Текст книги "Райские птички (ЛП)"

Автор книги: Энн Малком

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Он отпустил мои волосы, и его большой палец грубо провел по моей нижней губе, пытаясь раздвинуть ее. Я издала горловой звук, как от душераздирающей боли от его слов, так и от сокрушительной агонии от его прикосновения.

– Ты была рождена, чтобы быть чем-то более сложным и уникальным, чем просто счастливой, – сказал он, его глаза остановились на моих губах, а затем резко вернулись к глазам. – Ты слишком сложна, чтобы жить такой жизнью. Ты не родилась храброй или сильной. Но жизнь все равно сделала тебя такой, ведь, если бы так не случилось, тебя бы не было здесь… передо мной.

Он шагнул вперед, его глаза были вратами ада, приглашающими меня войти, так как было очевидно, что небеса никогда не будут доступны для меня. Я не сопротивлялась, когда он прижался ко мне всем телом, потому что не могла. Я погрузилась в него так же легко, как горячий нож скользит по мягкой коже.

– Ты, Элизабет, – это все, что мне нужно в моей коллекции. Я наконец нашел единственную вещь, которую могу взять в руки, не высасывая из нее жизнь.

– Ты высасываешь из меня жизнь, – прошептала я, его губы коснулись моих.

– А ты высоси в ответ, любовь моя, – прохрипел он.

Потом он поцеловал меня.

Его пальцы запутались в моих волосах, сначала нежно, расчесывая узлы, вызванные моими ночными битвами. Затем, когда локоны разгладились, он сжал кулак и дернул пряди, которые так старательно распутывал.

Если и был хоть один жест, чтобы подвести итог всему, – так это он сам. Руки Лукьяна тихо и нежно распутывали и чинили меня, чтобы сломать по-своему.

Но я создана быть сломленной. Рождена быть сломленной. Когда руки Лукьяна рвали мои волосы, когда его рот нападал и попеременно боготворил мои губы, я поняла правду в его словах.

Это было не по замыслу, не по воле судьбы, а просто случайность рождения. Моя жизнь обречена на несчастье. Биология сделала это так.

Биология убила во мне человечность.

Биология заставляла мое сердце кровоточить и сжиматься в груди от мужчины, держащего меня в своих объятиях, целующего так, словно он хотел убить меня, чтобы потом вернуть к жизни.

Мы боролись друг с другом, царапали, разделись догола, чтобы почувствовать жизнь и смерть друг на друге.

Моя одежда порвалась под его хваткой, кожа покрылась синяками. Его плоть кровоточила, когда мои ногти царапнули ее. Все это питало всеохватывающую и всепоглощающую бурю, которая была нашей любовью.

Нашей ненавистью.

Его пальцы нашли мой вход, вжимаясь в меня с очень прекрасной жестокостью. Я прошипела ему в рот. Он толкнул меня в стену, моя голова больно ударилась о поверхность. Его пальцы отвлекли меня от этой пронзительной боли, пока он подводил меня к оргазму.

За секунду до того как я чуть не взорвалась, его пальцы исчезли.

Я уставилась на него.

– Ты ублюдок, – прошипела я.

Он ухмыльнулся.

Усмехнулся.

Впервые в жизни я видела такое.

Затем он пососал два пальца, которые только что были внутри меня, и глаза его загорелись. Мое тело пульсировало от желания наблюдать за ним. Его твердый член прижался ко мне.

– Лукьян, – потребовала я, запустив руки в его волосы и с силой потянув за пряди.

В ответ он схватил меня за бедра, приподнял и прижал к стене – на этот раз сильнее, чтобы показать, кто контролирует ситуацию.

Я позволила ему, потому что, как только мои ноги обхватили его, он оказался внутри меня.

Не имело значения, у кого власть в тот момент.

По правде говоря, никто из нас этого не знал.

***

– Я не прощаю тебя, – сказала я, проводя пальцем по изорванной коже на его груди и ковыряя мизинцем засохшую кровь. Кровь, которую я пролила. Мне это нравилось.

– Я не жду прощения, – ответил он ясным, но каким-то ленивым голосом. Насытился. Почти доволен.

– Я все еще ненавижу тебя, – продолжила я, обводя его грудь кончиками пальцев.

– Я могу жить с ненавистью.

Я взглянула в его айсберговые глаза. Они предали меня, сотворили, потом уничтожили.

– Не знаю, сколько времени мне понадобится, чтобы прийти в себя, – честно призналась я.

Его глаза были наполнены. Так наполнены, что все это – что бы ни было внутри них – просочилось из него и начало заполнять меня.

– Я не даю тебе никаких ограничений. Можешь делать это всегда.

Он крепче обнял меня. Слишком сильно, что аж стало больно. Но так будет постоянно. Слишком сильно, чтобы чувствовать себя комфортно, и слишком больно, чтобы сохранить себе жизнь.

Я моргнула.

– Ты хочешь, чтобы я злилась на тебя вечно?

– Вечность – это восприятие, а не временная шкала, – пробормотал он, прижимаясь губами к моим волосам и вдыхая запах. – Я думаю, тебе придется злиться на меня вечно. Только так ты сможешь меня пережить, – он коснулся губами ушибленной кожи на моем плече. – Это единственный способ выжить.

– Мы не найдем безопасность, не так ли? Нет мира друг в друге? – прошептала я.

– Нет, – согласился он. – Не найдем.

Потом он поцеловал меня, и я поняла, что не хочу ни безопасности, ни покоя.

Ни капельки.

***

Вторая партия убийц прибыла через три дня.

Лукьян ждал их, так что мы были готовы.

И все они умерли в крови.

Мы с Лукьяном стояли рядом, сражаясь бок о бок.

– Надо уходить, любовь моя, – сказал Лукьян, смахивая с моей щеки брызги крови. Не моей. – Ты же знаешь.

Его глаза обежали комнату, коснувшись измученным взглядом тел, крови, ужаса.

– Это только начало. Этот дом превратится в кладбище для любого, кто попытается причинить тебе вред, – пообещал он, кусая меня за плечо. – Но в конце концов дом станет нашим склепом, если мы не уйдем. Если мишень стоит на месте, она долго не живет. А я не позволю этому случиться, – его взгляд был непреклонен. – Ты просто должна быть уверена, что не допустишь этого. Пришло время убедиться, что слабость и человечность, оставшиеся внутри не убьют тебя. Так оно и будет, если представится такая возможность. Потому что люди убивают почти так же хорошо, как и помогают. Проклятие и благословение, как говорил Дель Торо.

Мне показалось, что в его глазах мелькнул огонек.

– Ты боишься внешнего мира, потому что он раздавит тебя, причинит боль, уничтожит. Но ты уже раздавлена, ранена, уничтожена, – его слова были резкими и нежными одновременно. – Так почему же ты боишься мира, который предлагает тебе того же? Ведь вместо того чтобы позволить миру уничтожить тебя, ты можешь предложить разрушение в ответ?

Я смотрела на него, на человека, который когда-то говорил не словами, а только смертью. Тот, кто был немыслимо жесток и в то же время непостижимо добр. Святой, играющий мрачного жнеца. Или мрачный жнец, играющий святого. Мое проклятие и благословение.

Я высвободилась из его объятий, он хотел схватить меня обратно. Я подняла руку, чтобы остановить его.

Он остановился.

Мои глаза были прикованы к нему. Затем я осмотрела смерть вокруг тем же, как мне показалось, измученным взглядом. Мертвые меня не пугали. Сад дразнил меня чистой живостью жизни.

Я перешагнула через тело, не обращая внимания на теплую кровь, запятнавшую мои босые ноги.

Мои пальцы сомкнулись вокруг дверной ручки, проверяя прочность металла ладонями, играя с идеей открыть ее. Впустить в себя весь мир. Инстинктивно мои ладони вспотели, сердцебиение ускорилось, и воздух стал густым и липким.

И тут я вспомнила о своей боли. Страданиях. Заставила себя почувствовать весь ужас происходящего. Разве может сад быть хуже этого? Может быть. А может быть, я боялась, что станет лучше.

Жар ударил мне в спину.

– Я дома, в ужасе и боли, – прошептала я. – А в окружении красоты и покоя что будет?

Дыхание Лукьяна коснулось моего затылка.

– Твоя жизнь всегда будет страданием и болью, Элизабет. Ты никогда не будешь соответствовать ни красоте, ни покою. Сейчас это не входит в наши планы. Но ты можешь существовать вокруг.

Его рука накрыла мою, и мы вместе открыли дверь, порыв весеннего ветерка прогнал зловоние смерти или просто замаскировал его на мгновение. Я всегда смогу ощутить гниль разложения внутри себя.

Мы остались там, тепло Лукьяна давило мне на спину, напоминая о безопасном доме страданий и боли. Ветерок нежной и фальшивой красоты и покоя мерцал передо мной.

Человек, который заставил меня стать всем, чем я была, всем, чем я должна была стать, сделал эту комнату, потому что он знал. Он знал все.

Возможно, это был последний урывок того мира, который нам был предоставлен в этой жизни.

Потому что мы должны были уехать.

Я знала это.

Здесь меня ждала только смерть.

И на этот раз я не собиралась ждать ее в ответ.

***

На следующий день большой речи не было. Совсем немного слов.

Лукьян нежно, грубо, яростно и всепоглощающе любил меня, как только я проснулась. Это было не то жалкое и ужасное «занятие любовью», которое в фильмах выглядело текучим и нежным. Мир хотел, чтобы любовь казалась именно такой. Они не хотели поднимать занавес и показывать всем, насколько жестокой и фатальной была реальность.

Но у нас не было занавеса, за который можно было бы зацепиться. Я не хотела этого. Мне нужна реальность нашей уродливой и всепоглощающей любви.

Мы упаковали по маленькой сумке. Остальное можно купить по дороге. У нас не было ничего важного, что можно унести с собой.

Лукьян уничтожил все свои компьютеры, все жесткие диски. У него была лишь маленькая записка со всей необходимой информацией о наших семьях.

И наших целях.

Не было ни слов ободрения, ни вопросов о моем душевном состоянии. Лукьян знал мое душевное состояние. Значит, он знал, что это словно бочка взбунтовавшихся змей.

Но он также знал, что я справлюсь с этим.

Я обязана.

И именно эта громкая вера в меня, его уверенность в том, что я смогу сделать это, заставляла меня делать шаг за шагом, когда мы приближались к дверям фойе и их убийственным взглядам.

С каждым шагом сумка, которую я считала пустой, весила как свинец. Моя спина начала напрягаться под тяжестью, боль пронзила тело, пытаясь предать меня, убедить, что я не справлюсь.

Лукьян был прав, это маленький кусочек человечности внутри борется за мою смерть. Потому что, выйдя за эту дверь, я не сохраню человечность. От нее ничего не останется. Я бы не выжила с ней.

Какой-то химический инстинкт выживания остановил меня. Или пытался. Потому что человечество пыталось сказать нам, что отклонение от нормальности и морали – это смерть. И мой собственный маленький кусочек пытался сказать мне то же самое. Пытался кричать на меня.

Я остановилась прямо перед дверью, уверенность поколебалась, когда тяжесть решения тяжело легла на мои хрупкие плечи.

– А что, если я слишком слаба, слишком хрупка для этого? – прошептала я в сторону двери.

Дверь не ответила, только улыбнулась мне. Показывая свою силу.

Лукьян повернулся ко мне лицом и сделал то же самое.

– Ты хрупкая, – согласился он. – Но не так, как цветок, который можно раздавить и уничтожить. Нет, как мина. Когда ты пытаешься наступить на нее, он разрушает не только себя, но и все вокруг. Мина ждет своей участи. Просто ждет подходящего момента, – он грубо схватил меня за подбородок. – Вот это тебе и надо понять, любовь моя. Пришло время разрушения, – он открыл дверь, и ветер пронзил меня насквозь.

Моя ладонь мгновенно вспотела, сердцебиение участилось, а горло превратилось в наждачную бумагу.

– Ты всегда думала, что мир тебя прикончит. Но у тебя самой больше шансов покончить с миром, чем наоборот. И мы сделаем это вместе. Покончим с каждым человеком, который когда-либо приложил руку к твоей боли.

Он вышел наружу, и его потеря была ощутима. Рефлекторно мои ноги последовали за ним, как магнит. Только когда моя нога оказалась в нескольких дюймах над кирпичными ступенями снаружи, я поняла, что делаю.

И замерла.

Лукьян смотрел на меня. Подождал.

– Пришло время разрушения.

И я позволила своим глазам встретиться с его, а моя нога приземлилась на землю. Моя рука легла в сухую и крепкую ладонь Лукьяна.

– Пришло время разрушения, – согласилась я.

Затем я позволила миру поглотить и раздавить нас, а мы раздавим его в ответ.

КОНЕЦ