Текст книги "Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару"

Автор книги: Энн Эдвардс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц)

Глава 3

Когда Маргарет исполнилось пять лет, отец купил ей маленького некрасивого пони чалой масти, и она, не теряя времени, научилась мастерски с ним обращаться. Сидя очень прямо и с большим достоинством в седле и твердой рукой держа поводья, она скакала верхом на пони по недавно замощенной улице, проходившей мимо их дома. После большого шума и споров – поскольку Мейбелл считала, что дочь еще слишком мала, – Юджин Митчелл установил-таки на поле барьер для прыжков, но пони вдруг заартачился, наотрез отказавшись прыгать, и, к своему великому огорчению, Маргарет вынуждена была отказаться от подобного спорта.

Взамен, однако, она каждый вечер отправлялась верхом на прогулку с одним из старых ветеранов Конфедерации, которого она позднее называла своим «приятным, веселым компаньоном». У ветерана были длинные седые волосы и белая же козлиная бородка, одет он был в старый мундир, и сердце Маргарет он покорил тем, что всегда целовал ее чумазую детскую ручонку.

Вдвоем они выезжали на загородную грунтовую дорогу, на которой непременно встречали еще одного или двух других ветеранов, и затем продолжали прогулку, уже образовав некое подобие военного строя. Семьи конфедератов и сама Мейбелл поощряли эти выезды, ошибочно полагая, что ребенку от них не будет вреда.

Редкий день проходил без того, чтобы на прогулках старики не завели горячий спор о Гражданской войне. Что до Маргарет, то эти вздорные, задиристые ветераны казались ей идеальной компанией. Гордая тем, что ее принимали за свою, «одной из банды», она по-прежнему надевала старые брюки Стефенса, из которых он вырос, прятала свои косички под мальчишеской кепкой и, сидя верхом на своем пони, была похожа на крошечного старшину. Ее чрезвычайная молодость не давала ей, однако, никаких преимуществ. Она надеялась, что сможет удержаться в этой компании, если будет вести себя как положено новобранцу и держать язык за зубами. И хотя ей безумно нравились соленые шуточки ее новых друзей и частенько хотелось расхохотаться, она продолжала оставаться хоть и восхищенным, но молчаливым наблюдателем, опасаясь, что любая оплошность с ее стороны может положить конец этим прогулкам. К тому же, как она говорила впоследствии, «нужно было иметь легкие быка, чтобы перекричать ветеранов и быть услышанным в этом гвалте». С широко распахнутыми глазами, то ужасаясь, то забавляясь, внимательно слушала она их споры на самые разные темы. При этом каждый старый солдат считал своим долгом превозносить успехи своего полка в армии Конфедерации и разражаться бранью в адрес всех остальных. Маргарет дорожила каждой минутой этих прогулок и была раздосадована и возмущена, когда ей пришлось отказаться от них из-за начавшихся школьных занятий.

Вернувшись домой после первого дня занятий в школе, расположенной на Северном бульваре, Маргарет заявила матери, что арифметику она ненавидит и в школу больше не пойдет. В ответ Мейбелл, добравшись до ее попки, устроила ей хорошую трепку, как всегда, с помощью щетки для волос. А затем, посадив Маргарет в элегантный семейный экипаж Митчеллов и взяв поводья, погнала лошадей в сторону графства Клейтон и плантации Фитцджеральдов столь стремительно, что Маргарет в страхе ухватилась за сиденье. Мейбелл правила молча. Переехав через железнодорожные пути, она выехала на дорогу, ведущую в Джонсборо, на которую ветвистые древние дубы отбрасывали густую послеполуденную тень. Какая-то неземная тишина, казалось, повисла над этими местами. Красное солнце садилось за холмами, и высокие сосны, росшие на их склонах, все больше напоминали своими темными очертаниями застывших исполинов. Маргарет вдруг почувствовала, что это не простая экскурсия. Она взглянула на мать и в сгустившихся красноватых сумерках увидела, как блестят глаза Мейбелл от сдерживаемых эмоций.

– Прекрасные и богатые люди жили когда-то в этих домах, – обратилась она к ребенку, придерживая лошадей и указывая на запущенные дома, мимо которых они проезжали. – Теперь дома в руинах, и некоторые из них выглядят так со времени нашествия Шермана, а некоторые развалились после того, как распались семьи, жившие в них. Видишь вон тот дом? – спросила Мейбелл, когда они проезжали мимо заброшенной сельской усадьбы. – Люди, жившие в этом доме, были «разрушены» вместе с ним. – Затем, повернув дрожащего ребенка лицом к противоположной стороне дороги, жестом указала на хорошо ухоженное жилище.

– А вот эти люди стояли так же прочно, как и их дом. Запомни, малыш, что мир, в котором жили эти люди, когда-то казался им столь же прочным, каким кажется тебе тот, в котором живешь сейчас ты. Но их мир однажды взорвался прямо у них под ногами. И с твоим миром это может произойти, и тогда помогай тебе Бог, чтобы у тебя было какое-нибудь оружие, с которым ты могла бы встретить новую жизнь. Образование! – голос Мейбелл, казалось, взрывал тишину деревенских сумерек. – Люди, и особенно женщины, должны очень хорошо сознавать, что они теряют, не получая образования – классического и практического. Все, с чем ты останешься, когда обрушится твой мир, это то, что ты будешь уметь делать руками, и то, что ты будешь иметь в своей голове. Завтра ты вновь пойдешь в школу, – резко закончила она, – и ты осилишь арифметику. – Она отпустила дочь, схватила поводья и, развернув экипаж, быстро и молча пустилась в обратный путь.

В детстве Маргарет часто проводила лето в так называемом «Сельском доме», на ферме у своих теток – старых дев Сис и Мэмми Фитцджеральд в Джонсборо. Маргарет особенно любила свою тетку Сис, которая, несмотря на свой преклонный возраст, все еще была прелестной женщиной с вьющимися пепельными волосами, большими ласковыми глазами, белой, как цветок магнолии, кожей и чарующим серебристым смехом. Лучше, чем кто-либо другой, умела она рассказывать Маргарет истории из жизни семьи Фитцджеральдов и делала это с большой любовью. Тетя Сис, такая же ревностная католичка, как и все остальные Фитцджеральды, могла повторять снова и снова, какие предрассудки бытовали раньше в Джорджии по отношению к «нашей святой религии». Ну и, конечно, она много рассказывала о событиях тех дней, когда армия Шермана бесчинствовала в Джорджии, разрушая все подряд; о том, как чудом уцелел дом Фитцджеральдов, но была разрушена сама плантация; как Филипп Фитцджеральд, которому в то время было уже 60 лет, «собрал остатки своего имущества и начал все сначала – без рабов, без еды, и только трое его дочерей да больная жена помогали ему в работе».

Тетя Сис любила объяснять: «Тогда было два сорта людей – люди-«пшеница» и люди-«гречиха». Взять пшеницу: случись сильный ветер в период ее созревания – она поляжет и больше уже не поднимется. А вот гречиха, та хоть и уступает ветру, склоняясь к земле, но кончилась буря – и вновь она встанет как ни в чем ни бывало. Люди-«пшеница» не могут выстоять в бурю, а вот люди-«гречиха» – могут».

У Фитцджеральдов был этот инстинкт выживания, который Мейбелл так уважала. Они пережили войну и стали еще сильнее, пройдя через все испытания. Маргарет любила часами сидеть у ног тети Сис, слушая ее воспоминания об ужасах жизни в городе, который в одночасье заполонили освобожденные рабы, войска янки и освобожденные из плена солдаты Конфедерации.

По словам тети Сис, «Анни, приехав домой из Атланты, как бы вдохнула мужество в семью; она отправилась прямо в лагерь федеративных войск, в штаб-квартиру генерала Вильсона и, потребовав выделить ей солдат для защиты дома, получила их».

Фотографии на сепии членов семьи Фитцджеральдов стояли в ряд на столе из красного дерева в редко посещаемой передней гостиной, и благодаря им Маргарет смогла познакомиться со всеми своими предками со стороны матери: с коренастым прадедом-ирландцем Филиппом; со своей хрупкой и изящной белокурой прабабкой Элеонорой Макган; с дядей Джеймсом, братом Филиппа, вспыльчивым школьным учителем, который, вероятно, чаще других Фитцджеральдов сталкивался с религиозными предубеждениями, поскольку часто проявлял в классе свой ревностный католицизм. Были там и фотографии ее матери, Мейбелл, на которых она представала трогательной хрупкой девочкой, выглядевшей моложе тех лет, которые приписывала ей тетя Сис. Тетушка рассказывала Маргарет о том, как Мейбелл проводила каждое лето в «сельском доме», так же как и Маргарет сейчас, и как Филипп Фитцджеральд сажал хрупкую девушку, «слабую как ребенок», перед собой в седле, и ее короткие юбки при этом скандально задирались от ветра, пока они ездили по всему графству, нанося визиты соседям, с неодобрением взиравшим на подобные вольности.

Ферма Фитцджеральдов казалась совсем небольшой по сравнению с намного более величественными плантациями соседей, среди которых была и плантация Величественные Дубы, принадлежащая Маккордам и находившаяся близ дороги, ведущей в Атланту. В садах этой плантации войска северян разбили свой лагерь.

Старый Джонсон-хаус, с его восемью массивными белыми колоннами по фасаду, использовался во время войны как интендантство конфедератов, а затем как госпиталь для раненых солдат. Рассказы же об Уоррен-хаусе, бывшем штаб-квартирой 52-го иллинойсского полка, преподносились в жестком, непримиримом тоне. Шерман пощадил усадьбу, и после войны старого Уоррена, заподозренного в симпатиях к северянам, заклеймили как янки и ему пришлось покинуть город. Следы пуль на стенах дома Уорренов и пушечные ядра в его саду не уменьшили неприязни местных жителей по отношению к нему, той неприязни, которую и по сю пору питала к нему тетя Сис.

Но больше всех Маргарет нравился Кроуфорд-хаус. Шесть дорических колонн с каннелюрами украшали широкую террасу и поддерживали длинный балкон на втором этаже. Дом был постоянным местом проведения вечеринок и барбекю, и, находясь в нем, Маргарет с легкостью могла мысленно перенестись в далекое прошлое графства Клейтон. Девочка вообще была склонна погружаться в мир грез и ярких живых фантазий; по сути, прошлое, казалось, больше интересовало ее, чем что-либо другое в ее жизни. В школе она никогда не чувствовала себя хорошо, друзей у нее было мало. Дома, как ей казалось, она все делала не так; она сомневалась в том, любит ли ее мать, и постоянно боялась утратить любовь отца. Вот и придумывала она постоянно небольшие рассказы и пьесы, в которых сама же и была героиней, борющейся, например, с янки. Многие из этих историй основывались, как правило, на рассказах очевидцев из Джонсборо, переживших войну.

Джонсборо был оживленной железнодорожной станцией в 60-х годах XIX века, и когда кампания по взятию Атланты затянулась из-за упорного сопротивления армии генерала Худа, Шерман поменял стратегию. Он двинул основные силы своей армии к югу, перерезав пути снабжения конфедератов, а затем вновь повернул на север к Джонсборо, чтобы разрушить этот железнодорожный узел перед тем, как нанести завершающий удар по Атланте. Приказ Худа генералу Харди – командующему войсками в Джонсборо, – отданный в среду утром 31 августа 1864 года, был следующим: «Задержать северян любой ценой». К вечеру, однако, Джонсборо пал, превращенный в дымящиеся развалины. В одном из донесений тех дней сообщалось, что мертвые «лежали друг на друге, как бурелом в сосновом лесу», на четверть мили в окрестностях железнодорожного вокзала и близ железнодорожных путей, теперь превращенных в груду искореженного железа.

Когда бои прекратились, ферма Фитцджеральдов стояла разрушенная и безмолвная, ее поля поросли сорняками, рабы и животные исчезли, а из дома были похищены почти все ценные вещи. Но в то же время темные бархатные гардины Элеоноры Фитцджеральд продолжали вызывающе висеть на окнах, а ее небольшие личные драгоценности, включая и святой крест из золота, были уложены в старую чайницу и зарыты в тайнике под свинарником. Эту историю Маргарет так часто слышала от теток, что спустя 20 лет могла с безошибочной точностью припомнить количество убитых и малейшие детали нападения янки.

В послевоенные дни хлопок был основой экономического возрождения Юга, а на ферме Фитцджеральдов, расположенной в холмистых предгорьях Северной Джорджии, он оставался главной сельскохозяйственной культурой и во все то время, пока росла Маргарет.

Красная земля Джорджии – «цвета крови после дождя и кирпичной пыли в засуху» – не зря считалась лучшей хлопковой землей в мире. Когда Маргарет исполнилось десять лет, какие-то неясные фантазии о жизни на хлопковой плантации в далеком прошлом стали часто посещать ее, и в конечном счете она решила провести лето в «сельском доме», помогая вручную собирать хлопок на полях Фитцджеральдов, чем вызвала большое недовольство даже со стороны своих сельских родственников. Работа была почти невыносимой, но она отказывалась ее бросить, работая под палящими лучами солнца; спина у нее болела, на руках кровоточили ссадины, и тем не менее это лето оказало огромное влияние на ее жизнь. Она проявила характер и продолжала торчать в поле, но в конце концов отвернулась от земли навсегда. И кроме того, именно от негров на уборке хлопка она впервые узнала – и долго не могла в это поверить, – что Юг, оказывается, проиграл войну.

К десяти годам волосы Маргарет, бывшие цвета меди, стали золотисто-каштановыми, а глаза – ярко-синими. Но что делало ее неповторимой и очаровательной – так это необыкновенная живость лица. Говорила она безостановочно и с большим оживлением. Родители даже прозвали ее «пулемет» и шутили, что детский журнал с таким же названием, который Маргарет ежемесячно покупала на свои карманные деньги, подходит ей как нельзя кстати.

Решив, что пора всерьез заняться дочерью, Мейбелл заменила брюки в ее гардеробе юбками и заставила посещать уроки танцев, но все эти усилия со стороны матери не смогли изменить главного – мальчишеского облика Маргарет и ее повадок сорванца. Походка ее была, как у мальчишки, а с помощью своих ловких крепких рук она могла залезть на любое дерево так же быстро, как и любой из друзей ее брата Стефенса. Она любила играть в бейсбол, ей нравился азарт этой игры, и вскоре ее приняли в команду, в которой играли все соседские мальчишки. Она стояла на подаче мяча, и в этом качестве продолжала играть до 14 лет. Схватки по бейсболу были ее самым большим увлечением. Одетая в самую старую и рваную одежду, какую только можно было найти в доме, Маргарет стояла в полной боевой готовности, пригнувшись под большими балками на соседнем строительном участке и пасуя мяч мальчишкам-нападающим.

В северо-восточной части митчелловской усадьбы росла, глядя как бы свысока на всю Атланту, гигантская сосна, пережившая, похоже, и Гражданскую, и Революционную войны. Маргарет со Стефенсом соорудили нечто вроде площадки на ее вершине, приспособив в качестве подъемника старую плетеную корзину, служившую для перевозки семейных любимцев – кошек. И все же несмотря на мальчишеские замашки, в фантазиях этой десятилетней девочки с развитым воображением было очень много женственного и романтического. В те дни, когда из-за плохой погоды ей приходилось сидеть дома, она могла читать часами – правда, не те книги, которые предпочитала Мейбелл, – «вечную и неувядаемую классику», а волшебные сказки и романы викторианской эпохи, которые девочка выбирала, бывая с отцом в библиотеке Карнеги. Она и сама сочиняла рассказы, записывая их на небольших листках бумаги, которые сшивала потом яркими нитками. Один из таких рассказов, озаглавленный «Рыцарь и леди», был написан неустойчивым, корявым детским почерком и со множеством ошибок. В нем добро побеждает зло, и «прекрасная леди» выходит замуж за «доброго рыцаря» после того, как он побеждает другого, «дикого и опасного рыцаря».

Но все эти романтические сочинения были забыты, когда Маргарет стала собирать серии книг о разбойниках. И когда Стефенс говорил ей, что во всех этих книгах и сюжет однотипный, и стиль ужасный, она, защищая их, отвечала, что сюжет вполне может и повторяться и что в книге главное – содержание, а не стиль. Проигнорировав таким образом пренебрежение брата, Маргарет приступила к написанию рассказов из жизни бандитов и сыщиков, героине которых (обычно ее тезке по имени Маргарет) постоянно угрожают опасности, но она смело их преодолевает.

Написанные крупными детскими каракулями, эти рассказы заполняли линованные школьные блокноты, уложенные в две старые ржавые металлические хлебницы, которые Мейбелл выбросила за ненадобностью.

Рассказ под названием «Маленькие пионеры», датированный 31 января 1910 года, когда Маргарет было всего девять лет, и написанный уже более тонким и установившимся почерком, чем ее предыдущие литературные опусы, заканчивался так:

«Ночью Маргарет была разбужена криками и воплями вперемежку с призывами о помощи, доносившимися из гарнизона. Быстро одевшись, она поспешила из дома, но отпрянула, увидев сцену, открывшуюся перед ней. Множество людей, и раненых, и уже мертвых, лежали на траве, а воздух был густым от дыма, и кругом свистели пули. Как только появилось солнце, все стало ясно: это банда апачей, скача вокруг форта, палила из ружей. И когда самые смелые из них пытались перелезть через частокол, их встречали храбрые защитники форта, ряды которых редели с каждой минутой».

Она предоставила своим читателям гадать, что же случилось с бедной Маргарет, но одно было ясно: у автора был явный талант рассказчика. Так, к ужасу и удовольствию брата и кузенов, она рассказывала им истории о привидениях, а еще писала короткие комические сценки, которые обычно ставились в гостиной у Митчеллов и в которых она всегда исполняла роль главной героини. Зачастую весьма бурные сюжеты этих пьес и рассказов никак не сочетались с обликом семьи Митчелл, во многих отношениях весьма старомодной, даже несмотря на эмансипированные взгляды Мейбелл на равноправие женщин. Среди книг, запрещенных в семье как аморальные, были произведения о Томе Джонсе и Дон Жуане.

В то же время Мейбелл считала, что девочке, чтобы быть хорошо образованной, необходимо читать и те из классических книг, в которых, по словам Стефенса, действовали и отрицательные герои, развращающе влияющие на положительных, такие, например, как соблазнительница Маленькая Эмили в «Давиде Копперфильде».

Маргарет умудрялась уже в 12 лет читать романы Вальтера Скотта и Диккенса, но лишь в обмен на взятку в 5, 10 или 15 центов, получаемую ею от отца. А вообще-то она предпочитала лучше быть наказанной матерью, чем читать Толстого, Теккерея или Джейн Остин.

Кстати, чаще всего ее наказывали за нарушение какого-либо персонального родительского запрета, нежели за обычные детские шалости, и в основном это исходило от матери.

Однажды, когда Мейбелл куда-то уехала, а Юджин Митчелл был оставлен присматривать за детьми, Маргарет сделала инсценировку романа Томаса Диксона «Предатель», который позднее совместно с его же «Клансменом» был экранизирован под общим названием «Рождение нации». Юджин был в своем офисе, когда Маргарет взялась осуществить постановку этой своей пьесы, исполняя в ней главную роль Стива, поскольку никто из соседских мальчишек не согласился снизойти до роли, в которой он должен был поцеловать девочку.

Произведение было представлено на суд публики в гостиной дома Митчеллов, при этом юные клансмены играли в отцовских рубашках, полы которых были обрезаны по колено. Много лет спустя Маргарет писала по этому поводу вдове писателя, миссис Диксон:

«Ох и поволновалась же я с этими клансменами, которые после второго акта вдруг забастовали, требуя плату в 10 центов вместо 5, а потом, как раз в тот момент, когда по пьесе меня должны были повесить, двоим из них срочно понадобилось в туалет, и зрителям пришлось сидеть и ждать их. И в результате именно та сцена, которая должна была заставить зал кричать от восторга, принесла мне наибольшее огорчение.

Когда моя мать вернулась домой, они вместе с отцом прочитали мне длинную нотацию об ответственности за посягательство на авторские права. И в течение нескольких лет я со страхом ожидала, что мистер Томас Диксон вчинит мне иск в суде на миллион долларов».

Но Юджин Митчелл не только резко отчитал дочь, но и отшлепал, чтобы, как потом объясняла Маргарет, «я никогда не забывала, что не должна брать то, что мне не принадлежит», и что «плагиат – это обычное воровство».

Свою репутацию знающего специалиста в области патентного права и сделок с недвижимостью Юджин Митчелл приобрел, защищая права своих клиентов именно в этих областях юриспруденции. А потому слово «плагиат» было совершенно новым для девочки, но всю свою дальнейшую жизнь она очень серьезно относилась ко всему, с ним связанному, считая, что не только ты сам не имеешь права на плагиат, но и не должен позволять другим заниматься чем-то подобным.

Литературная деятельность Маргарет, однако, не вызывала одобрения у ее матери, ибо Мейбелл с глубоким уважением относилась к достижениям науки и предпочитала вышиванию решение задач по тригонометрии. И потому пьесы и рассказы дочери она считала не более чем игрой ленивого ума, а время, отданное им, – потраченным впустую. Если девочка действительно хочет добиться в жизни чего-то стоящего, она должна заняться математикой, латинским и другими науками. Сама Мейбелл, с благоговением следившая за деятельностью мадам Кюри, не могла простить себе, что не пошла в свое время в колледж и не реализовала мечты юности стать ученым. Что до самой Маргарет, то она прекрасно знала, какие надежды возлагает на нее мать, и отчаянно старалась добиться ее одобрения. И потому, несмотря на явное удовольствие, получаемое ею от сочинительства, кто бы и когда бы ни спросил ее, кем она будет, когда вырастет, Маргарет всегда отвечала: «Врачом».

Эта замечательная цель несколько смягчала недовольство Мейбелл тем, как небрежно относилась дочь к католической церкви. Девочка никогда не ходила к мессе и читала молитвы только под нажимом родителей. Мейбелл относила этот грех на счет «научного склада ума» своей дочери, и, когда Маргарет исполнилось 11 лет, мать часто говорила с ней о том великом будущем, которое могло бы ее ожидать, стань она одной из немногих американских женщин-физиков.

И все же присутствовала некоторая отчужденность в отношениях матери и дочери. Маргарет была такой скрытной натурой, что однажды в порыве раздражения Мейбелл заявила, что дочь напоминает ей дядю своего отца: тот готов был прошагать милю в противоположном направлении, лишь бы только соседи не поняли, куда он на самом деле направился.

Джексон-хилл, район, в котором жила семья Митчелл, всегда считался пригородным. Это был район, где жили представители солидного среднего класса, но он никогда не имел ни такой известности, ни престижа, как, к примеру, Персиковая улица. А поскольку в 1911 году Юджин Митчелл уже был президентом городской ассоциации адвокатов и Совета по образованию, то есть человеком, в городе весьма известным, то ему ничего не оставалось, как переселиться с семьей в более престижный район. Мейбелл, всегда стремившаяся к тому, чтобы у семьи было все самое лучшее, согласилась на переезд, и был куплен участок земли в центре одного из лучших кварталов Персиковой улицы. В связи с приближающимся переездом Юджин сменил детских пони на более крупную лошадь, чистокровного жеребца по кличке Буцефал – в честь знаменитой лошади Александра Македонского. Маргарет была в восторге: верховая езда по-прежнему оставалась ее любимым развлечением. Ей потребовалось немного времени, чтобы научиться обращаться с огромной черной лошадью, после чего она могла просто наслаждаться быстрой ездой. И если у Стефенса интереса к верховой езде уже почти не осталось, то Маргарет, особенно в течение нескольких первых недель, каждый день часами не слезала с Буцефала, гоняя его вверх и вниз по холмам, крича и гикая, устремляясь в галоп сразу, как только дом оставался позади. Она все еще была так мала ростом, что, даже сидя в седле очень прямо, казалась до смешного крошечной верхом на огромной лошади.

Как-то ясным солнечным днем, заметив, что Стефенс и его кузены, стоя у коновязи, восхищенно смотрят на нее, Маргарет, гикнув, промчалась мимо них, крикнув на ходу: «Смотрите, как я разверну его!» Она пустила Буцефала в карусель, но лошадь неожиданно оступилась и опрокинулась на землю, подмяв под себя кричащую от ужаса девочку. Подбежавшие ребята увидели ее лежащей на левом боку без сознания, левая нога Маргарет была сильно поранена, и из раны сочилась кровь, а Буцефал без всадника стремительно мчался по полю среди высокой травы.