Текст книги "Светлый остров"

Автор книги: Энн Хэмпсон (Хампсон)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

– В списке пассажиров – Эстелла, поэтому тебе следует быть Эстеллой все время круиза, даже в отношении тех друзей, которых ты приобретешь на корабле, – говорила Эстелла час спустя, когда они с Эллин в спальне собирали летние туалеты и вечерние платья, а также обувь и пляжные принадлежности, которые могли бы потребоваться Эстелле, или, вернее, Эллин.

Эллин слегка беспокоилась насчет паспорта, но поскольку в обозримом будущем у нее не было возможности побывать в заграничном путешествии, она решила использовать сложившуюся ситуацию. Фотография была «ее», фамилия у них одинаковая – Марсленд. И Эстелла убеждала ее, что никаких осложнений не возникнет.

Тетя Сью еще не спала, когда, согнувшись под тяжестью двух модных чемоданов, Эллин приехала домой. Ее сообщение нарушило спокойствие дома, но после того, как эффект неожиданности прошел, тетя Сью была так же полна энтузиазма, как и ее племянница.

– Ты должна поехать, моя дорогая, – заявила она без всякого колебания. – Я присмотрю за Джинкс.

– Ты не возражаешь? Я бы не поехала, если бы ты чувствовала, что не управишься.

– Я хочу, чтобы ты поехала. – Снова это волнение и странные интонации в голосе пожилой леди. – Я определенно хочу, чтобы ты поехала в это путешествие, Эллин. Забудь обо мне, Джинкс и твоей работе. Уже прошло шесть лет с тех пор, как ты отдыхала последний раз – или больше? Я плохо помню.

– Семь лет. Отец брал Эстеллу и меня в Бурнмаут как раз перед смертью.

– Тогда ты более чем заслуживаешь такой поездки. – Глаза тети Сью сверлили чемоданы, которые Эллин поставила на пол, войдя в комнату, где ее тетя сидела и читала книгу. – Я взгляну на твои шикарные наряды завтра, покаты будешь на работе. – Она замолчала, на ее лбу появилась хмурая складка. – Тебе позволят изменить время отпуска? – озабоченно спросила она.

Эллин кивнула головой, говоря, что многие охотно поменяются с ней временем отпуска, так как у Эллин было две недели в августе – самом популярном месяце года, особенно для женщин с детьми школьного возраста.

Тетя Сью, несмотря на очевидную усталость, как всегда, хотела быть в курсе новостей, которые каким-либо образом могли коснуться непосредственно ее, и жадно слушала все, хотя в некоторых случаях пренебрежительно ворчала, пока Эллин продолжала свой рассказ.

– Бедный мальчик! – воскликнула она, когда Эллин поведала ей о Суласе. – Она – шлюха, и ей пойдет на пользу, если этот дядя встретит и проучит ее.

– Эстелла не боится. Во всяком случае, он сейчас в Греции, и если с головой ушел в свои коммерческие дела, у него, возможно, не будет времени даже думать об этом. – Эллин искренне надеялась, что так и будет, однако даже сейчас она ощущала трепетный страх за свою сестру.

– Я не знаю, – пробормотала в задумчивости тетя Сью. – Я кое-что читала об этих критянах. Они способны на такие хитрости, до которых никто другой не додумается. Это особый сорт людей. Говорят, что они отличаются от других и по внешнему виду, и по телосложению. Критяне более гордые, чем большинство остальных греков… – Она задумчиво умолкла, а затем процитировала: «Мужчины, похожие на орлов, более гордые, более свирепые, более высокие, более честные, чем все остальные греки, шагающие широкими шагами, проходящие с королевской осанкой по узким дорогам, которые другие мужчины интуитивно им уступают». – Она тряхнула своей седой головой и продолжала: – Да, я где-то однажды прочитала это описание и навсегда запомнила его. «Мужчины, похожие на орлов, живущие в краях, где орлы вьют свои гнезда на высоких плато». – Она невольно рассмеялась, когда заметила удивленное выражение на лице Эллин. – С моей памятью все в порядке; меня подводит только мое тело. Однако вернемся к Эстелле. Я не хотела бы оказаться на ее месте, если их пути когда-нибудь пересекутся, потому что она не выйдет из этой переделки невредимой. По-моему, она должна остерегаться.

Глава третья

Волнение Эллин возрастало с каждым днем, но в конце концов настал момент отъезда, и вот такси стояло у подъезда, а Эллин целовала свою тетю, снова благодаря ее за то, что она согласилась приглядеть за Джинкс.

– И большое, большое спасибо тебе за те деньги на расходы, которые ты мне дала. Правда, я очень не хотела, чтобы ты продавала свою золотую цепочку…

– Чепуха! Это пошло на хорошее дело. Я в любом случае оставила бы ее тебе и уверена, что ты никогда бы ее не надела; ты бы посчитала ее слишком старомодной. Трать деньги и ни о чем не думай! Не экономь в надежде привезти назад хоть что-нибудь.

– Нет, не буду. О тетя, я так счастлива, что хочу петь в полный голос!

Тетя Сью нежно улыбнулась своей племяннице, отметив яркий румянец, который еще больше подчеркивал красоту ее лица, прекрасные глаза, маленькие, изящные руки, нервно сжимающие новую дамскую сумочку, которую она ей купила.

– О, поезжай, дорогая. Таксист погрузил твой багаж и ждет тебя.

– До свидания, – повторила Эллин, на секунду крепко обняв тетю. – Я рада, что Джинкс сейчас в школе. Она бы плакала, желая поехать со мной, и я чувствовала бы себя отвратительно. Скажите, что я буду посылать ей много цветных открыток и привезу подарок для нее.

– Я все это сделаю. Желаю тебе прекрасно провести время, дорогая.

Следующие несколько часов были подобны мечте. Сначала аэропорт, откуда Эллин вылетела в Венецию, где туристическая компания организовала экскурсию по городу, после которой Эллин и остальные участники путешествия на речном трамвайчике были доставлены на набережную, где в лучах солнца сияла «Кассиллия» – огромный, безупречно чистый корабль. Каждого пассажира приветствовали улыбающиеся помощники капитана, как только он ступал со сходней на корабль. Стюард провел Эллин к ее каюте, в которой, естественно, был иллюминатор и роскошный диван-кровать вместо койки. Здесь также имелись персональная душевая, просторный шкаф и туалетный столик.

Поскольку было уже половина седьмого, у нее оставалась возможность только распаковать вещи и переодеться к обеду. Пока она занималась этим в роскоши первоклассной каюты, она снова подумала об Эстелле. Та определенно держала свою марку: удобства второго класса были не для нее. Наслаждаясь этой временной роскошью, Эллин не могла не думать о том, что это скорее всего в первый и последний раз в ее жизни.

Молодая супружеская пара уже сидела за ее столиком, когда она вошла в обеденный салон парохода. Они представились как Джим и Донна Вилдинг, и, помня свое временное имя, Эллин сказала им, что она Эстелла Марсленд. Они втроем поболтали некоторое время, и Донна предсказала, что четвертым за их столом окажется какой-нибудь молодой человек.

– Они всегда так рассаживают пассажиров, – улыбнулась она. – Джим и я встретили друг друга именно таким образом. – Она замолчала и посмотрела, как официант показал темноволосому молодому человеку на свободное место за их столиком. – Я говорила вам, – засмеялась Донна, когда мужчина сел за их стол. Его звали Хэл, и поскольку он оказался очень общительным, все четверо непринужденно болтали за обедом, а когда он закончился, Хэл предложил держаться всем вместе во время круиза, составив дружную четверку. Джим и Донна моментально согласились, но Эллин испытала приступ раздражения, так как она не хотела, чтобы этот молодой человек болтался около нее в течение всего круиза. Тетя Сью предупреждала ее о возможности оказаться в таком положении.

«Однажды я была в круизе, – рассказывала она Эллин, – и никак не могла отделаться от женщины, которая хотела подружиться со мной. Я не решилась посоветовать ей найти кого-нибудь другого и оказалась в таком положении, что не имела возможности завести дружбу ни с кем другим. Ты умеешь сходиться с людьми, моя дорогая. По крайней мере, не связывай себя дружескими отношениями ни с кем, – добавила она, – пока ты не осмотришься и не решишь сама».

Все трое вопросительно посмотрели на Эллин, и так как на этом этапе у нее не было возможности избежать утвердительного ответа на предложение Хэла, она вскоре оказалась сидящей вместе с ними за столом в ночном клубе, где под мягко затененными светильниками они танцевали, пили и смотрели эстрадное представление. Воздух стал спертым и душным от табачного дыма, и в конце концов Эллин сказала, что собирается выйти на палубу, чтобы подышать свежим воздухом.

– Я пойду с вами, – энергично сказал Хэл, и Эллин закусила губу.

Донна подмигнула, и Эллин с тоской убедилась, что у нее не будет возможности избавиться от Хэла, который слишком прижимал ее к себе во время танцев и который даже теперь, как само собой разумеющееся, обнимал ее за талию своей рукой. Объяснялось ли с ее стороны застенчивостью то, что она неохотно рассматривала перспективу общения с этим человеком на все оставшееся время путешествия? Она не могла сказать, что он совсем не нравился ей; возможно, это ее застенчивость и отсутствие опыта были виноваты в том, что она чувствовала.

После того как они провели на палубе некоторое время, Эллин объявила о своем намерении пойти спать. Протесты Хэла не подействовали, и она, покинув палубу, стала спускаться по лестнице. Она чувствовала раздражение от общения с ним, потому что он говорил глупости, пока они стояли на палубе, прося ее разделить с ним одно кресло и утверждая, что «двое могут слиться в одно целое». Как она должна была поступить, чтобы избавиться от него? Эллин не могла найти никакого выхода – разве что быть откровенно грубой.

Тем не менее на следующий день, в субботу, они довольно мило провели время, играя на палубе в различные игры или купаясь в бассейне и, конечно, находясь за столом во время еды, которую им подавал улыбающийся стюард. В воскресенье они наняли такси, которое доставило их в Афины, где осмотрели исторические места, и на следующее утро вернулись на мыс Суньон, купались в море и к ленчу вернулись на корабль.

– Я не знала, что они берут пассажиров в портах по ходу следования, – удивилась Эллин, когда они стояли втроем у перил. До отхода парохода из порта Пирей оставалось около часа, и несколько человек, преимущественно греков, поднимались на борт со своими чемоданами.

– Они иногда принимают пассажиров, – сказал Джим. – Некоторые сходят, я это заметил, когда мы прибыли сюда.

Эллин его не слышала; все ее внимание было приковано к одному из пассажиров, который поднимался по сходням. Какой высокий! Был ли он греком? Она видела его лицо только в профиль, когда он с кошачьей грацией поднимался по длинным сходням; его манера держать себя создавала впечатление благородства и высокомерия. Это был человек, привыкший к уважению, отдающий приказания и ожидающий их сиюминутного исполнения. Как бы в подтверждение этого впечатления два офицера замерли там, где кончаются сходни, встречая его. Неожиданно он поднял голову, и его взгляд встретился со взглядом Эллин прежде, чем он отвел глаза в сторону, продолжая подниматься по сходням. Однако в этот короткий момент что-то невероятное случилось с ней. Казалось, она получила ошеломляющий импульс, который заставил всколыхнуться все ее чувства; каждый нерв ее тела дрожал в ожидании последующих событий, и ее сердце билось в таком диком темпе, что она, бессознательно приложив руку к груди, почувствовала его прерывистое биение.

– Прошу меня извинить. – Извинение, произнесенное низким, вибрирующим голосом, почти без акцента, донеслось со стороны мужчины непосредственно после того, как она столкнулась с ним, направляясь в комнату отдыха за послеобеденным чаем. «Было ли это случайностью? – подумала Эллин. – В проходе довольно просторно…»

– Ничего страшного. – Эллин подняла глаза и увидела самое красивое лицо, какое она когда-либо видела и в то же время самое грозное, судя по его чертам, как бы высеченным из гранита. В нем была строгость ранних греческих скульптур, а также жесткость и неумолимость, предупреждающие о том, что это человек без чувств и жалости. Его глаза, черные и завораживающие, буквально сверлили ее, и она почувствовала, что не осталась безучастной. У него был низкий, весь в складках, лоб, слегка изогнутые черные брови, как у классических греческих скульптур; его высокие выступающие скулы были плотно обтянуты кожей цвета мореного дерева. Густые черные волосы лежали красивыми волнами, и, как раз в то время, когда Эллин смотрела на него, его тонкая загорелая рука, как гребень, прошлась по волосам и откинула назад локон, который упал на нахмуренную бровь.

– Боюсь, я не смотрел, куда шел. Надеюсь, я не ушиб вас.

– О, конечно, нет. – Эллин улыбнулась ему снизу вверх, вспоминая впечатление, которое он произвел на нее час назад. – Действительно, нет необходимости извиняться; это вышло случайно. – Она старалась не казаться смущенной, но знала, что краснеет, понимала, что никоим образом не сможет чувствовать себя уверенно, как, например, Эстелла при подобной встрече. Мужчина внимательно посмотрел сверху вниз ей в лицо, и ее поразило его выражение. Казалось, он был удивлен и немного озадачен, однако это длилось одно мгновение, потому что он снова заговорил:

– Вы очень добры. – Возникла пауза, в течение которой его обворожительная улыбка привела к тому, что ее и без того частый пульс увеличился почти до болезненного темпа. – Вы направлялись пить чай? – вежливо спросил мужчина, и она, по-прежнему смущенная, кивнула головой.

– Да, – ответила она, почти не дыша. – Да, н-направ-лялась.

– Тогда, может быть, мы могли бы пойти вместе? Вы одна?

Она снова кивнула головой и ответила утвердительно, но у нее было странное убеждение: он очень хорошо знал, что она одна.

Войдя в комнату отдыха, где тихие звуки музыки доносились с небольшой эстрады, мужчина повел ее, едва касаясь рукой ее спины, через зал к уединенной нише и выдвинул для нее стул. В комнате отдыха Эллин не стала оглядываться, так как, хотя она и не давала никаких обещаний, знала, что Хэл будет ждать ее, чтобы вместе провести время за чаем. Джим и Донна к чаю не появлялись, предпочитая оставаться на залитой солнцем палубе.

Чай и пирожные были поданы на подносе, и Эллин взяла чайник, чувствуя, что находится под сильным влиянием этого высокого грека, который, откинувшись на своем стуле, рассматривал ее из-под полуприкрытых век. Он казался ей озадаченным, хотя она не могла найти этому причину. Она также чувствовала, что его апатичная поза была нарочитой и что на самом деле он настороже. Она передала ему чай, и он поблагодарил ее, а затем сказал довольно тихо, пристально глядя ей в лицо:

– Меня зовут Дьюрис… – Он нерешительно замолчал, как если бы хотел убедиться, последует ли с ее стороны какая-либо реакция на его слова. Но она просто улыбнулась и продолжала ждать, и тогда он глубоко вздохнул, прежде чем сказал ей, что его первое имя – Симон. – А как вас зовут? – Он улыбнулся, однако у нее создалось впечатление, что за его улыбкой, помимо шутливости, скрывалось что-то еще.

Забывшись, она чуть не допустила промах. Ее губы фактически уже сформировали имя Эллин, однако она сдержалась и произнесла: «Эстелла Марсленд».

Как только это имя слетело с ее губ, она почувствовала внезапное сожаление от необходимости лгать. Так или иначе, ей не хотелось говорить неправду этому человеку; к тому же, в этот момент она хотела быть собой – не Эстеллой, а Эллин. Тем не менее неправда была совершенно необходима из-за списка пассажиров. Многие люди останавливались, чтобы ознакомиться с ним; она сама так поступила, и так же, вероятно, сделал Симон – или сделал бы перед тем, как путешествие закончится.

– Эстелла Марсленд… – Казалось, он повторил это имя для себя, продолжая внимательно рассматривать Эллин поверх чайной чашки, и после недолгого молчания на его губах появилась и заиграла загадочная улыбка. Он был далеко, очень далеко от нее в своих мыслях… и все же его глаза по-прежнему были прикованы к ее лицу. Она опустила ресницы, слегка смущенная таким его повышенным интересом. – Как оказалось, что вы путешествуете одна? – спросил он наконец.

Она пожала плечами с притворной небрежностью.

– Мне нравится путешествовать одной.

– Вы часто это делаете?

– В первый раз, – ответила она, бросив на него открытый взгляд, и только потом подумала о своей непоследовательности.

– Но вы только что сказали, что вам нравится путешествовать одной, – сказал он мягким тоном, все еще содержащим в себе нечто такое, что вызывало покалывание в спине Эллин. За его словами последовало неловкое молчание, которое подчеркивало, что его слова представляли собой наполовину вопрос, наполовину утверждение.

– Получилось так, что не оказалось никого, кто мог бы поехать со мной, – наконец произнесла она; к ее замешательству и удивлению, его тонкие губы скривились в презрительную гримасу. Но он сказал все тем же мягким голосом: – Я полагаю, вы понимаете, что вы недолго будете одна.

В ответ она нахмурилась; краска ударила ей в лицо.

– Боюсь, что я вас не понимаю. – В ее голосе прозвучала холодность, и она поняла, что их беседа утратила непосредственность. Симон казался циничным и немного снисходительным. В его черных глазах горел огонек, на который она не обратила особенного внимания. Она отвела взгляд в сторону и взяла пирожное. Казалось, Симон заметил ее упавшее настроение и, к ее большому облегчению, постарался сделать все, чтобы загладить свою бестактность, поэтому, когда он снова заговорил, это было сделано с таким же обаянием, которое он проявил, когда, столкнувшись с ней в коридоре, любезно извинялся.

– Вы настолько красивы, что совершенно невероятно, чтобы вы оставались одна долгое время. Уверен, что вы знаете об этом. – Его голос был приятен своей мягкостью; его глаза светились нескрываемым восхищением, а улыбка на губах была такой очевидно дружеской, что Эллин непроизвольно улыбнулась в ответ.

– Я думаю, вы обращаетесь подобным образом ко всем женщинам, – сказала она с напускным легкомыслием, не найдя ничего более оригинального, чтобы продолжить беседу.

Он засмеялся, показав два ряда ровных белых зубов, крепких и сверкающих.

– Вероятно, я говорил подобные вещи и раньше, – согласился он и наклонился вперед, чтобы взять пирожное. – Но я вполне искренен, когда говорю, что такие слова никогда не предназначались более красивой девушке, чем вы. – Его черные глаза слегка посмеивались над краской смущения на ее лице и дрожащими губами. Казалось, он понимал, что она нервничает и не может овладеть собой, а ей хотелось знать, привыкли он обращаться с женщинами, ведущими себя подобным образом, познакомившись с ним. В нем чувствовался дух превосходства, какой-то жизненный опыт. Она поняла, что если женщина не мобилизует всю свою уверенность и стойкость, то она определенно будет чувствовать себя не в своей тарелке, так как он действительно подавлял все вокруг себя. Эллин вертела в руках десертную вилку. В очередной раз отметив выражение его лица, она подумала, что помимо веселой шутливости, заметной по блеску его глаз и усмешке на губах, он одержим какой-то тайной, которая доставляет ему удовольствие.

– Надеюсь, вы будете танцевать сегодня вечером? – спросил он, как если бы хотел прийти ей на помощь в сложившейся ситуации.

Она быстро кивнула; ее сердце взволнованно дрогнуло.

– Да, конечно.

– Тогда я претендую на каждый ваш танец, – сказал он с некоторой долей властности, что заставило ее нервы приятно затрепетать.

– О… действительно? – Она чувствовала, что дрожит, и от этого злилась на себя. Неудивительно, что это его забавляло; она вела себя как застенчивая и неловкая маленькая школьница.

Симон засмеялся и, взяв тарелку с пирожными, протянул ей.

– Я абсолютно уверен, что так и будет. Я не для того столкнулся с такой девушкой, как вы, чтобы позволить вам снова исчезнуть.

Она бросила на него испуганный взгляд, чувствуя в его словах какой-то коварный, скрытый смысл. Был ли он типичным представителем своей национальности? Она вдруг подумала о Суласе. Определенно, он не имел такой самоуверенности, которой обладает этот мужчина, однако Сулас был значительно моложе – ему исполнился двадцать один год, тогда как этому мужчине было, вероятно, тридцать с лишним. На борту «Кассиллии» было много греков, но Эллин мимоходом разговаривала только с одним или двумя из них, поэтому у нее не было возможности сравнивать Симона с его земляками, но она почему-то не думала, что он типичный грек. Он казался человеком величественным, более благородным. Он все еще держал тарелку с пирожными, и она взяла одно, поблагодарив его, и положила на свое блюдце. Поставив пирожные на стол, Симон выпрямился, затем откинулся на спинку своего стула, обитого синей гобеленовой тканью.

– Вы взошли на борт в Пирее, – пробормотала Эллин, вопросительно взглянув на него. – Вы собираетесь использовать оставшуюся часть круиза?

– Я сел в Пирее. Я был в Афинах по делам и сейчас еду домой.

– Вы живете на одном из островов?

– Да, я живу на острове Родос.

Поколебался ли он, прежде чем произнес название острова? Эллин решила, что всему виной ее воображение.

– Значит, вы довольно скоро сойдете с корабля? – атмосфера разочарования повисла в воздухе – абсолютно откровенного разочарования. – Мы прибудем туда через шесть дней.

– Я надеюсь на это, – подавляя зевок, произнес Симон. Он, по-видимому, погрузился в свои мысли, а Эллин не хотела быть назойливой и сидела за столом, потягивая маленькими глоточками чай и размышляя, женат ли он и есть ли у него семья. Казалось невероятным, чтобы такой исключительно привлекательный мужчина оставался одиноким, хотя в следующий момент у нее мелькнула мысль, что он не похож на женатого и что он, вероятно, позволял себе многочисленные любовные приключения. Положив конец этим размышлениям, она позволила себе улыбнуться. Какое имеет значение для нее, женат он или нет? И заводил ли он многочисленные интрижки?

– Вы всегда жили на Родосе? – спокойным тоном спросила она, когда наконец его внимание отвлеклось от собственных мыслей. – Это очень красивый остров, не так ли?

– Да, это действительно так. Нет, я не всегда жил там. Я жил некоторое время в Аркадии, когда был ребенком.

– Аркадия? Это название вызывает в воображении картины пасторального мира и простоты; сразу представляешь тенистые деревья и журчащие ручьи, покрытые зеленью холмы и заливные луга, – Эллин остановилась, заметив изменившееся выражение лица собеседника. На нем на мгновение проступило замешательство, но тут же пропало, и насмешливый изгиб бровей отразил его возвратившуюся веселость.

– И нимфы, и пастухи, – добавил он со смехом, который вызвал у нее в спине приятное покалывание. – Извините за то, что я разочарую вас, но ничто не может быть более неточным, чем картины, созданные поэтами. Аркадия – это район разрушающихся от времени гор и темных ущелий; климат там суровый, а земля на большей части территории каменистая и бесплодная. Романтический Пан, танцевавший со своими нимфами под аккомпанемент флейт и свирелей, представляет привлекательную картину, но она абсолютно мифическая, как вы, очевидно, знаете. – Он на мгновение замолчал, прежде чем процитировал: «Нимфы и пастухи больше не танцуют на песчаных берегах заросшего лилиями Ладона…»

Эллин рассмеялась, но ее голос был печальным, когда она сказала:

– Вы испортили мою любимую картину, а она стояла передо мной с тех пор, когда я ходила в школу.

– Как много лет назад это было? – без колебания спросил он.

– Вы имеете в виду, когда я закончила школу?

Симон наклонил голову набок движением, которое она уже успела заметить, и она уловила сатирическую интонацию в его голосе, когда он произнес:

– Не увиливайте, Эстелла. Я спрашиваю вас о вашем возрасте!

Опустив голову из-за его откровенного упрека, она сказала, что ей двадцать два года. Он утвердительно кивнул головой, что не очень польстило Эллин, так как люди неизменно выражали удивление, узнав ее возраст, и говорили, что она выглядит значительно моложе.

– Расскажите мне еще немного об Аркадии, – настаивала она, снова ощутив некоторый спад в его настроении и заметив очередное изменение выражения его лица. Каковы были мысли, заставившие мрачно изогнуться его бровь?

– Что вы хотите узнать? – Его голос изменился, быстро возвращаясь к первоначальному полушутливому тону. – О нимфах и пастухах? Да, вы можете увидеть пастухов – преждевременно состарившихся мужчин с посохами и изможденными лицами. А нимфы? Что ж, вы там найдете женщин с грубыми, темными руками, измученных трудом, на чьих телах тяжело висят просторные черные балахоны. – Его горящий взгляд был устремлен на Эллин, сидящую боком у стола, со скрещенными, красивой формы ногами; ее стройная лодыжка двигалась в такт музыке. Миленькое хлопчатобумажное платье, без рукавов, украшенное цветочным узором, выгодно подчеркивало ее фигуру; вырез платья был сделан настолько удачно, что открывал все, что было необходимо в пределах разумного. Густые медово-золотистые волосы рассыпались восхитительной лавиной по плечам, добавляя дразнящее впечатление великолепным формам, скрытым от глаз.

– О милостивый государь, – вздохнула Эллин, немного смущенная его взглядом, – теперь вся моя картина полностью испорчена.

– Вы просили меня рассказать вам побольше, – напомнил он ей, и она разочарованно кивнула головой. – Я так виноват, Эстелла. – Она улыбнулась, и он неожиданно сказал: – Расскажите мне о себе. О ваших родителях, – добавил он, наблюдая за ней с близкого расстояния. – И чем вы занимаетесь, чтобы заработать себе на жизнь?

– Мои родители умерли. – Она замолчала, не желая говорить ему о работе в магазине и об однообразии своей жизни, и, естественно, она не хотела рассказывать ему о Джинкс. Она не желала дать ему повод для шуток, поведав о том, что была настолько глупа, что позволила одурачить себя мужчине, который оставил на ее попечение своего нежеланного ребенка.

Странно, но он не выказал никакого удивления, что ее родители умерли. Большинство людей, как правило, удивлялись этому из-за молодости Эллин. Не многие девушки ее возраста потеряли своих родителей.

– А ваша работа? – Небольшое колебание и затем: – Я полагаю, вы сами зарабатываете себе на жизнь?

Эллин быстро взглянула на него. Она отлично уловила нотку сарказма в слове «работа».

Она колебалась, все еще не желая ему говорить, что работает продавщицей в магазине. Не из-за того, что в этом было что-то дурное, это была честная работа… и все же она чувствовала, что сейчас она должна быть Эстеллой, а не Эллин.

– Я манекенщица, – быстро проговорила она, чтобы произнести эти слова до того, как они потребуют у нее слишком многих усилий.

– Вы манекенщица! – Его взгляд, казалось, раздел ее донага, и она покраснела. – Что вы показываете? Одежду? Или вы просто – м-м-м – манекенщица?

Она покраснела еще сильнее. Она чувствовала, что в ней поднимается гнев, а также ухудшается настроение. Этот человек из Греции способен обидеть.

– Я демонстрирую одежду, – сказала она спокойно, избегая его пристального взгляда.

– Извините, – пробормотал он через стол. – Я не имел в виду, что вы выступаете в обнаженном виде. Простите меня.

Эллин подняла глаза и удивилась внезапной колкости его взгляда, так противоречащей его тону. Симон, казалось, неподдельно сожалел о том, что его могли неправильно понять. К ней опять вернулось впечатление, что он не желает ей противоречить.

– Это не имеет значения.

– Извините, – повторил он. Извиняющийся вид абсолютно не соответствовал его высокомерию. Немного погодя он заговорил снова, но не раньше чем Эллин покончила с едой. Он спросил ее, не желает ли она пройти на палубу. Сам он ел совсем мало и выпил только одну чашку чая. Эллин не удивилась этому. Несмотря на его высокий рост и широкие плечи, говорящие о большой физической силе, его тело сплошь состояло из мускулов; Симон Дьюрис был, вероятно, одним из тех людей, которые не хотят испытывать неудобства от чрезмерного веса.

– Да, я хотела бы сейчас выйти на палубу. – Неприятный осадок исчез от его улыбки, и она опять ощутила приятное покалывание в спине.

Когда она и Симон собирались подняться из-за стола, Эллин огляделась вокруг. Хэл сидел у окна, наблюдая за ней, и хотя она не могла на таком расстоянии разобрать выражение его лица, она знала, что он зол и обижен. Но она не хотела сейчас думать о нем. Это был лучший момент в ее жизни, и она собиралась насладиться им. Прошло уже три дня – три дня, проведенных в компании Хэла, с которым у нее не было желания ничего иметь, кроме вежливых отношений. Он нарочно старался всюду попадаться ей на глаза, и Эллин начала чувствовать, что ее преследуют, что ей следует ограничить свое пребывание в его компании – а также в компании Донны и Джима – на все оставшееся время путешествия.

Но теперь… Симон заявил о своем намерении танцевать с ней целый вечер. Эллин чувствовала себя очень счастливой. Было похоже, что он хочет быть рядом с ней в течение шести дней, пока он будет на борту. А если после этого она окажется в одиночестве, потому что от нее откажутся те трое, ей будет все равно. Девушки, пришедшие выпить чаю, поглядывали на Симона, и это было неудивительно, ведь он привлекал к себе внимание. Их взгляды обращались также и на Эллин… взгляды неприкрытой зависти. Симон неторопливо поднялся со своего стула, улыбаясь Эллин с высоты своего роста, пока она собирала свою маленькую сумочку и поднималась со стула Его рука автоматически легла ей на плечо, и она поежилась под его прикосновением. Было ли это началом пароходной сентиментальной истории? Ее мысли и нервы, а также все ее существо работали на публику, когда она и Симон пересекли комнату отдыха под взглядами многих пар глаз и вышли на палубу.

– Не присесть ли нам? – Симон разложил складные стулья, не дожидаясь ответа Эллин. Они прошли в конец палубы, подальше от толпы туристов, и Симон поставил их стулья у самых поручней. Они сели, и рука Симона расположилась так, что накрыла руку Эллин, покоящуюся на деревянной ручке стула. Она повернула голову, преодолев застенчивость; ее глаза встретились с его глазами, и она увидела в них выражение, которое заставило ее сердце сильно забиться. Был ли он увлечен ею? Она так хотела это выяснить, что спросила, затаив дыхание, потому что ей нужно было это знать:

– Вы, вы живете один? Или у вас есть родственники?

Его лицо явно оживилось, что отразилось и в его голосе, когда он ответил:

– Если вы спрашиваете, женат ли я, тогда ответ будет: нет. – Он внезапно замолчал, а его губы продолжали шевелиться, тогда как она покраснела. – Вы, вероятно, придерживаетесь того мнения, что я бы не признался, если бы и был женат. Я не знаю, признался бы я или нет, – сказал он ей со всей прямотой и задумчиво добавил: – Я думаю, это зависело бы от того, с какой женщиной была бы связана моя жизнь. Но поскольку я не женат, вопрос отпадает сам собой. – Со стороны Эллин не последовало комментариев; для нее было достаточно того, что он угадал смысл ее вопроса. – Имело бы для вас значение, если бы я был женат?