочила на ноги, стряхнула солому с груди и рук.

– Все равно я не стою большего, чем несколько дней потехи! Спроси докторов!

Но лицо Александра смягчилось, он поймал ее за руку и попросил:

– Не оставляй меня. Я все время один. Прошу тебя, дорогая Даниэлла, прости меня.

Его голос прервался, и он замолчал. Даниэлла снова обняла его и поняла, что влюбилась.

На следующий день, в пасмурное воскресенье, Мари, Кларисс и Даниэлла под строгим надзором мадам Дюбан пошли к мессе в церковь Святого Матфея, в трех кварталах от Бисетра. Потом они вернулись в больницу, поскольку, несмотря на заветы Господа о святом дне, работы в воскресенье выпадало не меньше, чем в любой другой день недели. Перед тем как мадам вывела их за ворота в каменной стене, Даниэлла успела заглянуть в сарай в надежде уговорить Александра пойти к мессе, но его там не оказалось.

«Вряд ли он чинит по воскресеньям ботинки», – подумала девушка. Босой человек, в отличие от недоеной коровы, может и подождать.

Из церкви они вернулись к полудню, но сарай по-прежнему оставался пустым. «Возможно, он пошел в другую церковь, – сказала себе Даниэлла, нашла свой табурет и ведра и уселась под грушевыми деревьями. – У него странная Библия, вполне возможно, что у него и религия тоже странная. Ну и ладно». Она выбрала одну из четырех коров и подвела ее для дойки. Вымя оказалось перепачканным в навозе, и минут пять она оттирала его как могла. Вскоре из кухни выскочила Мари и схватила ее за рукав:

– Знаешь, что они привезли в Бисетр? Знаешь, что стоит во дворе с другой стороны больницы?

Даниэлла покачала головой.

– Догадайся.

– Нет, Мари.

– «Луизетта!» [40]40
  «Луизетта» – одно из названий гильотины, происходящее от имени доктора Антуана Луи, секретаря Хирургической академии, по чертежам которого была построена машина для обезглавливания.


[Закрыть]Гильотина! Ее привезли утром с Монетного двора на улице Сент-Андре-де-Артс. Мадам Дюбан сказала мне, что она только что шла по двору и к нам заехал фургон, а в нем столбы и нож. Они хотят проверить ее на овцах и на трупах заключенных и пациентов, которых не забрали родные.

Даниэлла отпустила мягкое вымя и заправила за ухо выбившуюся прядь волос.

– Я хочу посмотреть, – сказала она. – Конвент [41]41
  Конвент – французское правительство во времена Французской революции.


[Закрыть]обещал, что теперь не только богатые имеют право на быструю смерть. Честных трудяг больше не будут мучить на колесе или виселице. И как нам ее посмотреть, Мари?

– Даже не знаю. Может, ты захочешь заменить один из трупов? Я расскажу мадам Дюбан о твоих встречах с Александром, и она тебя задушит.

– А! – со смехом закричала Даниэлла и брызнула на подругу молоком с пальцев. – Ты просто ужасна!

Выдоив у коровы все молоко, Даниэлла отвела ее обратно в загон. Она повесила ведро на забор и пнула последнюю из четырех дойных коров.

– Пошли, разгильдяйка! – сказала девушка. – Я не трогала тебя до последнего. И нечего на меня ноздри раздувать.

– Даниэлла!

Девушка обернулась. Перед ней, уперев руки в бока, стоял Александр. По лбу у него стекали капли нота.

– Любимый! Я приходила, чтобы позвать тебя к мессе, но не нашла тебя. Где ты был?

– Шил ботинки для месье Лебека. Он уже давно меня просил снять с него мерку еще для одной пары, а сегодня утром прислал за мной.

– Неужели? Сапожничал в воскресенье? Бог такое не одобряет.

– И я тоже, – признался Александр. – Пойдем в сарай. Нам нужно поговорить.

Он нервно окинул взглядом грушевые деревья, стену и дорожку к кухне.

– Я еще не закончила дойку, – возразила Даниэлла. – По воскресеньям повар печет хлеб на всю неделю, хотя мы и не должны работать в праздник. Но я не могу отложить работу. Я приду ночью, как обычно…

– Ночью меня уже здесь не будет.

– Не будет? Любимый, не надо…

– Ты пойдешь со мной, ведь правда? Дорогая Даниэлла, я не могу уехать без тебя. Но мы должны соблюдать осторожность.

– Почему? Что случилось?

– Приходи в сарай. Я не стану ничего рассказывать здесь. У всего есть глаза и уши, но мы же не хотим, чтобы нам помешали?

У Даниэллы стучало сердце, а руки сжались в кулаки. Что случилось? Она не хотела знать, но и в неведении оставаться не могла. Девушка закрыла дверь загона на щеколду и пошла за Александром.

Тот остановился в дальнем углу сарая и взял Даниэллу за руки:

– Я поссорился с месье Лебеком. Он сильно разозлился на меня за то, что я отказал ему.

– Он хотел тебя? – Глаза Даниэллы широко распахнулись. – Я думала, он женат.

Александр раздраженно фыркнул:

– Он женился только для того, чтобы показать миру, какой он добропорядочный гражданин. Он говорит приятные слова тем, кто выше его, но я видел, как он водит пациентов к себе в комнаты, и я видел страх в их глазах. Он отвел меня в сторону и пытался очаровать, цитируя До-пасьена Альфонса Франсуа де Сада, – наверное, он думал, что я такой же извращенный вольнодумец, каким он считает себя. А сегодня днем, когда я сидел в прачечной и прибивал каблук к сапогу офицера, туда ворвался Лебек и сказал, что настала пора платить за крышу над головой и работу.

– Боже мой!

Александр прижал к ее губам палец:

– Тсс, дорогая, не пугайся. Я сказал, что не хочу иметь дело с человеком, который так жестоко использует других для своего удовольствия. Я оттолкнул его и сказал, что уеду сегодня вечером, а он может оставить себе заработанные мной деньги и засунуть их в свою навозную дыру.

– Так и сказал? Дева Мария! Он тебя погубит!

Думаю, что, если я быстро уеду, он вскоре забудет обо мне. Он не очень умен, и к тому же вокруг много других, от кого ему легче добиться желаемого.

Даниэлла вытерла глаза и провела рукой но волосам.

– Да, уезжай. У меня не много вещей. Я побегу за ними и вернусь раньше, чем ты трижды моргнешь.

Александр с облегчением прикрыл глаза и прижал к себе девушку.

– Вместе с тобой, моя единственная любовь, любое путешествие станет удовольствием и любые неприятности превратятся в радость.

Он поцеловал ее в лоб, в ухо, в щеки. От дыхания Александра на губах Даниэлла выгнулась в его руках. По привычке она скинула блузу и юбку и прижалась к нему.

– Займемся любовью, дорогой, быстро, в последний раз перед тем…

Дверь сарая рывком распахнулась, и пыльное помещение залил сумрачный дневной свет. Внутрь ворвались трое мужчин в панталонах и мятых куртках, остановились и уставились на пару на соломе.

– О, любовь в навозе! – протянул один из них мерзким тоном, не сводя с любовников ледяного взгляда голубых глаз. – Я помню ее со времен своей юности.

Даниэлла потянула к себе блузку и прикрылась ею. Александр вскочил на ноги и схватил стоявшие у стены вилы.

– Убирайтесь отсюда! – закричал он.

– Преступник еще смеет нам приказывать! – засмеялся второй – лысый мужчина с сальными усами и прыщами на подбородке. – Он смеет что-то от нас требовать!

– Преступник? – удивился Александр.

– Ты едва не убил Лебека, ударил его в голову и чуть не пробил ее, – заявил голубоглазый.

Даниэлла в оцепенении смотрела на возлюбленного.

– Преступник?

– Вы ошибаетесь. Я оттолкнул Лебека, но не причинил ему никакого вреда!