Текст книги "Райские птички (ЛП)"
Автор книги: Энн Малком
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)
Эван внимательно посмотрел на него.
– Что такого в этой женщине? – спросил он. – Ты не имеешь никакого отношения к человеческой красоте, а она прекрасна, даже скрючившись на твоей импровизированной больничной койке. Ты не поступаешь, как герой.
И снова Эван играл со своей жизнью.
Оливер уставился на него.
– Это прямо противоположно героизму, я её не спасаю. Она проклята. Я все еще могу убить ее.
Брови Эвана изогнулись.
– Правда? Но ты ведь целый час изучал, как сохранить ей жизнь.
Он стиснул зубы.
– Я готов к любым неожиданностям.
Тень усмешки тронула уголок рта Эвана. Оливер решил, что если улыбка перерастет в широкую, он убьет его.
– А если она проснется в ясном сознании и восстановит способность мыслить без снотворного? Думал об этом?
Оливер не ответил, продолжая пристально смотреть на доктора.
Эван знаком с Оливером долго, и понимал, что ответа не получит.
– Ладно, звони, если понадоблюсь, – сказал он, задержавшись у открытой входной двери.
– Не буду, – сказал Оливер. – И тебе лучше забыть, что ты был здесь. Если ты хоть словом обмолвишься об этой девушке, тебе конец, – это была не пустая угроза, которую глупые головорезы бросали на улице. Это было обещание. Эван тоже это знал.
Он кивнул и вышел, закрыв за собой дверь. Оливер повернулся и уставился на другую закрытую дверь.
Чудес не бывает. Он знал это.
Но он поймал себя на том, что борется со странной тоской по ней. Но быстро отмахнулся от этого.
Что, если она проснется?
Что же тогда будет? Тогда ему придется решать, что с ней делать. Он не мог отпустить ее, хотя у него было смутное подозрение, что она никуда не уйдет даже с открытой дверью, полным банковским счетом и пустой дорогой.
Она была сломлена. Скорее всего, не подлежащая восстановлению. Она не в состоянии собраться с мыслями, и он, конечно, был не тем человеком, который поможет в этом. Она не могла никуда пойти.
Так что это тоже проблема. Ей некуда было идти, кроме как сюда. Это было его нигде. Здесь жили только мертвецы.
Включая его самого.
Его выбор состоял в том, чтобы сделать ее такой или всадить пулю ей в голову.
***
Элизабет
Я просыпалась снова и снова. Иногда кричала. Боролась с руками, которые держали меня. Но в моменты ужаса мне и в голову не приходило, что я не смогу убежать.
Не смогла бы убежать во внешний мир.
Стены угрожали поглотить меня здесь, и я, возможно, была близка к коме, но выйти на улицу еще хуже.
Может быть, я уже в коме от того, что меня насильственно вытащили из дома. Но кома будет временной, пока смерть или жизнь меня не схватят.
Так что бежать было некуда.
И, может быть, именно это делало всё хуже в те мимолетные, но мучительно долгие моменты пробуждения.
До тех пор, пока небольшой укол боли не сменился онемением и не-таким-благословенным беспамятством. Потому что мои сны не были пустыми. Были лишь повторы моих прошлых прегрешений.
Ужасы.
Иногда менялось. Сны прошлого с намеком на будущее. Маленькая головка моей дочери шевельнулась, когда я прижала ее к своей груди, ее глаза были открыты, но она все еще была мертва. Потом она проснулась в своей смерти. Обвиняла меня.
В других снах меня не отпускали… Он не отправил мое разбитое и израненное тело и душу в мир, который сокрушил все, что от меня осталось. Нет, он оставил меня. И продолжал причинять боль. Я не хотела видеть эти сны. Я уже терпела это по-настоящему.
Так что это был чередующийся ужас спящих и бодрствующих кошмаров. Разница была только в том, что во сне я была напугана, паниковала и мучилась. Проснувшись, было тоже самое, плюс огромная тяжесть давила на мою грудь, сжимая легкие.
Я не знала, что хуже.
Но он был там, когда я проснулась.
И он был ужасен. Непреклонный и бесчувственный, он сидел неподвижно и твердо, как мрамор, глядя на меня пустым взглядом, лишенным каких-либо эмоций. Наблюдая, как я сражаюсь с прошлым, избегаю настоящего и борюсь, плача, крича, рыдая. Он безучастно наблюдал, как будто это телевизионное шоу, которое ему не очень нравилось, но больше смотреть нечего.
Словно моя человечность, моя кровоточащая и разорванная человечность была ни чем иным, как неинтересным ситкомом.
Я ненавидела его. Очень сильно. За то, что смотрел, как я борюсь, без малейшего намека на сострадание. За то, что выдернул меня из единственного места на земле, где я чувствовала себя в безопасности.
Я ненавидела его за то, что мои глаза метались к нему в моменты пробуждения. И я цеплялась за эту безудержную ненависть, когда была пленницей его ледяных глаз. Это был мой якорь в бурных морях безумия, каким-то образом удерживающий меня от поглощения глубинами.
Больше всего я ненавидела его за это.
За то, что не убил меня. За то, что вынудил меня стать свидетелем своей жизни, почувствовать всю боль, которая таилась во всех моих клетках, ожидая, когда слабая хватка здравомыслия ослабнет.
Как раз в тот момент, когда я думала, что не могу презирать его больше, он доказал, что я ошибаюсь.
Не знаю, сколько я держалась на краю пропасти. Потому что бездна не только смотрела на меня, она протянула когтистую руку и разорвала мою душу.
Не знаю, как долго я была такой, время плыло вокруг бессмысленными кусками.
До сих пор.
Бодрствование, точно такое же, как и те ускользающие мгновения до этого, пришло ко мне. Комната, настолько застывшая в моей ясности, что острые края каждого предмета мебели причиняли боль, пронзали мои глаза своей абсолютной реальностью. Они больше не исчезали обратно в небытие с уколом иглы в мою кожу.
Я никогда не думала, что замечу отсутствие боли. Ведь боль была моим постоянным спутником.
– Это нужно остановить. Сейчас, – сказал жесткий голос.
Острые края каждого слова пронзали мои виски, излучаясь через мой стучащий череп.
Я повернула голову на левую сторону кровати. Мой взгляд блуждал по сшитому на заказ угольно-серому костюму, под ним черная рубашка с расстегнутым воротником, без галстука. Его шея была вампирски белой, изогнутой, тонкой и гладкой.
Приятно смотреть.
Весь фон вокруг него был размыт. Это нечто большее, чем мебель и ее острые края. Так же, как и его слова, он был острым краем. Как будто у меня мигрень, а он свет – глядя прямо на него, я вздрагивала от боли.
Не то чтобы он был светом, не в библейском смысле этого слова.
Но и закрыть глаза я тоже не могла, что еще хуже. Я слишком много видела с закрытыми глазами. Воспоминания поползли по краям, мои паранойя и паника наэлектризовали воздух.
– Ты встанешь с этой кровати.
И снова его слова царапнули меня по голове, по закрытым векам.
Я снова распахнула их. Он не двигался. Его руки все еще были прижаты к бокам.
Я осмотрела их.
Большие. Тонкие и ловкие пальцы. Ногти искусно наманикюрены. Бледные, как и его шея, и такие же гладкие. Руки бухгалтера, а не наемного убийцы. Я всегда думала, что у убийцы должны быть мозолистые руки, слегка коричневые от крови, которая никогда полностью не смоется.
Но с другой стороны, убийцы, настоящие убийцы, никогда не пятнаются кровью.
Часы у него были красивые, скромные, но дорогие. На них было несколько отсеков, как я предположила, для других часовых поясов.
Я наблюдала за ними – за его руками – в полном оцепенении, поэтому их движение потрясло меня. Особенно когда они приблизились ко мне. Я вжалась в кровать, надеясь, что она поглотит меня прежде, чем прекрасные и смертоносные руки коснутся моей кожи. Этого не случилось.
Вместо этого руки схватили толстую и роскошную постель, на которой я была прикована, которую я использовала, как щит.
И он сразу же это сделал.
Моя реакция последовала незамедлительно. Пустой воздух над головой поглощал меня, давил. Я свернулась в клубок, стараясь укрыться от него как можно дальше. В тот момент я ненавидела себя больше всего на свете, даже больше, чем его. Во мне не осталось ни гордости, ни достоинства. Когда я приковала себя цепями к комнатам того дома, из которого он меня забрал, я знала, что ненавижу, но просто обманула себя.
Но убийца, сдернув с меня одеяло, уставившись на меня холодными и обвиняющими глазами, выдернул правду из-под слоев отрицания.
Я была никем.
Оболочка человека, который не мог справиться с воздухом, не мог справиться с миром, в котором существует.
Это знание причиняло боль. Но не заставило сдвинуться с места.
Я ждала, что он что-нибудь скажет. Накричит, может быть. Ударит. Скинет на пол.
«Может быть, всадит пулю в голову», – с надеждой подумала я.
Он ничего не делал.
Просто стоял. Несмотря на то, что мои глаза были зажмурены за сжатыми кулаками, я знала, что он был там. Его тень прокралась сквозь щели в моих веках, напав на меня холодом его присутствия. Его пристальный взгляд.
И он ждал.
Сколько бы я ни пряталась в темноте, как трусиха, я не слышала ни его вздохов, ни топота ног, ни даже грубого выдоха.
Еще я знала, что он будет стоять там, сколько бы я ни сжималась.
Одно дело – самой рухнуть в небытие. Стыд от такого поступка был достаточно тяжел от одиночества. Совсем другое дело, когда за тобой наблюдает незнакомец.
Не просто незнакомец.
Он.
Он был чем-то гораздо большим, чем незнакомец. Как человек, намеревавшийся убить тебя, мог быть незнакомцем? Он был мне ближе, чем любой любовник, не то чтобы у меня когда-либо был любовник. Ближе, потому что он держал мое жалкое существование в своих бескровных руках.
Я медленно высвободилась из шара, мои мышцы болели, расслабляясь из напряженного положения.
Он молча ждал, пока я подталкивала свое свинцовое тело вверх, борясь с тяжестью воздуха, и села. Он не двинулся, чтобы помочь мне, даже не моргнул.
Мои ладони уперлись в матрас, отталкивая мягкую ткань, так что мои тонкие ноги безвольно свисали с края кровати в нескольких дюймах от пола. Я была в роскошной черной пижаме, которую сама не надевала. Кости моих коленей торчали сквозь ткань, как у скелета, как будто я труп, а не живой дышащий человек. Хотя была ли я человеком? Я этого не чувствовала. Труп ближе по описанию.
Я долго рассматривала свои обломанные ногти. Мои глаза медленно поднялись к его бедрам, пиджаку его костюма.
– Я не знаю твоего имени.
Не уверена, сказала ли я это, чтобы отвлечься от сокрушительного веса его первых слов и его очевидной конкретной решимости вытащить меня из постели, или я действительно хотела знать его имя. Мне хотелось высосать всю информацию об этом ужасающем, магнетическом и смертельно опасном человеке.
В его глазах мелькнуло едва заметное удивление, прежде чем они закрылись.
– Какое это имеет значение?
Я моргнула.
– Думаю, я имею право знать имя своего потенциального убийцы, – я сделала паузу. – Имя своего похитителя.
Он посмотрел на меня. Не в той отсутствующей комедийной манере, которая раньше так раздражала. Нет, он уделял мне всё свое внимание, и это было тяжелее, чем воздух внешнего мира, давящий на меня.
– Ты хочешь знать имя своего похитителя?
Я кивнула, хотя движение было почти невозможным под тяжестью его взгляда.
– Элизабет Хелен Аид, – плавно сказал он.
Он назвал мое имя.
Я нахмурилась.
Ему не нужно было говорить, чтобы понять, что я хочу сказать. Он просто отступил назад, чтобы была видна открытая дверь.
– Ты не моя пленница, – сказал он. – Ты можешь уйти.
Не знаю, кто смотрел на меня пристальнее, с большим укором – он или дверь.
Как всегда воцарилась тишина. Но она кланялась ему. Он контролировал эту тишину, этот пустой воздух: он мог заполнить его или забрать в любой момент.
– Ты сама себе пленница. Если кто-то здесь и похититель, так это ты, – его глаза были лезвиями бритвы, пронзающими меня насквозь. – Ты сама себе убийца. Если бы ты не была подключена к капельнице, ты бы умерла.
Я прикусила губу. Сильно.
Металлическая кровь потекла изо рта. Эта боль расслабила меня. Я где-то читала, что некоторые люди кусают губы, потому что их кровь выделяет некое успокаивающее химическое вещество.
– Имена – это просто ярлыки, которые нам дают другие. Они ничего не значат, – сказал он, наблюдая, как мои зубы двигаются по губам. – Что изменится, когда ты узнаешь моё?
– Ты же моё знаешь, – возразила я. – И это даст мне возможность как-то называть тебя.
Его взгляд переместился с моих губ на глаза.
– А зачем тебе вообще меня называть? Я для тебя ничто, как и ты для меня.
Я напряглась.
– Если я ничто, то почему нахожусь здесь? – спросила я слабым голосом.
– Потому что это нигде, – сказал он. – А я никто. Если хочешь выжить, запомни это, – он сделал шаг назад. – И ты вылезешь из этой гребаной кровати. Если ты этого не сделаешь, я убью тебя.
И с этим обещанием, столь же конкретным, как и его решимость, он вышел.
Он не шагал с яростью, которая скрывалась за его ровными словами и пустым взглядом. Нет, он шел целеустремленно, спокойно, тихо закрыв за собой дверь, оставив обещание смерти над моей головой.
Я не хорошо с ним знакома, но здравый смысл давно покинул меня, так же как надежда и вера. Так что я знала, если правда не выберусь из этой постели, то умру.
В его руках.
Мне просто нужно понять, хочу ли я жить.
Что за жизнь ждет меня за этой дверью?
С ним.
========== Глава 5 ==========
Я встала с кровати.
Потребовалось много времени, чтобы собрать остатки скудной силы, но я справилась.
Когда мои ноги впервые коснулись пола, они подкосились, и я упала.
Я долго лежала, прижавшись щекой к ковру, играя нитками, прослеживая замысловатый узор. В голове крутилась мысль просто остаться там, позволить своему телу увянуть, разложиться на дорогом ковре.
Затем я снова встала, упираясь на прикроватный столик, на мебель в качестве костылей, чтобы добраться до открытой двери ванной.
Она была похожа на пещеру: холодная и ослепительно белая, поэтому мне пришлось несколько раз моргнуть, чтобы сфокусировать зрение. Опять же, все это было с острыми краями, как и владелец. Я догадывалась, что каждый квадратный дюйм этой обители, этой тюрьмы порежут меня, как только моя защита ослабнет.
С другой стороны, у меня не было защиты, поэтому всё резало меня.
Мои шаги были медленными, направленными сначала к туалету в углу. Я лениво размышляла об этих смущающих потребностях и о том, как они удовлетворялись, когда я не могла встать с кровати.
Пока я хромала через комнату, то предположила, что ко мне был подключен катетер. Змея стыда скользнула по моей коже от осознания того, что ему приходится иметь дело с моими основными потребностями.
Стыд не задержался надолго: в моем мозгу уже не было места для этого. Я старалась отвлечься от всего, что грохотало у меня в голове. И это было сложно. Мое тело было хрупким, каждая косточка виднелась под прозрачной кожей, но оно было тяжелым, как свинец. За время, проведенное в постели, мои мышцы вряд ли смогут выдержать даже вес трупа.
Но трупы всегда тяжелее, чем тела живых.
Я вспомнила, как давил мне на грудь мой крошечный ребенок. Как ее тяжесть раздробила мои ребра, разорвала мое сердце.
Мне пришлось ухватиться за стену, чтобы не рухнуть при одном воспоминании об этом моменте. Тот момент, который я постоянно носила с собой. Тот, который я всегда буду носить с собой. Тот, с которым меня похоронят.
Интересно, скоро ли будут эти похороны?
В тот момент, когда мое дыхание стало болезненным, когда комната то появлялась, то исчезала из фокуса, когда на меня нападали образы моего мертвого ребенка, я надеялась, что это произойдет скоро.
Но я слишком труслива, чтобы умереть самой. Так я и стояла, держась за стену, держась за себя, порезавшись об острые края.
А потом я побрела к ванне. Там была душевая кабина размером с гардеробную, но я не могла стоять, потому что не доверяла себе это.
Моя одежда – не моя, а убийцы – валялась на полу. Я шагнула в пустую ванну и села.
Только когда по рукам побежали мурашки, а зубы застучали, я поняла, что ванна пуста, и я забыла включить воду.
Я моргнула, мне пришлось ползти на четвереньках, чтобы дотянуться до крана.
Один вентиль для горячей, другой для холодной. Я покрутила горячую. Пар быстро и неуклонно поднимался от обжигающей воды, которая впивалась в мое тело, оставляя красные следы. Я не вздрогнула, ничего не сделала. Я хотела, чтобы вода содрала всю кожу моего тела, может быть, получится стереть грязь, которую я чувствовала.
Но я знала, что это не так.
Я родилась с грязью и кровью.
Ничто этого не изменит.
Только могила.
Я споткнулась.
Не потому, что я была неуклюжим ребенком. Нет, я поставила себе задачу не быть неуклюжей. Дамы не могут. Это мне мама сказала. Дамы были сдержанны, хорошо разбирались в застольных манерах и всегда знали, какую обувь надеть по любому поводу.
Споткнувшись о собственные ноги, я бы только заработала холодный и острый взгляд от матери. Поэтому я приучила себя не спотыкаться. В основном я старалась не попадаться ей на глаза.
Я споткнулась не о свои ноги.
Они принадлежали кому-то другому.
Я приземлилась прямо на пол, напротив чьего то лица с остекленевшими, пустыми глазами.
Обычно я быстро реагировала. Нужно иметь хорошие рефлексы, когда растешь в семье змей, замаскированных под людей. Особенно, когда они без колебаний кусали тебя, потому что ты не была монстром, маскирующимся под человека – ты была человеком. Люди в этой семье были слабы, а слабость вызывала отвращение и уничтожалась, если это было возможно.
Но они – даже с их отсутствием моральных устоев – не могли разрушить свою собственную семью.
Так что меня оставили.
Оставили в доме, где я споткнулась о мертвое тело, пробираясь на кухню за миской хлопьев, так как мама забыла сказать новой горничной, что мне нужно приготовить еду.
Липкая горячая жидкость на моей щеке оказалась кровью.
Она лилась из пулевого ранения между незрячими глазами мужчины. Чистая, совсем маленькая, аккуратная дырка.
Мой желудок скрутило, когда я оттолкнулась и отползла назад, ударяясь спиной о стену. Больно, но я даже не заметила этого. Я была слишком занята, пытаясь смыть кровь – чужую кровь – со своей щеки, но лишь испачкала руки. Я с ужасом посмотрела на них и вытерла о шерстяные брюки, не беспокоясь о том, что мама скажет о пятнах. Небольшая часть крови все равно осталась на моих ладонях, на пальцах.
– Элизабет, что ты делаешь на полу? Вставай, – приказал резкий голос.
Мне потребовалось больше времени, чем обычно, чтобы ответить на этот голос, чтобы оторвать взгляд от своих рук.
Мама стояла в дверях, скрестив руки на груди, резко подняв брови и неодобрительно поджав губы.
– Но там же… – я перевела взгляд на мужчину.
Не знаю, чего я ожидала. Мужчина ничего не сделал. Конечно, он ничего не сделал: он был мертв. Мертвые лишь побуждают живых на действия.
На крик, на плач, на бегство.
Мне хотелось сделать все это, но я ничего не могла. Мое тело было парализовано, даже резкий приказ матери не мог заставить меня встать по стойке смирно, как обычно.
– Элизабет, – мое имя с её губ было хлыстом.
Я перевела взгляд с мертвеца на живую женщину. Она вообще не обращала на него внимания, как будто его не существовало. Он не слышал ее, не кланялся ее воле, поэтому я догадалась, что для нее он действительно не существовал.
– Вставай, – закипела она.
Я сделала это, держась за стену, чтобы не упасть. Но не помогло. Мои руки были влажными и липкими от пота и крови, поэтому я поскользнулась, чуть не упав. В этом доме ничто не поможет мне устоять. Все хотят раздавить меня.
Взгляд матери остался прежним. На этот раз он спустился к моим штанам. Она издала, казалось бы, нежный выдох, но я знала, что это был дым, который выходит из пасти дракона перед огнем.
– Немедленно переодень брюки, – она выпучила глаза. – И приведи себя в порядок.
Я беспомощно перевела взгляд с матери на мужчину. Она не проследила за моим взглядом.
– Но, мам, – прошептала я. – Этот человек мертв.
Она сердито посмотрела на меня.
– И что?
Я разинула рот.
– И… он мертв. В нашем доме.
Она шагнула вперед, ее туфли за восемьсот долларов изящно обошли тело и кровь.
– Тебе следовало бы уже знать, что такие вещи, как смерть, не должны иметь для тебя значения, – сказала она. – Смерть не пугает Гадеса*. Не может. Потому что тогда смерть перестает быть частью жизни. И становится фактом гибели, – она больно сжала пальцами мой подбородок. – Тебе следует помнить об этом, если хочешь выжить в этом мире.
Ее ногти, впивающиеся в мою челюсть, были менее болезненными, чем взгляд, которым она меня наградила. Он был полон отвращения. Недовольства.
Она убрала руку, и мой подбородок резко опустился.
– А теперь иди, – прошипела она.
На этот раз я не колебалась.
Я даже не споткнулась.
Я включила воду погорячее, может быть, чтобы кровь с того дня двадцатилетней давности смылась.
***
Две недели спустя
Мои дни превратились в рутину.
Я просыпалась.
Дышала в потолок, который лежал у меня на груди. Целый мир лежал у меня на груди. Привыкала к этому весу, понимала, что он не убьет меня, что я не умру. По крайней мере, сейчас.
Я думала. Желала ли я смерти? Или я молилась о том, чтобы у меня появилось больше сил, чтобы продолжать дышать?
Потом я вставала.
Мои ноги скользили в теплые шерстяные тапочки. Дорогие. Они предназначены только для дома, кожа и подошвы слишком тонкие и качественные для внешнего мира.
Он купил их для меня.
Они мне не подходили.
Вместе со стопроцентной шелковой бежевой пижамой и халатом в тон.
С другой стороны, мне ничто не подходило. Даже моя кожа. Но у меня не было другого выбора.
Хотя тут много одежды, которой он набил шкаф.
Было заманчиво остаться в пижаме, она очень гладкая. Не то чтобы мне нужно было одеваться, чтобы красться по коридорам богато украшенного и жуткого особняка, иначе известного как моя тюрьма. Нет.
Но шелк был легкий. Гладкий. Это лучший вариант, если я столкнусь с ним с кем-то в таком виде. Не хочу казаться слабачкой, которая даже одеться не может под тяжестью своего страха.
Так что я заходила в гардеробную, проводила руками по висящим там разным тканям, все дорогие. Везде мой размер.
То же самое и с обувью. Каблуки, от которых, может быть, в другой жизни у меня потекли бы слюнки. Но я не обулась. Какой в этом смысл? Я слышала эхо толстых подошв по мраморному полу, которые дразнили меня тем фактом, что они никогда не ступят на асфальт или траву.
Поэтому я надела только одежду. Мне пришлось выбрать самую свободную, а их было немного. Мой похититель, мой убийца, очевидно, любил, когда все безупречно обтянуто.
Возможно, мне нужно было начать думать, что это мой шкаф. Но я не могла. Ничего не было моим, даже нижнее белье.
И я больше не была своей.
Уже довольно давно.
При рождении я была собственностью своей семьи. Потом я стала объектом, как какой-то нежеланный подарок, который они не смогли выбросить. Потом они нашли мне применение, как пешке, в более крупной игре, и я стала собственностью Кристофера. Игрушкой.
После этого я уже никому не принадлежала. Я была не человеком, а просто призраком, плывущим по миру, который сокрушил все, что напоминало силу или жизнь.
Теперь я принадлежала ему. Мужчине, который даже не назвал мне своего имени. Потому что я не заслуживаю этого знать.
Я его пленница? Его проект? Его жертва?
Я была для него чем-то особенным. Он был для меня чем-то особенным.
Мой убийца? Мой похититель? Мой спаситель?
Я размышляла об этом, принимая душ. Кто-то наполнил ванную всевозможной косметикой и средствами для тела, которые пахли фруктами, цветами и мускусом.
Но я всегда выбирала простой кусок белого мыла.
Косметика лежала неиспользованная, нераспечатанная.
Какой смысл?
Я все равно не смотрела в зеркало. Я слишком напугана, чтобы встретиться лицом к лицу с незнакомцем, одетым в мою кожу.
Но он кое-что знал обо мне. Больше, чем я знала о нем. Знаю лишь, что он безжалостный наемный убийца с холодными глазами и отсутствующей душой.
Он ведь меня изучал, когда готовился к моей смерти. До того, как все это по какой-то причине развалилось, и я оказалась здесь, а не в могиле.
Он кое-что сделал для меня.
Например, превратил маленький кабинет рядом с комнатой, в которой я спала, в студию йоги.
Он это сделал до того, как я проснулась? Или после? Что это значит? Или все это вообще ничего не значит?
Одна дверь всегда была закрыта. В первый раз я просто взглянула на нее, даже не беспокоясь о закрытых дверях. Я была сосредоточена на том, что пол у моих ног был холодным и чужим, потолок над моей головой был нежеланным, странным и не защищающим меня от внешнего мира. У меня едва хватало духа, чтобы переставлять ноги, не говоря уже о том, чтобы исследовать дом.
И вот однажды, через неделю после того, как я выбралась из терновника своей внутренней тюрьмы, эта дверь была открыта.
Он не сказал почему, ведь мы не разговаривали.
С того самого дня, как я проснулась.
С тех пор я его не видела. Как будто он был призраком, плавающим по коридорам, появляющимся только тогда, когда ему надо.
Тишина эхом отдавалась от деревянных стен, от шипов моего разума.
Но его молчание говорило больше, чем слова.
Слова были ужасными. Я их ненавидела. Потому что слова – это оружие более опасное, чем ножи и пистолеты.
Слова и обещания ломали душу, но они не способны исцелить ее. Извинения были подобны пластырям на разбитом стекле.
«Нам очень жаль, миссис Атертон, но мы не слышим сердцебиение. К сожалению, слишком опасно вырезать плод. Вам нужно дожить до срока, а потом мы вызовем роды.»
Просто плод. Больше не ребенок, не моя прекрасная девочка, не мой маленький свет, не мой спаситель. Плод. Мертвое существо внутри меня.
Эти бестелесные слова пронзили меня.
Сломанные кости зажили. Порезы исчезли, оставив розоватые шрамы на бледной коже.
Но слова остались, вытатуированные в моем мозгу. Эти слова были последним толчком в темноту, потому что дочь была моей жизнью, единственным светом, за который я цеплялась.
Так что да, я была благодарна за отсутствие слов. За то, что я не видела его. Мне не придется чувствовать резкость его слов, которые были намного острее, чем даже моя мать могла себе представить.
У меня было достаточно слов. Они ревели у меня в ушах каждый чертов день. Каждый чертов миг.
Плод.
Не слышим сердцебиение.
Иногда тяжелая тишина, окружавшая похожее на гробницу жилище, прогоняла слова, и это было приятно. Воздух все еще был затхлым, ядовитым, разлагающимся, но это был запах моей внутренней души, так что какое это имело значение?
Использование комнаты для йоги, той, которая почти в точности повторяла мой дом, стало частью моей повседневной жизни.
Потом я шла в столовую, где для меня всегда готовили завтрак, но человека, который его готовил, нигде не было видно. Это было жутко, я приходила в разное время, но кофе всегда был обжигающе горячим, апельсиновый сок холодным, а круассаны свежими.
Я думала, что тут камеры повсюду. Это будет не удивительно. Наверное, я должна была чувствовать себя оскорбленной, ведь кто-то постоянно наблюдал за мной. Но меня уже насиловали. Остальное мало что значит.
Это ничего не значит. Потому что я была никем.
Какая разница, в фермерском доме я или нет? Когда сидишь в собственной тюрьме, не имеет значения, что снаружи. Это было просто изображение в окне, а не какое-то место. Я плыву в середине пространства во Вселенной, которое было эквивалентно живой форме лимба.
В никуда.
Я не надеялась на лучшее после того, как он появился в моей спальне. Я не надеялась подружиться с моим похитителем, моим убийцей.
Мы оба звали «ничто» своим домом.
И я пыталась превратить его «ничто» во что-то похожее на убежище от внешнего мира. То есть, в свою рутину.
Я цеплялась за нее изо всех сил.
Которые у меня еще остались.
Поэтому я воспользовалась ноутбуком, оставленным на моей кровати, пока я завтракала однажды утром, отогнала беспокойство, которое исходило от неизвестного человека, призраком бродящего по коридорам, заваривающего мне чай, наливающего сок и оставляющего мне ноутбук, когда моя спальня была пуста. Я нашла все свои проекты, зашла к себе на аккаунт Google. Многие мои клиенты отказались из-за моего внезапного отсутствия, другие грубили в электронных письмах, но все еще оставались со мной. В конце концов, я была лучшей. В юности у меня было достаточно времени, чтобы освоить графический дизайн, запереться в своей комнате, найти покой в компьютере.
Я сидела за ноутбуком первые дни, когда поняла, что у меня больше нет выхода, только смерть.
Но потом я нашла кое-что.
Его настоящий мавзолей.
Его коллекцию.
Комментарий к Глава 5
* Аид (Гадес) – верховный бог подземного царства мёртвых и название самого царства мёртвых.
========== Глава 6 ==========
На поиски ушло больше времени, чем следовало, учитывая все обстоятельства.
С другой стороны, я не очень активно искала эти… скелеты.
Не нужно было выходить на улицу, чтобы понять размеры дома и прилегающей территории. Я преуспела в наблюдении за миром изнутри, поэтому многое увидела, просто глядя в окно.
Деревьев было очень много. Они демонстрировали просторы пышной зелени. Задняя часть дома была красивой. Кто-то до него, наверное, создал всю эту красоту. Он на такое не способен.
Большой внутренний дворик загораживали французские двери, там стояла красивая бледно-коричневая плетеная мебель, большой кирпичный камин на открытом воздухе и заросшая дорожка.
Я вспомнила одну из моих самых любимых книг – «Таинственный сад». Потому что, несмотря на всю свою красоту, в нем была тайна. Не те безобидные тайны, что существуют в книгах, а уродливые и опасные.
Зная владельца этого дома, я подозревала, что красота сада была построена поверх разлагающейся плоти. Может быть, не настоящие тела и скелеты – хотя я думала, что они тоже есть, – а что-то более зловещее, что висело в воздухе вокруг.
По бокам были деревья, окружающие дом. Пейзаж был ровным и зеленым до самого края горизонта, где холмы выступали из равнин, обрамляя мою тюрьму в красоту. Они были видны поверх кирпичного забора, окружающего дом, на нем рос зеленый плющ.
Окна в передней части дома показывали широкую подъездную дорожку, но главного входа не было видно за деревьями.
Я догадалась, что она заперта. Хотя какая разница. Я была уверена, что мой убийца с радостью даст мне все необходимое, чтобы выйти за ворота поместья, если я этого пожелаю.
Я действительно хотела уйти. Неистово.
Настолько сильно, что меня это душило.
Но я никуда не собиралась.
Я все еще могу дышать здесь, в этом затхлом воздухе разложения. С трудом, но я справляюсь.
Снаружи, на свежем воздухе, я задыхалась. Это прекрасное голубое небо обрушится и раздавит меня.
Бегство наружу не было хорошим вариантом.
Поэтому я осторожно всё исследовала. Я не подглядывала, потому что это было как-то неправильно. Грубо. Что было забавно, ведь я не гостья, а пленница.
Он сказал мне, что я могу уйти, когда захочу, и я была уверена, что это правда, но я все еще была пленницей из-за него. Потому что он прорвался сквозь мои тонкие, как бумага, стены и потом разорвал все это в клочья.
