Текст книги "Город, который боролся"

Автор книги: Энн Маккефри

Соавторы: Стивен Майкл Стирлинг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Даже преступников?

– В первую очередь преступников, – ответила Чанна, негромко рассмеявшись. – При громадных возможностях, которыми обладают капсульники, Центральные миры должны гарантировать, чтобы их внутренний облик соответствовал высоким моральным и этическим нормам, запомни это.

– Что такое этика? – спросил Джоат.

– Кодекс поведения, принятый в обществе, – ответил Симеон, – честность, неподкупность, личная ответственность, стремление выполнять свой долг и отвечать высочайшим нравственным нормам.

– А ты хозяин этой станции? – спросил Джоат, и его голос дрогнул от благоговейного трепета.

Чанна, услышав подобное предположение, удивленно рассмеялась.

– Хотелось бы мне, – пылко ответил Симеон.

– Помнишь мой рассказ о том, как дорого создавать и обучать людей в капсулах? Я тебя не обманывала. К тому времени, как Симеон получил образование, он уже был должен Центральным мирам астрономическую сумму.

– Ха! А ты говорила, что у вас нет рабов.

– Их действительно нет. Каждый капсульник имеет право выплатить свой долг и работать по найму. Многие так и делают, а потом располагают своим временем по своему усмотрению. Долг за капсульников из управляющего персонала, таких, как Симеон, часто выплачивают корпорации, а когда те рассчитываются с ними, то начинают работать по контракту.

– Ты уже расплатился сполна, Симеон?

– Нет, хотя моя ставка по контракту достаточно высока. Но, как я уже упоминал, у меня есть хобби…

– Ну и какое? – спросил Джоат.

– У меня есть двуручный меч и коллекция кинжалов, туда входит и флаг полка с орлом времен Гражданской войны.[12]12
  Речь идет о Гражданской войне в США (1861–1865) между Севером и Югом.


[Закрыть]

– А, это клево! А огнестрельное оружие у тебя есть?

«Что делать с этими мальчишками?» – подумала Чанна.

– Ага, – охотно отозвался Симеон. – У меня есть даже настоящее кремневое ружье и М-22. И один из первых выпущенных в мире переносных лазеров!

– Не кисло! – В этот момент Джоат, казалось, забыл о присутствии Чанны. Его голос зазвучал громче, словно он снова выбирался из того убежища, в которое поспешил ретироваться. – Все виды древнего оружия.

– Все, что пожелаешь. Даже римский гладиус.

– Что?

– Вопрос по делу, – заметила Чанна.

– Короткий меч. Ему больше трех тысяч лет, – вставил Симеон. Молчание. – Конечно, это, возможно, репродукция. Но, даже если это и так, он все же чертовски хорошо выполнен для артефакта той эпохи. Я знаю, где он хранился, по крайней мере, пять последних веков. Источники свидетельствуют, что вначале им владел легендарный коллекционер Пауджитти, потом он был раскопан в руинах его виллы.

«У меня пересохло в горле, – подумала Чанна через час. – Просто поразительно, сколько всего он знает». Джоат, вероятно, ловко отвертелся от формального образования, но галдел, как галчонок, выдавал настоящие перлы по поводу всего, что ему было интересно. Она по-настоящему разозлилась. Просто преступление, что о таком ребенке, как Джоат, забыли, как о зерне, оставшемся в углу лотка. Или просто варварски проигнорировали его, сочтя совершенно бесполезной личностью, как игнорировали инвалидов до изобретения капсул. В его голосе звучала откровенная жажда знаний. Он подбирался все ближе и ближе… Она уже видела маленькую, свернувшуюся калачиком тень, а временами и блеск его глаз, когда он поворачивал голову.

– Но оружие – лишь часть того, что я коллекционировал все эти годы, – говорил Симеон. – У меня есть потрясающие стратегические игры – всех видов…

Чанна была шокирована. Неужели Симеон хочет усыновить ребенка, чтобы сделать его партнером в своих играх? Но потом она поняла, что он лишь расставляет сети.

– Я не знаю капсульников, которые усыновляли детей, но, мне кажется, это пойдет тебе на пользу, Джоат. Это принесет тебе безопасность, уверенность в завтрашнем дне и дом, который будет твоим собственным, и тебе не придется метаться из одной дыры в другую, когда отсек будут инспектировать. Ты будешь регулярно есть и ходить в инженерную школу.

Из ледяной тьмы Чанна услышала тихое «да».

– Обдумай это сегодня вечером, а? – сказал Симеон. – Завтра ты сможешь подняться и осмотреть комнату, которую я тебе приготовил. Если хочешь, поговори с Чанной и еще раз обсуди все это.

– Да, – донеслось из мрака уже более отчетливо.

– Хорошо, – прозвучал довольный голос Симеона. – Если у тебя к вечеру возникнут вопросы, просто задай их вслух – я отвечу.

Глава 4

«Какая это честь – завоевать доверие ребенка, – думал Симеон, – в особенности того, кто прошел через такие испытания, как этот малыш. Наверное, прежде я никогда не был так счастлив». Он подозревал, что это чувство и называют «трепетом», к тому же он поймал себя на мысли, что ему постоянно хочется улыбаться. После того как Джоат вышел из кормового отсека, отношение к жизни самого Симеона сильно изменилось.

«Это, конечно же, действительно было в какой-то мере неожиданным…».

Любому, впервые увидевшему Джоата при свете дня или света дневных ламп, он не показался бы привлекательным. Низкий для своего возраста, страшно худой – просто на грани истощения, с громадными голубыми глазами на лице, которое было скрыто под толстым слоем из сажи и машинного масла и могло оказаться любого цвета: от серого до черного. Блеклые серые волосы, никогда не знавшие расчески, торчали в разные стороны. Он был одет во взрослый комбинезон с отрезанными рукавами и штанинами. Последним штрихом столь мрачной картины была сильнейшая вонь.

– Раньше я никогда не слышала имя Джоат, – нарочито небрежно начала разговор Чанна. – Оно даже не говорит мне, откуда ты родом, что обычно сразу можно сказать по имени. Например, я ношу фамилию Хэп, потому что родилась на станции «Сокол» Альфы Проксимы.

– Меня зовут Джоат, – ответил парнишка, вызывающе подняв голову. – Это мое собственное изобретение. Оно означает «мастер на все руки»,[13]13
  Английская аббревиатура: JOAT – jack of all trades (тот, кто все умеет).


[Закрыть] а это значит, что я умею делать все… понемногу.

– Значит, это прозвище, – констатировала Чанна. – Может быть, тогда мы будем звать тебя Джеком?

Джоат ехидно и с очевидным удовольствием посмотрел на нее…

– Почему? Это же мальчишеское имя.

– Ты… девочка? – спросил Симеон, произнеся «д» диафрагмой, от чего это прозвучало удивленно.

– А что в этом плохого? Она тоже девушка! – выдала Джоат, указывая на Чанну, словно перекладывая всю ответственность на нее.

Чанна поперхнулась от смеха, едва сдержав его, а потом попыталась ободрить Джоат:

– Нет ничего плохого в том, что ты девочка. Просто эта… Вся эта грязь… – Чанна не рискнула продолжить в том же духе и моментально сменила тему: – Очень эффективная маскировка.

– Классная маскировка, – гордо подтвердила Джоат. – Никогда не стоит никому показывать, что ты девочка. Это может привести к крупным неприятностям. Но раз вы сказали, что мне придется пройти медосмотр… – Она замолчала, вопросительно посмотрев на Чанну, которая кивнула в ответ. – Лучше, чтобы для вас это не было неожиданностью. – Лукаво улыбнувшись, она посмотрела на колонну Симеона. – Ты действительно не знал этого?

– Даже не догадывался, – удивленно признался тот, а Джоат захихикала от удовольствия. – Гм. В соответствии с тем, что я знаю из биологии, которой меня учили, это непросто определить до созревания… в такой одежде или маскировке.

– А я всегда могу определить, – заявила Джоат, получившая истинное удовольствие от его недальновидности.

– У тебя на теле нет капсулы.

– А ты точно не компьютер?

– Конечно… прекрати дразниться!

Джоат без малейшего зазрения совести захихикала. Симеон ощутил незнакомое чувство и попытался идентифицировать его.«Трепет в груди?» – изумленно подумал он.

– Почему они не ответили на мой сигнал: ведь я послал плотный пучок лучей? – нервно спрашивал Симеон неделю спустя. – Я же отправил все необходимое. И бланки были заполнены верно.

– Все это – сплошная бюрократия, – попыталась успокоить его Чанна.

– О! Ты хочешь ободрить меня? – спросил Симеон. А через несколько секунд задал новый вопрос: – Почему в комнате Джоат всегда такой беспорядок? Я посылаю туда механических уборщиков дважды в день, но все равно уровень энтропии там всегда максимальный?

– Это называется подростковым возрастом, Симеон, – ответила Чанна, – по крайней мере, она, кажется, привыкла к школе.

Изображение Симеона заморгало. Джоат, вымывшись, неожиданно стала хорошенькой, хотя и презрительно морщила нос, когда он говорил ей это. Казалось, она доверяет ему – да и Чанне тоже – до определенных пределов. Других методов воздействия на нее… попросту не было.

– Она слишком часто дерется, – сказал он. К тому же дралась она всегда грязно и нечестно. Он снова заморгал, вспомнив, куда были направлены ее пинки или удары кулаками.

– Она не привыкла к обществу, она до сих пор считает себя потенциальной жертвой, – отозвалась Чанна. – Не думаю, что ей приходилось иметь дело с детьми ее возраста. Нет сомнений, что она не знает местных традиций. Она – аутсайдер, почти дикий ребенок Нам еще повезло, что она вообще способна общаться с другими людьми.

На некоторое время оба смущенно замолчали. Чанна не сказала вслух: «К тому же она не знала, что ты человек, когда познакомилась с тобой».

– Она уже привыкла ежедневно мыться, – ухватился за соломинку Симеон.

– О, у Джоат прекрасные задатки. – Чанна состроила ехидную физиономию. – Хотя ее представления об этике совсем не обычны, она живет в соответствии с ними. Ей нужно только чувствовать себя защищенной и получить шанс проявить себя.

– Разве об этом не все мечтают?

Несколько часов спустя Симеон все еще сиял от удовольствия, вспоминая все хорошее, связанное с Джоат. «Все-таки быть отцом – замечательная штука, – подумал он и даже проникся добрыми чувствами к Чанне. – Мне стоит поблагодарить ее».

Впервые после прибытия нового «тела» на станцию Симеон заглянул к ней в комнату и был поражен, как за такой краткий период – меньше двух недель, хотя ему и казалось, что прошло больше времени, – изменилась спартанская келья, которую прежде занимал Рейдон. Чанна покрасила стены в бледно-розовый цвет и вставила цветные компьютерные распечатки в стационарные рамы для проекций. Яркие краски и романтические сюжеты прерафаэлитов, Альмы-Тадемы, Максфилда Периша и нескольких современных художников. Кровать была застелена покрывалом из серого с ледяным оттенком шелка, а на нем в беспорядке разбросаны вышитые подушки: персиковые, серые, голубые.

– Послушай, Чанна, – одобрительно сказал он, – мне нравится, как ты оформила комнату.

Чанна, завернутая в синий шелковый халат, отделанный кружевом, с расческой в руке, появилась из ванной и без единого слова вышла из комнаты в гостиную. Она остановилась напротив колонны Симеона, скрестив руки на груди, а ее глаза горели огнем, не предвещавшим ничего хорошего. Все теплые чувства Симеона исчезли без следа, едва он увидел ее. Может быть, если бы он промолчал, она бы просто ушла, не высказав того, что так ясно читалось в ее глазах. «Эх, когда же мне удастся угадать, как она воспримет мой поступок?»

Ее тело напряглось, плечи вздрагивали, а рот несколько раз открылся и закрылся. Лучше бы она сказала что-нибудь, чтобы выплеснуть накопившуюся в ней злость.

Как обычно, используя самый лестный тон, на который он был способен, Симеон сказал:

– У тебя романтическая натура, Чанна. – И это, казалось, снизило опасный накал в ее глазах на пару градусов. Непонятно, что заставило его продолжить, должно быть, желание пошутить так и лезло наружу. – Хотя твоя постель удивительно напоминает айсберг.

Она удивленно замигала, а он подумал: «Я попал в точку! Прямо в яблочко!» Но она лишь сделала глубокий вдох.

– Вообще-то я не хотела, – сказала она, подчеркнуто безукоризненно произнося каждое слово, – говорить это, но, так как сейчас без этого не обойтись, все же скажу. Так как мы познакомились не при самых лучших обстоятельствах и я действительно тебе не доверяю, я прочесала все свое жилье в поисках активных сканеров. – Она скрестила руки на груди. – Будь так любезен, – продолжила она, по-прежнему делая ударение на каждом слове, – никогда не входи ко мне, не постучавшись, не спросив разрешения и не дождавшись моего ответа. Понятно, Симеон?

– Прошу прощения, Чанна. Ты, без сомнения, права. Я стал бесцеремонным, знаешь, все эти годы, проведенные вместе с Рейдоном…

– А что касается моего вкуса… – Ее голос зазвучал еще холоднее, чем прежде.

«О, пожалуйста, – подумал Симеон, – хотя бы раз в жизни, всего лишь раз, заткнись, оставь эту тему».

– …это совершенно не твое дело. – Чанна уставилась на него. – Займись-ка лучше оформлением собственного интерьера, – сказала она, показывая на коллекцию мечей и кинжалов. – Скажу-ка я тебе: ты проявляешь просто потрясающую наглость, отпуская чудовищные реплики по поводу моего вкуса.

– Но мне он нравится. Я же сказал: мне нравится!

– И что, – продолжала она, не обращая на него никакого внимания, – может знать о романтике тот, кто обладает патологической страстью к ритуальным убийствам, которыми изобилует история человечества?

Симеон попросту онемел от удивления.

– Я никогда… не считал свой интерес к военной истории «патологической страстью». Да, я интересуюсь военной стратегией и тактикой. Но называть это «патологическим» или болезненным… что ж, романтика и болезнь издавна связаны друг с другом, и отношения между ними очень интересны.

Она раздраженно фыркнула.

– Давай лучше скажем, что обе могут стать трагическими: и романтика, и война приносят множество неприятностей… – она заморгала, – тем, кто их любит.

– Чанна, одними из самых больших романтиков в истории были военные. Разве само слово «воин» не вызывает в твоем воображении романтических образов?

Она покачала головой:

– В моем – нет!

– Даже «рыцарь без страха и упрека»?

Она зевнула.

– Знаешь, Симеон, уже поздно, а я устала. Можно, я просто скажу, что не люблю, когда кто-то вторгается в мою личную жизнь? – Ее рот немного скривился, изобразив улыбку раскаяния. – Но, мне кажется, я прореагировала слишком бурно. В особенности когда ты посмеялся над моим интерьером.

– Ну, ничего, скоро ты посмеешься сама, когда начнешь рвать окружающих в клочья.

– Прости меня.

– И все же и романтика, и романы существуют, – пробормотал он.

Она саркастически улыбнулась, приподняв одну бровь.

– При всем моем уважении к тебе, Симеон, я сомневаюсь, что твоя голова занята романтикой и романами. Настоящая романтика, настоящий роман с присущими им нежностью и сантиментами, прости меня, тебе недоступны.

В ее голосе скорее звучал вызов, чем искреннее сожаление, и Симеон перешел в наступление.

– Потому что я заключен в капсулу? – спросил он вкрадчивым голосом, едва сдерживая гнев.

У Чанны отвисла челюсть.

– Н-нет, конечно же нет! – ответила она, слегка заикаясь. Затем она взяла себя в руки и погрозила ему расческой. – Какой мерзкий, грязный, злобный прием из области софистики! Ты прекрасно знаешь, что у меня и мысли такой не было! Я только хотела сказать, что после нашего знакомства ты должен был показать, какой ты чувствительный, просто идеальный или… да, нежный. Страсть, о да – мне кажется, у тебя очень основательные представления о грубой, первобытной, животной страсти. Которая совершенно не совместима с романтикой или романом.

– А можно и я скажу тебе кое-что, мисс Хэп? Мне прекрасно известно, что роман зарождается в душе: в разуме и в сердце. Я знаю, что для этого совсем не обязательна физическая близость. Вспомни Абеляра и Элоизу…

– Двоих великих воинов, не так ли? – спросила она с улыбкой.

Он беззвучно вздохнул: «И чему их только теперь учат в университетах?»

– Нет, миледи. Я понимаю, я должен говорить убедительно, чтобы у вас не осталось ни капли сомнения. Но вы убиваете во мне это желание. – Она настороженно подняла голову, не отрывая от него взгляда. – Я должен очаровать вас, belle dame sans mersi, и завоевать ваше сердце.

Она удивленно рассмеялась.

– Не стоит ставить перед собой невыполнимые задачи. Возможно, я люблю романтический стиль в интерьере, но не сентиментальна и совсем не легковерна.

– О, значит, вас можно соблазнить?

– Я не собираюсь опускаться до того, чтобы отвечать. Спокойной ночи, Симеон.

– Спокойной ночи, Чанна, – тихо сказал он, когда она вышла, а потом замолчал.

«Ты не легковерна, а, малышка Чанна? Что ж, готовься, любимая, – ты станешь такой впервые в жизни! Ты хотела романтики, настоящей любви, романа? Я обеспечу тебе роман, крошка, настолько тонко и умно, что ты даже не поймешь, что тебя соблазнил любовник-фантом».

Симеон принялся обдумывать новую стратегию. Вначале обычные люди реагируют на физическую привлекательность – на это он, конечно же, рассчитывать не мог.

«С чего начать? – гадал он. – Что ж, в случае с Чанной, мне кажется, следует попытаться как можно лучше проявить себя в сотрудничестве с ней. Пожалуй, мне стоит кое-что выяснить о станции «Сокол» Альфы Проксимы и узнать, как у них ухаживают. Пока никаких банальных подарков. Гм-м. Ах да! Музыка! В конце концов, это лучшее средство, чтобы укротить дикого зверя и смягчить чувства. А в данном случае нужно и то и другое. Я уже изучил почти всю коллекцию ее записей, что не является вторжением в личную жизнь, а так… исследованием источников».

– Эй, Симеон, что случилось? – спросила Джоат, отвернувшись от своего завтрака и уставившись на колонну.

– Что-то случилось, дорогая? – переспросил Симеон.

– Да, случилось. Ты вдруг стал таким смирным, словно только что проблевался, а Чанна выглядит так, словно только что нашла в собственном шкафу скелет, лежавший там давным-давно.

Тут Чанна фыркнула, а так как она только что отхлебнула кофе, последствия оказались весьма зрелищными. Джоат молча протянула ей салфетку, а она еще долго откашливалась и отплевывалась.

– У тебя слишком развито воображение, – немного грубовато ответил Симеон. Но потом смягчился: – С тобой все в порядке, Чанна?

– Что случилось с Симеоном? – спросила Пэтси, и ее голос звучал, как у пьяной. Они стояли рядом с генератором, работающим на солнечном ветре, а говорить при такой вибрации было трудно.

– Случилось? – переспросила Чанна, нахмурив брови.

– Ага, он постоянно со всем соглашается.

– Вот теперь еще и ты намекаешь на это…

Уроженка Лараби пожала плечами:

– Дареному коню в зубы не смотрят, Чанна. Но, если уж ты взялась за это, не поленись проверить, все ли они здоровы.

Главный администратор Кларен дочитывал последнюю строчку отчета.

– Это громадный шаг вперед за все последние пять лет, – сказал он. – Я знаю, текучка кадров тут великовата, но на транзитной станции, такой, как эта, трудно удержать людей.

Чанна снова нахмурилась.

– А мне казалось, что здесь это сделать гораздо проще. Ведь тут больше возможностей, как и в любом другом большом городе.

– Да, но отсюда проще и улететь, – заметил Кларен, кивая в сторону гигантского пассажирского терминала.

– Мы должны уделять больше внимания деятельности в социальной и культурной сфере, – сказала Чанна. – На это можно взять средства из фонда аварийных расходов, но со временем это окупится и начнет приносить прибыль. Поблизости множество шахт и центров добычи полезных ископаемых – поэтому SSS-900-C и разместили в этом секторе космоса, – их персонал нуждается в развлечениях, как и корабли – в обслуживании. «Периметр» – настоящая «золотая жила» как для его владельцев, так и для всей станции. Но это единственное, что по-настоящему привлекает на станцию туристов. Если шахтеры с дальних астероидов найдут здесь и развлечения, и склады, где будет все: от простых чипов до самого дорогого оборудования, – им не нужно будет лететь дальше, на Центральную. Весь сектор сделает громадный шаг вперед, чтобы стать частью Центральных миров, а не просто примитивной пограничной зоной.

– Именно так, мисс Хэп, – согласился Кларен. Он был похожим на мышонка коротышкой с жидкими черными волосами, зачесанными назад. Он одевался как бюрократ с карикатуры, у него даже был брелок со связкой ключей на ремне. – Именно это я и твержу уже много лет.

– И что ты думаешь, Симеон? – спросила Чанна.

– По мне, так это звучит многообещающе, – учтиво ответил «мозг».

Кларен зашелся в жутком кашле, и один из всегда бывших наготове ассистентов поспешил принести ему стакан воды.

Чанна дождалась, пока приступ закончится.

– Это удивило вас, не так ли?

– Удивило? Меня? Меня? Нет, нет, просто что-то попало не в то горло. Кажется, здесь слишком сухо. – Он торопливо сделал еще глоток воды, чтобы подтвердить свои слова. – Вот здесь, – его пальцы пробежались по клавиатуре терминала, – детально изложены некоторые планы, которые мы не приняли…

– Пожалуйста, ответьте на мой вопрос, администратор Кларен, – спокойно, но твердо сказала Чанна. Возможно, она и была здесь новенькой, но прекрасно понимала, что значат слова: «Наконец-то подписано», – если слышала их.

– Ну, знаете, данный проект выдвигается далеко не впервые, – сказал Кларен. – Но почему-то на него никогда не было никакой реакции, не говоря уж о его планомерном осуществлении. До сих пор – вот так обстоят дела. Одно удовольствие – работать с тем, кто умеет составлять планы и может заглянуть вперед: тогда все решается словно само собой. Ох, этого просто не может быть. – Он замолчал.

Голос Чанны остался твердым, как железо.

– Мы не поменяем своего мнения, не так ли, Симеон?

– Эта станция просто не могла потянуть столь амбициозный проект. И дело не только в средствах. – Рейдон был таким же мужланом, как и я. Ни у кого из нас не было соответствующего образования для осуществления подобного предприятия. Во всяком случае, здесь и тогда.

Чанна обернулась, почувствовав на подсознательном уровне, как что-то движется по воздуху у нее за спиной. Этим «чем-то» оказался поднос, плывущий в локте над полом. Закрывающая его сверху крышка откинулась, и стали видны бокалы и бутылка виноградного вина, запечатанная пробкой. На белой полотняной салфетке лежала красная роза. Ее губы сжались в узкую полоску, но, когда она заметила, что Кларен внимательно наблюдает за ней, и поняла, что наверняка покраснела, сдержала порыв швырнуть бутылку в сенсор, связывающий Симеона с этим офисом.

– Да, в любом случае, давайте выпьем за успех этого начинания, Кларен, – сказала она и принялась откупоривать бутылку.

Она игриво подняла свой бокал в направлении сенсора и, отпив, была поражена утонченным вкусом сухого вина.

– Гм. Совсем неплохое белое! Не знала, что у тебя в запасах есть и такое, Симеон.

– Я тоже не лишен кое-каких талантов, – отозвался он, сгорая от желания, чтобы в офисе Кларена был экран, на котором он мог бы изобразить и учтивую улыбку.

Допив оставшееся вино, Чанна поставила бокал на поднос.

– Если вы перебросите ваши планы мне на терминал, господин Кларен, я подумаю над ними в свободное время. – После этого она выскочила из его офиса, твердо зная, куда направится.

Добравшись до своей комнаты, она уже бушевала вовсю.

– Могу поспорить, ты считаешь, что поступил очень тонко и остроумно! Так остроумно, словно только что получил по лбу астероидом, ты… – Она развернулась к экрану, который Симеон благоразумно оставил пустым, не давая ее раздражению сфокусироваться на чем-то конкретном. Тут она услышала незнакомые звуки, наполнявшие ее комнату.

Симеон с удовольствием наблюдал, как постепенно меняется выражение ее лица – от разъяренного до удивленного и, наконец, до завороженного, – едва зазвучала мелодия ретикуланской песни. Звук был тихим, долгим, словно призрачным. Строго говоря, в этой музыке не было привычной мелодии, но она почему-то заставляла представить тишину лесной чащи и капли росы, сверкающие, как брильянты, в солнечных лучах, пробивающихся между листьев.

Чанна на миг застыла на месте. Она слегка вздрогнула, когда дверь со стуком захлопнулась: так она была раздражена посторонним звуком, мешавшим ей слушать это совершенное творение. Потом, осторожно ступая, словно боясь, что шуршание ткани или тапочек по ковру не дадут ей услышать еще несколько драгоценных секунд неземной музыки, звучавшей в комнате, она подошла к стулу. Чанна, едва дыша, села так медленно, что, казалось, не коснулась сиденья – так ее поглотила музыка.

«Мое первое впечатление о ней было действительно верным, – подумал Симеон, наблюдая за Чанной. – Действительно лиса!» Затем, всмотревшись пристальней, он уже не был уверен в этом: полузакрытые глаза наполнились слезами, а острое зрение позволило ему разглядеть, как расслабилось ее лицо. «Теперь она совсем не похожа на лисицу!» Вообще-то она даже казалась доброй… хорошей.

Когда песня оборвалась, закончившись абсолютной тишиной, она так и осталась сидеть неподвижно. Потом, закрыв глаза и медленно откинувшись назад, сцепила руки перед собой. Когда Чанна наконец открыла глаза, они блестели, а ее голос звучал немного хрипло.

– О, Симеон… За это я могу простить тебе почти все твои пакости! Я могу даже поцеловать тебя. В знак признательности, разумеется. Это было просто прекрасно. Спасибо, – она улыбнулась.

Отвечая ей, Симеон смодулировал голос так, чтобы казалось, что он улыбается:

– Всегда пожалуйста. А ты случайно не догадалась, что это было? – Он считал, что она не знает, но постарался, чтобы это никак не отразилось в его голосе.

Вытерев глаза, она сказала:

– Мне никогда не приходилось этого слышать, но это, скорее всего, одна из ретикуланских песен.

– Ты права, – удовлетворенно заметил Симеон. – Но, могу поспорить, ты ни за что не догадаешься, кто её исполняет. – Он постарался, чтобы в его голосе не прозвучало ни малейшего намека на самоуверенность.

– Так откуда я могу знать, какие там вообще есть певцы и кто мог спеть это, кроме ретикуланца, а они живут на другом конце Галактики. А! Неужели это… – Ее глаза округлились от благоговейного трепета: – Хельва? Говорят, она исполняет их. Но… ты… и Хельва, корабль, который поет?

– Именно она, – реакция Чанны доставила Симеону громадное удовольствие.

– Ты ее знаешь?

– Конечно, – в голосе Симеона прозвучала гордость. – Время от времени она наведывается, чтобы навестить… – он просто не смог удержаться от паузы, усилившей впечатление, – меня. Так как записей ретикуланских песен – от которых мы, капсульники, получаем ни с чем не сравнимое удовольствие – мало, она и сделала мне этот подарок – Воспоминание о волнении, которое он тогда испытал, заставило его голос звучать теплее.

Чанна улыбнулась в ответ:

– Наконец-то ты прослушал мои личные записи, я права?

– Ну, знаешь, я бы с удовольствием рассказал, насколько я щепетилен, но, когда дело касается музыки, я просто не могу удержаться. Мне показалось, что эта запись понравится и тебе.

– О, – выдала она, и ее голос дрожал от смеха, – тогда как насчет создания департамента легкой музыки? Как ты говорил уже много раз, – сарказм в ее голосе смешался с досадой, – и ты наделен многими талантами. А ты случайно не поешь? Этого не указано в твоем досье.

Симеон издал такой звук, словно пытался прочистить горло, явно указывающий на то, насколько уязвлено его достоинство.

– Я не такой, как Хельва, и не делаю заявлений насчет дискриминации в области музыки. Я слушаю то, что мне нравится, но я не знаю, что мне понравится, пока не услышу этого.

– Так что же еще ты слышал и полюбил? – спросила она по-прежнему снисходительно после той прекрасной песни. – Кроме тяжелого рока, разумеется.

Его голос прозвучал смущенно:

– Вообще-то я не слишком люблю этот грохот. Знаешь, я просто привык к нему. Парни, работавшие на первых разработках в поясе астероидов и прилетавшие ко мне, не хотели слушать ничего другого. Большая часть из того, что мне нравится, относится к классической или оперной музыке.

– И мне это тоже нравится, – сказала Чанна, улыбаясь его колонне с такой добротой, какой он и не подозревал в ней прежде. – Ладно, если ты настолько понравился Хельве, что она подарила тебе эту необыкновенную ретикуланскую запись, и ты действительно отдаешь предпочтение классической и оперной музыке, возможно, мы объявим перемирие?

– Перемирие? А нам оно нужно?

Ее глаза сузились.

– Если по-честному, то да. У нас уже было несколько стычек – Она усмехнулась. – Взаимная любовь к музыке, возможно, сблизит нас больше всего. Закончив несколько классов средней школы, я обнаружила, что все мои лучшие друзья поют со мной в одном хоре. – Она прильнула к колонне, впервые демонстрируя ему столь интимные чувства. – Мы обычно ставили и разыгрывали оперы-фантомы.

– Чем-чем вы занимались?

– Мы выбирали героя или тему, композитора, а потом – исполнителей. По правилам и композитор, и исполнители должны были жить как минимум в прошлом веке.

– Неужели? Как экстравагантно! – Симеон замолчал, чтобы обдумать рассказанное ею. – Продолжай!

– Мы обычно начинали… с названия этой оперы. Скажем, «Распутин». Слышал о нем? – Ее насмешливый хитрый голос дразнил его, словно она снова собиралась бросить ему вызов.

– Конечно, слышал. Его часто считают косвенной причиной удавшейся революции.

Она с иронией посмотрела на его колонну.

– А ты не слышал о том, что он к тому же и вызвал войну, а?

– Мы заключили перемирие или нет?

– Заключили, – согласилась она, поднимая руки и признавая свое поражение.

– И кто написал эту вашу оперу «Распутин»?

– Верди, – моментально ответила она. – Такая грандиозная тема да еще в такое смутное время показалась бы ему необыкновенно привлекательной. Как ты думаешь? А теперь скажи мне, кто мог бы исполнить главную партию?

Симеон извлек необходимую информацию из исторических файлов.

– Судя по сохранившимся портретам, у Распутина были громадные глаза и пронизывающий до глубины души взгляд, поэтому, чтобы сыграть эту роль, нам нужен певец, наделенный недюжинной физической силой и выдающимся талантом. Как насчет… Тлака Сака, тенора с Сонди?

– Ну… соглашусь с тобой, у него действительно гипнотизирующий взгляд и большие глаза. Но тебе не кажется, что их слишком много? Кроме того, он только что ушел со сцены и еще даже не умер.

Симеон вновь перерыл данные того же файла.

– Ну, а Пласидо Доминго?

– Я слышала о нем! Он жил в благословенное время великих теноров. Он просто великолепен! Высокий, стройный, громадные карие глаза и такой голос. Превосходный выбор, Симеон.

– К тому же он давно умер.

– Я представляю это так, – сказала она, неожиданно вскочив и театрально вцепившись себе в горло. – Его травят, видишь, – она широко раскинула руки, – а он поет! Его колют штыками, – она изобразила удар в грудь, перед тем как вновь широко раскинуть руки, – а он поет! Его топят, – она замахала руками, словно судорожно барахталась в воде, а затем приложила руки к сердцу, – а он поет! В него стреляют, – она, пошатнувшись, подошла к колонне Симеона и прислонилась к ней спиной.

– Чанна, но ему когда-нибудь все же придётся замолчать.