Текст книги "Райские птички (ЛП)"

Автор книги: Энн Малком

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

То же самое было и с теми, кто был в подбрюшье. Никто не притворялся человеком, и поэтому жизнь была просто еще одной валютой. Смерть – расплатой.

Нет, он не беспокоился о последствиях своих действий. Его беспокоила реакция Элизабет на его решение. Потому что теперь, когда он думал о ее сердце, каждое его решение было рискованным. Не было уверенности в победе, когда дело касалось Элизабет.

– Что это, Лукьян? – прошептала она после долгого, как жизнь, молчания. Ее глаза были прикованы к середине комнаты, челюсть лишь слегка дрожала.

Он изо всех сил старался сохранить бесстрастное выражение лица. Подождал немного, подобрал свой голос к выражению лица.

– Это твой муж, – он взглянул на руки мужчины, на каждой из которых не хватало трех пальцев. – Ну, по крайней мере то, что от него осталось.

Она сосредоточилась на обожженных фалангах. Лукьян прижег их, потому что не хотел, черт возьми, показывать трусливые струи крови.

Элизабет долго осматривала эти раны. На ее лице ничего не отразилось. Он должен был гордиться. Он готовил ее к миру, где выражения и эмоции – разница между жизнью и смертью.

Но это было не так.

Она превращалась в него, и ему не нравилось видеть отсутствие человечности на ее лице. Казалось, именно это он ненавидел в ней больше всего, но было все наоборот.

– Ты говорил, что не любишь пытки, – сказала она непринужденно.

Ее взгляд переместился на Лукьяна. Ей еще предстояло встретиться взглядом с широко раскрытыми и испуганными глазами мужа. Говорить он, конечно, не мог. Ему заткнули рот.

И Лукьян отрезал ему язык.

Слова могут быть сильными. Острее любого оружия. Он не хотел рисковать тем, что они ранят Элизабет.

– Нет, – ответил он.

Она мотнула головой в сторону стула, занятого мужем.

– Кристофер может не согласиться с тобой на этот счет.

– Мне плевать, согласен он со мной или нет, – резко сказал он, не в силах совладать со своим раздражением, он ждал от нее другой реакции.

– Это мой подарок, я полагаю? – спросила она, вместо того чтобы обратить внимание на его тон.

Он коротко кивнул.

– Хорошо, – сказала она.

Затем она повернулась на пятках и спокойно вышла из комнаты.

Лукьян посмотрел ей вслед. Как и ее муж.

Лукьяну не понравился этот взгляд. Он ненавидел то, что Кристофер не сводил с нее глаз. Что он оставил на ней свои следы. Сколько бы конечностей Лукьян ни отрубил, этого он не сможет отнять.

Но, с другой стороны, он, конечно же, не хотел избавляться от шрамов. Потому что тогда не было бы Элизабет. Она может принадлежать ему, только если покрыта шрамами, повреждена и сломана.

Конечно, он не мог собрать ее обратно. Он не хотел этого.

Так почему же его руки дергались от желания попробовать?

***

Элизабет

Он нашел меня не сразу.

Не торопился.

Мне потребовалось много сил, чтобы повернуться и уйти. Уйти и не применить насилие, к которому так стремилась большая часть меня. Но не к человеку, ответственному за то, что разбил меня вдребезги и разорвал на части. А к мужчине, который делил со мной постель. Мужчине, который мог полюбить меня, несмотря на то что я наполовину человек. И только лишь поэтому.

Он нашел меня в мертвой комнате.

Это единственное место, куда я могла убежать. Никогда еще внешний мир не казался таким заманчивым. Даже с его возможностями сокрушить меня это было почти предпочтительнее альтернативы.

Я думала о том, что было посреди подвала.

То, что Лукьян втолкнул в этот дом.

Я сидела здесь, чтобы уловить хоть какое-то подобие смысла.

Смотрела, как он вошел и остановился на другом конце комнаты. Я не двигалась. Не говорила. И он тоже.

Мы уставились друг на друга. Точнее, я впилась в него взглядом, а он смотрел на меня с невозмутимым выражением лица. В кои-то веки я не ждала, пока кто-то из нас сформирует слова.

И не меня одну терзало беспокойство.

– Элизабет, – сказал он.

Он, вероятно, ожидал, что я его перебью. Может быть, взорвусь. Я тоже этого ожидала, но мой рот так и остался закрытым.

Он издал грубый выдох, который можно было бы назвать почти вздохом.

– Тебе нужно поговорить со мной.

Я приподняла бровь, скрестив руки.

– Правда, Лукьян? – вежливо спросила я. – И зачем?

Он не ответил. Я не знала, было ли это потому, что на этот раз он в растерянности, или он ошибочно считал мой вопрос риторическим.

Лукьян никогда не ошибался.

Поэтому я предположила, что он не знает, что сказать.

– Каков был твой тщательно продуманный и логичный план? – спросила я, не двигаясь и не моргая. – Я уверена, ты ожидал какие-то последствия. Ты и вдоха не делаешь, не зная точного количества секунд выдоха.

У Лукьяна задрожала челюсть.

– Так чего же ты ожидал? – потребовала я ответа. – Мою благодарность? Что я вдруг вылечусь от всего, увидев человека, который отнял у меня все, лишившись пары пальцев, и вдруг оказался в моей власти? – прошипела я. Потом рассмеялась. – Если бы все было так просто… если бы только мой мозг был таким же простым и логичным, как твой. Если бы только мои шрамы и уродство отзывались на волю, приказы и вид смерти… тогда все было бы намного проще, да? – выплюнула я. – Итак, Лукьян, что ты хочешь, чтобы я сделала? Что будет дальше?

Он наблюдал за мной, его глаза больше не были пустыми: в них сверкало что-то похожее на беспокойство. Может быть, даже чувство вины. Но демоны не способны испытывать чувство вины. И у меня не было никаких иллюзий, что Лукьян демон. Я не могла полюбить другого.

Он в конце концов погубит меня. Даже если стану больше похожей на него. Даже если это для того, чтобы выжить в его жестоком и уродливом мире.

– Дальше смерть. Ты же знаешь, – сказал он.

– Хочешь, чтобы я смотрела, как ты его убьешь?

Он покачал головой.

– Я хочу, чтобы ты сделала это сама.

Я застыла, уставившись на него.

– Так вот что, по-твоему, здесь произойдет? Превратив меня в убийцу, я… что? Стану сильнее?

– Да, – просто ответил он. – Смерть – это единственная неизбежная, определенная вещь в человеческой жизни. Любовь. Счастье. Сила. Ни одна из этих вещей не гарантирована. Смерть – это единственное, что имеет власть над жизнью. Ты определяешь смерть. Я не позволю ей определять тебя.

– Не позволишь смерти определять меня? – повторила я. – И убийством я этого достигну? Я этого не сделаю, Лукьян. Если превратишь меня в монстра, это ничего не изменит. Я все равно останусь тем же сломанным существом. Но у меня просто будет душа немного темнее.

Лукьян шагнул вперед.

– Ты будешь либо рабыней своих страданий, либо слугой своей мести. Два варианта. Это все, что у нас есть. Это не изменится.

Я моргнула, глядя на него.

– Все изменилось.

Он сделал еще один шаг вперед, и даже посреди моей ярости, моей ненависти к нему я не могла отступить от человека, которого любила. Нельзя полюбить без ненависти.

– Ты перестанешь страдать, как жертва, и начнешь сражаться, как чудовище, – пробормотал он. Его рука коснулась моей челюсти. – Я не пытаюсь превратить тебя в монстра, звезда моя. Не пытайся проклинать свою душу, – он помолчал. – Потому что она уже проклята. И ты это знаешь. Пути назад нет. Поэтому тебе нужно идти вперед.

– И убийство – единственный путь вперед?

Он посмотрел на меня.

– Для таких людей, как мы, да.

– Я не знаю… – возразила я.

– Ты знаешь меня, – бросил он вызов, удивив меня своим мнением.

– Я знаю тебя меньше всех, – сказала я чуть громче шепота.

– Ты меньше всего знаешь себя, если думаешь, что не сможешь этого сделать, – возразил он.

Затем он на полсекунды прижался губами к моим. А потом исчез. Оставил меня созерцать смерть среди прекрасных трупов.

***

– Это не так просто… он причинил мне боль, поэтому я должна убить его? Жизнь не так устроена, – сказала я, и это мои первые слова после нескольких часов тишины.

Лукьян стоял в гостиной, глядя на печально известные французские двери. Они не беспокоили меня так сильно, как раньше. С каждым днем они беспокоили меня все меньше и меньше.

Мужчина, которого я любила больше, чем ненавидела, не сразу повернулся на мой голос, просто продолжал смотреть в окно. Я уже не в первый раз спрашивала себя, о чем он думает. Вдруг он думал, что мир будет вне моей досягаемости, и если я навсегда останусь здесь пленницей, то и он тоже? Означает ли это, что вечность – это тюрьма, в которой я скорее всего останусь одна.

Возможно.

Кислота жгла мне горло от мысли, что я слишком глупа или слишком труслива.

Моя болезнь, моя разбитость означали, что я потеряю ощущение свежего летнего бриза, хруст осенних листьев под ботинками, кусающую красоту зимнего холода, наблюдая, как новая жизнь расцветает весной.

Раньше я не считала это потерей, потому что мне было наплевать на жизнь и смерть внешнего мира, ведь я разлагалась внутри. Теперь все изменилось. Лукьян это поменял.

Он повернулся, изучая меня и мое лицо.

– Именно так и устроена жизнь, Элизабет, – сказал он, ничем не выдавая того, что понял по моему лицу. – Он не просто причинил тебе боль. Он сделал кое-что похуже. Боль подразумевает какое-то исцеление. Ты не исцелилась. Ты никогда не исцелишься. Он убил тебя, как личность. Теперь ты такая же, как я. Я выбрал эту жизнь. А ты – нет. Значит, ты не его жена и не женщина, которую он обидел. Ты – Элизабет. Ты – это ты. Женщина, которую он убил. Теперь пришло время дать сдачи.

Я прикусила губу.

– Хочешь сказать, что у меня есть два варианта? Но я не думаю, что это важно, ведь ты принял решение, что у меня есть только два варианта, – я уставилась на него. – Во-первых, если я не пролью кровь, не стану убийцей, я перестану быть твоей. Это ведь ультиматум, верно? Тебе нужно, чтобы я тоже была монстром, хочешь себе компанию? – я озвучила страх, который пульсировал в моем теле.

Он долго не отвечал.

– Одиночество для меня не приговор. До недавнего времени оно было настолько близко к раю, насколько это возможно для таких, как я, – он шагнул вперед. – До недавнего времени, – повторил он. – Ты была права, когда говорила, что я коллекционирую мертвых, потому что они не могут причинить мне вреда. И я был счастлив управлять мертвыми. Живые для меня ничего не значили. Я не хотел запятнать себя недостатком человечества.

– Недостатком? – спросила я, ожидая, что он… нет, желая, чтобы он пересек пространство между нами, несмотря на мой гнев.

– Любовью, – сказал он, усаживаясь на свое место на диване в пяти футах от меня.

Если это был вызов, то я не собиралась его принимать. Я осталась стоять на своем месте.

– Ад послал нам самую страшную болезнь, и мы, люди, назвали ее «любовью», – сказал он, окидывая меня взглядом почти так же, как он наблюдал за своими птицами. – Это написал автор по имени Конни Черник. Вообще-то поэт. Я презираю поэзию во всех ее проявлениях. Считаю это пустой тратой времени, они фокусируются на слабых эмоциях и дают им силу. Романтизируют их, – он встал, делая шаг. – Любовь – это болезнь. Она убивает больше людей, чем любая другая эпидемия или война. Она захватывает жизни, личности, превращая их в размятую версию того, чем они были. В общем, делает их слабыми.

Он снова шагнул вперед.

– Больше всего на свете я ненавижу слабость. Моей целью было искоренить все свои слабости. Внутри и снаружи.

Еще один шаг вперед.

– До сих пор мне это удавалось.

Я чувствовала угрозу в его словах, опасность в его походке, но не двигалась.

– Я не верю, что связь между нами пойдет нам на пользу, – сказал он. – И сделает нас лучше.

Теперь он был почти рядом со мной, и чувство облегчения от его близости было физическим.

– Но я никогда не стремился стать лучше, так что это меня не беспокоит. Что меня беспокоит, так это то, насколько я слаб из-за тебя, – он легко обвил руками мою шею. – Твоя хрупкость – моя собственная. Каждый раз, когда ты ломаешься, это ломает меня, Элизабет. Любой, кто причинил, причинит и будет причинять тебе боль – мой враг.

Его рука согнулась, когда он наклонился вперед, чтобы прикоснуться своими губами к моим.

– Это касается и меня. Потому что я причинил тебе боль. Ты рассказала мне о тьме в своей жизни, и я не стану в ней светом. Я затащу тебя еще глубже в яму. И говорю это не для того, чтобы предупредить тебя или отпугнуть. Я же знаю, что ты не уйдешь. Я не позволю тебе уйти. Я просто проясняю ситуацию, солнышко.

Я обвила его толстое запястье своими хрупкими пальцами.

– Мне все ясно, Лукьян, – сказала я. – У меня никогда не было впечатления, что ты меня спасешь или осветишь мою жизнь. Я не собираюсь спасаться от тьмы. Я уже проклята, и я столкнусь с любым проклятием вместе с тобой. Наша любовь может быть зловещей болезнью, но я скорее позволю ей медленно убить меня, чем буду терпеть одиночество все время, которое мне осталось.

Он уставился на меня, какой бы эффект ни производила на него эта маленькая беседа по душам, он был почти невидим. Но он прикасался ко мне. И он только что сказал, что любит меня, в своей холодной и расчетливой манере. Большего я и не ожидала. Я не хотела большего. Все большее и все прекрасное было бы выдумкой.

– Ты ошибаешься, – сказал он.

Я вопросительно наклонила голову.

– Я не оставлю тебя, и мои чувства никак не изменятся, если ты не убьешь его, – сказал он, имея в виду Кристофера.

Это был единственный признак его ярости. Все остальное в том, как он говорил о нем, было ровным, безразличным. За исключением того, что он никогда не называл его по имени. Никогда не называл его человеком.

Да, и еще тот факт, что он отрезал ему пальцы и связал в подвале.

– Что бы ты ни думала, – продолжал он. – Я привез его сюда не для того, чтобы… вылечить тебя. И я привез его сюда не для того, чтобы разжечь в тебе холодную жажду крови. И, наконец, я не хочу превращать тебя в чудовище, – его руки потянулись к моим губам. – Потому что ты можешь сделать это сама. Дай волю своему собственному монстру. Я просто хотел внести свой вклад, пусть и эгоистичный, в твою… эволюцию.

– Мою эволюцию? – спросил. – Чтобы быть достойной тебя? – в моих словах была неловкость, и я ненавидела ее.

Его челюсть напряглась.

– Нет, ты была достойна меня, когда лежала на кровати, пойманная в ловушку собственных кошмаров, – его большой палец скользнул по моей челюсти. – Ты была достойна меня, когда открыла глаза. Когда встала с кровати. Выползла обратно к жизни, а могила все еще была у тебя под ногами. Ты была бы достойна, даже если бы не изменилась ни на дюйм до самой смерти, – резкость его тона и лица не соответствовала словам, но Лукьян умел только так. – Ты уже превращаешься в человека, которого все достойны. Может быть, это чудовище. Надеюсь, что так, – его ладонь легла на мою щеку. – На самом деле, я знаю, что это так. Прольешь ты кровь или нет. И я думаю, что ты этого хочешь. Тебя останавливает твоя человечность. Нужно отпустить ее. Тебе это больше не нужно.

– Ты думаешь, мне не нужна моя человечность? – усмехнулась я.

– Вопрос не в том, что думаю я. А ты?

***

– Знаешь, есть много вещей хуже смерти, – сказала я, проверяя вес предмета в своих руках. – Люди боятся ее так сильно, что почти сходят с ума, пытаясь убежать. Они думают, что самое худшее – это уйти из этого мира, не оставив никаких следов, кроме надгробия, торчащего из кучи грязи.

Я шла вперед размеренными, спокойными шагами. Как и мой голос. Я остановилась перед стулом.

– Но это еще не самое худшее, – сказала я. – Быть похороненным в земле и стать не более чем грудой костей среди миллионов таких же.

Я уставилась на мужчину, который когда-то был моим мужем. Моим мучителем. Потом оглянулась через плечо. К человеку, стоящему в углу; его руки по бокам, не скрещены, потому что это выдавало слабость и беспокойство. Его лицо гранитное, глаза холодные. К человеку, которого я считала своим убийцей. Тот, в ком я была так уверена, забил последний гвоздь в мой гроб, потом выдернул меня из него и заставил увидеть труп, в который я превратилась.

К человеку, которого я ненавидела за то, что он не убил меня.

Но нельзя убить то, что уже мертво.

Я снова повернулась к мужу. Его глаза выпучились от боли, паники, слабости. Никакого холодного, жестокого садизма, который таился внутри, никакой высокомерной силы хулигана-мальчишки, пытающего бабочку, зная, что она не даст ему сдачи.

Это он убил меня.

И я позволила ему.

– Теперь ты бабочка, – сказала я ему.

Конечно, у него не хватило духа, чтобы выглядеть смущенным.

Но это не имело значения.

Я говорила это не для него. Или даже не для Лукьяна. Человек, которого я ненавидела. Чудовище, которое я любила.

Нет, это было для меня.

Для дочери, которой я не дала имя, потому что было слишком больно навешивать ярлык на последнюю сломанную часть себя.

– Есть много вещей хуже смерти, – продолжала я холодным, неузнаваемым голосом.

Но мне понравилось. Мне нравилась тяжесть пистолета в руке, нравились пот, кровь и синяки, покрывающие человека, который считал, что власть и боль – это его право. Лукьян был прав, вот кто я. Чудовище, которым боялась быть.

– Хочешь, покажу? – сказала я, вдавливая ствол пистолета ему между ног.

Стоны Кристофера приглушились кляпом, но для моих ушей они были музыкой. Я улыбнулась, оставив пистолет там на несколько долгих удовлетворительных мгновений.

Потом я отпустила его.

– Но ты этого не заслуживаешь, – сказала я, поднимая пистолет. – Ни одной секунды моего времени.

Грохот выстрела эхом разнесся по комнате, и от отдачи болезненно завибрировали все кости в руке и плече. Я смотрела, как из раны вытекает кровь, остатки жизни Кристофера и то, что осталось от моей человечности.

Если вообще что-то осталось.

========== Глава 14 ==========

Я думала, что после убийства человека, ответственного почти за каждый шрам внутри и снаружи моего тела – человека, который убил мою дочь, – я буду наполнена каким-то умиротворением. Каким-то завершением.

Но нет.

Я не могла примириться с убийством, которое совершила.

Меня это не беспокоило. Дело не в этом.

– Я хочу еще, – сообщила я Лукьяну.

Он взглянул на меня, удовлетворение мелькнуло на секунду на его лице, и он посмотрел на мою пустую тарелку.

– Я попрошу Веру принести тебе вторую порцию.

Я тоже посмотрела вниз, удивленная, что вообще доела. Я даже не насладилась вкусом. Я проглотила все только из-за тонких намеков Лукьяна о питании моего тела и наказании – не в хорошем смысле – если я этого не сделаю.

– Нет, – я махнула рукой. – Я хочу еще крови.

Его бровь слегка дернулась то ли от интереса, то ли от удивления. Я еще училась Лукьяновским тонкостям.

Я знала, что он будет ждать, пока я все объясню, поэтому так и сделала.

– Крови тех, кто причинил мне боль. Кто заставил меня истекать кровью, – уточнила я.

– Твоя семья? – он угадал правильно.

Я кивнула.

– И каждый, кто видел, как меня избивали, унижали, пытали. Все, кто внес свой вклад, – добавила я.

Он посмотрел на меня. Долго и упорно.

– Мы можем это сделать, – сказал он наконец. – Возможно, я смогу схватить их всевсех, но на это потребуется время. Очень много. Не то что бы у нас его нет.

Смысл его слов был ясен. Он не разглагольствовал, когда дело касалось подобных вещей. Он не подталкивал меня к тому, чтобы выйти из дома, обратиться за психологической помощью. Он просто заговорил на эту тему. Не из-за моего психического здоровья или последствий страданий от чего-то подобного. Нет, для более тонких деталей массового убийства всех, кто когда-либо причинил мне боль.

Я никогда не любила его больше, чем в тот момент. Конечно, я этого не сказала.

– Ты имеешь в виду, что мне нужно выйти на улицу? – спросила я.

Он коротко кивнул.

– Думаю, это будет не так просто: открыть входную дверь и выйти.

От одной мысли об этом у меня учащенно забилось сердце. Я отрицательно покачала головой.

– Я этого и не ждал, – сказал он, откидываясь на спинку стула. – Если бы это было так просто, ты, скорее всего, уже сделала бы это. Когда ты впервые проснулась и увидела перед собой меня и возможность неминуемой смерти.

– Возможно, – улыбнулась я.

Я часто улыбалась. Лукьян не очень понимал, когда и как он шутит, но я знала, что ему нравится моя улыбка. Конечно, он этого не сказал. Он был не из тех, кто занимается такими глупостями, как сладкие комплименты.

Его взгляд скользнул по моим губам, он наклонился вперед и сжал мои пальцы.

– Приступим к нашим планам, – сказал он. – Я найду для тебя несколько целей с меньшим риском, чтобы ты могла приступить к работе, пока мы не найдем способ, как ты сама их будешь находить.

Это был Лукьян. Строит планы. Управляет вещами. Ставит условия, которые не хуже, чем смертный приговор.

Он вселил в меня надежду.

Что, конечно, было опасным и роковым чувством. Я это знала. Но все равно сделала.

Потому что люди глупые.

***

Мой желудок был полон бабочек.

С ножами вместо крыльев.

Лукьян как всегда был верен своему слову.

Через два дня после нашего разговора Брэд – человек, который иногда наблюдал, как Кристофер бил меня, иногда помогал – сидел на том же самом месте, где его двоюродный брат испустил последний вздох.

Я позаботилась о том, чтобы его постигла та же участь.

Лукьян изувечил его так же, как и Кристофера, но на этот раз на левой руке вообще не было пальцев.

Я не стремилась к театральности, к эпической речи, пока кружила вокруг него с пистолетом. Нет, в этом отношении я была похожа на Лукьяна. Я просто всадила ему пулю в голову и не стала заниматься пытками.

Моя рука все еще дрожала от удара пистолета, кровь пела от жара мести, когда холодные губы Лукьяна коснулись моей шеи.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, обхватив мое тело руками, притягивая меня обратно к своей груди.

Я попятилась назад.

– Я чувствую себя… не очень, – призналась я. – Никакой вины.

– Вина – это для тех, кто притворяется святым. Мы не притворяемся, – пробормотал он.

Его рука потянулась к моей, поднимая пистолет. Другой рукой он вытащил обойму и опустошил патронник. Они с грохотом упали на пол.

– Нет, – согласилась я хриплым голосом.

– Ты хорошо справляешься, – сказал он, целуя меня в мочку уха.

– В убийстве? – выдохнула я.

– В отказе от своей человечности, – сказал он мне в шею.

Мое сердце бешено забилось.

Его зубы царапнули кожу, где бился пульс. Он затарабанил сильнее от осознания того, на что способны его зубы, на что способен он сам. Вскрыть мою вену, держать меня, пока кровь не зальет нас обоих, и я умру в его объятиях. Я почти чувствовала, как влажная липкость прилипла к нашей коже.

Вместо зубов его губы кружили вокруг этого места, целуя, пробуя жизнь, бьющуюся под моей кожей.

Я откинулась назад, испытывая одновременно облегчение и некоторое разочарование от отсутствия крови, несмотря на тонкую струйку, ползущую к нашим ногам от стула с трупом.

Губы Лукьяна оторвались от моей шеи, и он повернул меня.

– Я все уберу, – сказал он, кивнув на тело. – Подожди меня в нашей комнате.

Теперь это была наша комната. Без разговоров и вопросов. Однажды все мои вещи исчезли из моей старой комнаты и оказались в шкафу Лукьяна, набитом костюмами. В два раза больше моего.

Мои туалетные принадлежности были аккуратно разложены в его ванной точно так же, как и в той, что была напротив.

Я ничего не сказала.

И он тоже.

– Хорошо, – прошептала я, приподнимаясь на цыпочки, чтобы прижаться к его губам.

Я не могла удержаться, чтобы не скользнуть языком внутрь, пробуя его на вкус.

У меня это получалось все лучше. Прикасаться к нему. Целовать его. Теперь не так страшно. Хотя я всегда буду бояться Лукьяна. Но я теперь более склонна игнорировать свой страх, позволяла ему возбуждать меня и подпитывать.

Он издал горловой звук, и его рука потянулась к моим волосам, дергая их и углубляя поцелуй.

Можно было с уверенностью сказать, что Лукьяну понравилась моя уверенность.

Его губы отпустили мои.

– В спальню, – скомандовал он.

Я кивнула, но не двинулась с места.

Он отступил назад, с силой отдергивая меня от себя. Это взволновало меня еще больше.

– Я буду ждать, – прошептала я.

Снова рычание.

Я почти бежала по дому, думая о мужчине, который будет трахать меня после того, как уберет труп, который убила я.

Времена менялись.

Я менялась.

***

Я планировала снять с себя всю одежду и ждать Лукьяна. Возможно, полистать книгу, пока он не придет.

Эти планы изменились, когда я вошла в прихожую, чтобы положить одежду в корзину для белья. Лукьян любил, чтобы все было аккуратно. Он не ронял на пол одежду, даже носки. Я была не так педантична, как Лукьян, но любила аккуратность, так что меня это не беспокоило.

Мои глаза остановились на некоторых вещах, которые принесли вместе с остальной моей одеждой. Одеждой, которая была моей, несмотря на то, что я никогда ее не надевала.

Я шагнула вперед, чтобы потрогать ткань. Она была гладкой, маслянистой под грубыми подушечками моих пальцев.

Черная, конечно.

Сексуально.

Элегантно.

Я взглянула на костюмы Лукьяна.

Это платье подходило к костюмам. Соответствовало. Не то что мои обтягивающие черные джинсы и топы с длинными рукавами. Это наряд женщины, которая любила прятаться в доме и лелеять свою боль.

Я прикусила губу.

В этом платье будет видно кожу.

Шрамы.

Не то что бы Лукьян не видел их раньше. Он исследовал каждый дюйм моего обнаженного тела. Но было что-то странное в том, чтобы выставлять себя напоказ, даже будучи во что-то одетой.

Мой желудок покалывало.

Я сняла платье с вешалки и надела на себя. Оно сидело почти идеально. Немного свободно в области бедер и груди. Я больше ела и тренировалась, мое тело росло.

Но я все равно была маленькой. Практически без изгибов.

Я подошла к зеркалу в центре комнаты, рассматривая незнакомку напротив. Она выглядела совсем не так, как та женщина, на которую я смотрела несколько недель назад. И дело было не только в платье.

Она выглядела более опасной.

Она носила свою порочность на рукаве вместо того, чтобы прятать от мира. И от самой себя.

Я прикоснулась к щекам, слегка покраснев.

Мне нравилось.

Как и платье.

Но нужно еще что-то.

Я открыла ящик с бельем, схватила пару лакированных туфель на шпильках, прошла в ванную и разложила косметику.

***

Он остановился на долю секунды, когда вошел и увидел меня, стоящую посреди комнаты. Затем он направился не ко мне, а к спрятанному за комодом оружейному сейфу.

Взял длинный, изогнутый и острый нож.

Я не пошевелилась, когда он подошел ко мне с ним.

Его лицо ничего не выражало, но это ничего не значило. Его лицо всегда было пустым. Все его мыслимые человеческие эмоции стерты до такой степени, что кажется, что их никогда там не было.

Но даже сейчас я, – возможно, единственный человек, который видел за всем этим кусочек чувств, – даже я видела только пустоту. Мне показалось, что и мое лицо в данный момент тоже ничего не выражало. Я не контролировала это, как он. Но рядом с ним я каким-то образом показывала пустоту, которую не могла выразить даже в одиночестве. Рядом с ним я была ничем. А это важнее всего.

Его глаза метнулись вверх и вниз, снова пустые, хищные, холодные и отстраненные, и мое сердце слегка подпрыгнуло.

Возможно, я была ничем, и даже меньше, чем сумма моих страданий.

Моей боли.

Все это засосалось в пустоту.

Это было приятно.

Мое сердцебиение лишь немного усилилось, когда он приблизился с ножом. Когда он провел холодной сталью по моей ключице.

Его глаза были прикованы к моим. Захватили их. Это был отвлекающий маневр. Трюк для новых игроков. Они сосредотачивались на острой стали, как на угрозе.

Но это ошибка.

А ошибаться в мире Лукьяна – может быть, теперь и моем мире – все равно что умереть.

Наблюдая за ним, я не знала, что он собирается делать. Но я знала, что обязательно сделает. Он всегда двигался целеустремленно, и никакая угроза не была пустой.

Он собирался воспользоваться ножом.

Только цель оставалась неясной.

Мне не удалось вызвать в себе ни малейшего страха. Я боялась остального мира, который существовал за пределами этих четырех стен. Но здесь ничего не было.

Рядом со мной единственное существо, которого должен бояться каждый человек на этой планете.

Он не произнес ни слова, когда нож разрезал ткань моего платья прямо посередине. Он остановился, двигаясь к месту прямо над сердцем, царапая кожу так, что красный цвет расцвел на моей груди, вырываясь из пределов кожи. Алая роза собралась над моим обнаженным соском и потянулась вниз, следуя по пути ножа.

Все это было сделано намеренно.

В жизни Лукьяна не было несчастных случаев – особенно со смертельным оружием.

Он не останавливался, пока обрывки дорогой ткани, включая мое кружевное белье, не собрались у наших ног. Мою обнаженную кожу покалывало от холода.

Но я не шевельнулась, чтобы прикрыться, не открыла рот, чтобы возразить. Я всегда была голой перед Лукьяном, несмотря ни на что.

Его взгляд скользнул вверх и вниз по моему обнаженному телу, все еще пустому, без малейшего проблеска тепла, которое обычно таилось в этой точке наших отношений – сексуальной точке. Так что я догадалась, что дело не в сексе.

– Я просто хотела быть красивой для тебя, – прошептала я так тихо, что меня едва было слышно.

Его глаза метнулись вверх.

– Больше так не делай, – холодно приказал он. Он поднял нож так, что тыльная сторона лезвия прошла вдоль моей скулы.

Я не могла дышать, когда он сделал это, желание скопилось в глубине моего живота. Темное и уродливое желание, которое я чувствовала лишь рядом с ним.

– Я хочу, чтобы ты была уродливой, – продолжал он, наблюдая, как нож играет с завитками моих волос. – Любой может быть красивым. Это так распространено. Легко. Пусто. Мне нужно, чтобы ты была уродливой. Мне нужно видеть твое уродство, потому что это единственное, чего я хочу. Потому что это реально. Этим я могу обладать.

Нож разрезал пряди моих волос, и они беззвучно полетели к нашим ногам, смешиваясь с обрывками ткани.

– Ты можешь полностью обладать мной, – прохрипела я, не двигаясь, чтобы остановить его.

Пусть отрежет мне все, что угодно. Для меня это ничего не значило.

Он опустил нож и покачал головой.

– Никто не может обладать красотой, – сказал он. – Это все равно что пытаться удержать воду, сжав в кулаке. Красота не держит форму. Это ничего не значит. Ничего не стоит, – его нож двинулся вниз, прослеживая шрамы на моем животе. – С другой стороны, уродство, – пробормотал он. – Длится вечно. Это осязаемо. Его можно взять. Обладать, – последовала многозначительная пауза. – Любить.

Я замерла. И не потому, что нож скользил по моей лобковой кости, кончик которого волочился по волоскам ниже.

– Ты любишь меня? – прошептала я.

Он никогда не говорил этого после того, как я убила Кристофера.

Лукьян прижал лезвие ножа к моему клитору.

Мое дыхание участилось, и желание пронеслось по телу, как наркотик. Щеки пылали от пламени, которое холодная сталь превращала в ад.