Текст книги "Вампиры. Опасные связи"

Автор книги: Энн Райс

Соавторы: Танит Ли,Поппи Брайт,Таня Хафф,Лиза (Лайза) Таттл,Челси Куинн Ярбро,Нэнси Килпатрик,Джейн Йолен,Элизабет Хэнд,Эдит Несбит,Конни Уиллис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 47 страниц)

– О, со мной все в порядке, – ответила старуха. И продолжила говорить с Луэллой: – Ну-ну, перестань, бедный мой ягненочек, – бормотала она. – Тетушка Эбби с тобой. Она никуда не уедет, не бросит тебя. Не плачь, деточка моя.

– Оставьте ее со мной, прошу вас, миссис Микстер, и возвращайтесь в постель, – сказала я – в последнее время тетя Эбби большую часть дня лежала, хотя и ухитрялась как-то делать работу по дому.

– Я хорошо себя чувствую, – возразила старуха. – Как вы думаете, может, лучше позвать к ней доктора?

– Доктора? – сказала я. – Я думаю, лучше к вам позвать доктора. По-моему, вы нуждаетесь в помощи больше некоторых людей, которых я называть не буду. – И я посмотрела на Луэллу Миллер; та хохотала, рыдала и вообще вела себя, словно она пуп земли. Она ловко притворялась – делала вид, что ей так плохо, что она ничего вокруг не замечает, но в то же время исподтишка внимательно наблюдала за нами.

Луэлле Миллер меня было не обмануть. Я ее насквозь видела. Наконец я вышла из себя, побежала домой, достала бутылочку валериановых капель, взяла пучок мяты, залила ее кипятком, смешала отвар с почти полстаканом валерьянки и вернулась к Луэлле. Подошла прямо к ней и протянула чашку, еще горячую.

– А теперь, – велела я, – Луэлла Миллер, глотай это немедленно!

– Что это – о, что это такое? – взвизгнула она и снова захохотала, так что я чуть не пристукнула ее.

– Бедный ягненочек, бедный маленький ягненочек, – пробормотала тетя Эбби. Она стояла рядом, еле держась на ногах, и пыталась приложить к ее лбу примочку из камфоры.

– Глотай это немедленно! – повторила я и больше не стала тратить время на церемонии.

Я просто взяла Луэллу Миллер за подбородок, запрокинула ей голову назад, дождалась, пока она раскроет рот, приложила ей чашку к губам и заорала: «Глотай, глотай, глотай!» И она проглотила все содержимое. Деваться ей было некуда, и, мне кажется, снадобье ей помогло. Во всяком случае, она перестала хныкать, позволила мне отвести себя в кровать и через полчаса уснула, как младенец. Но бедной тете Эбби пришлось худо. Она не спала всю ночь, и я осталась с ней, хотя она и пыталась отправить меня домой: сказала, что она не настолько больна, чтобы нуждаться в сиделках. Но я не ушла, сварила немного жидкой каши и всю ночь время от времени кормила старуху по ложечке. Мне показалось, что она умирает от истощения. Наутро, как только рассвело, я сбегала к Бисби и послала Джонни Бисби за доктором. Велела ему передать доктору, чтобы он поторопился, и тот пришел довольно скоро. Когда он вошел, бедная тетя Эбби, по-моему, уже ничего не понимала. Непонятно было далее, дышит ли она – настолько она была измождена. Когда доктор вошел, в комнату заглянула Луэлла в ночной сорочке с оборками – будто ребенок. Сейчас я словно вижу ее, как живую. Глаза у нее были голубые, лицо бело-розовое, цветущее, и она с каким-то невинным удивлением взглянула на тетю Эбби, лежавшую в кровати.

– А что, – спросила она, – тетушка Эбби еще не встала?

– Нет, не встала, – ответила я, и весьма резко.

– А мне показалось, будто пахнет кофе, – сказала Луэлла.

– Кофе, – повторила я. – Думаю, если сегодня утром тебе хочется кофе, то придется варить его самой.

– Я никогда в жизни не варила кофе, – возразила она, ужасно изумленная. – Пока Эрастус был жив, он готовил мне кофе, потом – Лили, а затем тетя Эбби. Не думаю, что я смогу сварить себе кофе, мисс Андерсон.

– Можешь варить, а можешь и обойтись без него – делай как хочешь, – ответила я.

– И тетя Эбби сегодня не встанет? – удивилась она.

– Не думаю, – сказала я. – Она очень больна.

Я злилась все больше и больше. Что-то было такое в этой тщедушной девице с бело-розовым личиком, стоявшей передо мной и рассуждавшей о кофе, девице, уморившей до смерти несколько человек лучше ее и только что убившей еще одного… Я пожелала, чтобы кто-нибудь прикончил ее саму, прежде чем она снова начнет причинять людям вред.

– Значит, тетя Эбби больна? – протянула Луэлла, как будто она была расстроена и обижена.

– Да, – ответила я, – она больна и скоро умрет, и тогда ты останешься одна, и тебе придется самой зарабатывать себе на жизнь и самой себя обслуживать или обходиться без денег и еды.

Не знаю, наверное, я говорила жестко, но это была правда, и едва ли я была с ней строже, чем она того заслуживала. Во всяком случае, я о своих словах не пожалела. Ну а потом Луэлла расстроилась и снова впала в истерику, и я предоставила ей рыдать и обливаться слезами. Я просто оттащила ее в комнату в другой стороне дома, откуда тетя Эбби не могла бы услышать ее, если она вообще что-нибудь слышала – я в этом не была уверена, силой усадила ее в кресло и приказала сидеть здесь, и она меня послушалась. Луэлла рыдала там, пока не устала. Поняв, что никто не собирается бежать и нянчиться с ней, она замолчала. По крайней мере, надеюсь, что она поняла. Я в это время изо всех сил старалась не дать бедной тете Эбби испустить дух. Доктор сказал мне, что она в очень плохом состоянии, и дал мне сильнодействующее лекарство, и мне приходилось часто давать его по нескольку капель, а еще велел кормить ее как можно больше. Ну и я все делала, как он велел, до тех пор, пока она уже не могла больше глотать. Тогда я послала за ее дочерью. Я начала понимать, что долго старуха не протянет. Раньше я в это не верила, несмотря на то что сама говорила Луэлле. Доктор снова пришел, и с ним миссис Сэм Эббот, но было уже поздно: мать ее умерла. Дочь тети Эбби бросила лишь один взгляд на тело матери, затем у нее сделалось суровое лицо, и она обернулась ко мне.

– Где она? – спросила миссис Эббот, и я поняла, что она имеет в виду Луэллу.

– Она там, на кухне, – ответила я. – Она слишком нервная, не может смотреть, как люди умирают. Боится упасть в обморок.

Тогда заговорил доктор, еще молодой человек. Старый доктор Парк умер за год до этого, а сейчас у нас работал совсем молодой парень, только что из колледжа.

– Миссис Миллер обладает слабым здоровьем, – сказал он, строго так, – и она правильно поступает, не желая огорчать себя.

«Ты следующий, юноша; она уже наложила на тебя свои хорошенькие лапки», – подумала я, но ничего ему не сказала.

Я просто ответила миссис Сэм Эббот, что Луэлла на кухне, и миссис Сэм Эббот вышла, и я за ней, и я никогда не слышала таких слов, которые она говорила Луэлле Миллер. Я и сама была немало сердита на Луэллу, но так бранить ее я бы никогда не осмелилась. Луэлла слишком перепугалась, чтобы устраивать истерику. Она просто шлепнулась в кресло. Казалось, она превратилась в какой-то маленький комок, а миссис Сэм Эббот стояла над ней и все говорила, и говорила правду. Думаю, правда оказалась слишком невыносимой для девчонки, и верно – когда она в конце концов упала в обморок, то это был самый настоящий обморок, в отличие от поддельной истерики. Она лежала, будто мертвая, и нам пришлось оставить ее на полу, и тут прибежал доктор, и начат что-то говорить про слабое сердце, и накинулся яростно на миссис Сэм Эббот, но та нисколечко не испугалась. Она смотрела на него, такая же белая, как Луэлла, лежавшая на полу, словно мертвая, в то время как доктор щупал ей пульс.

– Слабое сердце! – повторила она. – Какой вздор! Эта женщина отнюдь не слаба. У нее достаточно сил, чтобы вцепляться в других людей и высасывать у них кровь, пока они не умрут. Слабая? Это моя мать была слабой; эта женщина убила ее. Это так же верно, как если бы она вонзила нож ей в сердце.

Но доктор, он не слишком-то обратил внимание на эти слова. Он склонился над Луэллой Миллер, а та лежала на иолу, желтые волосы ее разметались, миленькое розовое личико побледнело, голубые глаза, похожие на звезды, погасли, и он держал ее за руку, и гладил по лбу, и приказал мне принести бренди из комнаты тети Эбби. Тут я совершенно уверилась, что Луэлле была нужна новая жертва теперь, когда тетя умерла. Я подумала о несчастном Эрастусе Миллере и даже пожалела бедного молодого доктора, который увлекся хорошеньким личиком, и решила не спускать с них глаз.

Я ждала месяц после того, как тетю Эбби похоронили; доктор стал часто навещать Луэллу, и среди соседей пошли слухи. Затем, однажды вечером, когда доктора вызвали за город и его не было поблизости, я отправилась к Луэлле домой. Я нашла ее разряженной в голубое муслиновое платье и белый горошек, тщательно причесанной – в нашей деревне ни одна девушка не могла с ней сравниться. Было что-то в Луэлле Миллер такое, что покоряло все сердца, но мое сердце она покорить не смогла. Она сидела в гостиной, у окна, раскачиваясь в кресле-качалке, а Мария Браун ушла домой. Мария Браун ей помогала, или, скорее, делала за нее всю работу, потому что тому, кто сидит сложа руки, помогать не в чем. Мария Браун была женщиной очень работящей, семьи у нее не было, и она жила одна; поэтому она и предложила свою помощь. Я не могла понять, почему бы Луэлле самой не взяться за работу; она была не слабее Марии. Но Мария, видимо, считала, что Луэлла ничего не может, да и сама девчонка так же думала, так что Мария приходила и все за нее делала – стирала, и гладила, и готовила, пока Луэлла сидела и раскачивалась в кресле. После этого Мария прожила недолго. Она начала увядать точно так же, как и другие до нее. Ну она была предупреждена, но когда люди начинали убеждать ее, она прямо с ума сходила: говорила, что Луэлла – несчастная, всеми обиженная женщина, слишком нежная, чтобы жить самостоятельно, и стыдно плохо говорить о ней. Если ей, Марии, суждено умереть, помогая тем, кто не может помочь сам себе, то она так и сделает. И она умерла.

– Я так понимаю, что Мария ушла, – сказала я Луэлле, входя и садясь напротив нее.

– Да, ушла полчаса назад, после того как приготовила ужин и вымыла посуду, – ответила Луэлла своим милым голоском.

– Мне кажется, что у Марии полно работы дома, – проговорила я едко, но Луэлле это было что с гуся вода. Она считала, что люди, которые ничем не хуже ее, обязаны ей прислуживать, и у нее просто не укладывалось в голове, что кто-то может считать это неправильным.

– Да, – ответила Луэлла, сама доброта и мягкость, – да, она говорила, что у нее сегодня стирка. Она сказала, что должна была постирать уже две недели назад.

– Почему бы ей тогда не остаться дома и не заняться своей стиркой, вместо того чтобы приходить сюда и делать твою работу? – Ты точно так же можешь работать, даже еще и быстрее, чем она, – сказала я.

Луэлла посмотрела на меня, как ребенок на погремушку, и рассмеялась, невинно так.

– О, я не могу работать, мисс Андерсон, – возразила она. – Я никогда не работала. Мария обязана это делать.

Тогда я закричала.

– Обязана?! – крикнула я. – Обязана! Нисколько она тебе не обязана. У Марии есть собственный дом и есть на что жить. Совсем она не обязана приходить сюда и надрываться, как рабыня, и убивать себя.

Луэлла просто сидела и смотрела на меня – ну точь-в-точь как кукла, которую так обидели, что она даже ожила.

– Да, – повторила я, – она себя убивает. И умрет, так же как Эрастус, и Лили, и тетя Эбби. Ты убиваешь ее точно так же, как их. Не знаю, кто ты такая, но мне кажется, что на тебе лежит проклятие, – сказала я. – Ты погубишь любого человека, оказавшегося достаточно глупым, чтобы иметь с тобой дело.

Она уставилась на меня и сильно побледнела.

– И Мария – не единственная, кого ты собираешься убить, – продолжала я. – Ты собираешься покончить и с доктором Малкомом.

Тогда Луэлла вся покраснела.

– Я не хочу убивать его! – сказала она и начала плакать.

– Нет, хочешь! – возразила я.

А затем я говорила с ней так, как никогда прежде. Понимаете ли, я все вспоминала Эрастуса. Я сказала, что нечего ей думать о мужчинах после того, как она загубила жизнь своего мужа; говорила, что она ужасная женщина, и это как раз было верно; но вот недавно я подумала – а понимала ли это она сама? А может быть, она была как ребенок с ножницами, который режет всех вокруг, сам не понимая, что творит?

Луэлла становилась все бледнее и бледнее и не отрывала взгляд от моего лица. В том, как она на меня смотрела, не говоря ни слова, было нечто ужасное. Я замолчала и ушла домой. Я не стала в тот вечер ложиться спать, но огонь у нее погас, когда еще не было девяти, и когда доктор Малком, проезжая мимо, приостановился, то увидел, что в окнах темно, и поехал дальше. В следующее воскресенье мне показалось, что Луэлла его избегает, так что он не пошел к ней домой, и я начала думать, что, может быть, в конце концов, у нее осталась совесть. Прошла всего неделя после смерти бедной Марии Браун – она наступила неожиданно, хотя все понимали, что бедняжке недолго оставалось жить. Ну так вот, все очень расстроились, поползли темные слухи. Говорили, что Луэлла – колдунья, и избегали ее. Она держалась с доктором холодно, и он не ходил к ней, так что некому стало ей помогать. Не знаю, как она жила это время. Я не пошла предлагать ей помощь – не потому, что боялась умереть, как остальные, но потому, что считала ее способной выполнять всю работу не хуже меня. Я подумала, что пора ей делать все самой и перестать губить других. Но прошло немного времени, и люди стали говорить, будто Луэлла больна и скоро умрет, так же, как ее муж, и Лили, и тетя Эбби, и прочие. Я сама заметила, что выглядит она очень плохо. Я часто видела, как она возвращается из лавки со свертком, и мне казалось, что она едва тащится. Но я вспоминала, как Эрастус прислуживал жене и ухаживал за ней, когда еле мог переставлять ноги, и не выходила, чтобы помочь ей.

Но наконец, однажды утром, я увидела, как к ее дому, словно обезумевший, подкатил доктор со своим саквояжем, а после ужина ко мне пришла миссис Бэббит и сказала, что Луэлла совсем плоха.

– Я бы пошла к ней, – вздохнула она, – но у меня дети. Может, люди и врут, но все равно странно: все люди, которые ей помогали, умерли.

Я на это ничего не ответила, но вспомнила, что Луэлла была женой Эрастуса, что он с нее глаз не сводил, и решила пойти к ней завтра утром, если ей не станет лучше, и посмотреть, не нужно ли ей чего. Но наутро, выглянув в окно, я увидела, как девчонка выходит на крыльцо, здоровая, как прежде. Вскоре пришла миссис Бэббит и сказала мне, что доктор нанял Луэлле служанку по имени Сара Джонс и что он наверняка собирается жениться на бывшей больной.

Я и сама в тот вечер увидела, как они целуются на крыльце, и поняла, что это правда. Девушка-служанка пришла на следующий день и начала носиться по дому. Не думаю, что Луэлла подметала хоть раз с того дня, как умерла Мария. Сара мыла полы, вытирала пыль, стирала и гладила; весь день во дворе сушились одежда, белье и ковры; и когда Луэлла выходила на улицу, служанка поддерживала ее и помогала ей спускаться и подниматься, как будто та не умела ходить.

Ну, все поняли, что Луэлла и доктор собираются пожениться, но скоро заговорили, что он плохо выглядит, так же, как прежде о других; и Сара Джонс, видимо, тоже заболела.

Доктор и правда умер. Он хотел перед смертью жениться, чтобы оставить свое скромное имущество Луэлле, но испустил дух, прежде чем пришел священник, а через неделю умерла и Сара Джонс.

Для Луэллы Миллер это был конец. Никто во всей деревне не захотел и пальцем пошевелить ради нее. Даже паника началась. Тогда она действительно стала вянуть. Ей пришлось ходить в лавку самой, потому что миссис Бэббит не разрешала Томми помочь ей, и я видела, как она проходит мимо, через каждые два-три шага останавливаясь передохнуть. Ну, я терпела это сколько могла, но однажды, когда Луэлла шла нагруженная и, остановившись, прислонилась к забору Бэббитов, я выбежала, взяла у нее узлы и отнесла их в дом. Потом я ушла к себе и не ответила ей ни единого слова, хотя она звала меня душераздирающим, жалобным голосом. В тот вечер я заболела, простудилась, и болела целых две недели. Миссис Бэббит видела, как я выбежала помочь Луэлле, и пришла сказать мне, что я теперь от этого умру. Я сама не знала, правда это или нет, но не могла иначе поступить со вдовой Эрастуса.

Думаю, в последние две недели Луэлле пришлось худо. Она действительно заболела, но никто из соседей не осмеливался подойти к ее дому. Не знаю, много ли ей было нужно на самом деле – в доме у нее было полно еды, а погода стояла теплая, и она каждый день ухитрялась готовить себе немного овсянки, но все же думаю, что ей приходилось нелегко – ей, которую всю жизнь обожали и обихаживали.

Однажды утром, когда я настолько поправилась, что смогла выходить из дому, я решила зайти к Луэлле. Только что меня навестила миссис Бэббит и сказала, что из трубы у нее не идет дым, и она понимает, что кто-то обязан войти и посмотреть, но она не может – у нее дети. Тогда я встала, хотя уже две недели не выходила из дому, и пошла туда. Луэлла лежала на кровати – она умирала.

Она продержалась весь этот день и еще полночи. Я осталась с ней после того, как ушел новый доктор. Больше никто не осмеливался прийти к Луэлле. Около полуночи я на минуту оставила ее и сбегала домой за своим лекарством – мне стало совсем плохо.

В ту ночь светила полная луна, и я, выйдя из своего дома, чтобы вернуться к Луэлле, замерла на месте – я кое-что увидела.

В этот момент Лидия Андерсон всегда с некоторым вызовом говорила, что она не ждет, чтобы ей поверили, а затем приглушенным голосом продолжала:

– Я видела то, что видела, и я знаю, что это правда, и на своем смертном ложе могу поклясться, что не лгу. Я увидела Луэллу Миллер и Эрастуса Миллера, и Лили, и тетю Эбби, и Марию, и доктора, и Сару – все они выходили из ее дверей, и все, кроме Луэллы, светились белым в лунном свете, и все они помогали ей идти, пока она не поплыла над землей, как они. Тогда все исчезло. Минуту я стояла – сердце мое колотилось, затем перебежала через дорогу. Подумала было позвать миссис Бэббит, но решила, что та испугается. И я пошла одна, хотя уже поняла, что случилось. Луэлла мирно покоилась на кровати – мертвая.

Такую историю рассказывала старуха, Лидия Андерсон, но продолжение ее было рассказано другими людьми, и потом история эта превратилась в местную легенду.

Лидия Андерсон умерла в восемьдесят семь лет. Она до самого конца была на удивление бодрой и здоровой, но примерно за две недели до смерти захворала.

Однажды вечером, когда светила полная луна, она сидела у окна у себя в гостиной, как вдруг вскрикнула, выбежала из дома и перебежала улицу – соседка, ухаживавшая за ней, не успела ее остановить. Она поспешила следом и нашла Лидию Андерсон распростертой на земле у дверей заброшенного дома Луэллы Миллер. Старуха была мертва.

На следующую ночь – на небе тоже сияла луна – соседей разбудил алый свет; старый дом Луэллы Миллер сгорел дотла. Теперь от него ничего не осталось – лишь несколько камней фундамента и куст сирени, а летом сорные травы обвивают беспомощные плети вьюнка – словно эмблема самой Луэллы.

ЛИЗА ТАТТЛ
Sangre [27]27
  Кровь (исп.).


[Закрыть]

Лиза Таттл родилась в Техасе, но с 1980 года живет в Великобритании. Сейчас они с мужем и дочерью осели в Шотландии. Среди ее романов – «Гавань Ветров» («Windhaven», 1981, в соавторстве с Джорджем Р. Б. Мартином), удостоенный премии Джона У. Кемпбелла, «Родная душа» («Familiar Spirit»), «Габриэль. Роман о реинкарнации» («Gabriel: A Novel of Reincarnation»), «Пропащие» («Lost Futures»), «Задушевный друг» («The Pillow Friend») и «Подменыш» («The Changeling»), а также несколько книг для подростков и юношества. У Лизы Таттл вышло несколько сборников рассказов – «Каменный звездолет и другие рассказы» («А Spa-seship Built of Stone and Other Stories»), «Гнездо кошмаров» («А Nest of Nightmares»), «Воспоминания тела. Истории о страсти и преображении» («Memories of the Body: Tales of Desire and Transformation») и «Моя патология» («My Pathology»), кроме того, она была редактором антологий «Шкура души» («Skin of the Soul») и «За пределы. Двусмысленные эротические истории» («Crossing the Borders: Tales of Erotic Ambiguity»). В издательстве «A&C Black's» в серии «Учебники для писателей» вышла ее книга о секретах мастерства «Как писать фэнтези и научную фантастику» («Writing Fantasy and Science Fiction»).

«Хотя я часто обращаюсь к теме вампиров в переносном смысле, – говорит автор, – рассказ „Sangre“, по-моему, единственный, где я описала традиционного вампира-кровопийцу…»

Гленда вышла из душа и остановилась у зеркала. Сейчас, когда ее волосы были подобраны и спрятаны под шапочку, шея казалась особенно длинной, а глаза – темнее и больше.

– Совсем испанка, – улыбнулся Стив.

Она не обернулась и по-прежнему глядела на свое красивое бесстрастное лицо в зеркале.

Стив положил руки ей на мокрые плечи, наклонился и поцеловал ее в шею.

– Вытри меня, – сказала она.

Он взял полотенце и нежными, благоговейными прикосновениями обсушил ее. Она подняла руки, стянула шапочку, и лавина медово-каштановых волос хлынула до самой талии. У Стива перехватило дыхание.

– Когда мы должны освободить номер? – спросила она.

– В полдень.

Гленда обернулась и посмотрела Стиву в глаза.

– И что потом? Через час мы отсюда уйдем – и что тогда?

– Все, что пожелаешь. Я поведу тебя обедать в любой ресторан, куда захочешь, а потом еще останется время походить по магазинам до самолета. Все, что пожелаешь. – Он глядел на нее умоляюще.

– Все, что пожелаешь, – ядовито передразнила она. Лицо исказила злоба, и Гленда выдернула у Стива из рук полотенце и завернулась в него. – Как у тебя только язык поворачивается?!

– Гленда!..

– Я не про сегодня! Я про то, что будет дальше! Когда я вернусь, мы что, сделаем вид, будто ничего не было? Постараемся обо всем забыть? Значит, тебе это проще простого – привести меня сюда, затащить в постель и потом побежать домой, к моей мамочке? И зачем ты устроил эту поездку в Испанию? Что, трудно стало отвираться? Мамочка что-то заподозрила?

– Что ты, милая, не надо… Я вовсе не хочу от тебя избавиться. Я же люблю тебя. И твою маму я тоже люблю. Честное слово, мне трудно…

– Ну еще бы! Только объясни мне, почему это именно я должна жертвовать собой? Что будет со мной, когда вы с мамой поженитесь?

– Радость моя, попробуй понять…

– Ну конечно, как понимать – так это я, а как оставаться в блаженном неведении – так это мама! Как ты думаешь, это будет надолго?

– Co временем, – сказал Стив, пытаясь держать себя в руках, стараясь говорить разумно, – со временем, надеюсь, мы… втроем… сумеем во всем разобраться. Но это очень трудно. Ты – ты совсем молода, а люди вроде нас с твоей матерью скованы узами традиционной морали; ты способна принять… пу, так сказать, более свободные отношения… и со временем, возможно, когда мы с твоей мамой поженимся, мы все сможем…

Он запнулся и умолк. Гленда скривилась, передразнивая его.

– Я тебе никогда не лгал! – воскликнул Стив, внезапно переходя в наступление от злости, что выставил себя дураком. – Ты прекрасно знала, во что ввязываешься, ты знала, кто я такой, когда стала моей любовницей…

– Любовницей! – с отвращением повторила Гленда, и он уловил в ее глазах стальной отблеск ненависти.

Стив хотел достойно ответить, но не успел он ничего сказать, как Гленда нетерпеливо тряхнула головой, и полотенце соскользнуло на пол.

– Что ж, – произнесла она. – У нас еще остался целый час.

Когда самолет взлетел, Дебби открыла рот, натужно зевая. Когда давление стабилизировалось, она повернулась к Гленде и одобрительно заметила:

– А твой отчим очень даже ничего.

– Стив мне не отчим.

– Да ладно тебе. Они же скоро поженятся, да?

– В июле. Как только я вернусь из Испании. – Гленда прислонилась щекой к иллюминатору и закрыла глаза.

Так молодо выглядит, просто отпад.

Гленда передернула плечами.

Он на пару лет моложе мамы.

Дебби склонила темно-русую голову над «Фиестой», так как стало ясно, что Гленда не расположена болтать. Девушки дружили с детства, а когда вместе поступили в колледж, го продолжили приятельствовать – но теперь уже нетребовательно, можно сказать, поверхностно.

Гленда прикусила губу.

– Смотри, что он мне подарил, – вдруг сказала она и показала Дебби руку, – Ну, Стив.

Это было серебряное колечко, простенькое, с припаянной к нему буквой «С». Его сделали в мастерской при темной тесной сувенирной лавочке, пока Гленда разглядывала безделушки, стиснув руку Стива с чувством, которое совсем не отражалось на ее бесстрастном лице.

Дебби кивнула:

– Симпатичное. Он ведь тебе и поездку оплатил, да?

– Да, он так решил. Да и мама… Он так вскружил маме голову, что она во всем с ним соглашается.

– По-моему, это здорово, – заметила Дебби. – Твоя мама снова выходит замуж. Да и тебе он вроде нравится.

– Что ты, мы с ним не разлей вода.

В гостиничном номере в Севилье было две кровати, рыжий плиточный пол и балкон, откуда открывался вид на колокольню Ла-Хиральда, бывший минарет мавританской мечети. Вечером, когда дневная жара уже развеялась, Гленда вышла на балкон и глядела, как вокруг колокольни, окруженной розовым ореолом заката, парят и ныряют ласточки.

Гленда не понимала, в чем дело, но после шума и машин серого Мадрида в Севилье она чувствовала себя как дома. Она провела Дебби – толстушку Дебби, немного запыхавшуюся под тяжестью рюкзака, – по лабиринту улочек, словно что-то подсказывало ей дорогу, нашла маленькую гостиницу и без всякого удивления убедилась в том, что лучше места и не придумаешь. Но при этом у нее кружилась голова и от волнения подводило живот – как всегда в тех редких случаях, когда ей предстояло оказаться наедине со Стивом. К вечеру предчувствие стало еще сильнее, и Гленда чувствовала, что реальность ускользает от нее, словно во сне.

Гленда потрогала щеку и обнаружила, что вся горит. Она повернулась и увидела, что Дебби застегивает юбку.

– Уже почти восемь, – заметила Дебби. – По-моему, мы уже имеем полное право пойти поужинать.

За столом Гленда то и дело замирала, задумавшись неведомо о чем, но, когда Дебби попеняла ей за невнимательность, обвинила во всем вино. Все кругом ускользало от нее, казалось неестественно ярким, словно на экране в темном зале с обитыми войлоком стенами.

Вернувшись в номер, Гленда сразу же легла в постель, а Дебби села писать письмо родителям.

– Тебе ведь свет не мешает?

– Конечно нет.

Слова пришлось выговаривать с трудом. Комната закружилась, раздвинулась, словно телескоп, в который видно иной мир, и Гленда уснула.

Она проснулась от жажды. Дебби темным холмиком свернулась на соседней кровати. Ставни были открыты, в комнату полосками просачивался лунный свет. Гленде стало невыносимо жарко. Краем сознания она отметила этот факт и заключила, что, должно быть, заболела и у нее температура. Собственное тело казалось ей таким же далеким, как и все кругом.

На балконе кто-то был. Вот он заслонил свет, вот он шевельнулся – и свет его залил. Горло у Гленды перехватило от ужаса, однако разум фиксировал ее наблюдения, бесстрастно щелкая, словно пишущая машинка.

На незнакомце был плащ и что-то вроде мягкой широкополой шляпы. В лунном свете блестели лаковые сапоги – и не шпага ли у него на боку? Дон-Жуан? – предположил холодный удивленный голос в голове Гленды. Явился соблазнить андалузскую красотку?!

Вряд ли.

Незнакомец не сделал ни шага в сторону номера, и Гленде это придало чуточку храбрости – по крайней мере она сумела приподняться на локтях и поглядеть ему в лицо. Даже если он и заметил ее движение, то виду не понял. Тогда Гленда села и свесила ноги с кровати. Стены номера то приближались, то отодвигались, от этого накатывала дурнота, но в конце концов комната остановилась, – она была по-прежнему далекой, однако по крайней мере не качалась.

Незнакомец ждал ее на балконе. Гленда открыла рот, хотела заговорить, положить конец этому розыгрышу, дать попять, что она не спит и что, скорее всего, он ошибся окном. Но заговорить казалось кощунством – и к тому же масштабным предприятием, на которое она сейчас не была способна. Он раскрыл ей объятия – незнакомец в плаще, с лицом, скрытым за маской тьмы, – и ждал, когда она в них шагнет. Гленда увидела себя словно издалека – сомнамбулическая фигура в длинной белой рубашке, с длинными развевающимися волосами, с бледным, невинным сонным лицом, – и увидела, как эта фигура двинулась в распростертые объятия.

Она подняла глаза, он повернул голову, и лицо его залил лунный свет. Тогда Гленда поняла, что это был никакой не Дон Жуан, а совсем иной персонаж: нездорово-бледное лицо, причудливо изломанные брови, приоткрытые алые губы, сверкающие острые клыки… Голова ее запрокинулась ему на плечо, глаза закрылись, жертвенно блеснула белоснежная шея.

– Гленда!

Ее накрыла волна тошноты, она открыла глаза, пошатнулась и ухватилась за перила.

– Глен, ты чего?

Гленда повернула голову и увидела Дебби – и больше никого, только Дебби, такая земная и утешительная, вся в розовых кружавчиках.

– Стало душно, – сказала Гленда, и ей пришлось откашляться и повторить эти слова. Ей было жарко и очень хотелось пить. – У нас есть вода?

– Только полбутылки кока-колы, которую мы купили в поезде. Тебе что, плохо?

– Нет, нет… просто в горле пересохло. – Гленда отчаянно отхлебнула колы, но сладкая газировка только обожгла ей горло. Она поперхнулась, ее замутило. – Спокойной ночи. – Она забралась в постель и больше ничего не отвечала на расспросы Дебби, так что в конце концов та вздохнула и тоже отправилась досыпать.

– Так не хочется тебя оставлять. – Дебби несмело остановилась на пороге. – Как ты себя чувствуешь?

Гленда лежала в постели.

– Честное слово, ничего страшного. Просто нет сил никуда сегодня идти. Но мне не настолько плохо, чтобы не спуститься к управляющему или к его жене, если мне что-то понадобится. Иди погуляй с тем славным канадцем, а за меня не волнуйся. А я посплю. Лучшее лекарство.

– Точно? Может, лучше переедем в отель побольше? Чтобы была собственная ванная?

– Нет, конечно! Мне здесь нравится.

– Ну ладно… Что тебе принести?

– Что-нибудь выпить. Бутылку вина. Все время пить хочется.

– Не стоит тебе вина… Ладно, я тебе что-нибудь куплю.

Наконец Дебби ушла. Гленда ослабила хватку на горле реальности, которая с каждой уходящей секундой становилась все страннее и неуловимее. И провалилась в пропасть.

Она была на улице под названием улица Смерти – на одной из узких, мощенных булыжником улиц, с обеих сторон стиснутых слепяще-выбеленными домами. Название улицы – Muerte – было написано синими буквами на табличке на стене дома.

Девочка долго плакала. Она была грязная, и лицо стало липким от грязи и слез. Была сиеста, и девочка стояла на длинной улице одна, но знала, что надолго одна не останется. И нельзя, чтобы ее нашли. Она знала, что должна спасаться, бежать из города, но мысль о том, что придется одной бродить по полям и лесам, пугала не меньше, чем мысль остаться, – поэтому она и оказалась в тупике, поэтому и не могла ни на что решиться.