Текст книги "Вампиры. Опасные связи"

Автор книги: Энн Райс

Соавторы: Танит Ли,Поппи Брайт,Таня Хафф,Лиза (Лайза) Таттл,Челси Куинн Ярбро,Нэнси Килпатрик,Джейн Йолен,Элизабет Хэнд,Эдит Несбит,Конни Уиллис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 47 страниц)

Противостоять ему. Наконец Пенни сдвинулась с места. Пошла по коридору, вошла в кухню. Наверху послышались шаги; Дэвид был в ванной. Слабый шум душа. «Он перестал петь. Я больше не хочу слышать его пение, никогда».

Она наугад открыла один из ящиков стола, заглянула внутрь, закрыла. Она не соображала, что делает; ею руководила ярость, она отключила разум, мозг, изгнала оттуда все мысли, оставила лишь полубессознательные рефлексы, и Пенни превратилась в робота. Нет, не здесь. В третьем.

Ага…

«Это не обязательно должен быть кол. Любой предмет сойдет, если он достаточно длинный», – слова самой Кармин. Ее дочь так и умерла, попавшись на – как это Кармин сказала? – «серьезной тактической ошибке», вот как. Ее раскрыли, обнаружили, кто она такая, и казнили без суда, присяжных и адвоката. Должно быть, это произошло давно. Сто, двести лет назад; Кармин не распространялась насчет своего возраста, так что не ясно было, когда именно. Тогда все было по-другому. А сейчас они живут в современном мире, в век разума. Сейчас люди таких вещей не делают. Разве?

«Если он достаточно длинный».

Пенни вытащила из пластикового гнезда кухонный нож с восьмидюймовым лезвием и взвесила его на ладони.

Кармин опоздала на пятнадцать минут, но это не имело значения. Пенни услышала шорох шин подъезжающего автомобиля и устроилась поудобнее – она сидела на полу в холле, скрестив ноги. Минуту-другую Кармин будет припарковывать машину; по вечерам места было совсем мало – люди приезжали домой, и у тротуара оставались лишь узкие щели. «Да, это она. Двигатель взвизгивает. Она плохо чувствует габариты. Не думаю, что стоит выходить и помогать ей. Нет, эта идея не из лучших».

По ковру расползалось пятно. С рук и локтей ее все еще капало – это потому, что она била его кулаками в грудь, чтобы убедиться наверняка. Забавно: ее всегда так мутило от вида сырого мяса, а сегодня ей было все равно. И сейчас ее не тошнило, несмотря на то что все получилось гораздо более зрелищно, чем она ожидала. Пенни хихикнула. Киношники понятия не имеют, как снимать фильмы. Со ступеней и ковра в холле пятна, может, и удастся удалить, но там, наверху, следы останутся навсегда. Ванная, спальня – в первый раз она ударила не совсем чисто (Ха! Это шутка!). Дэвиду удалось выбраться из ванной, но от шока и боли он упал, и она смогла все закончить. «Сердце – действительно мощный мотор. Я и не знала, что его так трудно остановить».

Рев двигателя снаружи наконец стих. Раздались шаги – стук элегантных каблуков, приближавшийся к воротам. Пенни снова хихикнула, но на этот раз беспокойство заставило ее замолчать. «Глупая женщина. Возьми себя в руки. Это не смешно».

При этой мысли она прикрыла рот окровавленной рукой и издала какое-то лошадиное ржание. Успокоившись, она отняла ладонь от лица – на нем остались алые пятна, но она не заметила этого, да и в любом случае это не имело значения. «Давай, подходи. Я слышу тебя. К двери. Привет, Кармин. Входите. Я ждала вас; я готова».

За матовым стеклом входной двери возникла смутная тень; негромко прозвенел звонок, один раз.

«Сука. Блудливая баба, мошенница. Предательница. Сделала моего мужа бессмертным, да неужели? Ну что ж, больше он не бессмертный. Может быть, я разрешу тебе на него посмотреть. Но думаю, лучше не надо. Так будет безопаснее. В конце концов, не хочется терять элемент внезапности».

Пенни поднялась и изобразила на лице улыбку. В зеркале, мимо которого она прошла, промелькнула дьявольская гримаса – смертельно бледное лицо, запятнанное кровью, с горящими, смеющимися глазами. Ей казалось, что ладони тоже горят, но это не имело значения, как и опоздание Кармин. Улыбка на ее лице застыла, и ничто больше не могло ее стереть. Пальцы правой руки за спиной крепче сомкнулись на рукояти алого от крови ножа, а левой рукой она начала открывать дверь.

ДЖАНЕТ БЕРЛИНЕР
То, что после

Джанет Берлинер является обладательницей премии Брэма Стокера за повесть «Дети тьмы» («Children of the Dark»), вошедшую в третий том серии «Манифест Мадагаскара» («The Madagascar Manifesto»), созданной в соавторстве с Джорджем Гатриджем. В качестве редактора она работала над следующими проектами: «Резюме: хроника женской прозы двадцатого века» («Snapshots: 20th-Century Mother-Daughter Fiction») (в соавторстве с Джойс Кэрол Оутс); дилогия Питера Бигла «Бессмертный единорог» («Immortal Unicorn»), «Истории Дэвида Копперфилда о невозможном» («David Copperfield's Tales of the Impossible»), «Дэвид Копперфилд: за гранью воображения» («David Copperfield's Beyond Imagination»), «Пламя желания: Женские истории о темной стороне страсти» («Desire Burn: Women's Stories from the Dark Side of Passion»). Кроме того, она выпустила «Сонату единорога» («The Unicorn Sonata»), иллюстрированную повесть Питера Бигла, по которой снимается фильм. Сейчас Джанет работает с Кевином Андерсеном, Мэттью Костелло и Полом Уилсоном над приключенческим романом «Флиртуя со смертью» («Flirting with Death»).

«Рискуя прослыть предательницей, я признаю тот факт, что, не считая этой истории, я никогда особенно не интересовалась вампирами, всеми этими традиционными байками про кровососов, – откровенничает Джанет. – По крайней мере до знаменательной встречи на вечеринке в Лас-Вегасе. На таких мероприятиях то и дело натыкаешься на Элвисов или Мэрилин Монро, не считая грязных столов, поэтому я не слишком удивилась, когда пересеклась с высоким, симпатичным мужчиной, который назвался Владом и говорил с сильным балканским акцентом. Кстати, он утверждал, что родом из Трансильвании. Как-то очень быстро он догадался, что я писатель, и спросил, не писала ли я когда-нибудь историй о вампирах. Конечно не писала. Позже, как часто это бывает, прямо на следующий день меня попросили написать вампирский рассказ, действия которого разворачивались бы в Иерусалиме 1197 года.

Вот так все и было. Своеобразный вызов для меня. Я могу продолжать писать о людях, но, встреть я Влада вновь, я бы со всей честностью отчиталась, что в моем послужном списке числится и история о вампире».

В земле Ханаан, иначе зовущейся Эрец-Исраэль, весной года 1197 по календарю христиан, мусульмане молились беспрепятственно и открыто, но с некоторой тревогой. Евреи, для которых весной наступала пора празднования Песаха, исчисляли этот год как 4957. Они молились тайно, но с не меньшей тревогой. Оба народа пережили бесчинства и жестокости трех Крестовых походов. Каждый мужчина понимал, понимала каждая женщина – затишье не продлится долго, и Четвертый крестовый поход последует за третьим так же точно, как верблюды пересекают пустыню с собственным запасом воды в горбах.

Первые три кампании христиан обернулись полным опустошением. Огромное число мусульманских семей было вырезано; евреи, ложно обвиненные в кровавых ритуалах, слишком ужасных, чтобы быть правдой, отказались принять христианство, отречься от Ав ха-рахамим, Отца Милосердного, и сложили головы, прославляя имя Его.

Крестоносцы лишили отцов счастья увидеть, как возмужают их сыновья; отняли у невест женихов, и теперь обеим общинам было очень трудно следовать наказу святых отцов или Аллаха плодиться и размножаться.

Поэтому Мейер бен Иосиф и Хамид аль Фазир, главы среди своих, осознающие, что перед лицом грядущего зла им всем понадобится защита, поддерживали друг друга.

– Если мы будем повержены, горстка выживших перестанет чтить наших богов, – говорил Мейер.

И Хамид соглашался.

В первый вечер Песаха, все из той же религиозной солидарности, мусульманин принял приглашение посетить праздничный ужин, который новоиспеченный его друг называл седером.

– Так я получу возможность, – объяснял он своим людям, – стать свидетелем их обрядов. Если они не пьют кровь христианских детей, как рассказывалось, то мы сомкнем наши ряды, чтобы защитить город от захватчиков, когда те придут.

И вот настал час, когда Хамид вместе с семьей пришел в дом Мейера, где его встретили сам хозяин с женой Розой и их единственный выживший ребенок – дочь Девора. Склонив в почтении головы, они слушали, пока глава семейства рассказывал историю своего народа, пересекшего пустыню в поисках Земли обетованной. Звучали красивые песни, и евреи кивали в такт молитвам.

– Разлей остаток вина, Мейер, – сказала Роза наконец. – Я вижу, наши гости проголодались.

Мейер поделил лишь небольшое количество молитвенного напитка между мусульманами, ибо знал, что вино претит им из религиозных соображений. Остаток он вылил в глубокий кубок, стоявший в другой части стола, – для пророка Илии. И тут в дверь постучали. Рука Мейера дрогнула от неожиданности, и несколько капель священного вина попало на скатерть, сотканную Розой. Еврей поморщился; вина и без того очень мало. Еще один кубок на столе, свободное место для особого гостя – такова была традиция, и Мейер ни за что не пренебрег бы ею, но незнакомцу понадобилось явиться именно в этот момент седера. Какое-то чудесное совпадение.

– Здесь главное – точность, – сказал Мейер, думая про себя, что у пророка хороший нюх, и велел своей шестнадцатилетней дочери: – Ступай, Девора, открой дверь нашему гостю.

Девушка не удивилась, ибо каждый год на Песах отец не самым незаметным образом постукивал по крышке стола и просил ее младшего брата пойти к двери и впустить пророка Илию. Разумеется, на пороге никогда никого не было, но отец утверждал, что дух Илии вошел в их жилище.

На этот раз случилось иначе.

Снаружи, во мраке сумерек ждал высокий человек в длиннополых одеждах, чье прекрасное лицо выражало невыносимую усталость. Немного позади стоял другой гость; его наружность и манеры выдавали в нем слугу.

– Добро пожаловать в наш дом, – приветствовал их Мейер, провожая к столу и думая, что Розе придется накрыть хотя бы на еще одного человека. – Может быть, не хоромы, но один из лучших в Меа Шеарим.

Жестом гость приказал слуге оставаться на месте и последовал за Мейером. Мантии он не снимал и в глаза хозяину не смотрел.

– Помолишься с нами над вином? – предложил еврей, наказывая себе не забыть передать с Деворой ужин слуге, оставшемуся на улице.

Гость сел за стол, но говорить не спешил; не пригубил вина, не отведал пищи, даже когда с молитвами было покончено. Он был смуглым, но явно не из здешних мест.

– Какой дорогой ты прибыл, странник? – спросил Мейер, гадая, прислали ли этого человека, чтобы понаблюдать за кровавыми ритуалами, приписываемыми евреям. Если так, он покинет сей дом разочарованным.

– Я следую дорогой Человечества, – таков был ответ.

И более гость не вымолвил ни слова.

Ужин был окончен, и оставалась еще одна традиция перед завершающим вечерю гимном. Девору – прежде старшее, теперь единственное дитя – послали за спрятанным ею по обычаю куском мацы, именуемым афикоменом. [25]25
  Афикомен – ритуальный кусок мацы, съедаемый во время седера. В переводе с греческого означает «то, что после». – Примеч. перев.


[Закрыть]

– Пусть дочь наша отнесет еды и вина человеку, что ждет снаружи в лучах лунного света, – сказал Мейер Розе. – Я награжу Девору за возвращение на стол афикомена, – объяснил он гостям, – ибо без этого куска хлеба седер не может считаться завершенным. Это не займет у нее много времени. Мы с Розой видели, как дочь прятала его в саду.

Но время шло, Девора не возвращалась, и незнакомец поднялся, чтобы уйти. Мейер пожелал ему Божьей помощи в пути и взглянул на мусульман, надеясь, что и они соберутся восвояси. Хозяин дома приложил уйму усилий, чтобы ужин удался, но слишком велико было напряжение. Он хотел только одного: чтобы все поскорее закончилось.

Когда прошли всякие сроки для Деворы вернуться с хлебом, название которого переводилось как «то, что придет после», Роза сказала:

– Я волнуюсь за нашу дочь. Это ее время месяца, нехорошо ей быть на улице в столь поздний час совсем одной.

Мейер извинился перед гостями и вышел на поиски.

Он нашел девушку в маленькой беседке посреди сада, которую каждую осень украшали, прославляя щедрость Бо-жию. В руке Девора держала афикомен. Молча она протянула хлеб отцу.

Молча он взял его.

– Мы ждали тебя. Все, кроме незнакомца. Он вернулся во мрак, из которого пришел.

– Я была с ним, – отозвалась Девора. – И должна была накормить его слугу.

С тех пор дочь Розы и Мейера бен Иосифа ни разу не заговаривала ни о двух мужчинах, ни о ребенке слуги, зачатом в Песах, в ее период месяца, который теперь рос в ее чреве. Время шло, Девора все больше замыкалась в себе, становилась молчаливой и угрюмой. Всякий раз, проходя мимо зеркала, она замечала капли крови на его поверхности, и стыд перед отцом охватывал ее, стыд перед единственным выжившим мужчиной в семье. Вскоре она перестала слушаться его или любого другого мужчину. Ей хотелось умереть при родах, и поэтому, выпекая халу, она нарочно не отделяла часть от теста, которую положено было отдавать священнику в качестве десятины.

Мейеру поведение дочери не нравилось, но он принимал это за влияние беременности, таинства которой он и не пытался постичь. Роза волновалась сильнее, чем сердилась. Пусть то было наставление Господа и Аллаха – плодиться и размножаться, но Господь также велел не зачинать дитя в дни нидды, [26]26
  Нидда – отделение (иврит); в иудаизме период ритуальной нечистоты женщины, не менее двенадцати дней.


[Закрыть]и по весомым причинам.

Она боялась за жизнь дочери и за жизнь ее ребенка, ибо зачатое в крови дитя могла забрать Лилит, повелительница демонов.

Девочка в утробе росла сильной и здоровой. Как всякий эмбрион, посвящаемый в наследие рода человеческого, она созерцала историю детей Божиих в белом сиянии света, словно при свече, горящей в сумраке сферы. Наблюдала начало и конец Вселенной.

Там, в утробе, ангел берег младенца, обучал законам Торы; снаружи Лилит, чье горе бесплодия и неудавшегося брака лишь увеличивало ее силы во сто крат, следила за ангелом и сгорала от зависти к будущей матери. Свирепая демоница выжидала, ухмыляясь, пока Роза мастерила амулет с изображением ангела Разиэля, который защитил бы мать и дитя после родов, и развешивала многочисленные обереги по стенам и над детской кроваткой, чтобы отпугнуть Лилит.

Перед самыми родами, когда – согласно Писанию – ангел вот-вот коснется нижней губы ребенка, чтобы на верхней образовалась складка, и дитя позабыло все, что узнало, вмешалась Лилит. Погасив сияние в утробе, она толкнула плод в родовой канал.

В тот же момент душа Деворы покинула тело. И родилась Мариса. Она вышла из материнского чрева, сохранив в себе коллективное сознание; и ее высокомерие наряду с пороком в строении лица, безусловно, выделяли девочку среди остальных детей Меа Шеарим.

Из всех шестисот тринадцати заповедей Торы рехилут – первый, хотя наименее строгий запрет на сплетни и злословие – в квартале Марисы нарушали чаще остальных. Пересуды о малышке порождал скорее страх, чем желание как-либо навредить ей. Не было тайной, что ее зачали во время нидды, как не было тайной отсутствие складки на верхней губе. Раз мать умерла при родах, это давало разумное основание полагать, что на ребенка предъявила требования Лилит. Но от чего бежал мороз по коже – о том лишь перешептывались: учитывая обстоятельства зачатия и рождения Марисы, она должна нести в себе семя страшнейшего из всех недугов – проказы.

Мейер и Роза окружили внучку щедрой любовью, они звали ее Мариса Девора, и она была последней из их рода. К несчастью, доброжелательность этого семейства не могла свести на нет страх соседей, столько переживших за предыдущие годы гонений, что они паниковали по любому поводу, который мог бы принести беду в их общину.

И вновь Хамид аль Фазир, весьма милостиво отзывавшийся о доме бен Иосифа, пришел на помощь другу. Они объединили усилия в попытке защитить Марису от любого, кто, будучи ведомым беспричинной боязнью, намеревался обидеть сироту.

Но тщетно. Однажды вечером, почти на закате, Марису выкрали и увезли в пустыню. Там над ямой, где прежде брали воду, теперь наполненной кровью нескольких забитых ягнят, был сооружен жалкий навес, чтобы защитить ребенка от последних жестоких лучей пустынного солнца.

Девочку ожидал обряд крещения кровью. Ее опустили в кровавый водоем и держали там до наступления темноты. Малышке едва исполнилось шесть лет, и она, разумеется, не смогла бы вырваться из сильных рук взрослых. Мариса даже не кричала, не звала на помощь, вместо этого молча подчинившись воле жителей Иерусалима.

В квартале Меа Шеарим, в доме друга, Хамид, с мукой в голосе, вымолвил:

– Без сомнений, они вытрут ее и вернут домой в целости на восходе луны.

– Да, конечно, – согласился Мейер со слезами на глазах. – Что скажешь, Роза?

Роза молчала. Она покинула дом и отправилась в пустыню. Даже если и было что сказать этой женщине, ярость и дурные предчувствия сковывали ее язык. В момент, когда над горизонтом взошла луна, Роза подошла к яме.

Она держалась поодаль, не в силах отвести взгляд от Марисы. Та, пожалуй, никогда прежде не выглядела настолько довольной. Она светилась счастьем, барахтаясь в кровавом пруду и зачерпывая ладошкой кровь, которую пила с такой жадностью, какой ни разу не проявляла при виде бабушкиного куриного супа.

Подняв взор, Роза увидела того самого незнакомца, высокого, в длинных одеждах, верхом на верблюде, которого вел в поводу верный слуга.

– Нет! – вскричала несчастная, а горожане расступились, и странник провозгласил свое право на Марису Девору.

Девочка протянула руки, и слуга передал ее хозяину. Незнакомец посадил ребенка в седло перед собой, и они тронулись прочь.

Роза рыдала, но не сделала ничего, чтобы помешать.

На рассвете жители Иерусалима вернулись к своим делам и повседневным сплетням. Только тогда Роза нашла в себе силы перестать плакать и поведала о случившемся Мейеру бен Иосифу и Хамиду аль Фазиру. Правда, она утаила от них, что слышала женский голос, призывавший странника и девочку. Промолчала о том, что Лилит забрала мужчину и ребенка в свое царство.

Мейер и Хамид, не помня себя от горя, залились слезами, обняв друг друга. Позже они утерли слезы и принялись терпеливо ждать, когда послание о Марисе Деворе и незнакомце достигнет Кипрского королевства и ушей его правителя.

– Берегись, – передал слово в слово посланец, – в земле Ханаан живет дочь Лилит, любимая человеком, Богом и Аллахом и помеченная дьяволом. Не гневи ее, ибо гнев сей уничтожит тебя.

ИВОНН НАВАРРО
Одна на миллион

Ивонн Наварро живет в Чикаго, является автором двенадцати опубликованных романов и шестидесяти рассказов. Ее последнее произведение – триллер «Это не мое имя» («That's Not My Name»); также она написала несколько книг по мотивам телесериалов (например, «Баффи – истребительница вампиров»), В немногие часы, свободные от работы и изучения боевых искусств, она мечтает о переезде на теплый и солнечный американский юго-запад.

«Рассказ „Одна на миллион“ возник как ответ на довольно заурядный вопрос, – объясняет автор, – а именно: что делать, если вас преследуют? Далее выясняется, что преследователь – вампир, но зачем вампиру обыкновенная женщина? Нет, эта женщина не должна быть обыкновенной.

Многие люди считают, что истории о вампирах устарели, вышли из моды и тому подобное; думаю, что они сильно ошибаются и все обстоит наоборот. Да, вампиризм напоминает кражу, но это не только кража крови. Это может быть похищение или потеря – жизни, самого себя, всего того, кем и чем ты являешься или мог бы стать; превращение личности в новое существо, которое ты можешь или не можешь контролировать. Эта тема обладает огромным потенциалом и никогда не исчерпает себя. Людям, которые задирают нос и заявляют, что вампиры – это вчерашний день, следует вспомнить о том, что они смертны. Каждый день рождается новое поколение читателей, и они всегда голодны.

Как вампиры».

Сондра точно знала, когда именно вампир начал преследовать ее и детей.

Она вызвала полицию. Полицейские пришли к ней домой – два исполнительных копа из маленького городка, с крошечными мозгами и пивными животами. От них исходил застарелый запах жира и табачного дыма. Близнецы, с прелестными ангельскими личиками, голубыми глазенками и тонкими светлыми волосиками, при виде которых у нее сжималось сердце от любви, ворковали и смеялись в манеже, в детской, не замечая выражения ужаса на лице матери и не слыша напряженного разговора в соседней комнате.

– Послушайте, – говорила Сондра, – я видела, как оно следовало за нами…

– Оно?

На груди старшего блестела табличка с именем, гласившая: «Макшоу». Он многозначительно посмотрел на своего напарника. Тот что-то быстро набросал на планшете.

– То есть он. – Лицо ее осталось спокойным, но внутренне она дала себе пощечину за оговорку. Страх стал ее постоянным отвратительным спутником; он мог заставить ее наделать множество ошибок, даже рассказать правду – а этого она хотела меньше всего. Сейчас Сондра не могла позволить себе рассказать правду – сейчас, когда речь шла о безопасности Мэллори и Мелины. – Я видела его.

– Хорошо.

Второй полисмен был моложе, но у него явно были все шансы вскоре догнать своего толстопузого напарника. Слишком много пончиков, сидения на заднице в патрульной машине, раскатывающей по городу, размышлений о том, как он круто выглядит в синей форме и блестящих ботинках, с тщательно смазанным револьвером тридцать восьмого калибра в кожаной кобуре. Галена находилась достаточно далеко от Чикаго, убийства и насилия здесь практически не случались, и полицейские целыми днями страдали от безделья – разве что ловили мелких воришек, тинейджеров, превышающих скорость, да немногочисленных пьяных и наркоманов. Наверное, ему никогда не приходилось стрелять из револьвера во что-нибудь, кроме бумажной мишени. Что этот человек знает о крови и ужасах?

– Значит, вы видели, как кто-то следовал за вами по торговому центру Фокс Вэлли, – повторил второй полисмен. – И вы говорите, что он шел за вами и вашими детьми почти всю дорогу до машины.

– Да.

– А когда вы обернулись, чтобы прогнать его, в присутствии некоей супружеской пары, он исчез.

Сондра наконец разглядела табличку на кармане его рубашки, пришитую немного криво.

– Именно так, офицер Уолтере. – Она откинулась на спинку стула.

Макшоу скривился:

– Фокс Вэлли – место просторное, мисс Андервуд. – Он взглянул на нее поверх очков, в карих глазах мелькнуло скептическое выражение. – Разве не мог этот человек просто припарковать машину рядом с вашей? Тогда это всего лишь совпадение.

– Я же говорю вам, что он нас преследовал, – излишне громко повторила Сондра.

Близнецы в соседней комнате зашумели, и она, озабоченно бросив взгляд в сторону двери, понизила голос:

– Он…

Затем смолкла и рассеянно потерла подбородок. Эти копы – они такие спокойные… Как она может объяснить им, какая паника охватила ее, когда человек со знакомыми острыми зубами впился взглядом ей в лицо у дверей детского магазина? Конечно, она просто гуляла с малышами, рассматривала витрины – денег у нее хватало только на самое необходимое. Увидев его, Сондра тут же забыла о смешной заводной собачке, радостно разинувшей пасть за стеклом витрины. Широкие, ярко освещенные коридоры, ослепительные огни торгового центра завертелись вокруг нее и исчезли, и во всем мире остались только она и он… и, разумеется, ее дети. Они замахали ручками и заплакали, загипнотизированные, как и она, его темной фигурой, возникшей среди суеты и огней.

– Он – что? – поинтересовался Макшоу.

Ручка застыла над бумагой – ему осталось заполнить три дюжины клеток, затем можно было ехать на следующий вызов – в кафе.

Сондра сглотнула ком в горле. «Теперь будь осторожна, – напомнила она себе. – Очень, очень осторожна».

– Я… я уже видела его.

Молодой полицейский встрепенулся:

– Сколько раз?

– Дважды, – ответила она. – Один раз, когда отвозила детей в поликлинику, и второй раз – на прогулке.

– Значит, ему известно, где вы живете?

Голос Уолтерса зазвучал резко, но вместо торжества Сондра ощутила желание ударить полицейского. Почему она должна лгать, чтобы заставить их защитить ее? Потому что увидеть преследователя раз или два было в порядке вещей, но три – число магическое.

– Я уже боюсь выходить из дому.

– Расскажите мне об этих двух встречах, – попросил Макшоу.

Сондра внезапно поднялась.

– Вы не… не хотите кофе? – дрожащим голосом предложила она. – Я собираюсь налить себе чашечку.

– Если можно. – Старший полисмен взглянул на нее с любопытством.

– Конечно. – Она подошла к двери детской и, прежде чем закрыть ее, проверила, все ли в порядке. Мэллори и Мелина за сеткой манежа устраивались спать, их нежные, пухлые тельца лежали обнявшись, они походили на сытых котят. Плотно затворив дверь, она обернулась к мужчинам, сидевшим на диване. – Сахар? Сливки?

– Черный будет в самый раз, – ответил Уолтерс. – Два.

Сондра кивнула и поспешила на кухню. По дороге она трясущимися пальцами захватила из буфета две разнокалиберные кружки и проверила, нет ли там отвратительных тараканьих яичек. В этой квартире она ужасно страдала от насекомых и не хотела попасть в глупое положение; но чего еще можно ожидать от укрытия, от жилища изгнанницы? Кофе был слишком крепким – он стоял на плите с утра, и Сондра совсем не хотела пить, но ей нужно было время, чтобы собраться с мыслями и еще раз повторить про себя заготовленный рассказ. Заявление о встрече у поликлиники было ложью, и Сондра решила сгладить ее, сказав, что видела незнакомца лишь мельком; полицейские могли записать эти слова, могли и не записывать. Но он действительно знал ее адрес и следовал за нею всякий раз, как она переступала порог дома, – видение воплощенного голода, о котором невозможно было забыть.

Внезапно у нее подкосились ноги, и она, чтобы не упасть, прислонилась к кухонному столу. Будет ли толк от этой затеи? Скорее всего, ей снова придется бежать, спасаться, продолжать бесконечную, изматывающую гонку в попытке дать своим детям нормальную жизнь. Господь милосердный, неужели он никогда не оставит их в покое?

Без предупреждения у нее в ушах снова раздался его насмешливый, жестокий хохот, и от воспоминания о его ледяных руках, скользящих по ее телу, ее бросило в жар.

– Раздвинь ноги.

– Нет!

Глаза у него были черными, но в них блестели какие-то странные желтые искры, словно отражение ночного неба, усыпанного звездами. Его пальцы с острыми ногтями, способными пронзить ее кожу, шарили по внутренней стороне ее бедер. При этом прикосновении вся кровь ее закипела от желания.

– Ты станешь матерью моих детей.

– Отпусти меня! – закричала она.

Она прокляла его, прокляла свое собственное тело, когда ее худые колени начали раздвигаться. Она лежала на черной простыне, и ее руки и ноги походили на лепестки раскрывающейся бледной лилии, плывущей по агатовому океану.

– Я наполню тебя кровью и огнем, – прошептал он ей в ухо, придавив ее своим телом.

Ее словно пронзило ледяное копье. Тело задрожало, непроизвольно отвечая на его ласки, и он, мерно двигаясь, застонал – в ее ушах прозвучало это удовлетворенное волчье рычание, а острые края его зубов скользнули по коже ее горла, почти желая похитить то, что он еще оставил ей. Все остальное он уже отнял: гордость, уважение к себе, ее девственность. Она стала его шлюхой, его рабыней, и вскоре ей предстоит увидеть последнее доказательство своей принадлежности ему. Разумеется, он оставит ей хрупкий остаток человеческого естества – ее кровь, пульсирующую в артериях. Разумеется…

Сахарница в ее руках опасно накренилась, и женщина с грохотом поставила ее на стол, решив, что лучше обойтись без сахара, чем рассыпать его. Это он наслал на нее тараканов, чтобы мучить ее, чтобы заставить ее уехать отсюда, и она скорее сдохнет, чем станет кормить их. Обернувшись к раковине, Сондра смочила руки и лицо холодной водой, промокнула кожу бумажным полотенцем. Тише едешь – дальше будешь, сказала она себе. Еще через десять секунд она более или менее успокоилась, смогла выудить из ящика около плиты помятую форму для запекания и поставить на этот импровизированный поднос чашки с кофе. Она чуть не уронила все это, когда развернулась и увидела прямо перед собой младшего полисмена. Взгляды их встретились, и на миг Сондра почувствовала себя в ловушке, ее охватило опасное желание рассказать ему все, всю эту отвратительную историю, которая уже жгла ей губы. Кружки звякнули на поцарапанном алюминиевом блюде.

– Я отнесу, – предложил Уолтере.

Он протянул руку, и его пальцы, холодные, как и у нее, скользнули по локтю женщины. Выражение лица его было непроницаемым, но от его прикосновения она ощутила странную слабость и растерялась. Стоя напротив него в тесной кухне, Сондра поняла, что ошибалась насчет его телосложения; он вовсе не был полным. Напротив, его тело как будто удлинилось и стало гибким – так лежащая на полу собака кажется безобидной, теплой и пушистой, пока не встанет и не потянется. От страха у Сондры перехватило дыхание, но полицейский лишь подхватил ее под локоть свободной рукой и повел в гостиную, к ожидавшему их напарнику, и рука его жгла ее кожу, словно сухой лед.

Макшоу, заполнявший свои формуляры, поднял голову, бросил ручку на журнальный столик и жадно потянулся к чашке. Сондра рухнула в широкое потертое кресло, испытывая облегчение; но это облегчение улетучилось, когда Уолтере устроился рядом с ней, вместо того чтобы вернуться на свое прежнее место в кресле-качалке. В квартире все было маленькое: комнаты, окна, солнечные лучи, с трудом проникавшие внутрь, мебель; нога полицейского, мускулы которой выступали под тканью брюк, прижалась к Сондре, словно кусок льда, но отодвинуться было некуда. Она задыхалась; что-то, пульсирующее у нее в горле, мешало воздуху проникнуть в легкие.

– Итак, – через минуту произнес Макшоу. Он не прикоснулся к планшету, оставленному на столе рядом с ручкой. – Расскажите нам об этих двух встречах.

– Мне показалось, что я видела его в прошлый вторник, когда возила детей к педиатру в бесплатную поликлинику, – хрипло проговорила Сондра. Она гордилась своим самообладанием – голос совсем не дрожал, не выдавал этого небольшого обмана. – Он снова следовал за нами. Но там было много народу, а когда мы вышли, уже наступил час пик. Он исчез.

– Вам показалось?

Сондра кивнула, но не очень уверенно. Пусть не обращают на этот рассказ внимания, если не хотят; в любом случае это ложь, попытка подсластить пилюлю.

– А в третий раз?

– Это было вчера… вечером. Я с детьми пошла в парк, на осенний праздник. Он б-был там, и он шел за мной до самого дома.

Макшоу наклонился вперед.

– Мисс Андервуд, если он преследовал вас до дома вчера вечером, почему вы позвонили нам только сегодня утром?

Сондра опустила взгляд и посмотрела на свои руки, ярко-красные от постоянной возни в воде – она изо всех сил пыталась отчистить грязь в квартире. Ногти были окружены белым ободком – под них забилась детская присыпка.