Текст книги "Любовь в отсутствие любви"

Автор книги: Эндрю Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

– В Париже?

– Нет.

– Вы сами говорили недавно, что в Париже.

– Это был Эрик, и де Голль, и прочее, видишь, это бойлер. Помнишь, когда я тебе говорила про Барделла.

– Про педикюрщика?

– Точно! – Последовал снисходительный кивок, и Мадж закурила очередную сигарету, давая Бартлу время самому разобраться в ее мыслях. – Педикюрщик, генерал де Голль, где мы были? Да, не у Барделя, это персонаж из…

– «Записок Пиквикского клуба»?

– Мартин Чазлвит. Бодкинс. Значит, ты говоришь, – опять презрительный смешок, – что нам надо добраться до этого бойлера. Ну, ты знаешь.

– До техника в котельной.

– Я так и сказала.

– Это входит в их обязанности, проводить профилактику…

– Да, но это вовсе не бойлеры, видишь ли, это…

– Радиаторы?

– Нет. Термостат.

Бартл чуть не поперхнулся, настолько непривычно звучало это слово из уст Мадж. Она с пьяненькой хитрецой взглянула на него, словно говоря: «Знай наших», и продолжила:

– Термостат. Все не так. Тэтти Корэм, а она всегда знает, что говорит, сказала: «Прохладно тут у вас, Мадж…» Прохладно? Да это просто Северный полюс какой-то! – Похоже, она осталась довольна своим сравнением. – Но потом она вышла и посмотрела на эту штуку в холле…

– Термостат?

– Совершенно верно. И сказала, что неудивительно, что тут такая холодрыга. А почему? Потому что наше центральное отопление настроено так, что включается на несколько часов ночью и на час после обеда, а все остальное время выключено. Интересно, кто до такого идиотизма додумался?

Бартлу подумалось, что более скучную тему, чем отопление, трудно вообразить. Они снова разлили себе по капельке «Клеймора», и он вдруг вспомнил, что как-то Ричелдис тоже весь вечер только и говорила именно об этом. Он почувствовал раскаяние за свои давешние грешные мысли, настолько не вяжущиеся с его благоговейным отношением к Стефани.

Было за полночь, когда, проводив Мадж до ее комнаты, он забрался в свою неуютную холодную постель. Засыпая, он грезил о Стефани.

Глава 9

Моника стояла в библиотеке университетского женского клуба, пытаясь сосредоточиться на какой-то статейке в «Литературном приложении» к «Таймс» и искоса поглядывая на старушку в углу, хихикающую над «Private Eye». Седая, в очках с роговой оправой, кожистая, как ящерица, живая, подвижная. Ей могло быть и семьдесят, и сто лет. Наверняка бывшая выпускница Оксфорда. Несмотря на разницу в возрасте, Мадж рядом с этим божьим одуванчиком казалась развалиной. Господи, что же с ней случилось?! Времени с их последней встречи прошло всего каких-то полгода. Они тогда заходили в этот самый клуб, и Мадж была бодра и энергична. И выпить могла немерено, но алкоголь ее не брал, и она полностью владела собой. Они в очередной раз повздыхали над бедственным положением, в котором оказались издательства, посплетничали немного, Мадж взахлеб рассказывала о любимых авторах: Энтони Хект, [48]48
  Хект Энтони (род. 1923) – американский поэт, переводчик и критик.


[Закрыть]Булгаков, Сен-Симон, Айви Комптон-Бернетт. [49]49
  Комптон-Бернетт Айви (1884–1969) – английская романистка.


[Закрыть]Но вчера! Моника просто ушам своим не верила. Мадж несла чудовищную чушь, путаясь в именах, названиях, событиях… В одной куче оказались Диккенс, де Галль, этика полов. Но при этом, как ни странно, с таймером центрального отопления она справилась довольно лихо. А какой у нее в доме бардак и запустение! Моника пришла в ужас. Может, действительно, надо было остаться прибрать квартиру?

Прежде она каждый раз предупреждала Мадж, что собирается в Лондон. На этот раз все было иначе. Моника, правда, попросила Мадж никому не говорить о своем приезде, но теперь ее одолевали сильные сомнения, что бывшая начальница сможет удержать язык за зубами. Ее нынешнее состояние не позволяло надеяться ни на что вообще. А учитывая, что она всегда была довольно словоохотлива и весьма бестрепетно относилась к чужим тайнам…

Стоя с Саймоном на мосту Сен-Мишель, Моника не сомневалась, что отныне судьба навеки связала их, что именно она, Моника, займет в его жизни место единственной и неповторимой, невзирая на сплетни и кривотолки. А тут ее одолели сомнения. Нечастые телефонные звонки (правда, как-то они проговорили целых два часа). Редкие встречи. Любовь. Любовь? Но ее негоже разменивать на случайные встречи. Если даже отбросить то, что они были слишком серьезными людьми для подобных отношений, – они к тому же еще и не молоды. У них попросту нет времени на подобные экзерсисы. Моника отчаянно мечтала – хотя это ни разу не произносилось вслух – родить от него ребенка. В общем, она пребывала в смятенных чувствах и не понимала, на каком она свете. Она казалась себе самой заброшенной комнатой, пыльной, захламленной, долгое время запертой. Комнатой, дверь которой неожиданно открылась, и в нее хлынул поток солнечного света.

Единственное, что приходило в голову, – это поехать в Англию и увидеть все своими глазами. Моника собиралась сначала навестить Мадж и прощупать почву. Отношения матери и дочери не обязательно предполагали, что миссис Круден вскинется на защиту Ричелдис только потому, что она ее мать.

Одной из излюбленных тем бывшей издательницы была, как она говорила, «идиотская прихоть» короля, который предпочел жениться по любви на этой хищнице Симпсон. [50]50
  Эдуард VIII (1894–1972) – принц Уэльский, король Англии с 20 января по 10 декабря 1936 г.; отрекся от трона, чтобы жениться на миссис Симпсон, в девичестве Уоллис Уорфилд.


[Закрыть]Мадж Саймона не слишком-то жаловала и не скрывала, что не одобряет выбор Ричелдис. Поэтому Моника вполне могла рассчитывать если не на понимание, то хотя бы на сочувствие. К тому же, решила она, обстановку лучше выяснять на месте.

И все-таки Моника переживала. Любовь к Саймону не настолько ожесточила ее сердце, чтобы она с легкостью могла нанести такой удар лучшей подруге. А других вариантов она не видела. Либо все, либо ничего.

Может, оно и к лучшему, что состояние Мадж не располагало к откровениям? Она ведь могла и в ярость прийти, узнав, что малышка Тэтти Корэм увела мужа у бедняжки Ричелдис. С другой стороны, мадам была столь непредсказуема, что запросто могла выдать нечто вроде: «Честно говоря, я всегда была против брака моей дочери и Саймона Лонгворта…»

А вдруг своей любовью к Саймону она разобьет сердце обитателям Патни или Сэндиленда? Монике действительно страстно захотелось повидать их прежде, чем все откроется. Ей просто необходимо было их увидеть. Это было бы все равно как ущипнуть себя, чтобы убедиться, что это не сон. В Париже у нее друзей не было, посоветоваться было не с кем, и ее тянуло в Англию, словно магнитом. А вдруг ей все пригрезилось?

Еще один тяжелый разговор предстоял с леди Мейсон. Эта была не слишком щепетильна в вопросах морали, но к Ричелдис относилась, как к священной корове. Моника написала Белинде сбивчивое письмо, попросила о встрече. Любопытная подруга не заставила себя упрашивать.

Позвякивая браслетами и цепочками, в солнцезащитных очках (это в ноябре-то!), Бел возникла на пороге женского клуба и, отыскав глазами Монику, кинулась к ней со словами:

– Выкладывай, что у тебя стряслось, не томи! Умираю от любопытства.

Моника оглянулась, ища взглядом ящерицу с «Private Eye», но та уже ушла. Журнала на столике тоже не было видно. Кроме подруг, в уютном зале, оформленном в кофейных тонах, никого не было. Белинда всегда недоумевала, почему Моника выбрала именно это учебное заведение. Здесь все было слишком академично, и леди Мейсон тут смотрелась, как сорока, случайно залетевшая на лебединое озеро, – ее зеленый костюм и вытравленные волосы, крашенные «перьями», явно выбивались из аскетично сдержанной обстановки. Моника смотрелась куда более уместно: туфли без каблука, юбка в складку, строгий бордовый кардиган, аккуратненькая головка, не обезличенная боевой раскраской.

– А тут выпить дают?

– Ты про спиртное? Наверно. Тебе может показаться странным, но, проведя некоторое время вдали от Англии и снова попав в Лондон, так приятно оказаться в подобном заведении – в Париже иногда не хватает здешней чопорности, к тому же тут и цены вдвое ниже.

– Ох, подруга, ты совсем дошла, как я погляжу. Принесите мне, пожалуйста, водку с тоником, если здесь это есть.

Официантка в черном платье и накрахмаленном фартучке словно возникла со страниц комедий Бена Трейверса. [51]51
  Трейверс Бенджамин (1886–1980) – английский драматург комедийного плана.


[Закрыть]Моника попросила рюмку сухого черри, чтобы составить компанию Белинде.

– С утра шаталась по галерейкам на Бонд-стрит. Видела прелестного Вюйяра. [52]52
  Вюйяр Эдуар (1868–1940) – французский живописец.


[Закрыть]Чуть было не купила. Сто лет уже не возникало такого желания. Но я решила не отступать от своих правил.

– Вся эта чушь про то, чтобы не покупать ничего, что не влезет тебе в сумочку?

– Вот он-то как раз вполне мог туда поместиться.

– А как твои шторы?

– Бог с ними, вдруг когда-нибудь придется продавать квартиру.

– Душа моя, надеюсь, ты приехала в Лондон не затем, чтобы обсуждать квартирный вопрос?

– Само собой. Я вообще не уверена, что хочу что-то обсуждать. – Моника помолчала, потом добавила: – Не дави на меня, Лин, ладно? Я должна тебе кое-что сказать, но у меня духу не хватает.

– Никак замуж собралась?

– Не совсем.

– Бог ты мой, ты меня пугаешь, – Белинда сверкнула белоснежными зубами. Кусочки льда звякнули о стекло рюмки, когда она залпом осушила ее.

– Я сама боюсь. Ты же меня знаешь. Все так странно. Я так не привыкла. Я даже не очень верю, что со мной это происходит.

– Значит, я была права. Появился кто-то.

– Твой тон подразумевает «наконец-то». Уверяю тебя, я прекрасно обходилась без этого пятнадцать лет.

– Видимо, перестала обходиться. Так?

– Поэтому мы и здесь.

– Мона, – неожиданно встревоженно сказала леди Мейсон, подавшись вперед и коснувшись запястья Моники. – Надеюсь, это не Жюль? Мне неловко тебя спрашивать, но…

– Жюль? А кто это?

– Я же тебе писала про него…

– Прости… У меня совсем голова кругом идет.

– Уф-ф… Отлегло… Знаешь, я почему-то перепугалась, что ты хочешь со мной встретиться, чтобы сказать, что положила глаз на Жюля. Прости, – горькая усмешка мелькнула в голосе Белинды, – но тут бы нам было не о чем говорить. Единственное, чего не должна делать приличная барышня, – это уводить мужика у лучшей подруги.

– …

– Ну и? В чем проблемы?

– Именно это я, кажется, и сделала.

Вопреки трагизму момента, на губах Моники расцвела на миг торжествующая улыбка.

– Но ты же только что сказала, что нет.

– Я в глаза не видала твоего Жюля, Линда. И разговор не о нем.

– А о ком?

Воцарившуюся паузу расколол неожиданный ответ:

– Глупо, но я не могу назвать его имя. О Боже, Линда, прости меня.

Смотреть на это было невозможно. Всегда сдержанная и рассудительная Моника Каннингем еле сдерживала слезы.

– Но это хоть мужчина?

– Нет, все совсем не так.

– Только не говори, что ты влюбилась в бабу!

– Да нет же!

Они обе хихикнули.

– Прости, Бел…

Моника поднялась. Белинда решила, что она сейчас бросится бежать, не допив свой наперсток с оставшейся на донышке жидкостью. Но та просто отошла к окну, чтобы никто не видел ее слез.

– Скажи, ведь все эти годы ты считала меня холодной и бесчувственной, как рыба. У тебя такая бурная личная жизнь, такие страсти кипят, а у меня…

– Душа моя, да я же всю жизнь сама стараюсь на тебя равняться… Получается только плохо. Ты для меня просто скала. Твоей выдержки и самообладания хватит на десятерых! Ты самая лучшая жилетка в мире! Как мне очередной принц в рожу плюнет, я к тебе… Хотя, наверно, такие вещи лучше переживать в одиночку, уткнувшись в подушку. Жюль такой славный, я обязательно вас познакомлю. Сейчас он уехал в этот чертов Суиндон, может, удастся получить роль в пантомиме, это было бы так здорово!

– …Не то чтобы я не хотела любви, – словно не слыша, продолжала Моника, – просто я не умею очертя голову бросаться в омут, как ты. Попробовала один раз – не получилось… Сто лет не вспоминала об этом, а теперь…

– Это тот, о котором мы говорим? – бдительно уточнила Белинда.

– Да. Я, наверно, всегда любила его. Но сейчас все переменилось, потому что он…

– Боже!.. – ахнула Белинда… – Это же Саймон…

– Он любит меня, понимаешь? Вот поэтому все и изменилось.

– По-моему, мне надо срочно выпить, – произнесла Белинда, роясь в сумочке в поисках сигарет.

– То есть? А та рюмка тебе не понравилась? Ты так сказала…

– Это было чудесно, но я уже все выпила.

– А-а-а…

– А ты как думала?

Вошла и неслышно исчезла официантка.

– Вы уже переспали?

– Я же только что сказала.

– Вы стали любовниками до того, как мы поехали в Фонтенбло? – осенило Белинду. – Поэтому ты так себя и вела.

– Нет-нет. Все было потом.

– После Фонтенбло?

– Нет. А разве это имеет значение?

– А как же! Так он и есть твое «большое и светлое»? Я так и подумала, что между вами что-то есть.

– Мы будем ими, – убежденно произнесла Моника. – Любовниками, то есть. Мы любим друг друга. О Господи, Линда, что же делать?

– Ничего не понимаю. Ты что, хочешь сказать, что вы только собираетесь стать любовниками и обсуждаете, как половчей подступиться к этому деликатному занятию? По телефону планируете? Бред какой-то!

Моника удивленно вскинула полосочки бровей:

– Что ты так раскипятилась? Ты сердишься?

– Глупый вопрос.

– Вряд ли твое мнение может что-то изменить. Просто мне интересно, что ты думаешь.

– Душа моя…

– Нет, скажи!

– Господи, какие же вы несчастные – и ты, и Саймон, оба!

– Значит, ты против. Всем, значит, можно быть счастливыми, а мне нет.

– Тебе не идут эти слова.

– А я и не чувствую себя собой. – Вымученно улыбнувшись, Моника тряхнула головой. – Идут, не идут – какая разница! Пошли куда-нибудь, поедим по-человечески.

Глава 10

За завтраком Ричелдис сказала:

– Я подумала, что хорошо было бы пригласить Монику на Рождество.

Саймон чуть не поперхнулся. Вот в этом вся она. И ведь именно так и поступит! Неужто кто-то подложил ему свинью и донес жене про их встречи с Моникой, лихорадочно соображал он. (Откуда узнали? Кто? Какая-нибудь дрянь с работы могла подслушать, как он ворковал по телефону с Парижем.) Другая сейчас устроила бы скандал с метанием сковородки или побежала жаловаться своему адвокату… А эта решила сделать вид, что ничего не произошло, и собирается, как ни в чем не бывало, провести Рождество с любимой подругой.

– Нет, малыш, сначала доешь то, что у тебя на тарелке, – попросила она Маркуса, клянчившего сладкий десерт.

– А я хочу вот э-э-это.

– Конечно, дорогой, ты все получишь, но сначала покажи мне пустую тарелку.

Опять это вечное курлыканье – сладкое, невозмутимое. Вполуха слушая, Саймон решил, что рано запаниковал: ей просто неоткуда было узнать о нем и Монике, неоткуда!

– Нет, конечно, если ты против, милый, то не надо. Будут только мама и Бартл.

– О Боже!

– Я понимаю, что с мамой сейчас нелегко, но что ж теперь поделаешь?

– Я очень люблю бабушку, – встрял Маркус.

– Конечно, солнышко. – Ричелдис кивнула малышу. – Но Моника всегда ладила с ней. Все-таки они столько лет проработали вместе, им наверняка найдется, что вспомнить.

– Что-то многовато народу получается.

– Даниэль не приедет, будет только Маркус.

– То есть ты уже все заранее обдумала?

– Вовсе нет, дорогой.

Она удивленно взглянула на мужа. В последнее время он стал такой раздражительный, слова ему не скажи. Месяц прошел с того дня, как он назвал Белинду идиоткой. Не хватало еще, чтобы он накинулся на Монику. Она такая ранимая! Хотя и со странностями. Но ведь у Моники на самом деле всегда были хорошие отношения с Мадж.

– Что-то у меня душа не на месте, – сказала Ричелдис, намазывая маргарином «Флора» тонкий, как папиросная бумага, тост из белого хлеба. – Вчера Мадж была совершенно никакая.

Саймон зашелестел «Дейли Телеграф» и с преувеличенным интересом уставился на испещренные цифрами страницы. Потом бросил взгляд в чашку с остывающим кофе.

– Что за бурду ты мне дала? Отвратительное пойло.

– Обычный кофе, такой же, как всегда.

– Одно не исключает другого.

О Боже, ей так не хотелось затевать сейчас ссору. Она же любит его. Она любит, когда все дома, когда все счастливы. Саймона в последнее время будто подменили, он словно с цепи сорвался, цепляется к каждому слову.

– Не кофе, а помои.

– Ты к ужину успеешь, милый?

– Нет.

– Нет?

– Мне надо в Лондон, скорее всего, я там и заночую, у меня на утро назначена встреча.

– Но ты можешь пораньше выехать из дома. Я подвезу тебя до станции.

– Этого еще не хватало, – поморщился он и встал из-за стола.

Она вышла за ним в коридор.

– Что с тобой происходит?

– Ничего.

– Нам надо поговорить. Нельзя, чтобы…

– Ну, наконец-то и до тебя дошло.

– Что я такого сделала? В чем провинилась?

– Почему ты плачешь, мамочка?

– Я не плачу вовсе, детка.

– Ладно, я пошел.

Саймон был уже в пальто. Сумку он собрал заранее. Ричелдис понятия не имела о его планах на ближайшую ночь. Она смотрела на мужа в надежде увидеть на его лице хоть какой-то проблеск теплоты, но он упрямо ничего не замечал.

– Не уходи, Саймон. Не надо так…

– Я опаздываю.

Он нагнулся и чмокнул сына в макушку. Когда он закрывал дверь, вслед ему донеслось: «Ты плачешь, мамочка. Я же вижу, что ты плачешь».

Саймон метнулся к гаражу. Сердце бешено колотилось, он буквально слышал его стук через пальто, пиджак, жилетку и майку. Казалось, внутри у него сидит какое-то существо и изо всех сил пытается освободиться. Саймона трясло. Он взмок и вообще чувствовал себя отвратительно. Больше всего он мечтал оказаться сейчас в тысяче миль отсюда. Так и свихнуться недолго. Он ненавидел себя. Ненавидел за то, что вел себя, как последняя скотина. Как он говорил с Ричелдис! Правда, в глубине души ворочалась подленькая мыслишка, что, раз он вел себя, как скотина, значит, и его измена уже не совсем измена или, как минимум, ей можно найти оправдание. Раз его потянуло на сторону и он позволил себе туда потянуться, значит, брак обречен. А раз обречен, значит, ее вина тут тоже есть. Но при этом, наравне с чувством вины, Саймон ощущал некое удовлетворение: измену почему-то легче было оправдать, если с женой не ладится. Ничто не берется ниоткуда.

Он с усилием повернул мокрую и холодную ручку двери. Утром подморозило, а сейчас все начало таять. Сад резал глаз какой-то застывшей, безжизненной красотой. Коричневые розы, одиноко торчащие астры, серебристый газон – все покрывали сверкающие капельки росы.

Саймон открыл гараж, кинул портфель на заднее сиденье и завел «лендровер». Но, выехав из гаража, он увидел Ричелдис. Босая, в одной ночной рубашке, она стояла на гравиевой дорожке. Черты лица уродливо искажены страданием. Она умоляюще протянула руки. Пришлось остановиться, и это окончательно взбесило Саймона.

– Ну что еще? – чуть приоткрыв окно, сварливо спросил он.

Ее рука беспомощно заскользила по стеклу.

– Милый, хороший мой…

– Ну?

– Пожалуйста, не уезжай. Пожалуйста. Я умоляю тебя.

Истерика. Похоже, эта глупая курица поняла, что произошло нечто ужасное – и окончательное. Было очевидно, что в таком состоянии говорить с ней бесполезно.

– Возвращайся в дом! Что подумает миссис Тербот, если застанет тебя в таком виде? Или если придет почтальон? Люди решат, что ты сошла с ума!

– Пожалуйста, – ее прерывистую, сдавленную речь было жутко слушать, – скажи… мне… что… я… сделала… не так.

– Возвращайся в дом.

– Скажи… что… не сердишься на меня.

– Я сержусь. Дай мне проехать. – Но, вопреки своим словам, он вышел из машины. – Вернись в дом. – Он взял ее за локоть и повел к крыльцу.

– Прости. Я вела себя очень глупо.

Саймон протянул ей платок.

– Мамочка, ты плачешь. Я же говорил, что ты плачешь. Мамочка, почему ты плачешь? – всхлипнул Маркус и тоже заревел.

У Саймона к горлу подступил комок.

– Прости. Я совсем замотался в последнее время. Сорвался. Извини.

– Ну что ты, мой родной…

Она обнимала его, уткнувшись мокрым лицом в плечо. Саймон не чувствовал ничего, кроме отвращения и презрения, но продолжал прижимать ее к себе, хотя понимал, что это будет истолковано превратно. В нем шевельнулась жалость. Он стиснул ее, чтобы только прекратить эти слезы. Ричелдис подняла на него припухшие глаза, и он поцеловал ее.

– Я так испугалась.

Они забыли о ребенке. Казалось, мир вымер.

– Не бойся ничего.

– Я так сильно люблю тебя!

– Да.

– И ты тоже любишь меня, правда ведь, милый? Ты ведь, правда, любишь меня?

Он отвел глаза.

– Иногда, когда ты злишься, я ужасно боюсь тебя. Ты так смотришь, будто хочешь, чтобы я умерла, и мне кажется, что ты совсем не любишь меня.

– Послушай, – сказал Саймон, – мне нужно ехать. Я заночую в квартире. Увидимся завтра, я тебе позвоню.

– Спасибо, – прошептала она. Ее слезы уже высохли.

Саймон не оборачивался, но слышал, как она взяла на руки ребенка и начала что-то нашептывать ему.

Сев в машину, он включил музыку. Знакомые страстные звуки органной симфонии Сен-Санса смягчали и успокаивали его взбаламученные чувства.

Еще в самом начале музыка оказалась одним из кирпичиков, из которых складывалась стена между ним и женой. Ричелдис была недоступна магия звука. Разве что она изредка могла поставить пластинку с дешевой эстрадой (обычно это была песенка «Не могу в тебя не влюбиться») или бездарным попурри Гилберта с Салливаном. [53]53
  Либреттист Швенк Гилберт и композитор сэр Артур Салливан создали множество комических оперетт – европейский масскульт конца XIX в.


[Закрыть]

Поначалу он пытался водить ее на концерты, но с тем же успехом можно было показывать слепому бриллиантовое колье. Ричелдис маялась от скуки, стараясь, чтобы муж этого не заметил. Заслышав знакомую мелодию, например, «Арлезианку» Бизе или заезженную вторую часть «Пасторальной симфонии» Бетховена, она могла подпеть, вернее, довольно немузыкально подмурлыкать. Но она не умеласлушать. Стоило Саймону взяться за пластинку, как ей тут же обязательно приспичивало с ним поговорить. Для него же, замирающего при чарующих звуках классики, подобное поведение было как нож по сердцу. Для него музыка была наркотиком, и чем дальше, тем сильнее он в ней нуждался – и увеличивал дозу. Он купил наушники, чтобы слушать Брамса. Впрочем, он с равным удовольствием слушал практически все, что было создано во второй половине девятнадцатого века. Он любил и Брамса, и Элгара, с удовольствием слушал и музыку двадцатого века (особенно Бартока). Сама Ричелдис нимало не стыдилась своей дремучести: «Есть же люди, которые не любят сэндвичи, так почему все должны любить классическую музыку?» Нашла что сравнивать! В сущности, она права, кому апельсины, кому свиной хрящик. Но его-то как угораздило жениться на женщине, совершенно глухой к музыке Брамса?!

Порывшись в бардачке, где хранились кассеты, Саймон достал концерт для виолончели Элгара в исполнении Жаклин дю Пре. [54]54
  Дю Пре Жаклин Мари (1945–1987) – английская виолончелистка.


[Закрыть] «Лендровер» плавно катился по серой ленте шоссе все дальше и дальше от дома.

На сей раз Саймона в Лондоне действительно ждали дела: предстояло заключить несколько контрактов и разобраться с активами. То ли покрыть убытки фьючерсами на кофе, то ли попробовать что-нибудь еще. Сахар? Алюминий? Картофель? Он пригласил своего брокера в ресторан неподалеку от Мэншн-Хаус. [55]55
  Резиденция лорд-мэра.


[Закрыть]Финансовая тема была столь же любезна сердцу Саймона, как и музыка. До Ротшильда ему, конечно, было далеко, но уже не он работал на деньги, а они на него. В прошлом году он сорвал неплохой куш на спекуляции фьючерсами на сахар, а в этом году пока подобных удач не было.

Деньги – вот критерий различия между людьми. Для большинства финансовые проблемы связаны с оплатой счетов и возможностью поехать в отпуск. Финансовые проблемы Саймона подразумевали несколько иное. Например, сейчас он хотел выяснить, выиграл или потерял десять тысяч фунтов в результате очередных биржевых игр. Кроме того, ему везло. Везло всегда, в отличие от его брата Бартла. Правда, тому досталась смехотворно малая доля отцовского наследства, но Саймон считал, что и этого было много. Да и зачем Бартлу деньги? Он настолько ничего в них не смыслит, что когда ему кинули эту двадцатипятитысячную косточку, даже не попытался возразить.

Обед подошел к концу, рассиживаться здесь Саймон не собирался. В это время суток нормальные люди либо ходят расслабиться в массажный салон, либо прибегают к услугам собственных секретарш, лишь в рабочее время кажущихся неприступными недотрогами. Саймона неудержимо тянуло к Монике. Он до сих пор не мог спокойно вспоминать тот вечер на мосту Сен-Мишель.

Дело было даже не в том, что она заявила, что никогда не станет его любовницей, а в том, какона это сделала. С каким достоинством и царственной непоколебимостью, не допускающей никаких возражений. Провожая ее взглядом, Саймон понял, что ему нужна она, она и только она. Что он нашел ту Единственную, о которой грезил все эти годы. Он был раздавлен, сокрушен, охвачен благоговейным трепетом. Он мечтал поскорее увидеть ее строгое, бледное лицо, изредка озаряющееся ироничной улыбкой.

По дороге домой, сидя в метро и листая газету, Саймон наткнулся на анонс струнного концерта Брамса. «Какой сегодня день? – начал лихорадочно соображать он. – Так это же сегодня! В крупнейшем концертном зале Лондона, в Уигмор-Холле!» Саймон выскочил из поезда.

Кассирша равнодушно поинтересовалась:

– Сколько?

– Что?

– Сколько билетов?

– Д-два.

Саймон, сам не зная почему, постеснялся сказать, что ему нужен только один. Надежно спрятав билеты в заднем кармане, он вернулся на Сен-Питсбург-плейс. Плюхнувшись на тахту, Саймон решил, что успеет перекусить и почитать перед концертом. Но заказанные на обед «бордо» и жареная картошка внесли коррективы в его планы, и он задремал с книжкой в руках. Неожиданно затренькал телефон.

– Милый, я тебя разбудила?

– Как ты догадалась?

– У тебя сонный голос, – рассмеялась Ричелдис.

– Что-нибудь случилось?

– Не знала, что ты спишь, иначе не стала бы тебя будить… Кошмарный день. Мы все так издергались!..

– Все?

– Маркус и мы с тобой. Надеюсь, после сегодняшнего мы будем более милосердны, терпеливы и снисходительны друг к другу…

Что за бред?

– Я спрашиваю, что-нибудь случилось?

– Не знаю пока. Послушай, милый, ты, конечно, очень устал и занят страшно, но с мамой творится что-то неладное, я очень беспокоюсь.

– Ты всегда за нее беспокоишься.

– Она только что звонила. У нее что-то с речью.

– А от меня-то что тебе надо?

– Знаешь, она в последнее время стала слишком много пить. Сейчас позвонила, несет полную ахинею. А Бартла, говорит, вызвали к прихожанину.

– К какому прихожанину? У него нет прихода.

– Она сказала, что не ела уже два дня. И, похоже, у нее в голове перепутались день и ночь. Я бы съездила к ней сама, но мне не с кем оставить малыша, потому что у миссис Тербот грипп. Не мог бы ты?..

– Ты предлагаешь мне поехать в Патни?

– Я просто места себе не нахожу, милый. Хоть на минутку…

– Ричелдис, я очень, очень занят.

– Я знаю, дорогой.

Саймон мрачно насупился. С нее станется взять Маркуса в охапку и прикатить сейчас в Лондон, если он откажется. Придется ехать…

– Ладно, я попробую.

– Спасибо.

– У тебя все?

– Милый…

– Ну?

– Перед сном я буду представлять, что ты рядом…

– Я пошел одеваться, пока.

– Счастливо, дорогой.

Саймон посмотрел на часы. Без десяти четыре. Придется ехать в Патни. Саймону нравилась его теща, нравился ее резковатый, властный характер. Неужели его дражайший братец решил уморить мадам голодом? Вообще-то, на него это не похоже, но чем черт не шутит.

Саймон нехотя слез с тахты. Опять куда-то тащиться. Он твердо решил, что зайдет, только чтобы удостовериться, что все в порядке.

Дом в Патни ветшал на глазах. Краска с дверей и окон облупилась, занавески висели как-то кособоко, на крыльце стояли открытые мусорные ведра. Саймон дважды надавил кнопку звонка. Изношенный механизм издал сиплый звук, похожий на старческий кашель. Тишина. «А вдруг Мадж упала и лежит без сознания, и некому ей помочь?» – мелькнула тревожная мысль. Но тут дверь приоткрылась. Мадж выглянула наружу, не снимая цепочки.

– Ты откуда свалился?

– Ниоткуда.

– Ты хоть знаешь, который час?

– Около пяти. Можно войти?

– Входи, коли пришел, – хихикнула она, пропуская его в обшарпанную прихожую. Везде громоздились стопки газет, книг и одежды.

– Я кое над чем работаю сейчас в гостиной.

Она провела его в большую комнату. Шторы здесь были наполовину приспущены. Когда-то здесь была гостиная, служившая хозяйке кабинетом, но обедов в доме не подавали Бог весть сколько времени, да и Мадж давным-давно оставила все свои дела. На всех стенах висели полки, забитые переплетенными гранками и книгами, изданными самой Мадж. Кроме того, повсюду высились груды томов в выцветших глянцевых обложках. Скорее всего, некогда подаренные, они ни разу так и не были раскрыты. Все было покрыто пылью. Со стен свисало толстое серое кружево паутины. Стол посередине комнаты, покрытый зеленым сукном, тоже был завален книгами и газетами. Здесь же возвышались несколько бутылок и старые, запыленные стаканы.

– Джин будешь?

– Нет, спасибо.

– Как хотите, мистер Джаггерс. – Она называла его то по имени диккенсовского персонажа, то его собственным, то Эриком, путая с мужем. – Тогда налейте мне.

Она взяла один из покрытых паутиной стаканов. Саймон налил ей джина, после чего Мадж добавила в стакан выдержанной темно-красной мадеры.

– Это моя обеденная пайка, – в ее голосе вдруг отчетливо прорезался акцент кокни, – а это было на завтрак. – Она ткнула пальцем в еще один, точно такой же стакан, только пустой, стоявший на «Крокфорде». [56]56
  Ежегодный церковный справочник всех священнослужителей англиканской церкви.


[Закрыть]

– Я искала его милость в «Крокфорде». – Мадж снова перешла на нормальные интонации. – Его там нет. Вот так-то он посещает свой приход.

– Под каким именем ты его искала?

– Ах, какой же ты умница! Значит, ты разбираешься в этих именах?

– Его зовут Бартл Лонгворт.

– Сначала я искала его, как мистера Дика. Потом просмотрела Лонгвортов. Здесь его нет.

Это было очень старое издание «Церковного вестника». За 1929 год. Бартл тогда еще не родился.

– Мадж, может быть, Бартл плохой священник, но он не лжец. Я сам присутствовал на церемонии его посвящения в сан.

– Значит, его неудачно посвятили. В этой книге нет Бартла Лонгворта, зато есть Уолтер Кендалл и Уильям Найт.

– А при чем тут это?

– А теперь смотри сюда. – Она гордо похлопала по стопке бумаг. – Следующее доказательство здесь. Что он читает? Рут Ренделл. Как тебе это нравится? Нашел, на что время тратить! Никаких мыслей не возникает?

– Вроде нет.

– Веселый Роджер! Знаешь, Эрик, ты просто дурак. Роджер-Разбойник, посещающий приход. Ну о чем мы говорим? Знаешь, он был во Франции. Нет, это ты ездил во Францию.

– Мы оба там были.

– Эрик, мой покойный муж, помогал Сопротивлению. Он, конечно, был дурак, но иногда говорил разумные вещи. Понимаешь ли, де Голль и прочие молчаливо признавали, что они бы никогда не справились с немцами без коммунистов. Вот у него из кармана и торчит роман Ренделл.

– Мадж, может быть, тебе стоит лечь?

– Какого черта мне укладываться в постель?

– Скоро вернется Бартл.

– Он ушел на реку отлавливать утопленников.

– Я думаю, он всего лишь отправился за покупками.

В этот момент открылась парадная дверь, и в дом вошел Бартл. Он был одет буднично, в старую, засаленную матерчатую кепку от Сью Райдера и серый фланелевый костюм. Брюки были явно коротки, из-под них виднелись дешевые носки. Сверху Бартл носил видавшую виды куртку, которую Саймон отдал ему для благотворительной распродажи на Михайлов день семнадцать лет назад.