Текст книги "Светлый остров"

Автор книги: Энн Хэмпсон (Хампсон)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 10 страниц)

Глава десятая

Эллин купила белое платье для званого обеда, и когда она вышла из своей комнаты, Симон встретил ее в коридоре, покрытом широким толстым паласом. Взгляд его черных глаз обвел всю ее фигуру, прежде чем остановился на лице. В нем было презрение, но и легкий налет печали – да, сейчас это было явно заметно.

Он сказал ей, грубо обрывая ее размышления:

– Не забудь, что я говорил о твоем вдовстве.

– Я не забуду, – пообещала она и в порыве нахлынувших чувств нежности и раскаяния опять чуть было не решилась рассказать ему всю правду. Она вдруг подумала о своих недавних сомнениях и раздумьях, о странных обстоятельствах его приезда в Англию с предложением руки и сердца и о неприятном сознании того, что все было не так просто и за всем этим крылось что-то еще. И все время она возвращалась к мысли о том, что он желал ее и только поэтому предложил выйти за него замуж; его недавнее признание в этом наполняло ее безысходностью, это была реальность, которую невозможно было забыть.

– Да уж постарайся, – последовал угрюмый ответ. И удобный момент был безвозвратно потерян, теперь уже она не могла заставить себя сказать правду.

– Если ты предашь меня, то всю жизнь будешь чувствовать свою вину. Я ведь тебя уже предупреждал.

От этих слов она зарделась, но все же ответила спокойно и с достоинством, на что его стальные глаза холодно блеснули.

– Давай спустимся вниз, Джинкс еще не спит, и мы можем потревожить ее своим разговором.

Его сопротивление чувствовалось и во время затянувшегося молчания, но упоминание о ребенке, казалось, произвело в нем перемену. И он уже смягчившимся голосом стал расспрашивать о ней. Эллин рассказала о недавнем инциденте, не упоминая, однако, его причины, но Симон хотел услышать все подробности этого происшествия, и у Эллин не оставалось иного выхода, как все ему рассказать. Он нахмурился и покачал головой, исподлобья глядя на жену. После напряженной паузы он угрюмо заметил, что она не имеет никакого представления о воспитании ребенка. Эллин смутилась от этой критики, но, как ни странно, одновременно с этим она почувствовала большое облегчение, ведь он все же интересуется делами Джинкс. Может быть, он сам займется ребенком и хоть немного приучит ее к порядку. Тогда совесть Эллин была бы спокойна, она ведь хочет вырастить кроткую и покладистую дочь, которая бы нравилась всем окружающим. Конечно, сейчас она очаровательна со своими детскими капризами, но в дальнейшем люди перестанут находить такое поведение соответствующим ее возрасту.

– Я знаю, что недостаточно строга с ней, – призналась Эллин, – тетушка Сью всегда мне это говорила. Но Джинкс нужен отец. – Она запнулась. Не стоит говорить подобные вещи Симону, кому угодно, только не ему. Хотя в душе она не раз соглашалась с мнением тетушки.

С минуту он молча смотрел на нее, казалось, задумавшись. Затем, не отвечая на ее последнюю реплику, спросил:

– Какие-нибудь повреждения? Она сильно поранилась?

– Ранка на голове, из носа шла кровь. И на руке содрала кожицу, когда упала. Было много крови.

К ее удивлению, его лицо затуманилось, когда он услышал об этом, и он опять покачал головой с таким менторским видом, что привел ее в состояние полнейшего смятения.

– Да, надо надеть на нее узду. – Легкий вздох, сорвавшийся с его губ, заставил ее изумленно вздрогнуть и пристально посмотреть в его лицо. Она не могла понять это странное, немного грустное и задумчивое выражение.

– Так, ты говоришь, она сильно ушиблась?

– С носом и с головой уже все в порядке. Но мне кажется рука еще не скоро заживет.

Глядя вверх на него, Эллин почувствовала, что этот разговор облегчил ей душу. Ведь сейчас он впервые говорил с ней спокойно и дружелюбно, с того злосчастного вечера, когда она, думая, что мужа успокоят уверения в том, что она была обманута сказала, что Джинкс ее дочь.

– Что ты приложила к ранке на руке?

– Да какую-то мазь, которую я нашла в аптечке. Ей сразу стало легче.

– У меня есть прекрасное средство от таких ран. Могла бы мне сразу сказать. Ну ладно, посмотрим, как будет дальше. Не стоит отправлять ее завтра в школу, ведь кто-нибудь может ее толкнуть и ушибить. – Разговаривая, они прошли мимо двери в спальню Эллин и сейчас стояли на верхней площадке лестницы. Симон такой высокий и подтянутый в своем безукоризненном светло-сером костюме, Эллин маленькая и хрупкая рядом с ним. Вдруг ей вспомнилась характеристика, которую когда-то дала ее тетушка мужчинам с Крита: «…похожие на орлов, они горделивей, стремительней, выше, прямее других греков; шагают размашисто, осанка у них королевская, и все другие мужчины сразу уступают им дорогу». Эта мысль сменяется другими воспоминаниями. Палуба корабля, завистливые взгляды в ее сторону и слова Донны: «Он из тех мужчин, от которых невозможно отвести глаз, я просто уверена, что каждой девушке на корабле обидно, что он выделяет из всех тебя». Ах, с каким восторгом были тогда сказаны эти слова! Эллин задумалась; оказывается, старая рана все еще болит. Симон нежный любовник, внимательный спутник, щедрый друг, покупавший все, чего бы ей ни захотелось, и даже больше. Да, это все было с ней, и она дорожит этими воспоминаниями. Он же сделал все, чтобы она чувствовала себя в безопасности, чем потом и воспользовался.

В течение всего вечера Эллин часто чувствовала на себе взгляд мужа, а когда она поднимала глаза и смотрела ему в лицо, вид у него был задумчивый и обеспокоенный. Один раз его губы даже скривились под наплывом каких-то переживаний, и ему не сразу удалось взять себя в руки. И о чем он думал, глядя на нее такими глазами? Был ли он полон ненависти? Ведь критяне умели ненавидеть с огромной всеразрушающей силой. «А вдруг это любовь», – подумала она. Могли ли они любить так же неистово?

После ужина, когда все три пары сидели во внутреннем дворике и пили кофе, вдруг внезапно появилась Джинкс, одетая в кружевную ночную сорочку. Лицо ее со страдальческими складочками у рта было распухшим от слез. Здоровой рукой она держалась за свой забинтованный локоть. Судорожно всхлипывая, она двинулась навстречу Эллин, которая уже вскочила со своего стула и взволнованно смотрела на нее.

Все присутствующие повернулись в сторону девочки, лица гостей осветились улыбкой. Лишь Симон оставался серьезен и мрачен. Ну и, конечно, сама Эллин, побледнела от беспокойства.

– Что случилось, солнышко мое? – спросила она ласково. – У тебя рука болит?

Лицо девочки сморщилось от боли, она молча кивнула.

– Мамочка, я старалась терпеть, но я не могу. Ты ведь, правда, не сердишься, что я спустилась вниз, когда у тебя гости? – она невольно обвела взглядом комнату. – Знаешь, как у меня сильно болит!

Эллин пробормотала что-то, покидая гостей, и взяла Джинкс на руки, собираясь войти в дом. Но к ее крайнему изумлению, Симон тоже вскочил и, не дав опомниться, взял девочку и, извинившись перед гостями, зашагал в дом. Эллин шла рядом, она была поражена и испугана неожиданной выходкой своего мужа, но в то же время радовалась проявлению его заботы о дочери.

– Возьми белый тюбик в аптечке, в моей ванной комнате, – отрывисто приказал он Эллин, входящей за ним в комнату. Он усадил Джинкс на кровать и начал осторожно снимать повязку, которую Эллин наложила несколько часов назад.

– Ну давай, неси скорей!

Вернувшись в комнату, она несколько секунд помедлила в дверях. Симон осматривал рану, а широко раскрытые огромные глаза Джинкс смотрели на него с каким-то детским восторгом. Пока Эллин смотрела, ей казалось, что вот-вот маленькое веснушчатое личико склонится и прижмется к нему мокрой от слез щекой. Но заметив мать, девочка отпрянула и слабо улыбнулась, ее голосок уже не дрожал и не срывался.

– Мам, бинт сильно пристал, но мистер… мистер, – она перевела взгляд на мужчину, который в это время протянул руку, чтобы взять принесенный Эллин тюбик, – мой… мой папа снял его, и мне не было ни капельки больно.

Эллин не могла произнести ни слова, эта маленькая сцена была такой трогательной, что она боялась расплакаться. Она встретилась глазами с Симоном, когда он передавал ей тюбик, и заметила его странный взгляд и пульсирующую жилку у него на шее.

– Бинты все внизу, – обратился он к Эллин, подразумевая, что Кирия скажет, где их найти. Его тон был приказывающим и категоричным, и она недоуменно насупилась. Она не была против того, чтобы спуститься вниз за бинтами, даже наоборот, но было так странно, что Симон не велел ей позвонить и поручить Кирии самой найти бинты.

На этот раз прошло несколько минут, прежде чем Эллин вошла в комнату. Джинкс восседала на коленях у Симона, обхватив рукой его шею и прижавшись своей маленькой головой к его груди.

– Да, твоя дочь не теряет время даром. – Это было сказано бесстрастно, но почему-то эта фраза отозвалась в каждой клеточке ее тела!

– Она всегда считала, что посидеть на коленях у мужчины – это занятие очень ответственное, – пробормотала Эллин смущенно, с нервной усмешкой, – ей очень давно этого хотелось.

– Ну вот и добилась своего. – Не посмотрев на нее, Симон взял бинт и ловко забинтовал руку. – А как теперь, юная леди, получше стало? – Он мягко отстранил девочку, чтобы видеть ее лицо. Ее огромные глазищи светились, она звучно чмокнула его в щеку и опять уткнулась лбом в его плечо.

– Да, гораздо лучше. Спасибо большое… – Она взглянула на Эллин и сообщила: – А я завтра еду кататься далеко-далеко на папиной яхте. А ты поедешь? Я ведь без мамы не хочу, – заявила она Симону, вновь переключая свое внимание на него, – ей ведь можно будет поехать с нами?

– Ладно, поговорим обо всем завтра утром. А теперь ты отправляешься спать!

Джинкс радостно кивнула. Глаза у нее слипались. Симон повернулся к Эллин и попросил ее вернуться к гостям.

– Нехорошо, что мы ушли вдвоем, предоставив их самим себе, – добавил он, и Эллин, пожелав Джинкс спокойной ночи, сразу вышла из комнаты. Но Джинкс ей не ответила, она была занята разговором с Симоном, и инстинктивно Эллин задержалась за дверью, которую она прикрыла не очень плотно.

– Да, да, я пойду спать. Теперь мне надо быть хорошей девочкой, правда ведь? И не говорить плохих слов, и правильно себя вести! Надо ведь стараться быть хорошим, если у тебя есть отец, он же мужчина. И Дэррил вот тоже старается для своего нового папы, я тебе только что про это рассказывала, когда мама была внизу. Я тоже маме говорила, что буду стараться для папы, когда он у нас будет. Я правда буду, вот увидишь!

– Да ты просто обязана теперь быть паинькой, – с напускной суровостью сказал он, что подействовало гораздо сильней на Эллин, чем на Джинкс. Девочка лишь сонно улыбнулась, а Эллин, стоя за дверью, изумленно затаила дыхание, потому что за этой притворной жесткостью сквозила огромная нежность. Что же произошло в то время, когда она отлучилась из комнаты? Чудо, казалось, свершилось в считанные минуты.

– Давай, давай, красавица, укладывайся в постель. – Последовало недолгое молчание. Эллин представила, как Джинкс укладывается, и Симон накрывает ее одеялом. Через минуту он говорит «спокойной ночи», и Эллин поворачивается, чтобы спуститься по лестнице.

– Доброй ночи, папочка! Как все-таки здорово, что ты у меня есть! Агапи моу, сагапо! – произнес ребенок, и Эллин застыла, дрожа, на верхней ступеньке лестницы, схватившись за перила.

– Агапи моу, сагапо… – эти слова прошептал когда-то Симон, надевая обручальное кольцо на ее палец. Что означали эти слова? Эллин закрыла лицо руками; теперь она знала, что эти слова совсем не были выражением слепого желания, как ей показалось тогда.

– Где ты это слышала? – потребовал Симон, и Джинкс опять хихикнула.

– Ставрос Деметри мне это сказал. Мы ведь поженимся, когда подвырастем, – ребенок запнулся. Эллин легко представила Симона, неодобрительно качающего головой.

– Я хотела сказать, – исправилась девочка, – когда мы станем взрослыми. – Короткая пауза и слова: «Папочка, я люблю тебя…», сказанные пока очень робко, хотя Эллин была уверена, что глаза ее блестели озорством.

Эллин зажмурилась под гнетом своих тяжелых мыслей. Как много сразу объяснилось! Одиночество и печаль, которые она видела в глазах мужа, ее собственное недоумение, когда она думала о том, что он приехал в Англию и предложил ей стать его женой лишь из-за прихоти. Ах, как глупо она ошибалась! Ведь Симон любил ее, а все ее поступки унижали его, она сама внушала ему мысль, что он загубил свою жизнь, женившись на ней. Она с грустью подумала, что он никогда не простит ее. Просто не сможет ее простить.

Она еле выдержала остаток этого длинного вечера. И когда гости наконец разошлись, она не смогла высказать все, что было у нее на душе. Она сухо попрощалась с Симоном и повернулась, чтобы уйти, оставив его стоять спиной к окну, распахнутому в глубокую черноту ночи, откуда доносилось пение цикад.

– Постой, – голос Симона был категоричен, это остановило Эллин. Она обернулась и застыла на пороге. Сердце ее глухо колотилось. – Нам надо кое о чем поговорить.

Она нахмурилась, недоуменное выражение появилось на ее лице.

– Да?

Он сразу перешел к делу.

– Для чего ты сказала, что Джинкс твоя дочь?

Она вздрогнула.

– Как ты узнал? – Но это уже не было для нее потрясением, она была частично готова к этому после странных взглядов Симона несколько часов тому назад. Что-то произошло, когда она выходила на время из комнаты Джинкс; он хотел что-то выяснить, именно поэтому он отправил ее тогда вниз за бинтами вместо того, чтобы позвать служанку. Глаза Симона блеснули.

– Ты хоть понимаешь, что ты наделала? – В какой-то момент она увидела перед собой его – взбешенного, безжалостного, его черные глаза угрожающе сощурены. – Я был готов задушить тебя, если бы мы были одни. – Он замолчал, ожидая, что скажет она. Но она не могла на это ничего ответить.

– Я еще раз тебя спрашиваю, зачем ты сказала мне эту чудовищную ложь?

Она облизнула пересохшие губы.

– Это… это было сделано в отместку, – начала она, но он прервал ее.

– За что?

– Потому что ты унизил и напугал меня. А я всегда говорила себе, что отомщу за то, что сделал со мной отец Джинкс, даже если эта месть достанется другому мужчине.

Мало похоже на правду. Ей даже не надо видеть лица Симона, чтобы почувствовать, что это так.

– И я тоже должен был страдать из-за этого? – он тряхнул головой, словно был поставлен в тупик ее поведением. – Расскажи мне об отце Джинкс. Как девочка оказалась у тебя?

Его голос звучал мягче и, подбодренная этим, Эллин попыталась уклониться от ответа, спросив, в свою очередь, как он понял, что Джинкс не ее дочь. Он ответил, что долгое время наблюдал за девочкой и был ошарашен и заинтригован выводом, что она ни в чем не напоминает мать.

– Так ты замечал ее присутствие? – прервала его Эллин. – Я была уверена, что ты ее полностью игнорируешь.

Он слабо улыбнулся.

– Невозможно не замечать такого ребенка, как Джинкс, Эллин. Я видел, как она очаровательна, и она станет еще милей, когда я сам буду воспитывать ее.

– О, ты собираешься это сделать? – она с благодарностью посмотрела на него. – Я знаю, я не была с ней всегда последовательна, но и тетушка Сью всегда говорила, что девочке нужно мужское влияние.

– Кажется, она уверена, что она должна исправиться, чтобы угодить мне, – Симон засмеялся, – она такая плутишка, очаровательная маленькая разбойница. – Он стал объяснять, что только вчера он видел, как Джинкс писала свое имя. Она не видела, что за ней наблюдают и разговаривала сама с собой. Он услышал, как она сказала себе не забыть написать свою фамилию и произнесла ее по слогам: «Марс-ленд».

– Конечно, это ничего не доказывало, но мои подозрения усугубились. А сегодня вечером, когда ты вышла из комнаты за мазью, я заметил альбом для рисования, лежащий у кровати. Ожидая твоего возвращения, я открыл альбом и заметил, что «Марсленд» было везде подписано другими чернилами. Я стал расспрашивать Джинкс, но ничего не успел узнать до того, как ты вернулась и принесла мазь.

– И поэтому ты отослал меня вниз за бинтами.

– Конечно. Джинкс щебетала без остановки – к этому времени она уже поняла, что меня можно не опасаться, – и было совсем не трудно узнать то, что я хотел. Она сказала мне, что недавно, совсем недавно, – добавил он, не сводя с нее глаз, – ты сказала ей, чтобы она всегда добавляла «Марсленд» к своему имени.

Он посмотрел ей прямо в глаза, и Эллин опустила голову. Она сбивчиво стала объяснять, как получилось, что она оставила Джинкс у себя. Когда она подошла к концу этой нехитрой повести, она взглянула на него, ожидая прочитать на его лице презрение, ведь она так наивно позволила себя обмануть. Но, к своему крайнему удивлению, она увидела совсем другое выражение, и его голос зазвучал понимающе и почти нежно.

– Семнадцать… Сама почти ребенок. Почему же ты не захотела отдать ее в приют, если ее отец скрылся и бросил ее?

Эллин решительно покачала головой.

– Я не могла, я была слишком к ней привязана. Может, это прозвучит нескромно, но я уверена, что если бы Джинкс усыновил кто-нибудь другой, она не была бы так счастлива, как со мной, ну и с тетушкой Сью, конечно.

Потом она стала рассказывать, как никто из соседей не соглашался взять девочку.

Он пропустил последнее замечание мимо ушей и только сухо заметил:

– Ну разумеется, Джинкс была счастлива у тебя. Она была вольна делать все, что ей вздумается.

– Совсем нет, – запротестовала Эллин, – она вовсе не испорченный ребенок!

Симон недоуменно улыбнулся, и у Эллин перехватило дыхание. В эту минуту он был почти так же хорош, как тогда на корабле – почти, но не совсем, потому что в его глазах все еще теплилось осуждение.

– Ну и сколько времени еще ты собиралась таить от меня правду?

– О Джинкс? Не все время, конечно, – призналась она и с тревогой заметила, как он скривил губы.

– Следовало бы задать тебе трепку за все твои проклятые глупости. Ты лгала и тогда, когда отрицала, что полюбила меня еще на корабле. Я-то прекрасно знал, что ты любила меня, и когда ты сказала, что это не так, я был ошеломлен…

Он замолчал и шагнул на середину комнаты.

– Иди сюда, – скомандовал он, но произнес это так нежно, что у нее слезы навернулись на глаза. Она приблизилась, и он взял ее дрожащие руки в свои.

– Как ты думаешь, зачем я приехал в Англию? – Он встряхнул головой и назвал ее самой глупой и самой милой женщиной на земле. – Я понял, что люблю тебя, почти сразу, как только ты уехала с Крита, но мне казалось, что это забудется. Не могу сказать, чтобы мысль о браке тогда привлекала меня, – добавил он с улыбкой сожаления. – Но очень скоро я понял, что я должен обладать тобой. Да, Эллин, я знаю, что ты скажешь. Да, это было желание, но ведь это совсем не то, о чем ты подумала.

– Сейчас я поняла это, – сказала Эллин. Рассказав о том, что она услышала, когда подслушивала сегодня за дверью, после смущенного молчания произнесла: «Агапи моу, сагапо» – и тотчас же она оказалась в его объятиях, губы их встретились.

– Милый мой… как я люблю тебя! – прошептала она. Затем, слегка отстранившись, она воскликнула:

– Ну почему же ты не сказал мне сразу, Симон, что ты приехал в Англию потому, что любишь меня и хочешь жениться на мне?

Он изумленно поднял брови.

– Не успел я и рта раскрыть, как ты кинулась ко мне со своими глупыми претензиями, ты что, забыла?

Она вспыхнула и опустила глаза.

– Но в конце концов я понял, как мне действовать, когда догадался, что вся эта идея от начала до конца принадлежала Эстелле. Ты ведь сама призналась, что вы с ней обсудили все это. Я уже был готов признаться в любви, но тут ты заявила, что не любишь меня. Я почувствовал, что ты говоришь неправду, и подумал, что все образуется, когда я привезу тебя домой на Крит. – Он нежно улыбнулся ей. – Там я бы сразу понял, что ты любишь меня, не правда ли, Эллин?

Она смутилась, но подтвердила, что он бы очень скоро понял, как она любит его.

– Некоторое время я хотела признаться тебе во всем, – сказала она, но добавила, что всегда считала: его чувства к ней вызваны лишь плотским желанием, и она не могла раскрывать свою душу. – Понимаешь, я никогда бы не смогла жить с тобой на таких условиях.

Он пропустил это мимо ушей, и тут она поняла, что это было совсем неважно, ведь подобное не могло бы случиться никогда.

Потом они еще раз попытались рассказать друг другу о чем-то, говорили сбивчиво, перебивая друг друга, и наконец замолкли. Сейчас им хотелось лишь быть вместе, долго-долго они еще стояли не двигаясь, прижавшись друг к другу в тишине полутемной комнаты. Потом Симон слегка отстранил ее от себя и сказал со смехом:

– И почему ты до сегодняшнего дня не устроила комнату для нашей маленькой дочери? – И не дожидаясь ответа, заявил: – Мне кажется, ей будет неплохо и в моей комнате, моя кровать гораздо меньше, ведь правда? Но ведь она может проснуться, если я буду перекладывать ее, – закончил он озабоченно.

– Нет, нет, не проснется. Джинкс очень крепко спит. Ты можешь ее перенести, она… она не проснется… – Эллин притихла и уткнулась головой в пиджак Симона. Она почувствовала, что он смеется.