Текст книги "Осколки тебя (ЛП)"
Автор книги: Энн Малком
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)
ГЛАВА 4
«Я не избавился от ее тела. Не стал. Разве кто-то прячет картины Ван Гога? Нет. Вот кем я был. Художником. Однажды они это поймут»
Я была одновременно счастлива и зла, когда услышала стук в дверь. Стук оторвал меня от очень серьезного изучения любимого сайта онлайн-покупок. И все же я была счастлива, потому что после уборки коттеджа, тренировок, препарирования социальных сетей скальпелем, просмотра видео на YouTube – да, я занималась и этим – и чтения Кинга, у меня практически не осталось ничего, чем можно заняться. Стук избавил меня от необходимости совершить что-то немыслимое, например… начать писать книгу.
Я не могла писать. Хотя и должна была. У меня накопилась куча непрочитанных электронных писем, пропущенных звонков и сообщений от моих редактора и агента, ждавших от меня главы, которые я давно им обещала, но так и не написала.
Как бы я ни ненавидела, как бы ни презирала людей, появляющихся в чужих домах, не будучи разносчиками еды или сотрудниками USPS11, я не стала прятаться и ждать, пока названный гость уйдет. Вместо этого сделала что-то очень нехарактерное для себя. Я открыла дверь.
Мне улыбнулась женщина, держа в руках корзинку с чем-то похожим на кексы. Я догадалась, что она наверняка была из какого-то приветственного комитета, хотя и выглядела последним человеком на Земле, кто мог бы его возглавить.
Высокая, плотного телосложения, одета во все черное, с вьющимися волосами и без единого намека на макияж, за исключением ярко-красной помады на губах, каким-то образом украшавшей ее, хотя совершенно не должна была. Она замоталась в такое количество слоев одежды и массивных ожерелий, что напомнила мне мою школьную учительницу рисования. Я не знала, нравится мне это или нет.
– Меня зовут Марго, – поздоровалась гостья. – Твоя вторая ближайшая соседка. И я решила, что нужно принести что-нибудь, чтобы поприветствовать тебя в нашем городе, поскольку твой первый ближайший сосед вряд ли это сделает.
Я не стала спрашивать ее, кем был мой первый ближайший сосед, потому что мне было все равно. Я провела восемь восхитительных лет в Нью-Йорке, ни разу не поговорив ни с одним соседом.
– У меня аллергия, – сказала я вместо того, чтобы представиться или впустить эту женщину в дом.
Марго приподняла бровь.
– На соседей?
Угадала.
– На кексы, – сказала я, кивая на корзину.
– У кого вообще аллергия на кексы?
Я пожала плечами.
– У меня. Спасибо за доброту. Убедитесь, что эти кексы попадут в руки тому, кому они нравятся.
Конечно, я не зашла настолько далеко, чтобы захлопнуть дверь перед самым ее носом, но одарила ее той натянутой, пренебрежительной улыбкой, которую вежливые люди всегда используют, чтобы выпутаться из подобных ситуаций. Я не отличалась вежливостью и в Нью-Йорке с удовольствием бы захлопнула дверь перед носом незнакомого человека. Но… насколько я не хотела нравиться здешним людям, настолько же мне не хотелось, чтобы они меня ненавидели. Я также была уверена, что большинство людей в этом городе гораздо вежливее меня.
– Зато у тебя нет аллергии на вино, потому что Николь в «Универмаге» сказала, что вчера ты купила восемь бутылок, а сегодня вернулась еще за тремя, – ответила Марго.
Она явно была не такая вежливая как остальные в городе. Я стиснула зубы.
– Не хочу показаться грубой…
– Нет, хочешь, – перебила она.
Я ощетинилась и выпрямилась от резкости ее тона. Марго определенно не пыталась церемониться и, воспользовавшись моим удивлением, просто ворвалась ко мне в дом. Я была так потрясена ее действиями, что позволила ей войти, просто уставившись на корзину с кексами, которую она оставила на крыльце.
Я мало что могла сделать в этой ситуации, разве что попытаться вытолкать ее из коттеджа, но, судя по ее внешности, Марго спокойно одолеет меня в драке. Я вздохнула и закрыла дверь, оставляя кексы медведям, или койотам, или любому, кто бродил по лесу.
Марго оглядывала комнату, когда я повернулась к ней с задумчивым выражением на лице. Она точно бывала здесь раньше, потому что Эмили казалась мне тем человеком, который ест кексы со своей соседкой.
Я ждала, что Марго спросит меня о вещах Эмили, возможно разозлится, что я оставила их себе. Я даже надеялась, что она разозлится, потому что единственное, на что она казалась была сейчас способной – расплакаться, вспоминая погибшую подругу. Но Марго удивила меня, а люди нечасто меня удивляли.
– Я не уверена, что ты мне нравишься, – сказала она, наклонив голову, как будто другой угол обзора был способен помочь ей принять решение.
Я пожала плечами, скрывая тот факт, что ее заявление заставило меня почти захотеть понравиться ей.
– Я не особо милая.
Марго продолжала рассматривать меня.
– Ах, и именно поэтому я склоняюсь к тому, чтобы подружиться с тобой.
Я напряглась.
– Я здесь не для того, чтобы заводить друзей.
Мой ответ прозвучал резко, кратко, настолько стервозно, насколько я могла. А я могла изобразить чертовски стервозный тон.
Вместо того чтобы рассердиться на мою наглую грубость, Марго улыбнулась. Каждая мышца ее загорелого лица двигалась от этой улыбки, морщинки стали глубже. Все это старило ее – улыбки и отношение к людям. Но ей шло. Со всем ее андрогинным обликом Дайан Китон12. Она была элегантной и мужеподобной, грубоватой и некрасивой. Но, тем не менее, потрясающей.
Не такие у меня были подруги. Мне нравились глянцевые, безупречные люди с ботоксом, не заставлявшие меня думать о том, насколько я сломлена.
– Ты не очень популярна в городе, – сказала Марго, открывая мой холодильник.
Несколько минут она осматривала его содержимое, прежде чем достать бутылку розового вина, уже охлажденного, и заменить той, что она купила. Хотя мне не очень нравилось розовое вино, я купила эту бутылку как более приемлемую для завтрака.
Я не встала, чтобы помочь Марго найти бокалы, потому что она, казалось, знала, что где лежит. Она доказала мою правоту, открыв шкаф, на поиски которого у меня ушло десять минут в первый день приезда. В нем хранились очень хорошие бокалы. Элегантные. У Эмили имелись большие бокалы для красного вина ресторанного качества, фужеры для шампанского и бокалы для розового вина, которые и схватила Марго.
– Потрясающе, – ответила я, пока она разливала вино.
Меня нисколько не удивило, что Николь из супермаркета с удовольствием рассказала о моей стервозности, а Чарли, вероятно, нажаловался что я отказалась от автограф-сессии.
– Почему ты не согласилась на автограф-сессию? – спросила Марго без осуждения в голосе, с одним лишь любопытством.
Она подошла ближе и передала мне бокал с вином.
– Тебе бы это помогло завести связи в городе.
Я сделала глоток, наслаждаясь бодрящей, сладкой жидкостью. Обычно я пила розовое вино только в одиночестве, предпочитая в обществе кроваво-красное Каберне, стоившее столько же, сколько чертова машина.
– Я не хотела этого делать, поэтому и не стала, – ответила я.
– Женщин обычно не любят за то, что они могут сказать «нет» тому дерьму, которое они не хотят делать. Люди предпочитают, чтобы мы сами загоняли себя во всевозможные болезненные эмоциональные переживания и ситуации, чтобы соответствовать их ожиданиям.
Я пожала плечами.
– Многие люди ненавидят меня по совершенно обоснованным причинам. Меня нелегко полюбить, но довольно легко возненавидеть. И меня это вполне устраивает. Я провела большую часть своей жизни, ненавидя себя и поверь, во мне много добра для подкормки этого чувства. И единственное, что не вызывает во мне ненависти к себе – это то, что я научилась не соглашаться с чем угодно лишь бы понравится другим людям. Так что я с легкостью сказала «нет» автограф-сессии.
Марго посмотрела на меня поверх своего бокала с вином тем проницательным, понимающим взглядом, который смогли довести до совершенства лишь немногие люди в этом мире.
– О, я наконец-то определилась и решила, что ты мне нравишься, – сказала она после долгой паузы.
Я улыбнулась.
– Это ненадолго.
Марго лишь улыбнулась в ответ. Эта женщина была мудрее меня. И умнее. И определенно добрее. Возможно, я смогла бы развить в себе первые два из этих качеств, но вот доброта вряд ли способна пустить внутри меня корни. Моя почва была непригодной для нее.
– Если честно, то у меня нет аллергии на кексы, – выпалила я.
У меня что, завелась новая привычка? Говорить в тишине, которой я обычно наслаждалась?
Марго вскинула бровь и слегка улыбнулась.
– О, я знаю.
~ ~ ~
Я провела почти приятный день с незнакомкой, вином и восхитительными на вкус кексами. Я съела два. Две порции сложных углеводов, сахара и насыщенных жиров. И мне понравилось. За что я себя почему-то не ненавидела. Как не ненавидела и Марго.
Отвлечься от ноутбука было, мягко говоря, приятно. А эксцентричная, резкая и забавная Марго вызвала у меня зуд в затылке, в месте, где зарождались мои истории, словно инфекция. Чем, по-моему, они и были. У меня даже проявились симптомы этой инфекции – парочка идей и обрывки сюжетной линии. В основном поздно ночью или ранним утром, когда мой мозг был слишком затуманен, чтобы что-то понять.
Я не стала паниковать. Зачем? Вирусы всегда быстро распространяются.
Мне становилось все хуже и хуже, пока история не захватывала меня, и единственным лекарством было перенести ее на страницы. Хитрость заключалась в том, чтобы не забегать слишком далеко вперед. Начать лечить себя – писать – до того, как по-настоящему заболею.
Поэтому я пока не стала создавать персонажа-прототипа Марго или обдумывать, какой она будет в моей истории. Но я позволила этой идее осесть в голове. Вот как это иногда бывало. Случайный разговор. Бездомный крикнул мне на улице о своем восхищении. Какое-то телешоу, полное подростковой чуши и дыр в сюжете. Музыка. Убийство.
И если честно, в основном меня вдохновляло именно убийство.
Многие считали любое убийство трагедией. Для меня же оно было и отдыхом, и работой, и чем ужаснее оно было, тем лучше. Конечно, я бы предпочла, чтобы какого-нибудь бедного человека не убивали, чтобы я могла вдохновиться на историю, но людей убивали в любом случае.
Когда я смотрела на мигающий экран, на то, что разрушило мой гребаный кайф, в памяти всплыл именно этот аспект моей личности. Любовь к убийствам.
Моя мать ненавидела во мне это. То, что с юных лет меня больше интересовал Дин Корлл13, а не сериалы подобные «Клубу нянь14» или что там еще она пыталась мне навязать. Или то, что я носила только черное и резала платья пастельных тонов кухонными ножницами.
Я могла бы проигнорировать ее звонок.
Это было правильно.
Для меня, конечно.
Но в какой-то момент мне все равно придется ответить. Я выделяла своей матери пять минут в месяц. Она итак была рядом все мое детство и ей повезло, что она получила от меня так много.
– Ты не отвечала на мои звонки, – поприветствовала она меня.
Каждый ее звонок начинался с этой фразы.
Я вздохнула.
– Я в курсе.
– Ты даже не потрудишься придумать какое-нибудь оправдание? – прошипела она.
Я прикусила губу. Привычка, появившаяся у меня в раннем подростковом возрасте. Я жевала губу, пока она не распухала и не лишалась кожи, после чего я не могла есть без боли в течение недели.
Где-то провели исследование, что в организме некоторых людей выделяется химическое вещество, расслаблявшее их, когда они кусают губы. Думаю, не стоит удивляться тому, что я расслаблялась, поедая собственную плоть.
– Какой смысл? Ты же знаешь, я не отвечаю на твои звонки не потому, что занята или потому что у меня дедлайн или пропала связь. Я не беру трубку, потому что не хочу с тобой разговаривать.
Я одновременно ненавидела и восхищалась собой за откровенную жестокость, с которой разговаривала со своей матерью.
– Скоро День благодарения, – сказала она вместо того, чтобы начать пассивно-агрессивное переругивание, как она любила.
Наверное, вспомнила о лимите времени во время разговора со мной.
– И об этом я знаю, – ответила я, глядя в окно и гадая, как лес будет выглядеть покрытый снегом.
Растения и деревья были практически безжизненны, если не считать парочки листьев, упорно цепляющихся за ветки, оттягивая неизбежное. Конечно, большую часть леса составляли сосны, но мне нравились именно растения, которые засыхали, гнили и весной оживали заново. Но больше всего они мне нравились безжизненными.
– И? – допытывалась мама.
– И что? – повторила я как попугай.
– Ты не сообщила мне что приедешь.
Еще одна вещь, которую я подарила своей матери – точнее, своему отцу – это посещение ровно двух национальных праздников и одного личного: Рождество, День благодарения и день рождения моего отца.
Я ненавидела почти каждую секунду этих визитов. После этих праздников я возвращалась домой настолько обиженной, разбитой и измученной детской травмой, что за неделю писала половину бестселлера. Это составляло семьдесят процентов причины, почему я вообще ездила на эти праздники. Остальные тридцать процентов принадлежали моему отцу. А учитывая, что его не стало, я не так отчаянно искала новые эмоциональные шрамы, чтобы превратить их в книгу.
– Я не сообщила, потому что не приеду, – сказала я наконец.
Пауза.
Очень напряженная.
– Мы договаривались что ты будешь приезжать на каждый семейный праздник. Я даже молчу о том, что разговариваю со своей дочерью всего лишь двенадцать раз в год. Что ты не звонишь мне в мой день рождения и не отвечаешь на мои звонки в свой. Молчу обо всем, что ты говоришь обо мне в средствах массовой информации…
– Я вообще не говорю о тебе в СМИ, – перебила я ее.
– Именно. – Слово было сказано резко и обвиняюще. – Ты – одна из самых известных писательниц своего поколения и отчасти благодаря образованию, которое мы с отцом тебе дали.
Я помассировала виски.
– Хорошо, в следующей статье «Таймс» спою тебе дифирамбы, – солгала я.
– Ты должна приехать на День благодарения.
– Единственное, что я должна – раз в три года сдавать мазок. Приезжать к тебе на День благодарения не обязана, это годовщина грубого геноцида и колониализма.
Я говорила стопроцентную правду, но не геноцид и колониализм останавливали меня от поездки. К несчастью для человеческой расы, они были обычным явлением.
– Ты даже не собираешься навестить своего отца? – спросила моя мать тем резким, вызывающим чувство вины тоном, в котором она была экспертом.
– Зачем мне навещать своего отца? Он умер, – ответила я резким, холодным и жестоким тоном, в котором профи была уже я.
Резкий вдох моей матери сказал мне, что я попала в точку.
– Твой отец не умер, Магнолия, – прошипела она. – Не смей больше так говорить о нем.
Я фыркнула.
– Я поверю тебе, если ты прямо сейчас позвонишь ему, и он назовет мое имя, – бросила я вызов.
Пауза. Долгая пауза.
– Правильно, ты не можешь ему позвонить, – сказала я, нарушая молчание. – Потому что он не помнит моего имени. И того факта, что у него вообще есть дочь. Или жена, если уж на то пошло. Мой отец стал бы единственной причиной, по которой я поехала бы домой на День благодарения, потому что он единственный из моих родителей, кто не винит меня в смерти Коди.
Еще один резкий вдох.
– Даже не пытайся изображать шок или защищаться, – продолжила я. – Потому что мы обе знаем, что я права. Даже до того, как отец умер, ты не была рождена стать матерью. Ты рождена для того, чтобы быть женой полковника, и, к несчастью для тебя, у этой роли оказался побочный эффект в виде рождения детей. Я рада, что ты вела себя как холодная, бесчувственная мегера и сделала из меня себе подобную. Потому что без тебя я бы не добилась всего того, что у меня есть. За это я тебе безмерно благодарна, мама. Я оплачу для тебя самый лучший дом престарелых, когда ты, наконец, поддашься какой-нибудь болезни. Кроме того, не жди меня больше на Рождество, дни рождения или любые другие дерьмовые праздники, призванные объединить ненавидевших друг друга людей.
Высказавшись, я повесила трубку, направилась к шкафу, где хранила спиртное, и принялась топить свои печали в виски.
ГЛАВА 5
«Все всегда заканчивалось слишком быстро. Я старался растянуть время, чтобы не искать другую жертву, но делать это становилось все труднее. Никто меня не ловил. Даже близко. Я был богом. И смертью. Вот какой подарок я им делал. Давал возможность умереть ради искусства. Разве женщина может мечтать о смерти прекраснее?»
– Сейчас шесть тридцать утра, и я только что постригла себе челку.
Я прищурилась в зеркало, наклоняя голову влево и вправо, чтобы убедиться, что она ровная.
– Я не уверена, то ли у меня получился отличный новый образ, то ли я нахожусь в самом разгаре психоза.
Я так долго смотрела на себя в зеркало, что было трудно сказать сколько именно.
– Хорошо, перезвони мне или хотя бы напиши и дай знать, что ты еще не умерла от истощения, – закончила я, зная, что Кэти работала по сменам, с которыми ни один человек не справится без кофеина или не убив кого-нибудь.
Я повесила трубку, болезненно осознавая истерику, эхом отдающуюся в трубке.
Больше недели я не разговаривала ни с одним человеческим существом. Больше недели. В Нью-Йорке подобное было бы невозможно.
Даже если бы я не осталась там и не жила, или не спала с моим нынешним Тоддом. Этим именем я называла всех своих бойфрендов с Уолл-стрит с трастовым фондом и нюхающих кокаин. Их всех звали либо Трент, либо Кип или еще как-нибудь. Сокращенно Тодд. И было идеально то, что самого последнего из них действительно звали Тоддом.
К восьми утра на меня бы уже наорал мой инструктор по фитнесу, затем мне рассказали бы о новейшем вкусе комбучи в баре соков, а бариста рассказал бы об их новом меню, на которое мне было бы плевать и ко всему прочему мне пришлось бы послать пятерых таксистов.
Итак, после недели в полном одиночестве и без единого разговора по телефону, я начала сходить с ума.
Мой взгляд остановился на оранжевом пузырьке с таблетками в шкафчике в ванной.
– Ты не можешь уехать в хижину у черта на куличках.
Я подняла бровь, как это делала любая женщина моего поколения, когда мужчина пытался сказать ей, что она не может что-то сделать.
– Ох, и почему же?
Я даже собралась сказать ему, что могу отбиться от любого серийного убийцы, который может скрываться в лесах Вашингтона благодаря урокам самообороны и Глоку, из которого стрелять меня научил отец незадолго до того, как я переехала в Нью-Йорк.
– Потому что у тебя депрессия.
Он по-особенному произнес это слово. Медленно. Тягуче. Поддерживая зрительный контакт со мной, напоминая мне о моей слабости. О моей болезни. Он притворялся что понимает и принимает меня такой, какая я есть. Но я знала, что он стыдился. Стыдился меня. Ему было стыдно и за себя. На его лице появлялось забавное выражение, когда я говорила в интервью о своих проблемах с психикой или когда намекала на них в «компании». Конечно, наедине он делал самый минимум. В меру понимал, слушал со слегка остекленевшим блеском в глазах, но я знала, что для него идеальным сценарием был тот, где я никогда не рассказывала о своих проблемах и позволяла ему делиться только его успехами.
Так что да, то, как он произнес это слово, как смотрел на меня, и в целом тот факт, что он был полным мудаком, очень меня раздражал.
– Я знаю, что у меня депрессия, – мягко сказала я ему.
Он потянулся вперед, чтобы взять меня за руку. Я могла бы устроить драму, вырваться из его объятий и накричать на него. Обычно я бы так и поступила. Я весьма чувствительная натура. Писатели вроде как должны быть такими, так или иначе. Либо внутренне, либо внешне. Но сейчас мне не хотелось драмы. Меня наполняло странное спокойствие, и я позволила его слишком мягкой руке слишком легко схватить мою.
О, как же я мечтала о мужчине с мозолистыми руками и крепкой, почти болезненной хваткой.
– Тебе не нужно отправляться в глушь, где может случиться все, что угодно. У тебя не будет никого, кто мог бы тебе помочь. Ты будешь одна.
Я посмотрела на него, не моргая.
– Да, как раз в этот самый момент я и понимаю, что мне нужно побыть одной, в полном одиночестве.
Тодд Генри III совсем не обрадовался тому, что его бросили. Потому что человек с его именем, связями, деньгами и формой челюсти не привык, чтобы его бросали. Даже несмотря на то, что он был женоненавистником, снобом и не очень хорош в постели. Он заверил меня, что мне придется умолять, чтобы вернуть его, а затем я заверила его, показав средний палец, что буду умолять только о способности возвращать людей из мертвых или с края пропасти, и ни о чем другом.
Излишне говорить, что мне пришлось сменить номер телефона, чтобы убедиться в том, что он не будет названивать мне. Или, точнее, чтобы, попав в эту глушь и нырнув с головой в выпивку, я не потеряла всякое самоуважение, позвонив ему. До сих пор я не думала о нем с тоской, несмотря на многочисленные бутылки вина и неуверенность в своем решении переехать сюда.
Мои руки сомкнулись вокруг пузырька с таблетками. Я вытряхнула две таблетки на ладонь и запила их стаканом воды, стоящим на краю раковины. К сожалению, таблетки и вода не могли смыть воспоминания или те слова, но, по крайней мере, они могли стабилизировать меня, настолько чтобы постараться полюбить свою новую челку и отправиться писать книгу.
Я пыталась тянуть с приготовлением кофе, после медленно пила его, просматривая социальные сети и упорно стараясь не заглядывать в переполненный гневными письмами от моего агента почтовый ящик.
И все же, время пришло.
Пора, наконец, открыть свой ноутбук.
Всю прошлую неделю мне удавалось оттягивать этот момент. Я распаковывала вещи. Избавлялась от мебели, делавшей мой новый дом слишком уютным, на мой вкус. Поздно вечером спешно заказывала понравившуюся мне мебель после того, как выпила слишком много виски, что было единственным для меня способом совершать покупки в интернет-магазине. Позже мне позвонил риэлтор и сообщила, что ему позвонили с почты и сказали, что большие посылки не могут быть доставлены ко мне домой, потому что грузчикам не по душе разворачиваться на моей подъездной дорожке.
«Жаль, что вы не сказали мне об этом до того, как я подписала договор купли-продажи, потому что если бы знала, что покупки в Интернете будут такими утомительными, я бы не купила этот коттедж», – сказал я ей тогда.
Она рассмеялась, будто я пошутила. Хотя это была не шутка.
Итак, я немного ошиблась. На этой неделе я все же разговаривала с человеком – почтовым работником, который настаивал на том, чтобы помочь мне с посылками несмотря на то, что он был почти вдвое старше меня. В какой-то момент меня наполнила уверенность в том, что меня наверняка арестуют за непредумышленное убийство после того, как он умрет, пытаясь загрузить последнюю из моих слишком дорогих статуэток черепов в багажник моей машины.
Мужчина выжил. Я, в отличие от него, едва, потому что дружелюбная светская беседа была смертельна для такой темной души, как я.
Потребовалось время, чтобы распаковать все, что я купила. Хрустальные черепа. Книги по оккультизму. Картины в рамах, изображавшие жуткие сцены сражений. Черные кашемировые пледы. Когда я закончила, дом стал выглядеть странно. Вещи не сочетались. Все было неправильно, но я сразу же почувствовала себя комфортнее.
К сегодняшнему дню у меня закончились оправдания, чтобы не писать. Не открывать ноутбук. Не выполнять свою работу.
Для писателя нет ничего неприятнее, чем пустая страница. Раньше я находила ее волнующей – эту пустоту. Эту возможность заполнить страницу, наполнить мир историями, принадлежавшими только мне. Чтобы хоть как-то изгнать своих демонов, создав других.
Сейчас? Сейчас же мне хотеть изувечить собственное лицо для того, чтобы моя кровь вывела из строя ноутбук и дала мне отсрочку перед казнью.
~ ~ ~
Возможно дело в утреннем виски. Или в отсутствии кофе. Или в незнакомой обстановке. Или в скользкой, покрытой мхом земле. Возможно, виновата моя ужасная координация или же гребаный дух Эмили решил начать преследовать меня за то, что я вела себя как сука по отношению ко всем, кто ей был дорог. Честно говоря, я не познакомилась со всеми, кем она дорожила, но грубость по отношению к владельцу книжного магазина после оценки ее коллекции книг подсказала мне, что я была на правильном пути.
Все эти вещи могли быть причиной, или ни одна из них. Причина была не важна. Не важно, что именно заставило мою ногу остаться в вертикальном положении, в то время как все остальное тело рухнуло на землю. Важно было только то, что это произошло. Раздался глухой стук, сопровождавший удар моего тела о землю. Я догадалась, что повредила в лодыжке что-то важное, поскольку последовавшие за падением минуты стали абсолютной агонией.
Я не закричала. Какой в этом смысл? Поблизости не было соседей. Возле дома не пролегала туристическая или охотничья тропа. Вокруг были только призраки и мелкие млекопитающие.
Как там говорится? Если в лесу падает дерево, и никто этого не слышит, издает ли оно звук15? Если автор бестселлеров, слегка депрессивный, но блестящий автор ужасов падает в лесу, и никто этого не слышит, существует ли она вообще на самом деле?
Земля была твердой. Я предположила, что это было из-за резкого похолодания, благодаря чему она подмерзла и стала рассадником боли и травм. Вот почему я любила зиму. Зима пропагандировала смерть и страдания. Вот почему я приехала в Вашингтон накануне этого прекрасного холодного сезона. Чтобы снег покрыл мою маленькую хижину льдом, как глазурь покрывает торт, в конце концов заперев меня внутри и заставив написать книгу или стать Джеком Торрансом из «Сияния». Оба варианта я считала продуктивными. Третий вариант – упасть посреди леса без ноутбука или топора – таковым не был.
У меня даже не было с собой телефона.
Я считала это устройство практически хирургическим вмешательством. Постоянный поток лайков, угроз расправы и фотографий, благодаря которым люди хотели казаться теми, кем они хотели, чтобы их видели другие.
Я решила, что прогулка будет отвлекающим маневром. Что я проведу весь поход, только фотографируя и ничего больше. Не то чтобы телефон мог бы помочь мне в данный момент – связь в лесу была очень слабой, словно в мире еще остались уголки, где ее нет. Разве небо не загрязнено спутниками? С другой стороны, все они использовались для слежки за американцами, русскими и женой офицера диспетчерской, которую он подозревал в интрижке. Так что это конкретное место в лесу, где нет спутниковых снимков и сотовой связи, являлось отличным местом для того, чтобы быть убитым или упасть, сломать лодыжку и в конечном итоге умереть от охлаждения.
Какая веселая мысль.
~ ~ ~
Я уже начала думать, что моя судьба предрешена, когда появился он.
Темная, размытая, но в то же время откровенно мужская фигура, казавшаяся тенью. Возможно, именно его лосьон после бритья усилил мою уверенность в том, что это был именно мужчина, пробирающийся через лес к тому месту, где лежала я. Запах лосьона был резким. Мускусным. С нотками табака.
Мужчина молчал. С другой стороны, я тоже, так чего же еще я могла от него ждать?
Но точно не того, что он наклонится и попытается заключить меня в свои объятия. Почему я этого не ожидала – было выше моего понимания. Я была отчаявшейся женщиной, лежавшей посреди леса и явно неспособной ходить. Подобрать упомянутую женщину, вероятно, было мечтой большинства порядочных мужчин.
Впрочем, как и большинства не очень порядочных мужчин.
Я была легкой добычей.
– Стой! – закричала я, размахивая руками в попытках отбиться от него.
Сопротивление получилось смехотворным, учитывая мое состояние и то, что движения отдавались острой болью в поврежденной лодыжке. Мне было достаточно больно, чтобы на несколько секунд в глазах потемнело. Этих секунд хватило, чтобы меня подхватила размытая, человекоподобная фигура передо мной. Но я осталась лежать на земле, грязная, страдающая от боли и определенно уязвимая.
– Как тебя зовут? – потребовала я хриплым после криков о помощи голосом, от которых я отказалась еще несколько часов назад.
Моргая от боли, я смогла сфокусировать взгляд. Слабое освещение мало что мне показало. Был ли сейчас канун ночи того же дня, когда я отправилась в свой злополучный поход? Или прошло целых двадцать четыре часа?
Конечно, нет.
Я бы не пережила ночь в лесу. Но, может быть, я была уже и не жива. Может быть я была в загробном мире. Мире, который ждал меня за все мои грехи. За мнимые и реальные.
Он был крупным.
Настоящий мужчина.
Или настоящий дьявол.
Неважно.
Если он был мужчиной, то довольно дерьмовым, потому что стоял и смотрел на полуживую или мертвую меня, свернувшуюся на земле калачиком. Он не проверил мои жизненные показатели и не закутал меня в свою кожаную и, как я успела отметить даже в таком состоянии, дорогую куртку. С другой стороны, если он был дьяволом, то справлялся отлично.
– Зачем тебе знать мое имя? – спросил он, созерцая меня дольше, чем было вежливо при таком необычном социальном взаимодействии.
Я изо всех сил попыталась подняться, но у меня ничего не получилось. Может и получилось бы, если бы я попыталась встать с самого начала. Насколько знала, я не сломала ни одной кости в верхней части тела. Мне мешала встать странная поломка чего-то глубоко внутри меня. Именно она мешала мне подняться и похромать до дома, к теплу и выживанию.
– Потому что ты здесь или для того, чтобы спасти меня, или чтобы избавить меня от страданий, – сказала я, поняв причину, зачем спросила его имя. – И если выберешь последнее, то мне хотелось бы знать имя человека, убившего меня.
Тишина.
– И тебе не интересно узнать имя человека, пришедшего спасти тебя?
Я пожала плечами. Или попыталась, потому что мешала земля подо мной.
– Если ты собираешься спасти меня, я узнаю твое имя позже.
Он ждал. По-прежнему не проверяя мое состояние, не задавая вопросов и не пытаясь согреть курткой с подкладкой из меха какого-то животного. Его голос говорил мне, что под всем этим скрывается такой же холодный, как и я человек.
– Это все? – спросил он.
Я снова моргнула, решив, что причиной моей неспособности сосредоточиться, должно быть, была гипотермия. Или обезвоживание. Стресс. Надвигающаяся смерть. Выбирайте сами.
– Да, это все.
Мужчина кивнул, жест был целенаправленным, прорезая размытость моего зрения. Затем он сделал шаг вперед, наклонился и подхватил меня на руки. Совсем не нежно, совсем не пытаясь быть осторожным. Меня это устраивало даже несмотря на острую боль, пронзившую ногу. Я приветствовала эту боль. Это означало, что я, скорее всего, была жива.
Радовалась ли я этому?
От его куртки пахло кожей.
И дымом.
Мужчина не снял ее и не укрыл меня от пронизывающего холода, проникающего вместе с болью. Ветки хрустели под его уверенным, целеустремленным шагом. Он не торопился, но и не медлил. Он смотрел прямо перед собой, даже не взглянув на меня. С другой стороны, именно из-за блуждающего взгляда и разума я оказалась в нынешней ситуации, так что мне следует радоваться тому, что он сосредоточился на том, чтобы не споткнуться.
