Текст книги "Любовь в отсутствие любви"

Автор книги: Эндрю Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Возможно, если бы Саймон предложил это до разговора с Ричелдис, она еще могла бы рискнуть и поймать его на слове. Но…

– Нет, – ответила Моника, – не сейчас. Нельзя бросать Мадж в таком состоянии.

Глава 12

Ричелдис понимала, что Мадж не вечна. Но сейчас она ощутила это с какой-то пугающей остротой. Ситуация не позволяла предаваться отчаянию. Ричелдис было необходимо взять себя в руки. От мужчин в таких случаях мало толку. Они впадают в прострацию и начинают распускать нюни. Добиться от Бартла чего-то вразумительного не удалось, он только твердил, что не может сейчас разговаривать, и умолял ее скорее приехать. Что ж, это ее долг. Она выполнит его, чего бы ей это не стоило. Чертов Саймон! Опять довел ее сегодня до слез по телефону! Хватит с нее! Ричелдис решила, что больше не позволит себе переживать из-за него. Пусть говорит и делает, что ему вздумается. Ей больше нет до него дела.

Она приехала в Рокингем-кресент без двадцати одиннадцать. «Очень неплохо», – прикинула Ричелдис. Она успела позвонить своему муженьку, пообщаться с миссис Тербот, дай ей Бог здоровья; отвела Маркуса в садик; заскочила в магазин купить что-нибудь на ужин, и маленький «рено» с ревом помчался по дороге в Лондон.

– Ты почему так долго? – Бартл открыл парадную дверь.

– Бартл, тебя не учили в детстве, что сначала надо поздороваться?

– Заходи, врач уже здесь.

– Он наверняка подумал, что попал на помойку. Неужели нельзя было хоть немного прибраться?

Коридор был завален газетами.

– Это бесплатная почта.

– И что? Раз бесплатная – значит, пусть валяется? Где мама?

– Наверху. У нее врач.

Ричелдис открыла дверь спальни и попятилась. В нос ударил резкий запах мочи. Боже!

Мадж встретила дочь не слишком приветливо:

– О черт, и ты тоже убирайся!

Она сидела на кровати в халате, с совершенно прямой спиной. Через плечо перекинута полураспущенная коса. Рядом расположился молодой индиец в зеленом вельветовом костюме.

– Мама, как ты себя чувствуешь?

– Ты не слишком торопилась это узнать, – огрызнулась Мадж.

– Не волнуйтесь, все не так страшно, как кажется, – проговорил индиец.

Эти слова звучали как насмешка. Одно из окон было разбито, по всему полу валялись вещи – книги, одежда, заварочный чайник.

– Мне нужна бумага, – Мадж потянулась за коробкой с бумажными носовыми платками.

– Сейчас дам, – сказала Ричелдис.

– Не дотрагивайся тут ни до чего! Господи, почему никто здесь не слушает меня?

– Все хорошо, миссис Круден, успокойтесь, – голос индийца звучал мягко, успокаивающе.

– Нет, все очень плохо. Если она прикоснется к коробке, комната взорвется.

Ричелдис застыла. Она колебалась. Она чувствовала, что, если коснется коробки, комната на самом деле вполне может взорваться. Голос ее матери звучал убедительно как никогда. Казалось, что она играетсумасшедшую. Волосы она раньше всегда закалывала в пучок, и теперь эта коса придавала ей совершенно безумный вид. Халат распахнулся, предоставив взору присутствующих давно увядшие, неаппетитные прелести. Исчез блеск в умных глазках-бусинках лондонского воробья, да и где тот воробей? Мадж метала пронзительные недоверчивые взгляды – то на доктора, то на Ричелдис, то куда-то в пустоту.

– Этот человек не доктор, – сказала она.

– Кто же я?

– Сэр, у меня создается впечатление, что вас послал генерал де Голль. Так они называют его, хотя, конечно, он не настоящий генерал. О! – внезапно ее терпение кончилось. – Не спрашивай меня! Они говорят одно, а делают другое, да, и все это, чтобы сбить меня с толку! Я знала, что должен прийти мистер Барделл, чтобы позаботиться о моих ногах. Но он пришел не во вторник, а в какой-то другой день. Нет, меня не проведешь. Я сразу узнала почерк Умных Деток. Тогда-то я все поняла.

– Значит, миссис Круден, они говорили с вами через батареи?

– Да, и Тэтти Корэм с ними заодно.

– Она все время говорит об этой Тэтти Корэм, – объяснил доктор.

– Она установила в коридоре компьютер. Включить, выключить, включить, выключить.

– Тэтти Корэм не делала тебе ничего плохого, мама. Она в Париже.

– Конечно, конечно. Это другая Тэтти Корэм. Первую генерал отправил на гильотину. Во искупление. Но, видишь ли, в чем дело, никто не понимает, что я живу с разницей во времени, так что ей удалось прийти ко мне вчера вечером. И есть там еще один человек, муж Ричелдис.

– Мама, Ричелдис – это я.

– Мне пришлось раздеться, потому что моя одежда была до нитки пропитана ядом.

– Миссис Круден, вы устали, – сказал доктор. – Вам нужно отдохнуть. Мы сейчас поедем в больницу, там вам станет лучше.

– В какую больницу?

– Здесь недалеко. Всего на несколько дней, миссис Круден.

– Эрик никогда не умел вести хозяйство. Он, видите ли, очень много времени проводит у зубного. Или ловит утопленников в Темзе. Вы в курсе, что мой муж был похитителем трупов?

– Пока нет, – сказал доктор.

– Я не могу ехать без дипломатических бумаг и акций, – она понизила голос до шепота и подмигнула Ричелдис. Указав на доктора, она пояснила, на случай, если до дочери до сих пор не дошло: – Джонатан Мыс.

– Мама, Джонатан Мыс – это издатель.

– Он мой хороший друг. Милейшей души человек. Но он хочет провести меня. Меня так просто не возьмешь. Я еще всем покажу. Я буду бороться. Хартия вольностей гласит, что у человека нельзя отнимать то, чем он зарабатывает себе на хлеб. Ну так вот, я зарабатываю себе на хлеб акциями.

– Вы можете взять свои акции с собой, – сказал врач.

– Джонатан Мыс, – прошептала она снова, – мыс Доброй Надежды.

– Мама, Джонатан Мыс умер, – громко ответила Ричелдис. Глупо было продолжать шептаться.

– Знаю, – мать торжествующе подмигнула ей, давая понять, что спор решен. – Какой сегодня день?

– Вторник, – ответил доктор.

– Значит, если я добавлю пять?..

– Как вам будет угодно.

– Кто придумал, что в неделе семь дней?

– Это всего лишь условность, – сказал он.

– Как насчет восьмого дня? На восьмой день я восстала из мертвых и прибавила пять. Да, вот уж разозлились Умные Крошки и прочие проходимцы. Они считали, что установили в холле компьютер, но, как утверждает эта вот леди, Тэтти Корэм – в Париже. Тогда я решила созвониться через этот компьютер с Тэтти Корэм, позвонить ей в Париж…

Ричелдис с трудом сдерживала слезы.

– …и выяснилось, что там сейчас пять Тэтти Корэм, и все они катаются на… как его…

– На лошадях?

– На карусели! Все пятеро!

– Да, немало.

– Чересчур много, вот что я вам скажу. Но к тому времени уже раздавались взрывы.

– Была гроза, – кивнул доктор Ричелдис.

– Без вас знаю, мистер Всезнайка, – осадила его Мадж. – Я не дура!

– Никто не называл вас дурой, миссис Круден.

– Просто-напросто я единственный издатель в Лондоне, не печатающий всю эту порнографическую дрянь по заказу разных Умных Крошек. Говоришь, ты знаешь Хор-Белиша?

– Миссис Круден, нам пора ехать.

У Мадж стал озадаченный вид.

– Вы так думаете?

– Мама, я поеду с тобой.

– Я сама в состоянии доехать до больницы, – не допускающим возражений тоном заявила Мадж. – А ты помоги Роджеру-Разбойнику собрать мои документы, удостоверения, все мои бумаги.

– Моя машина к вашим услугам, миссис Круден, – сказал доктор.

– Очень любезно с вашей стороны. Ну, всем до свиданья. Думаю, вы не будете против, если леди соберет мои папки и документы. Видите ли, это моя дочь.

– Много вещей брать не будем, – сказал врач. – Вы пробудете у нас только несколько дней, просто чтобы отдохнуть.

Следующие полтора часа доктор провел в попытках убедить Мадж одеться. Большая часть одежды и все чемоданы были отравлены. В конце концов все вещи распихали по пакетам.

Ричелдис пребывала в смятении. У нее не укладывалось в голове, что все это происходит на самом деле. Еемать не могла всерьез заявлять, что шайка бандитов установила какие-то подслушивающие устройства в радиаторах. Когда Мадж посоветовала доктору не покупать долю у Джонатана Мыса, Ричелдис застонала от истерического хохота. Потом начались слезы. Немного успокоившись, Ричелдис оставила мать на попечение доктора и отправилась на поиски Бартла.

– Как ты думаешь, мне поехать с ней?

– Ей будет лучше поехать с доктором. Навестим ее позже. Когда она успокоится.

– Мистер Бартл прав, – согласился доктор. – Будет лучше, если с миссис Круден поеду я один.

Он сел за руль, Мадж расположилась рядом и даже не возражала, когда он пристегнул ее ремнем безопасности. Придирчиво изучив собственный гардероб, она решила, что пестрое летнее платье (купленное во времена царя-гороха для бала в Букингемском дворце), некогда пушистый синий кардиган, желтая зюйдвестка и меховые башмачки наиболее соответствуют случаю. Сие душераздирающее зрелище дополняли распущенные волосы. При ее появлении заколыхались шторы соседних домов. Ричелдис и Бартл ободряюще помахали ей с порога.

Оба испытывали непреодолимое желание выговориться, поделиться каждой мелочью этих ужасных недель и месяцев.

– Ты замечала, что она все время перескакивает с темы на тему?

– А в тот день, когда вы приезжали в Сэндиленд, у нее был совершенно безумный вид. Она все бормотала и бормотала что-то…

Они не слушали друг друга. Каждому хотелось высказаться самому. Часа через полтора Ричелдис предложила все-таки немного прибраться в доме. В хаосе кладовки она умудрилась разыскать несколько ведер, швабры и щетки. Сначала они принялись за кухню. Бартл принес с улицы старый мусорный ящик. Туда полетели дюжины банок с остатками консервов, покрытые пушистой плесенью; кувшинчики из-под джема, пустые пластиковые бутылки из-под моющей жидкости, пакеты с остатками кукурузных хлопьев. В морозилке обитали просроченные пакеты неизвестного происхождения, больше напоминающие диковинные окаменелости, подозрительного цвета бекон и зеленоватая колбаса.

– На самом деле эта печень только выглядит такой старой, – сказал Бартл, когда Ричелдис бросила в ящик какую-то черную резиновую требуху, прилипшую к бумаге.

Когда все, что было можно, отскребли, отдраили и оттерли, Бартл и Ричелдис перемыли и перетерли гору посуды и убрали в шкаф. Потом, вооружившись тряпками и пылесосом, отправились в комнаты. Собрав целый мешок макулатуры – старые газеты, журналы, бумажные пакеты, – Ричелдис попросила Бартла сжечь их во дворе.

С ним было удивительно легко, не то что с Саймоном. Поведение мужа в последние несколько недель не укладывалось ни в какие рамки. То ли он так изменился, то ли она просто не замечала за ним подобного поведения. Неохотно пришло понимание того, что в этом есть и ее вина. Она сама испортила его, позволяя обращаться с собой, как с домработницей, угождая ему во всех желаниях, ловя каждое его слово. Ни ему, ни ей это не принесло ничего хорошего. Невозможно жить с человеком, который постоянно раздражается и всем своим видом демонстрирует, что каждая минута его времени драгоценная, тогда как жена просто мается от безделья. Червячок обиды и непонимания день изо дня подтачивал жизнь Ричелдис. Сейчас она была искренне счастлива, что рядом с ней Бартл.

– По-моему, пришло время отправить на костер и это, – сказал он, запихивая стопку «Церковного вестника» в мусорное ведро. – Они должны хорошо гореть.

Она улыбнулась. В надежде найти какую-нибудь работу деверь постоянно изучал газеты, где печатались объявления о вакансиях. «Центральному приходу требуется энергичный священник. Ризы выдаются. Имеются перспективы. Водительские права обязательны». Разумеется, его отовсюду отфутболивали.

– Сейчас разгорится, красиво будет, – кивнула она.

Бартл невольно позавидовал брату. Счастливец, ему досталась в жены такая удивительная женщина. Ему стало себя жалко. Ричелдис, с полными чувственными губами, приветливой улыбкой и изумительными глазами, явно выигрывала по сравнению с его бывшей супругой. От невестки не укрылось изменившееся выражение его лица, и она торопливо предложила:

– Подкинь еще дровишек, пожалуйста. Сейчас рано темнеет.

Глава 13

– Она ведь не знает?

– Она не может ничего знать, – сказал Саймон.

За два дня лучшая подруга утратила для Моники имя и стала называться «она». Та, что двадцать лет была где-то рядом и ни на что не претендовала, стала теперь соперницей, способной разрушить все ее счастье. Моника приписывала Ричелдис почти сверхъестественную интуицию. Двадцать лет она считала подругу весьма недалекой. Теперь, когда они оказались по разные стороны баррикад, она воображала ее блестяще-хитроумной и даже задавалась вопросом – не был ли нервный срыв Мадж на самом деле спланированной акцией, направленной на то, чтобы отобрать у нее, Моники, Саймона.

Моника знала, что преувеличивает. Просто тяжело мириться с тем, что кто-то занимает то время Саймона, которое он мог бы провести с ней. Их счастливую любовь прерывали телефонные звонки, которые тянули его обратно, в ту,другую жизнь. Совсем недавно известие о том, что Мадж забрали в дурдом, ужаснуло бы Монику. Но сейчас она спрашивала себя, не затеяла ли Ричелдис хитрую игру и не предлог ли это для того, чтобы застукать их с поличным? Моника провела кошмарный час, меняя постельное белье, наводя порядок в ванной и обследуя каждую ворсинку ковра в спальне: не завалялась ли там какая улика в виде заколки или сережки. С Ричелдис станется заявиться на Сен-Питсбург-плейс! Впрочем, она напрасно так старалась: Ричелдис и не собиралась в Лондон. Она осталась в Патни наводить порядок, благо, там было чем заняться. Ей предстояло выбить ковры, сдать в химчистку мебельные чехлы, вызвать уборщицу – одному человеку привести этот кошмар в божеский вид было невозможно.

Когда Саймон добрался до дома тещи, он обнаружил жену и брата в саду. Они смотрели на огромное пламя костра, в котором корчились какие-то листочки, пакеты… Судя по всему, родственники серьезно взялись за дело. Ему сказали, что его помощь не требуется, а если он сильно жаждет принести пользу, то пусть отправляется домой и поможет миссис Тербот с Маркусом. Саймон почувствовал, что он тут явно лишний. И с облегчением удалился.

В Лондоне влюбленные могли встречаться в отелях. Но остаться незамеченной в Сэндиленде Монике не удалось бы. Она остановилась в местном мотеле. У Саймона не хватило духу сказать, что он бывал там раньше с мисс Джолли. Именно сейчас на него навалилась куча работы и много времени приходилось проводить с сынишкой. Он играл с Маркусом, вяло комментируя гонки крохотных электрических машинок, со свистом носившихся по полу. Только вечером, когда миссис Тербот уходила купать ребенка, Саймон мог ненадолго отлучиться. И вот в один из вечеров, когда такое «окно» выдалось, Моника спросила:

– Она ведь не может знать?

– Нет.

– Неужели она не замечает, что ты изменился?

– Я изменился только для тебя.

– Ты будто светишься. Она должна была заметить.

Где-то в глубине души его раздражала восторженность Моники. До недавних пор она всегда улыбалась насмешливо, как будто считала всех вокруг идиотами. Теперь ее улыбка была такой счастливой, что казалась почти глуповатой. С одной стороны, ему льстило ее отношение, но было в нем нечто неприятное, например, заискивающая манера заглядывать в глаза, словно ожидая похвалы или пылких признаний. К тому же сам номер в гостинице вызывал у Саймона отвращение и находиться там ему было крайне неприятно. Он снова посмотрел на полоску лампы над кроватью, тумбочки в скандинавском стиле, Библию, рыжие шторы. В такой же точно комнате (или это она и была?) совсем недавно он видел точно такую же улыбку на лице Рут Джолли. Господи, какие же все они одинаковые! Рут, Моника, мимолетные подруги – все они за очень короткое время ухитрялись вызывать гамму разнообразнейших чувств (вот только в гамме всего семь нот!) – сначала нетерпеливое ожидание, затем возбуждение, влюбленность, нежность и, наконец, жалость. Жалость всегда сменялась легким, едва уловимым презрением. Он так надеялся, что с Моникой все будет иначе, что она особенная, что она Та, кого он ждал всю жизнь… Увы! И лицо у нее какое-то глуповатое! А если посмотреть сбоку? Нет, опять – увы!

И все же Моника была иной. Саймон закрыл глаза и крепко сжал ее руку, переполненный щемящей нежностью. Ему нравилось ощущать себя влюбленным и жалко было расставаться с этим ощущением. Ему хотелось сохранить это чувство и сделать так, чтобы этой удивительной, хрупкой, ранимой женщине, с такой безоглядностью доверившейся ему, было хорошо.

– Жаль, что мы не можем всегда быть вместе.

– И мне.

– Тебе, наверно, очень трудно сейчас, любимый?

Он поморщился. В ее устах это слово звучало как-то слишком неестественно.

– Я отрываю тебя от дома, от детей…

– Я чувствую себя, как выжатый лимон. У меня нет никаких желаний, – признался Саймон. В эту минуту он был искренен. – Кроме того, что я хочу быть с тобой.

– А я с тобой, любимый. Я просто не могу поверить в то, что с нами сейчас происходит! – В ее смехе послышался перезвон колокольчиков – счастливых и насмешливых одновременно. – После того как двое снимают одежду и ложатся вместе, начинается такое… С ума сойти, правда?

– Правда.

– И подумать только – миллионы людей, которых мы видим на улице… все это делают.

– Некоторые.

– А чувства, которые мы сейчас испытываем? Почему весь мир не раздувается от счастья?

– Потому что они не чувствуют того, что чувствуем сейчас мы. Они просто корчатся по пять – десять минут в объятиях людей, которые им или физически неприятны вплоть до запаха, или до смерти скучны. Они физически совокупляются с теми, кто им просто не нравится. Они уже столько раз привычно, без чувств, это делали, что часто сам акт наводит на них скуку и мысль о нем вызывает тошноту…

Они некоторое время пролежали в молчании. Ее задели его слова, и она боялась на него посмотреть. Его глаза были закрыты, но рука, еще сжимавшая ее руку, снова начала медленно ласкать ее тело. Нежные поглаживания, нетребовательные и мягкие поначалу, перешли в ритмичные. Моника вскрикнула, словно дева, принесенная в жертву на алтаре древнего храма.

Потом она сказала:

– Я не могу тебя отпустить. И не отпущу. Нам как-то нужно ей все сказать.

– Как-то нужно, – согласился Саймон.

Невзгоды, свалившиеся на Ричелдис, как ни странно, не сломили, а, наоборот, укрепили ее дух. Ей казалось, что она сейчас преодолеет любые невзгоды и преграды.

Звонить в клинику было бесполезно. Раздраженный женский голос неизменно сообщал, что больная чувствует себя гораздо лучше, хотя на самом деле это не обязательно соответствовало действительности. Скорее, это говорило лишь о том, что не было новых срывов. Ричелдис, никогда не бывавшая раньше в психиатрических клиниках, подспудно боялась этого места и, когда Бартл позвонил, с радостью ухватилась за его предложение поехать навестить Мадж вместе.

Когда они подошли к регистратуре, Ричелдис слегка замутило.

– Здравствуйте, мы хотели бы повидать Мадж Круден, – сказал Бартл.

– Она в Круден, – последовал ответ.

Бартл во все глаза уставился на девушку в белом халате, сидевшую за окошечком с надписью «регистратура». Интересно, как она сюда попала? Или она из бывших пациентов?

– Вы, видимо, меня не так поняли, – терпеливо пояснил он, – мы ищем миссис Круден. Ее привезли два дня назад.

– Я же вам говорю, она лежит в палате «Круден», – ответила девушка. – Что вы на меня так смотрите? Я сказала что-то невероятное?

Вошедшие недоумевающе переглянулись. Название палаты не предвещало ничего хорошего. Ричелдис вспотевшей ладонью стиснула руку Бартла, и они пошли в том направлении, которое им указала эта странная барышня. В холле стоял высокий, изможденного вида мужчина в костюме. Сумасшедший? Врач? Не разберешь.

На стенах висели таблички со стрелками и надписями: палата «Уиттс» – направо, «Харрис» – прямо, «Круден» – налево. Они свернули за угол, подошли к стеклянным дверям и увидели Мадж.

Она была поглощена разговором с полной молодой женщиной в брюках и в экстравагантном топе. Обе курили. Ричелдис на мгновение показалось, что она видит перед собой не свою мать, а кого-то, кто просто очень на нее похож. Жуткое ощущение усиливало выражение лица Мадж. Так иногда выглядят лилипуты – вечные дети и с рождения старички. Землистое лицо. Пустые глаза. Аккуратная коса до пояса. Увидев, кто пришел, Мадж приветственно махнула рукой.

– Привет, как дела? – преувеличенно бодро начала Ричелдис. – А что означает табличка на двери? Там написано, что с пациентами нельзя говорить без разрешения персонала.

– Можно. Персонал – это я, – ответила собеседница Мадж.

Сумасшедшая?

В дальнем конце коридора старик с мутным взглядом и покрытым шрамами лицом вскочил с кресла и сказал:

– Надо прогуляться.

Он пошел прямо на Ричелдис, затем круто развернулся и зашагал обратно к своему креслу. Потом назад. Словно часовой.

– Все мы странники на этой земле, – сказала Мадж.

– Может, вы присядете? – предложила особа, назвавшаяся персоналом.

– Пожалуй, – ответил мужчина. Посидев несколько секунд, он снова вскочил. – Пойду пройдусь, – сказал он.

Туда-сюда. Туда-сюда. Поворот кругом. Опять назад. Как маятник. Зрелище не для слабонервных.

– Мадж, если хочешь, можешь пригласить гостей в свою комнату, – милостиво разрешил «персонал».

– Я ее дочь, – сказала Ричелдис.

– Хотите в комнату, Мадж? – спросил Бартл.

– Нельзя.

– Можно, – откликнулась женщина, в которой они действительно начали распознавать медсестру. – Вы можете показать дочери и ее мужу, что у вас там есть.

– Эта милая девушка думает, что мы в художественной галерее, – сказала Мадж. – Она думает, что все эти картины – подлинники. На самом деле это подделки.

На стенах коридора были развешаны, видимо, для создания некоего подобия домашней атмосферы, репродукции известных картин. «Кафе в Арле» ван Гога, «Зонтики» Ренуара и вполне нейтральный фламандский букет, возле которого Мадж вдруг остановилась. Это напомнило Ричелдис о многих днях каникул и отпусков, проведенных с матерью в континентальной Европе, когда та с почти немецкой дотошностью комментировала артефакты, достойные внимания.

– Девушка считает, что это Сезанн, – сказала Мадж. – Я с ней не согласна.

– Это голландская живопись, – сказал Бартл.

– Видите эту цветную капусту? – Мадж засмеялась, указывая на увядшие белые розы. – Я просто вижу, как мыши бегут вверх по стеблям прямо в эти соцветия капусты, и потом они бегут назад, и это уже крысы, видите, и они вот-вот спрыгнут с картины. Нет, теперь они уже не крысы, а бизоны. И становятся все больше и больше.

– Страшно?

– Так они же не настоящие. Будь это подлинник – тогда да, было бы чего опасаться. Хотя… Погоди-погоди… Ты прав, в этой штуке что-то не то…

– Мадж, вам пора прилечь, – вмешалась женщина с сигаретой.

– Нельзя, – ответила Мадж.

– Нужно.

– Я не пойду туда. Там все опутано проводами и очень жарко, так же жарко, как здесь – холодно, чувствуете?

– Здесь, и правда, холодно, – согласился Бартл.

– Жутко холодно. Это Рог Райдерхуд, – объяснила она молодой женщине. – Можно просто Эрик.

– Можем остаться и в коридоре, – сказала Ричелдис.

– Или есть еще комната отдыха. Ты можешь пригласить Эрика туда.

– Вообще, можно, – осторожно согласилась Мадж. Остановив на Бартле пристальный взгляд, она спросила: – Полагаю, у вас найдется глоток хорошего виски?

– Боюсь, что нет.

Она была явно разочарована.

– Ну ладно, у меня в комнате хоть сигареты есть. Вы можете зайти, но должна предупредить, что там очень жарко.

Они прошли за ней по коридору, вдоль которого тянулись двери, и она пела на ходу. Бартл присоединился, и они остановились, чтобы продолжить дуэтом. Ричелдис, часто моргая, чтобы не потекли слезы, рассматривала видневшийся из окна кусок лужайки и цветочные клумбы.

 
Моя песнь – о неизведанной любви,
Любви моего Спасителя.
Не познавшие любви узнают.
Что и им дана любовь.
Кто я такой.
Что ради меня
Повелитель мой приносит Себя в жертву?
 

Бартл пел тенором, напоминающим звук флейты, Мадж – низким, квакающим и прокуренным контральто.

– Лучше давайте зайдем, – сказала она, когда песня закончилась.

В какой-то момент Ричелдис подумала: «Может быть, ей здесь все-таки стало лучше. Может, она просто пыталась пошутить, когда говорила про капусту и бизона?»

Комната Мадж была маленькая, с высоким потолком. На полу валялись скомканные салфетки.

– Они здесь день и ночь, они не дают мне остаться одной, – сказала она, затушив сигарету в блюдце и открывая ящик в поисках следующей пачки. – Этот человек в коридоре – часовой. Он меня караулит. Его не так-то просто сбить с толку. Они бы меня убили, если бы могли. А вот этот выключатель…

– Этот? – спросила Ричелдис.

– Не трогай! – закричала мать. – Я ночью вставала, чтобы его разобрать. Иначе мы бы все взлетели на воздух. Конечно, мне пришлось встать на кровать с ногами. А они пришли и пытались меня ударить. Я с ними боролась, потому что его надо было разобрать во что бы то ни стало, вы же видите. Утром пришел доктор и долго меня благодарил! Если б он знал, чего мне это стоило! «Если бы не вы, госпожа Круден, мы бы все погибли», – сказал он. Но даже он не понимает, чем они мне обязаны. Вопросы, вопросы, вопросы… Они мучают меня бесконечными вопросами, постоянно что-то выпытывают, все время норовят на чем-то подловить. Все дело в этом – говорится одно, а делается другое.

– Конечно, – сказал Бартл.

Чувствуя, что вот-вот разрыдается, Ричелдис прикрыла рот ладошкой и слегка прикусила себя за палец. Это не моя мать, это не Мадж, билось у нее в голове.

– Мне нужно еще пять. И этого они не узнают. Конечно, я уже давно это предвидела. Я знаю, что им нужно. Я знаю, кто вы такие.

– Я Бартл.

– Нет, конечно. Но вы тут еще не совсем спеклись от жары?

– По-моему, здесь совсем не жарко, – удивился Бартл.

– Вы с ума сошли.

– Возможно.

– Чего вы ждете? – спросила Мадж. – Это просто сумасшедший дом. Или, если угодно, свалка для психов.

– Дать руку, Мадж? – Бартл попытался поддержать ее, но не сумел, и она рухнула на кровать.

– Я с трудом двигаюсь после сегодняшней ночи. С потолка вот до этих пор! – она махнула рукой, пытаясь обозначить расстояние где-то над их головами. – Следующее, что мне нужно взять под контроль, – солнце.

– Это может оказаться непросто.

– Очень даже непросто. Если вы посмотрите на меня, я сверну одну из этих…

Она повернулась на кровати и взяла из коробки салфетку. Озабоченно побежала к раковине.

– Сейчас просто намочу водичкой. Вы видите?

– Да, Мадж.

– А теперь прижму бумагу к глазам.

Она обернулась. Ее лицо было закрыто мокрой салфеткой. Когда она ее сняла, то выглядела уже совершенно безумной.

– А теперь вы, – скомандовала она повелительно.

Сдерживая вздох, Бартл потянулся за салфеткой. Мадж продолжала командовать.

– Не той стороной, идиот! Не забудь, какой кран нужно отвернуть. Кретин, неужели ты не можешь отличить нормальную воду от отравленной?

Бартл повернулся. Его очки были залеплены сырым бумажным носовым платком.

– Сними, – взмолилась Ричелдис.

– Если снимешь, будешь жалеть всю жизнь, – сказала Мадж. Ее тон был настолько убедительным, что Бартл на секунду заколебался.

– Мама, нам нужно идти. Мы еще придем и принесем тебе сигарет.

– Меня сюда засадила Тэтти Корэм, – прошипела Мадж. – Это она меня выдала. Она что-то нахимичила в термостате на Рокингем-кресент. То жарко, то холодно. Генерал де Голль, он хотел ее казнить, но она изворотливая, как змея. Он видел, что она сделала с Францией. Берегись, она украдет твоего мужа. Я ее знаю.

Притворная похотливость отобразилась на лице Мадж. «Привет, дар-р-рагой. Падним-м-имся наверх?» – она вульгарно хихикнула. И, к ужасу дочери, задрала юбку, продемонстрировав вздутые памперсы.