Текст книги "Райские птички (ЛП)"
Автор книги: Энн Малком
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
Но мы лишь цепляемся за это, потому что мысль, что кто-то может быть настолько злым, безжалостным, пустым, не может уложиться в голове. Ведь мы думали, что люди защитят нас от монстров.
Нет, это мы были чудовищами.
Я знала, потому что была с ними знакома.
И пока мочевой пузырь не лопнул, я думала о том единственном чудовище, которое сделало меня такой.
«Нет, ты сама сделала это», – сказал голос.
Но сейчас без разницы, кого винить. Благодаря этому опыту я стала тем, кто я сейчас.
Мой брак.
Он не был счастлив даже в самом начале. Не то что истории о женщинах, с которыми сначала обращались как с принцессами, а потом избивали, как мусор.
Нет, всегда был ужас.
С самого начала.
И у меня не было выбора.
– Ты знаешь, что он сделает, если ты не согласишься, – сказала мама, поправляя мою вуаль с такой деловитостью, от которой у меня скрутило живот. Она никогда не проявляла ко мне настоящей привязанности, никогда не заботилась о своей младшей дочери, но я подумала, что сейчас, перед тем как она прогонит меня к дьяволу, может быть, она что-то покажет.
Но лицо ее ничего не выражало.
Она отступила назад, ее платье в серебряных крапинках волочилось вокруг.
Оно дорогое. Яркое.
Достойно для свадьбы такого масштаба.
– Я не говорила, что не соглашусь, мам, – сказала я кротким, непривычным голосом. Это был первый раз, когда я заговорила за весь день.
Меня разбудила сестра с мрачным лицом, пытаясь улыбнуться. Она была одним из немногих людей в моей семье, у кого было хоть какое-то чувство человечности, и это было лишь мимолетным осколком. Но этого недостаточно, чтобы что-то предпринять. Например, помочь мне сбежать или, по крайней мере, дать лезвие бритвы.
Нет, вместо этого она разбудила меня, подождала, пока я встану с постели, присматривала за мной весь день. Не из любви, я уверена; скорее всего, чтобы убедиться, что я не найду никакое лезвие. В животе у меня все бурлило, когда разные люди дергали и закалывали мне волосы. Другие рисовали красоту на моем лице. Наряжали в кружевное платье. Я молчала, не плакала. Не кричала, не бежала, не умоляла.
Я не выдала ни малейшего страха.
У меня его не было.
– Твои глаза за тебя говорят, – сказала мама, прищурившись.
– Ну, я не могу контролировать то, что говорят мои глаза, – огрызнулась я, удивляясь гневу в своем тоне.
Мама слегка вздрогнула. Затем она взяла себя в руки, взъерошив собственную прическу.
– Ты можешь контролировать всё, что захочешь, – поправила она. – От этого зависит твоя жизнь, – она обернулась. – От этого зависит жизнь твоей семьи. Запомни.
Семья, которая никогда не проявляла ко мне ничего, кроме едва скрываемого презрения, теперь полагалась на меня в своем выживании.
– Как бы я забыла? – спросила я, и мой голос снова стал чуть громче шепота.
Я шла по проходу, на меня смотрели толпы людей, которые были самыми достойными в нашем обществе. Которые указывали, какие салфетки будут использоваться на званом обеде, в то же время по телефону без колебаний планировали чью-то смерть.
И затем подошла к худшему из них всех, человек, который наблюдал за мной с интенсивностью хищника.
Мой муж.
Он не давал мне забыть, что я делаю и почему. Потому что моя семья была эгоистичной, властолюбивой и крайне жестокой.
Кровь ничего не значила.
И меньше всего моя. Особенно когда она пролилась на дорогие мраморные полы моего дома.
Или простыни из египетского хлопка на кровати.
Кровь – моя кровь – была их валютой.
И они заплатили сполна.
Мое тело не позволяло вспомнить остальное.
Может быть, из-за боли, которую испытывало сейчас, или из-за боли прошлого. Я не знала.
Но вместо того, чтобы пройти через прошлую боль, я заставила себя встать со стула и подняться на дрожащие ноги, стиснув зубы от боли в мышцах, в костях.
Я пошла в ванную.
Поела.
Потом забралась в постель и заснула.
Надолго.
Но, в конце концов, я проснулась.
***
Я не стала звонить в полицию. Может и стоило. Большинство людей так бы и сделали. Но что-то подсказывало – нельзя. Во-первых, из-за воспитания. Я была овцой, выросшей в волчьем логове.
Семейный позор.
Я сидела за книгами, компьютером, не попадалась на глаза.
Но я всё замечала.
Даже кое-чему научилась.
Я знала, как выглядит убийца. Неделю назад я проснулась оттого, что один из них стоял в моей спальне. Его наняли. И он не выполнил свою работу. Пойти в полицию – все равно что послать его хозяину -Кристоферу-большое сверкающее письмо с сообщением, что я все еще жива.
Вместо этого я пять дней не вставала с постели. Вернулась к тому поведению, когда меня, наконец, освободили.
Освободили.
Такое глупое слово. Точно описывает не меня.
Да, я была свободна после того, как моя дочь умерла у меня в животе из-за побоев мужа. Свободна после того, как я носила её еще две недели, зная, что она мертва внутри. Свободна после многочасовых схваток, пока из меня вырезали безмолвного младенца.
Однажды врачи сказали моему бесстрастному мужу, что я больше не могу иметь детей.
Я переросла свою полезность, себя и свое бесплодное чрево. И я думала, что он убьет меня. На самом деле даже молилась об этом.
Но он был жесток.
А жестокие люди не дают своим жертвам того, о чем они молятся, даже если это смерть.
Вместо этого он дал мне свободу.
Свободу бежать в зияющую и открытую пропасть мира, которому я не принадлежу. Открытый воздух реальной жизни, душный и слишком большой после многих лет в особняках, машинах и самолетах. Это было похоже на пленника, которого выпускают после того, как мир прошел мимо. И мир теперь совсем не похож на тот, который они оставили позади. Они тоскуют по своим прутьям.
Но я не побежала назад. Это была бы верная и медленная смерть.
Я собрала все оставшиеся в себе силы, села в автобус и воспользовалась всеми вещами, которые сделала, когда узнала, что беременна. Секретный банковский счет, новые документы. Я купила себе маленький фермерский домик в глуши.
Или просто еще одну тюрьму.
Где я сидела больше года.
И где меня чуть не убил наемный убийца.
На шестой день я встала.
Одеяла были свинцовыми, когда я сдернула их с себя и опустила ноги в носках на пол. В воздухе пахло грязью и духотой, но не тем затхлым запахом, который исходил от никогда не открывающегося окна. Нет, я к этому привыкла. Он исходил от чужеземных захватчиков, прорвавшихся сквозь тонкую пленку, которую я по глупости приняла за свой железный щит.
Я неуклюже подошла к окнам, выходившим на переднее крыльцо и подъездную дорожку. Холод просачивался из них, пробираясь до костей, несмотря на то, что на мне две пары носков. Раздвинув шторы, чтобы открыть белую поверхность внешнего мира, я вспомнила, что не включила обогреватель.
А в Вашингтоне сейчас январь.
Я потерла руки, оглядываясь на груду одеял на кровати. Я думала, что закрывалась ими от демонов. Конечно, это не сработало. Однако они помогли мне избежать переохлаждения.
Мои кости скрипели, когда я шла по деревянному полу, ноги как желе, желудок болезненно пуст. Я знала, что мне нужно поесть, иначе я упаду в обморок. И если я упаду в обморок, то, скорее всего, не проснусь, потому что, несмотря на одеяла, холод проникнет и поглотит меня.
Я остановилась, положив руку на обогреватель.
Разве это не лучшее решение?
Просто заснуть и никогда не возвращаться в этот жестокий и уродливый мир?
Кристофер в конце концов поймет, что я жива. Через неделю. Месяц. Менее вероятно, что это будут годы. Но он все равно узнает. И тогда я умру.
Лучше сейчас, с тем покоем, который у меня остался.
Моя дрожащая рука зависла над циферблатом.
«Жалко»
Холодный, ровный и глубокий мужской голос прозвучал так отчетливо, что я подпрыгнула, думая, что он стоит позади меня.
В зале было пусто и одиноко.
Как всегда.
Но недавно он был здесь, пока я спала.
Он смотрел, как я сплю.
Как долго?
Он принес смерть в этот дом. Хотя вдруг она уже была здесь? Я и была тем призраком, который прячется в доме, чтобы дожить свои дни. Прыгая от теней и воспоминаний, ограниченная не четырьмя стенами, а тем, что было у нее в голове.
А потом я зажгла камин.
Приготовила себе горячий сладкий чай с сухими тостами.
Потом ванна. Которую я трижды наполняла. Кожа сморщилась, как чернослив, когда я вышла.
Но я была жива.
Если это можно так назвать.
========== Глава 3 ==========
На седьмой день он пришел.
На этот раз не ночью. И без маски.
Я ждала почтальона, кажется, его зовут Карл, поэтому открыла дверь, когда раздался стук.
Мои руки даже не дрожали на дверной ручке, сердце не колотилось, а дыхание не было глубоким. Чудо, что я вообще смогла открыть дверь. Но мне это было необходимо. Припасы истощались, и погода обещала, что в ближайшие дни будет холодно, а это означало, что я окажусь здесь в изоляции на несколько недель.
Никто не станет меня искать. Никого не волнует.
Ледяные голубые глаза встретили мой дрожащий взгляд.
Я не закричала, не захлопнула дверь перед его носом и не убежала.
Не кричала, потому что в этом не было бы никакого смысла. Мой ближайший сосед примерно в семи милях отсюда и, вероятно, даже не знал о моем существовании. К тому же, крики не помогут. Никогда не помогали.
Не захлопнула дверь перед его носом по той же причине, по которой не убежала. Я застыла на месте. От страха или шока, я не знала. Куда мне бежать? Дом приковал меня к себе, мне некуда было идти. Он знал это. Я знала это. Поэтому я осталась стоять как вкопанная.
Он моргнул, как будто ожидал моего страха.
Ресницы у него были длинные, темные, обрамляющие пронзительные глаза. Без маски он был неотразимо красив, как я и ожидала. Челюсть у него была выбритая, угловатая, жесткая. Его нос был идеально симметричен, либо он не дрался, либо не проигрывал ни разу.
Его заделанные в пучок волосы были почти такими же белыми, как снег позади него. Он был одет в дорогой костюм и шерстяное пальто, его мускулистое тело занимало весь мой дверной проем.
Он сделал шаг.
Я отпрянула назад, когда его запах снова атаковал мои ноздри своим очарованием.
Он вежливо стряхнул снег с ботинок, прежде чем войти в дом, и тихо прикрыл за собой дверь, все время наблюдая за мной.
– Ты вернулся, чтобы убить меня? – спросила я ровным, но дрожащим голосом.
Он посмотрел на меня еще немного, а затем прошел мимо меня в спальню.
Я последовала за ним на деревянных ногах, мои шлепанцы шаркали вслед за его итальянскими мокасинами.
Он обошел мою кровать и направился прямо к шкафу, почти пустому. Когда целыми днями сидишь дома, не нужны коктейльные платья.
Мой стиль – это толстые черные леггинсы, теплый и мягкий шерстяной кардиган и угги. Такая одежда не только для тепла, но и для защиты. Даже в середине лета их носила.
Шкаф был почти пустой, но мужчина – мой убийца – нашел единственную сумку, которая у меня была, и бросил на кровать.
Я посмотрела на сумку.
Как и он.
Потом я посмотрела на него.
– Собирай вещи, – приказал он.
Я моргнула. Не двигаясь.
И он тоже, пока не прошла почти минута. Я считала. Сорок восемь секунд тишины, зевающей по всей комнате.
– Собирай вещи, – повторил он твердым голосом.
Я словно проглотила наждачную бумагу.
– О чем ты говоришь?
Он вздохнул, долго и целеустремленно.
– Я говорю: собери сумку.
– Зачем?
– Съеденные молью свитера и обвисшие леггинсы, – огрызнулся он. – Похоже, это все, что у тебя есть, – он взглянул на жалкое подобие шкафа. – Мы исправим это, как только выберемся отсюда, – он посмотрел на сумку. – Собирайся.
Я снова моргнула, на этот раз быстро.
– Как только мы выберемся отсюда? – повторила я.
Он кивнул один раз.
– Быстро.
Я сглотнула и скрестила руки на груди.
– Я вообще не выхожу отсюда, если ты не заметил, – тихо сказала я. – Тем более с человеком, который, уверена, может меня убить.
– Лучше быть сильной, чем уверенной, – сказал он. – А я уверен, что люди, которые придут сюда, должны знать о твоей смерти. Вот этому можно поверить, solnyshko*.
Этот комплимент на мгновение потряс меня. Но не звучало так, как будто комплимент принадлежал этому человеку, смотревшему на меня со слегка враждебным безразличием.
Он сказал по-русски, если не ошибаюсь. В старших классах я кое-что учила. Родители позаботились о том, чтобы я свободно владела несколькими иностранными языками – мандаринским и испанским, и еще три более-менее знаю.
Но у него ни намека на акцент. Он был либо американцем в первом поколении, либо преуспел в избавлении от каких-либо определяющих черт своего голоса.
Я сделала ставку на последнее.
В нем было что-то темное, чужое, странное. Он не отсюда.
Мой желудок скрутило от уверенности в том, что произошло до комплимента.
– Ну, они все равно придут, – сказала я тихим голосом.
Гнев, настоящий горячий гнев, вспыхнул в глубине его ледников.
– Что? – прошипел он.
– Они придут, – повторила я. – И ты прав, моя смерть будет неизбежна. Скорее всего, медленная, – я взглянула на сумку. – Потому что я ни за что не упакую сумку и не выйду из дома, – я сделала паузу. – Не могу.
Он расстегнул пиджак, видимо, для свободы движений. Потому что потом он подошел к моему шкафу и выдернул оттуда все вещи, запихивая их в сумку. Я стояла, приклеив ноги к полу, язык к нёбу, и наблюдала. Я молча позволила ему сложить мои скудные пожитки в одну сумку.
Он поднял глаза.
– Я предполагаю, что у тебя в ванной есть аптечка, полная наркоты, которые тебе понадобятся?
Я моргнула.
– Наркоты?
Он коротко кивнул.
– Антипсихотики, антидепрессанты. Усиливающие. Успокоительные. Валиум, Лоразепам, Прозак, – перечислил он с нетерпением и злобой.
– Я их не употребляю, – тихо сказала я.
Раздражало, что каждая частичка меня сжималась в его присутствии. Не то чтобы я была очень сильной. Но хотелось бы думать, что у меня больше сил для сражений в такой ситуации.
Но, как я уже неоднократно узнавала, никакой борьбы внутри меня не было. Только неудача.
Он постучал указательным пальцем по штанине. Возможно, незначительное проявление раздражения. Но я была уверена, что для него это маленькое подергивание было равносильно удару в стену.
Я не знала, откуда мне это известно. Я просто поняла.
– Неудивительно тогда, почему ты в такой жопе, – пробормотал он почти про себя.
Я услышала. Всё, что осталось от моей силы, лежало среди разбитых осколков. У него было ко мне полнейшее отвращение.
– Ты даже не представляешь, через что я прошла, – прошипела я.
– Нет, не представляю, – согласился он. – Но предполагаю, что это было ужасно. Уродливо. Злобно. К сожалению, ужасное, уродливое и злое не удивительно и не редко, – он подошел к моей тумбочке, теребя раскрытую книгу. – Невозможно найти человека, которого ни разу не затронул ужас. Некоторые только слышали, другие пережили, многие наполнены этим ужасом.
Он поднял книгу и сунул в сумку. Я не успела рассмотреть этот странно задумчивый жест, как его жестокость и безразличие вернулись.
Его глаза сфокусировались на мне, когда он застегивал молнию на сумке.
– Так что в этом нет ничего особенного, и это не повод сдаваться. Потому что после ужаса есть два варианта. Ты выживешь. Или нет. Вот и все. Третьего варианта нет. А ты каким-то образом нашла способ болтаться между. Ты должна выбрать. А сейчас я заставляю тебя действовать. Поэтому, откровенно говоря, солнышко, мне плевать, через что ты прошла, потому что ты не особенная. Люди переживали и похуже, и они выжили. Меня не волнует твое прошлое, но я обеспечу тебе будущее. Почему? Я не знаю. Но мое решение принято, а я не так легко отклоняюсь от принятых решений.
С этими словами он вскинул сумку на плечо, пересек комнату, схватил меня за руку и потащил за собой.
Как только я поняла, куда он направляется, я начала бороться.
– Отпусти меня! – я закричала, извиваясь, вырываясь от него.
Но это было бесполезно, его сильная рука обхватила мою костлявую руку: я была слаба от недоедания и… жизни. Поэтому он продолжал тащить меня к предвестнику гибели.
Входная дверь.
– Я не могу пойти туда! – закричала я.
Он резко остановился, взявшись за ручку.
– Можешь, – сказал он. – Ты можешь, потому если нет, ты умрешь. Неужели ты этого не понимаешь?
Я с трудом втянула в себя воздух, а на лбу выступили капельки пота.
– Конечно, я понимаю, – прошипела я между вдохами. – Но это ничего не меняет. Я не могу уйти, – мысль о близости к двери заставила мой желудок болезненно и сильно сжаться, зрение затуманилось.
Он осмотрел меня с презрением и чем-то еще.
– Ты не можешь умереть, – заявил он с какой-то яростью.
А потом повернул ручку.
Я погружалась в безумие. Давление открытого воздуха душило меня, мои легкие сжимались, всё закружилось, когда он тащил меня. Я кувыркалась за ним, спотыкаясь о рыхлый гравий и лед, не в силах упасть, потому что его хватка мешала этому. Моя кожа пульсировала от той силы, с которой я пыталась вырваться. Легкие струйки воздуха вырывались из моего рта. Я попыталась втянуть в себя побольше воздуха, но ничего не вышло. Только безопасный, внутренний воздух из дома будет поддерживать меня насыщенным кислородом.
Это был яд.
Мир вокруг меня был как в тумане. Я анализировала его в мельчайших подробностях из безопасного окна, наблюдая за ним, запечатлевая в памяти. Но теперь не было ни стекла, ни защиты, и перед глазами плясали черные пятна. Я увидела темную вспышку автомобиля, услышала, как хлопнула дверь.
Я стояла внутри тюрьмы, которую создал мой разум. Но это все реальность.
И с этой мыслью, в тот момент, когда он с жестокой силой схватил меня за руку, запихивая в машину, я поддалась реальности.
Другими словами, приступ паники лишил мой мозг кислорода, и я потеряла сознание.
«Где я буду, когда проснусь?» – подумала я, крича в темноту. Проснусь ли я вообще?
***
Я проснулась, но не была уверена, в этом ли я мире или в другом. Конечно, если бы я была мертва, проснувшись, я бы не чувствовала себя трупом, да?
Мое сердце все еще билось, болезненно и быстро стучало в грудной клетке. Я не в своей комнате, сразу это поняла. Камень осел у меня на груди, когда в ноздри ворвался воздух.
Этот воздух пах неправильно. Чисто, почти стерильно. Холодно. Я знала, что должна запаниковать. Мне хотелось запаниковать. Но в этой панике было что-то бестелесное. Это не могло полностью осуществиться. Мои мысли были слишком легкими.
Я знала, что должна задыхаться, кричать, если бы мой голос не застрял где-то ниже горла. Но в этом не было необходимости.
Мои глаза наткнулись на темный потолок, покрытый замысловатой резьбой. Старый, блестящий. Очень чистый. Я чувствовала мускусный запах дерева, струящийся по воздуху навстречу моим ощущениям.
Или, может быть, мне это приснилось.
С тех пор как разум медленно начал душить меня, когда я отважилась выйти во внешний мир до того, как меня изолировали в доме, я была непреклонна, что никаких лекарств не понадобится.
Я не заслуживала, чтобы мои проблемы для таблеток были сахарной ватой. Чтобы они не съедали мои внутренности каждый день. Нет, я этого не заслужила. Я заслужила то безумие и боль, в которые впала.
Но теперь у меня не было выбора. Кто-то сделал выбор за меня.
Я посмотрела вниз. Белые простыни. Толстое пушистое дорогое белое покрывало. Я занимала лишь небольшое пространство большой кровати, на которой лежала. Богато украшенная рама кровати соответствовала потолку. Я слабо попыталась поднять руку, чтобы поиграть с тонкими узорами покрывала. На секунду мне показалось, что я марионетка, и кто-то другой дергает меня за ниточки, как та, что привязана к моей руке.
Затем я поняла, что прозрачная трубка воткнута прямо в мою кожу и прикреплена к прозрачному мешочку с жидкостью.
IV*.
Капельница выглядела неуместно в большой комнате, оформленной в стиле английской кантри-роялти.
У большого комода, скрестив руки на груди, стоял мужчина. Сначала я думала, что он статуя: он был неподвижным. Потом я вспомнила о человеке. Не моргающая статуя.
Мой убийца.
Его глаза встретились с моими, пока мое сердце боролось с лекарством, поддерживающим жизнь.
Он ничего не сказал, просто продолжал смотреть на меня пустым взглядом.
Он правда пустой? Нет, он может быть настолько полон чем-то, что просто выглядит пустым.
Я тоже молчала, но только потому, что во рту у меня была вата. Сухо. Мои губы отяжелели, не в силах разжаться и произнести слова. Я просто смотрела на него, безмолвная, может быть, испуганная. Потому что я была в ужасе. Под всеми слоями того, что подавляло панику в моем организме. Я вылезала из собственной кожи. Как будто кто-то обманул тебя, заставив думать, что вода – это кислород, и ты спокойно утонул. Сам того не зная.
Человек, странный человек, внезапно оказался у кровати. Может быть, он подошел, а я была так глубоко внутри себя, что не заметила. Может быть, я была слишком сосредоточена на пустых -или слишком полных – ледяных глазах.
Я не видела его, пока он не оказался рядом. Он был высоким, худым. В хорошем свитере. В очках.
Его глаза, увеличенные стеклом, сфокусировались на мне. Они были добры, но в то же время холодны.
Потом он посмотрел вниз.
В замедленной съемке я сделала то же самое, когда холодные и сухие пальцы прикоснулись к моему запястью. Нежно, но решительно. Он задержался на секунду. Или даже больше. Я не очень хорошо разбиралась во времени. Затем холодная хватка исчезла.
Его губы шевельнулись.
Я все еще будто была под водой, потому что ничего не слышала. Или, может быть, потому, что мое грохочущее сердцебиение заглушало звуки. Резко, со вздохом, я почувствовала огонь в горле и легких, когда осознала реальность. Я была вне своего безопасного пространства. В чужом доме. Руки незнакомца трогали меня. Глаза убийцы меня разглядывали.
А потом появилась боль, небольшой укол по сравнению с жжением, но за ним последовало ощущение холода.
– Сахарная вата, – пробормотала я, уставившись на шприц, выходящий из моей руки.
Теперь вся жидкость была во мне, и это приятно.
Никакого огня. Мой взгляд мечтательно остановился на полных-пустых глазах. Ледяных. Но теперь лед был теплым. И он последовал за мной во сны.
Center>***
Он
Он тихо закрыл дверь, сам не зная почему. Не было никакой необходимости в тишине, ведь ее накачали лекарствами. Он говорил мягким тоном, пока они шли по коридору.
– Ты должен это исправить, – сказал он, то есть скомандовал.
Он работал, не задавая вопросов или просьб, а лишь отдавая команды.
Доктор искоса взглянул на него.
– Под «Этим» ты подразумеваешь девушку, я полагаю?
Он кивнул, борясь с желанием сжать кулак. Такой жест показал бы эмоции, слабость. Он этого не делал. Физические тики были одним из первых признаков дискомфорта. От отсутствия контроля. Это была одна из первых вещей, которыми он овладел.
– Оливер, ты не можешь исправить то, что у нее есть, – сказал Эван, останавливаясь у входной двери.
Он сердито посмотрел на мужчину за то, что тот назвал его имя. Не настоящее, но всё же. Может быть, он и был близок с доктором, но ему все равно не нравилась фамильярность в его тоне.
– Можешь. Дай ей таблетку. Или еще что-нибудь. Чего бы это ни стоило, – сказал он холодным, опасным голосом.
Доктор – Эван – испытующе посмотрел на него, что Оливеру не очень понравилось.
– От этого нет никаких таблеток, – вздохнул он. – Особенно на этой стадии. Мы можем только дать ей успокоительное. Ты вызвал огромный психологический срыв, вынудив девушку, страдающую агорафобией, покинуть свой дом. Такие вещи никогда не должны делаться по принуждению и за несколько часов. Постепенное воздействие в дополнение к агрессивной терапии и стабилизаторам настроения – это наибольший успех в постепенном возвращении агорафобии в мир. Я не психолог, но она почти в коме от психологической травмы, – он снова вздохнул. – Ни от меня, ни от тебя ей легче не будет. От чего бы она ни пряталась, оно нашло ее. И только от нее зависит, позволит ли она этому поглотить себя.
На этот раз Оливер сжал кулаки: не смог сдержаться. Он также не мог контролировать свою реакцию на слова Эвана. Потому что он был взбешен тем, что не мог контролировать. Он исключал такие вещи, потому что они были угрозой.
Она – угроза, но вместо исключения он привез ее сюда. К себе домой. Скорее всего, это единственное место, где она будет в безопасности от того клиента. Но она не была в безопасности от него самого. Его реакция слишком эмоциональная. Слишком неконтролируемая. Одно лишь сжатие кулака говорило об этом.
– Оливер, – пробормотал Эван.
Он резко перевел взгляд на него. Мужчина не дрогнул и не отвел взгляда.
– Ей нужно в больницу, – сказал он.
– Не вариант, – прошипел Оливер.
Эван поджал губы.
– Ну что ж, тогда только время покажет, – задумчиво произнес он, зная, что Оливера не переубедить.
Уходя, Оливер закрыл за ним дверь.
– Только время покажет, – повторил он.
Да, так и будет. Покажет, вернется ли Эван к пациенту, или у Оливера появится еще одно дополнение к коллекции.
Комментарий к Глава 3
* иногда герой говорит русские слова, в следующих моментах я буду просто помечать их курсивом, а не оставлять вот так в оригинале (это просто, чтобы вы поняли, как Элизабет догадалась)
* IV – Внутривенное вливание – введение жидкостей, лекарственных средств или препаратов/компонентов крови в венозный сосуд.
========== Глава 4 ==========
Элизабет
– Отдай ее мне, – хрипло потребовала я.
Доктор, державший на руках маленького ребенка, посмотрел на меня, возможно, холодно. Или с жалостью. Скорее всего, его нанял Кристофер.
Я бы даже не удивилась, если бы по приказу Кристофера доктор заставил меня унести с собой убитого им ребенка.
Теперь это не имело большого значения. Ничто не имело значения.
Мои руки были будто без костей, но я вытянула их, потому что у меня не было другого выбора. Этот человек держал в своих руках весь мир. Весь мой мир. Безмолвный и истощенный мир, который мог бы процветать, если бы не жестокость судьбы.
И моя слабость.
– Отдай мне мою дочь, – потребовала я, дергая пальцами, чтобы дотянуться до нее.
Он двигался медленно, неуверенно, но все же подошел ко мне и положил маленький сверток мне на руки.
Она была крошечной, и он держал ее так, словно она была легкой, как перышко. Но тяжесть ее безмолвного и безжизненного тела на моей мокрой от пота груди мешала дышать. Каждый раз, когда мое сердце билось под ее безмолвным телом, меня пронизывала боль. Если бы я могла отдать ей свое громыхающее и здоровое сердце и взять ее тихое и разбитое, я бы так и сделала. В одно мгновение.
В тот момент я желала этого больше всего на свете. Так сильно, что черные точки заплясали в глазах.
Желания не сбывались, поэтому ее сердечко молчало, а мое медленно разбивалось с каждым ударом.
Я погладила ее кудряшки, слегка влажные, с кровавыми прожилками, но идеальные. У моей малышки была пышная шевелюра. Если бы ей подарили жизнь, а не отняли, она была бы прекрасна. Кожа у нее бледная, синяя, в пятнах. Глаза ее были закрыты, маленький ротик, как бутон розы, поджат, неподвижен.
Она была заморожена в младенчестве, и всегда останется такой. Она существовала только в моем чреве, в моем сердце. Я была единственной, что она знала о жизни. Она была единственной, что я знала о жизни.
И вот я умерла, прямо там, прямо тогда. Баюкая маленький трупик своей дочери.
Потом чьи-то руки оттащили ее от меня. Я напряглась, чтобы схватить ее обратно.
– Нет! – завизжала я, пытаясь пошевелиться. – Ты не можешь забрать ее у меня. Верни! Верните ее!
Но они этого не сделали.
Они забрали мою дочь, и я больше никогда ее не видела.
Я выдернула себя из кошмара. Или сна. Язык распух, во рту пересохло. Дыхание неглубокое. Еще не проснувшись, я поняла, где нахожусь.
Комната была расплывчатой, полной черных пятен. Чужеродность всего этого пульсировала, дразня меня, как живое существо. Стены угрожающе пялились.
Я сосредоточилась на очертании человека в дальнем углу, наблюдавшим за мной.
– Зачем ты это делаешь? – прохрипела я. – Почему ты не убил меня?
Мужчина молчал.
– Не знаю, – сказал он наконец.
– Жаль, что ты этого не сделал.
Снова воцарилась тишина, и темнота поползла обратно.
– Мне тоже, – услышала я, как пробормотал он.
Или, может быть, мне показалось.
***
Оливер
Два дня спустя
– Ты должен дать мне краткую информацию о ее лекарствах, о том, как их применять, о побочных эффектах, – скрестив руки на груди, скомандовал Оливер.
Ему не понравился этот жест: он выдавал слабость, человечность.
Но у него не было выбора.
Хотя он был уверен, что человечность и сострадание – это две вещи, без которых он родился, но иногда он их испытывал.
Конечно, не как у обычных людей. Если он не задушил ее подушкой, то это уже человечность. А еще он гладил ее подушечками пальцев по руке, когда она плакала во время кошмаров.
Разве теперь не очевидно, что именно он будет заботиться о ней в ближайшем будущем? Присутствие Эвана здесь было риском.
Правда, откуда его клиенты могут узнать о том, что он не выполнил условия контракта?
– О чем ты говоришь? – спросил Эван, скрестив руки на груди.
– Скажи, как ухаживать за ней, чтобы ты больше не приходил сюда, – пояснил Оливер ровным голосом.
Он терпеть не мог объясняться кому-то. Особенно когда люди говорят: «О чем ты говоришь», чтобы изобразить невежество или усилить драматический эффект. Эван прекрасно понимал, о чем говорит Оливер. Эван был единственным человеком на этой планете, который знал Оливера. Кто вообще знал, что Оливер существует помимо имени, счета и репутации.
Оливер убил всех, кто знал его историю. Любой, кто мог навредить ему и, что еще важнее, его репутации.
Эван почти ничего не знал, но знал достаточно, чтобы подразнить Оливера.
Он явно не настолько умен, чтобы понять, что такие дразнилки опасны. Опасны для жизни. Единственная причина, по которой Оливер не убил доктора, заключалась в том, что он был осторожен и не был глуп, как остальная человеческая раса.
Но это не означало, что он не убьет его в мгновение ока, если того потребует ситуация.
– Я не против приезжать, – сказал Эван, не подозревая, насколько ненадежной была его хватка.
– А я против, – возразил Оливер. – Так что объясняй.
Эван знал, что протесты бесполезны, Оливер принял решение. Так что он все-таки объяснил. Оливер был удивлен, насколько все инструкции просты. Удаленные от существа в спальне позади него, они казались почти такими же простыми, как убийство человека.
Сохранить кому-то жизнь гораздо труднее.
– Но это не точное решение, – сказал Эван, глядя на дверь. – Она не может оставаться в таком состоянии вечно. Она близка к параличу. Либо ты ее отвезешь в психиатрическую больницу, либо каким-то чудом она сама из этого выкарабкается.
Оливер прищурился.
– Чудес не бывает. Такова человеческая воля. И она сама может из этого выбраться. Вопрос в том, захочет ли.
