Текст книги "Любовь в отсутствие любви"

Автор книги: Эндрю Уилсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

– Привет! Моника, хочешь прикупить здесь участок или просто любуешься?

Обычно обе женщины, встречаясь с Саймоном, дружески чмокали его в щеку. Но сегодня приветственный поцелуй получился скомканным. И эта заминка была красноречивей любых слов. Чтобы разрядить обстановку, Саймон поторопился продолжить:

– Хороший день! Только что совершил отличную сделку – продал песок этим лягушатникам, очень удачно получилось.

– А я и не знала, что ты в Париже. Фонтенбло не самое подходящее место для продажи песка.

– Ты ж говорил на Оукмор-роуд, что продаешь песок арабам, – встряла Белинда. И пока все натужно изображали веселье, добавила: – Поужинаем вместе? Заодно встречу отметим.

– Жалко, что ты не взял с собой Ричелдис, – колко бросила Моника, – или она тоже здесь?

– Я бы с радостью составил вам компанию, – замялся Саймон, – но мне надо выгулять парочку тутошних партнеров, сами понимаете… дела.

– Ты здесь проездом? – Моника пошла напролом.

– Завтра возвращаюсь в Англию.

– Тогда поедешь с нами на автобусе в Париж. И не возражай, отвертеться тебе не удастся.

– Но, Моника, – вступилась Белинда за Саймона, – там же все места расписаны.

– Там полно свободных, – улыбнулась злорадно Моника.

– Боюсь, ничего не выйдет, – сбивчиво попытался возразить Саймон. – Я, пожалуй, пойду поищу…

– А твои… компаньоны тоже здесь? – не унималась Моника.

– Нет-нет… – Он поспешно замотал головой.

– Тогда никакие отговорки не принимаются. Пойдешь как миленький.

– Знаешь, я бы хотел еще раз осмотреть дворец.

– Прекрасная мысль! Мы тоже с удовольствием осмотрим его еще раз, правда, Бел?

Шутки шутками, но леди Мейсон невольно посочувствовала Саймону. Похоже, он угодил в ловушку, из которой никак не может выбраться. Ежу понятно, он сказал своей спутнице, что сейчас разберется с этими прилипалами и вернется. А Моника, забыв о том, что они договорились встать на позицию невмешательства, неожиданно впала в агрессию.

– Моника, отстань от человека. – Белинда сделала выразительные глаза, пытаясь урезонить подругу.

– Глупости! Разве ты хочешь, чтоб мы отстали?

– Вообще-то, я хотел купить несколько открыток… – промямлил несчастный.

– Пошли вместе, веселей будет.

Он хмыкнул. Сколько они знали друг друга, уже лет двадцать, его реакция на любое высказывание Моники была неизменной. Либо кривая ухмылка, либо смех. Впрочем, сегодня ухмылка получилась несколько нервной.

– Моника, – опять заговорила Белинда, – ну что ты пристала к человеку? Видишь, ему не до нас.

– Глупости, – отрезала Моника. – Мы не так уж часто видимся. Что ему болтаться тут в одиночестве… Времени осталось кот наплакал.

– Кот?.. – Он поперхнулся. – Я должен…

– Через пятнадцать минут уходит наш автобус. Чем пререкаться, лучше поторопиться. Открытки посмотришь в кафе, а мы пока глотнем лимонаду.

– По-моему, меня похищают, – сказал Саймон, бросив безнадежный взгляд на дворец.

– Я сгораю от нетерпения узнать последние новости, – победно защебетала Моника. – Как малыши? А как поживает наша любимая Ричелдис?

Глава 2

В тот момент, когда Саймона Лонгворта тащили на автобус в Фонтенбло, в Патни, одном из западных лондонских пригородов у реки, проснулся его брат Бартл. Он жил у Мадж Круден, тещи Саймона. Инициатива его переселения принадлежала ей. Собственного дома он лишился из-за того, что был, по выражению Мадж, неисправимой тряпкой.

Впрочем, проблема была не совсем в нем самом. Проблема была в том, что за почти сорок лет Бартл так и не научился… чистить зубы. Поначалу это никого не заботило, а нашего героя тем более. Но если по молодости лет организм никак не сопротивлялся такому безобразию, то на четвертом десятке рот начал разваливаться буквально на глазах, издавая при этом непередаваемое зловоние. Жена Бартла Вера, женщина злая и глупая, мужа никогда не любила. «Вера замечательный человек», – твердил он, пока сам не поверил в свои слова. И не убедил окружающих. Включая саму Веру. Из ложных соображений о приличиях она не могла прямо сказать Бартлу, чтобы он наконец-то занялся своими зубами (к тому же ей было глубоко на них наплевать), но не замечать эту вонь было невозможно, вот она и придумывала всякие несуществующие поводы для очередной ссоры. Убедила себя, что их брак не сложился, даже немногие достоинства Бартла обратила в недостатки и постоянно его шпыняла. Она цеплялась к любой мелочи, устраивая скандалы из-за пустяков. Брак был обречен.

Кончилось тем, что она влюбилась в учителя физики в том же колледже, где преподавала музыку, и за пять лет до описываемых событий оставила Бартла. О том, что он холостяк, а его теперь уже бывшая супруга вышла замуж за Кейта, Бартл узнал от адвоката. Больше он с Верой не виделся, и она не будет играть какой-либо важной роли в нашем повествовании.

Поначалу он воспринял ее уход с облегчением, потом почувствовал себя униженным, а потом его начала грызть тоска. Бартл служил викарием в северном Лондоне. Работа не спасала, да и какая тут работа, когда тебя бросила жена и все валится из рук! Как на грех, в те дни в его приходе распалось на удивление много браков. Он все больше и больше погружался в депрессию, а потом и вовсе ударился в запой.

И тут новая напасть: у нашего страдальца вдруг жутко разболелся зуб. Оказывается, он не был у дантиста с тех пор, как его водили туда за руку в далеком детстве. Он не то чтобы боялся, просто в голову не приходило. На двери здания напротив прихода висела медная табличка «У. Гринхол, хирург-стоматолог», но Бартл как-то не обращал на нее внимания. С выпученными от боли глазами он заставил себя добраться до зубоврачебного кресла. Бартл думал, что ему дадут обезболивающее, быстренько выдернут источник мучений, и все. Ничего подобного. С 1959 года медицина сильно шагнула вперед.

Стоило Бартлу открыть рот, как на доктора пахнуло таким смрадом, что он отшатнулся и заявил, что палец о палец не ударит, пока пациент не пройдет курс гигиены полости рта. «Что за напасть?» – охал Бартл, держась за щеку и спускаясь по ковровой лестнице на нижний этаж. Он и не подозревал, что его ведет Провидение. Там, среди тропических рыбок и всяких непонятных эзотерических штучек, именно там он встретил Стефани Мосс. Она стала его ангелом-хранителем. Она заботилась о нем, учила, просвещала. От нее он узнал об опасности разрастания кариеса. Она поведала ему о зловредных скоплениях межзубного налета. Рассказала, чем может обернуться кровоточивость десен. Она чертовски хорошо все объясняла, эта Стефани. Она дала ему специальные таблетки. Пока он сосал их, губы приобрели ярко-голубой цвет. Оказывается, от заразы, оседающей на зубах, не спасает даже самая тщательная чистка.

С этого дня Бартл буквально помешался на чистке зубов. Было решено, что Стефани проведет десять сеансов оздоровительного курса. Ему не терпелось привести рот в порядок. Избавиться от этих мерзких, гниющих остатков обедов, завтраков и ужинов, застрявших между зубами. После трех сеансов до него дошло, чего ради он так старается со всеми этими зубочистками, щетками и нитками, – ради нее, ради Стефани он вскакивал по утрам и таращился в зеркало, изучая перемазанный ярко-голубым снадобьем рот. Ради Стефани мчался в ванную полоскать рот после каждого проглоченного куска, держа наготове нитку для зубов.

Стефани была прелестна: темно-рыжая, вся в кудряшках. У нее были белые руки и длинные пальцы. Бледные щеки покрывали еле заметные оспинки. Бартл понимал, что в почти пятьдесят лет не подобает испытывать такие чувства. На восьмом сеансе он, замирая от собственной храбрости, признался ей в любви. Но ничего страшного не произошло. Он так и не понял, как она отнеслась к его признанию, но, похоже, ей было приятно. Когда лечение подошло к концу, он благополучно забыл, что такое зубная боль.

Бартл всегда старался работать не за страх, а за совесть. Он был примерным священнослужителем, хотя служба никогда его особенно не привлекала. Ему бы не проповеди читать, а сидеть в каком-нибудь архиве, где редко появляется какая живая душа. Вместо того чтобы вселять веру в своих прихожан, он, наоборот, отпугивал их своим неприкаянным видом. К тому же Бартл Лонгворт стал частенько прикладываться к бутылке, приходил на службу всклокоченный, небритый, невыспавшийся. Прихожане клевали носом и уходили в другие церкви. Денег на жизнь не хватало. Из епископата слали гневные письма. Винить, кроме себя, было некого. Наступил кризис веры. Стефани Мосс возникла в этом беспроглядстве, как солнечный лучик.

Он по-прежнему верил в Бога, но верил как-то отстраненно. Он вдруг задумался, что означают для него слова молитв. И его вдруг осенило, что Бога-то он любит меньше, чем Стефани. Он попробовал объяснить это ей, пока они ели чудесную лапшу в полюбившемся обоим китайском ресторане «Добрые друзья». Она только улыбалась и поглаживала его руку. С чего он взял, что она его поймет? Стеф была еврейкой и не верила ни во что, кроме человеческого милосердия и желания быть счастливым. Странно? Возможно. Но почему бы и нет?

Все обошлось без скандала. Бартл Лонгворт был слишком аморфной личностью, чтобы из-за него могло разгореться нечто бурное. Какой-то не в меру ретивый прихожанин нажаловался епископу, отправив ему по почте живописание свидетельств нерадивости пастора, его несостоятельности как лица, принявшего сан, и прочая, и прочая, и прочая. Бартл не подозревал, что за ним водится столько провинностей, но отпираться не стал. «Паства разбегается. Пастырь живет во грехе. Замечен – свят-свят-свят! – каждый вечер в китайском ресторане в обществе молодой женщины. Без веры читает молитвы, путается в Священном писании, давеча на вечерней службе вместо положенного текста отбубнил „Освети нам тьму“, которую принято читать в десять утра…» Покаянно выслушав епископа, Бартл почел за лучшее подать в отставку. «ПРОЧЬ СВЯЩЕННИКА-ГРЕХОВОДНИКА!» – писали местные газеты.

По странному совпадению именно в этот момент Мадж Круден вдруг неожиданно состарилась. Старение – процесс не постепенный. Мы можем сколь угодно долго не замечать на себе дыхание времени, как вдруг начинается резкий спад или скачок в другую реальность. Молодая женщина однажды обнаруживает, что волосы потеряли блеск и наметился второй подбородок. Неумолимые метаморфозы происходят со зрелой матроной, полной жизни и энергии, – ее косит болезнь, а когда болезнь отступает, она выздоравливает старухой.

Сей прискорбный факт случился и с матерью Ричелдис, известной лондонской издательницей. Долгие годы она возглавляла небольшую фирму в Блумсбери. Среди ее авторов попадались весьма известные личности. Она была властной, энергичной, порой деспотичной личностью. Как и большинство известных фирм, «Розен и Стармер» обанкротилась и вынуждена была свернуть дело. Мадж демонстративно игнорировала современные методы ведения бизнеса. Ее интересы крутились вокруг книг – слушая ее, можно было подумать, что это она сама все написала. Любимыми авторами были те, кто позволял себя безжалостно кромсать и править. «Я учу их писать, разве вы не видите?» – с видом триумфатора говорила она о каком-нибудь средненьком прозаике. Издательство было для нее всем, она не мыслила своей жизни без него. Вокруг нее крутились и маститые писатели, и подающие надежды юные гении. Ее дом в Патни был как бы придатком к офису. Воскресные посиделки плавно переходили в редколлегии, на которых царила Мадж. Она вещала, наставляла, учила… Это было незабываемое время! Мадж, с сигаретой в одной руке и стаканом виски в другой, вдохновенно рассказывала о последних литературных новостях и открытиях, а гости – агенты, авторы, издатели, журналисты – упивались бодрящим духом свободы и либерализма. Упрямство и непримиримость уживались в Мадж с невероятной терпимостью. Она была фанатично предана своему делу. Но увы! Издательство неумолимо превращалось в придаток обновленного и разросшегося издательского концерна. Силас Розен, ее мягкосердечный босс, не найдя в себе сил бороться, ушел в отставку и переехал в графство Кент. Она осталась один на один с вновь пришедшими сотрудниками, хваткими, цепкими, возглавляемыми «засланным» управляющим – креатурой главной компании. Выпестованных ею авторов теснили те, кто помоложе, более коммерчески выгодные, но не удостоенные чести быть приглашенными на ее вечера.

– Я издаю хорошие книги, которые чи-та-ют. Читают интеллигентные, приличные люди. А если собрать толпу юных гениев, будь они хоть семи пядей во лбу, и предоставить им полную свободу, они начнут гнать чернуху, литература умрет, погибнет. Неужели непонятно?

Очередной сердечный приступ уложил Мадж в клинику. А когда ее выписали, стало ясно, что с работой придется расстаться.

Ричелдис была в ужасе от произошедшей с матерью перемены. Ее характер стремительно менялся, и, как водится, не в лучшую сторону. Мадж стала обидчивой, беспомощной, истеричной – всего не перечесть. Всех друзей-приятелей-прихлебателей как ветром сдуло. Стоило прекратить устраивать вечера и водить авторов по ресторанам, как круг знакомых начал неумолимо сужаться. Когда кризис миновал, Мадж никто даже не удосужился навестить. Она не умела создавать уют, была совершенно недомашней, ее имя ассоциировалось у всех только с работой. Кроме того, она была из тех, о ком говорят «солдат в юбке», а такие остаются одни в самые трудные моменты жизни.

Отца Ричелдис не помнила. Запойный пьяница, он умер почти сразу после рождения дочери. Ричелдис было трудно представить мать замужней дамой. Об этом периоде своей жизни Мадж говорить не любила, а когда приходилось, рассказы больше походили на анекдоты, щедро пересыпанные громкими именами: например, где Эрик пьянствовал с Рональдом Ботралом и художником Майклом Айртоном, у кого в гостях подрался с Роем Кэмпбеллом и все в таком духе.

Во время войны у Мадж дома образовалось нечто вроде литературного салона, куда захаживали ее друг и приятель Чарльз Уильямс, Кристофер Фрай, преподобный Хью Росс Уильямсон, Джон Бетжемен и многие другие. Бывал у нее и Элиот. [16]16
  Уильямс Чарльз (1886–1945) – английский писатель, поэт и теолог, близкий друг и единомышленник Д. Толкина и К. С. Льюиса; Фрай Кристофер (род. 1907) – английский драматург и театральный деятель; Бетжемен Джон (1906–1984) – английский поэт; Элиот Томас Стернз (1888–1965) – англо-американский поэт и критик, издатель, лауреат Нобелевской премии (1948 г.).


[Закрыть]Не только поэт, но и издатель, он даже как-то написал предисловие к книге одного из ее авторов. «Том – он такой славный!»

Мадж никогда нельзя было назвать примерной христианкой, но во время беременности она зачастила в церковь в компании Лилиан Бейлис, [17]17
  Бейлис Лилиан Мэри (1874–1937) – театральный деятель и антрепренер.


[Закрыть]своей хорошей приятельницы. Тогда у всех на устах был Уолсингем и Хоуп-Паттен. [18]18
  В 1920-е годы англиканский священник Уолсингема Альфред Хоуп-Паттен вознамерился восстановить средневековую святыню.


[Закрыть]Многие потешались над ним, многие – восхищались. Ходила легенда, что Георг V, посетив Уолсингем, увидев Черную Мадонну, упал перед ней на колени. С потолка свисали лампы, плавились восковые свечи. Король благоговейно прошептал: «Неужели это моя церковь?» Эта история очень нравилась друзьям Мадж, мнящим себя примерными католиками. О чем бы ни заходила речь, они воспринимали все с напускной насмешливостью, под которой, однако, таился чуть ли не истовый фанатизм. Церковь Богоматери Уолсингемской была возведена в 1061 году по образу и подобию Назаретской святыни на средства некоей вдовы по имени Ричелдис. Предание гласит, что вдове было откровение самой Девы Марии. «Пресвятая Богоматерь», – весело воскликнула беременная Мадж, подпустив ирландский акцент. Как – то в издательстве коллеги, разговорившись «о высоком», пришли к выводу, что среди приверженцев римско-католической церкви распространено имя Бернадетт, а сторонники англиканской церкви не слишком жалуют имя Ричелдис, несмотря на его благозвучность.

– Если родится девочка, назову ее Ричелдис, – заявила Мадж.

– Шутишь? – усомнился кто-то.

– Ни в коем случае.

После войны посещения церкви потихоньку сошли на нет, хотя девочка помнила, как ее возили в зеленом, дышащем на ладан автомобильчике Роуз Макалей [19]19
  Макалей Роуз (1881–1958) – английская писательница.


[Закрыть]в Нэшдом поучаствовать в процессии по случаю праздника Тела Христова. Правда, в сам храм они так и не попали. Сама Ричелдис была убежденной атеисткой. Мадж на дух не выносила современные переводы Библии и литургии. Кто бы мог подумать, что по иронии судьбы доживать жизнь ей придется в компании пастора, пусть даже такого непутевого, как Бартл.

Итак, Бартл проснулся часа в четыре дня. И почувствовал, что совершенно не выспался. После обеда Мадж обычно ложилась отдохнуть, а он либо читал, либо возился по хозяйству. Но несколько страниц переписки Литлтона с Харт-Дэвисом оказались настолько снотворными, что он снова уснул. Книга так и лежала у него на груди, зрелище очень напоминало картину «Святыня, сохраненная в бою».

Вообще-то, вряд ли кому пришло бы в голову сравнивать Бартла Лонгворта с ратником. Драные носки, серые кальсоны, пузырящиеся на коленях, анемичный вид не наводили на мысль о полях сражений. По пятнам на брюках Шерлок Холмс определил бы в нем рассеянного велосипедиста, постоянно забывающего о специальных прищепках. Белый живот, виднеющийся из-под фуфайки, литлвудская рубашка. Полицейский галстук, скорее всего, выуженный из груды тряпья на блошином рынке, хотя Бартл вряд ли догадывался о его происхождении. Плохо выбритое невыразительное лицо (пора менять батарейки в электробритве!) не наводило на мысли о пассионарных персонажах великого Данте. Бартл был весь какой-то бесцветный: тонкогубый, почти безбровый; жалкая растительность у него на голове явно нуждалась в шампуне и расческе.

– Бартл! – хрипловатый голос ворвался в его дрему. – Бартл!

– Иду!

– Тебя только за смертью посылать… – слова потонули в лающем кашле.

– Иду.

– Где ты был?

Он прошлепал вверх по лестнице, сзади волочились шнурки башмаков.

– Задремал, – виновато сказал он.

– Охрипнешь, пока тебя дозовешься. Я уж подумала, ты ушел.

– Чаю принести?

– А что, завтрака не будет?

– Мы уже завтракали.

– Ты с ума сошел?

– Не понял… Хотя… вполне возможно.

– Вот и я о том же.

– Но мы действительно уже завтракали. Картофельная запеканка с мясом и мороженые сливы…

– Мне не интересно, что ты ел. Где Ричелдис?

– Дома, наверно.

– Она обещала прийти.

– А разве она собиралась?

– Черт, ну почему ты никогда не слушаешь? Я никогда не ошибаюсь. Ну почему все вечно говорят одно, а делают другое, совсем как мистер Багли.

– Брэндон.

– Багли.

– Твоего педикюрщика зовут Брендон.

– Тогда Бэмптон. Плевать, как его зовут. Он сказал, что придет во вторник, а потом, видите ли, оказалось, что вторник превратился в понедельник и что я должна была его ждать именно в понедельник.

– Может, мы перепутали день?

– Не делай из меня идиотку. Я еще не окончательно выжила из ума. И зачем, скажите на милость, назначать время, если все равно не придешь? Договариваться о чем-то, если не собираешься ничего делать? Кстати, у меня кончаются носовые платки. Ты слышал эту пьесу?

– Нет, я заснул.

– По радио.

Казалось, разговаривают двое глухих.

– Этим молокососам позволили пролезть на Би-би-си. А мы, выросшие на хороших постановках, вынуждены целыми днями терпеть это бесконечное обсасывание постельных утех. Возьми себе виски.

Он сделал большой глоток из горлышка бутылки, стоявшей у изголовья.

– Пойду поставлю чайник.

Идти было недалеко, от кухни Бартла отделяла его собственная, донельзя запущенная комната. Он поставил на поднос электрический чайник, коробочку с чайными пакетиками и замызганный пакет молока. Иногда они пили чай внизу в столовой, но в последнее время чаще устраивались в комнате Мадж, глядя из окна на верхушки деревьев, торчащие за пустырем, и скрашивая беседу изрядными порциями виски.

– Может, сходим купить вам носовых платков? – крикнул он в дверь.

Чайник сердито зашипел.

– Не может, потому что должна прийти Ричелдис, да и нога у меня побаливает, а все из-за этого мистера… Нет, я ничего не имею против этих бедных французиков, Эрик всегда был к ним так добр.

Эриком звали мужа Мадж. Услышав его имя, Бартл перестал прислушиваться. Мадж вполне может поговорить и сама с собой. Ее дальнейшие излияния занимали его не больше, чем бульканье кипящей воды.

Войдя к Мадж в комнату и аккуратно поставив поднос на тумбочку, он сказал:

– Я тут читал переписку Литлтона с Харт-Дэвисом. Потрясающе.

– Понаписали всякого о королевской семье… Можно подумать, читателям интересно, как часто принцесса меняет свои наряды. В конце концов, это ее личное дело. Я же не верещу на каждом шагу, как Ричелдис однажды напялила ту дурацкую шляпку, которая шла ей как корове седло. Она собиралась в… хотя нет… Ты этого наверняка не помнишь…

– Когда это было? – Его задело, что Мадж проигнорировала его слова о книге. Обычно она часами могла рассказывать о том, как однажды ей довелось сидеть рядом с сэром Рупертом Харт-Дэвисом на заседании в Лондонской библиотеке и какой он душка.

– Бурн и Холлингворт… – продолжала втолковывать она, словно Бартл был недоумком. – Она пошла к «Бурну и Холлингворту» купить себе шляпку, когда выяснилось, что Тэтти Корэм выходит замуж. За старого профессора… вылетело имя из головы… Неважно, понимаешь, это знакомство было нелепым. Вспомнила! Эллисон… Профессор Эллисон. Конечно, мужчина и женщина должны быть симпатичны друг другу, но опускаться до сомнительных подробностей, которые так любят смаковать эти юные дарования… Дичь какая-то! По моему глубокому убеждению, постель вообще уродует дружбу мужчины и женщины. Вот я дружила в основном с мужчинами, но мне и в голову не приходило переспать со стариной Джонатаном Кейпом… бр-р… ты меня понимаешь… или другим издателем…

– Рупертом Харт-Дэвисом, – вставил Бартл.

– Бедняжке принцессе Уэльской тоже, наверно, приходится несладко: то взывают к ее чувству долга и требуют родить наследника престола, то этот чертов журнал «Private Eye» и другие издания перемывают ей косточки, изображая лицемерное сочувствие несложившейся личной жизни… Не понимаю, с чего все такие сексуально озабоченные. В лучшем случае, это может интересовать демографов – рождаемость, смертность и все такое, но никак не журналистов.

Мадж сидела очень прямо, будто выступала на трибуне. Говорила быстро, с каким-то отчаянием, словно боясь, что повиснет тишина и хаос опять завладеет ее сознанием. Ей было все равно, о чем говорить, главное – говорить.

И все-таки она все еще была очень хороша. Копна седых волос кокетливо собрана на макушке. Из-под очков сверкают живые темные блестящие глаза.

– Пейте чай, а то остынет.

– Благодарю, – искренне произнесла она. – Ты так добр ко мне.

– Пустяки.

– Смотреть совершенно нечего… Сплошной секс.

– Вы про телевизор?

– Такое впечатление, что ты меня не слушаешь…

– Про радио?

– Ну при чем тут радио?! Радио… Меня окружали ярчайшие личности. Эрик водил с ними дружбу, хотя многие из них были коммунистами. Мы много раз встречались с де Голлем.

– Он-то уж точно вряд ли мог похвастаться победами на фронте любовных утех, – философски заметил Бартл.

– Чай некрепкий. Ты положил сахар?

– Две чайные ложки с горкой. И размешал.

– Капни немного виски, чтоб было вкуснее.

Бартл повиновался. Немного подумав, налил себе тоже.

Сочетание чая и виски подействовало благотворно. По телу разлилось тепло. Мир, который полчаса назад коробил своей грубостью и жестокостью, показался вполне благостным и уютным. Мадж щебетала. Ее монологи напоминали симфонию. Темы переплетались, хотя и редко были связаны друг с другом: принцесса Уэльская, нынешние сексуальные нравы в представлении средств массовой информации, генерал де Голль в частности и французы в целом…

– Я тут долго думала и пришла к выводу, что эта убогая мещаночка миссис Уайтхауз все-таки в чем-то права… – В дверь позвонили. – Это наверняка Ричелдис.

– Пойду посмотрю.

Болезнь жестоко изуродовала память Мадж. Она постоянно все забывала и путала, ее планы внезапно менялись, назначенные якобы встречи нередко оказывались плодом ее воображения. Если бы Ричелдис собиралась навестить мать, Бартл уж как-нибудь был бы в курсе.

Открыв дверь, он нос к носу столкнулся с невесткой. Рядом с ней переминался с ноги на ногу не по возрасту серьезный, с непропорционально большой головой, похожий на состарившегося гномика шестилетний Маркус.

– Привет, человек, – поздоровался Маркус. Так он привык обращаться к дяде.

– Привет, человечек. Не ждали, не ждали.

– Привет, человек. – Ричелдис чмокнула его в щеку. – Ты, похоже, только что проснулся.

– Рад тебя видеть, человечек. Твоя бабушка говорила, что ты придешь, но я, старый дурак, не поверил. У нас и к столу-то ничего нет.

– Какие пустяки, не беспокойся, Бартл.

Все трое поднялись по лестнице. Маркус продолжал монотонно бубнить:

– Мы собирались навестить бабушку, мы собирались навестить бабушку, правда, мама? Мы собирались навестить бабушку и этого человека, правда ведь?

На лестницу выплыла Мадж. Домашние тапки несколько диссонировали с ее царственным видом.

– Кто к нам пришел, кто к нам пришел, кто пришел навестить меня! – театрально воскликнула она, обнимая внука.

– Мы пришли попить с тобой чаю, бабушка.

– Знаю-знаю. Мы с Бартлом уже попили, но вторая чашка нам не повредит.

Мадж равнодушно подставила дочери щеку для поцелуя и взяла мальчика за руку.

– Осторожненько спускаемся, так, молодец, малыш.

– А тот человек тоже ходит с тобой за ручку?

– Конечно. Он любит твою бабушку.

– Этот человек твой муж?

– Ну что ты, конечно, нет.

– А вот мой папа, он ведь мамин муж, но он никогда не ходит с ней за ручку.

– Маркус, ну что ты несешь! – вмешалась Ричелдис и тут же обратилась к матери: – Ты вчера слышала по радио пьесу? Я поймала ее на какой-то волне, когда ехала в машине, – про девушку из Ист-Энда, которая во время войны влюбилась в кого-то из лидеров французского Сопротивления…

– Как же, как же, я только что говорила о ней Бартлу, но ему подавай беседы о Руперте Харт-Дэвисе сотоварищи.

Наскоро накрыли чай. В коробке нашлись остатки имбирного пирога. Ричелдис налила свежей воды в чайник, заварила бергамотовый чай. При виде общего запустения и состояния матери ее охватила тоска.

– Бартл чуть с ума меня не свел, утверждая, что вы не придете, а я настаивала, что раз мы договорились, то ты обязательно появишься.

Потом последовал пересказ пьесы, о которой Ричелдис только что упомянула, приправленный жалобами на педикюрщика и обрывками воспоминаний о прошлой жизни. Ни одной законченной фразы, сбивчивая речь, постоянное перепрыгивание с одной темы на другую… Через несколько минут у Ричелдис голова пошла кругом.

– …О котором не скажешь, что репрессии, направленные на коллаборационистов в конце войны, были обоснованы и… как звали того человека?

– Петен?

– Мой педикюрщик?

– Его зовут Бамптон, – подсказал Бартл.

– Пусть. Багнал. Как у вас с Саймоном дела? – неожиданно прозвучал вопрос.

– Он в Париже.

– С другой женщиной? – хохотнула Мадж.

– Мама, прошу тебя.

Прежде Ричелдис вставала на дыбы, если мать позволяла себе выпады против Саймона. Теперь все изменилось. Мадж вызывала только жалость. Это ж надо додуматься до такого! Мысль о том, что Саймон может быть в Париже с другой,заставила Ричелдис улыбнуться.

– А что он делает в Париже? Волочится за Тэтти Корэм? Вот ведь ушлая девчонка!

– Да у него время по минутам расписано. Когда ему с Моникой встречаться? – поморщилась Ричелдис. – Он поехал по делам. Никому не сидится на месте. Не удивительно, что постоянно что-нибудь случается.

– Да уж, преступность у нас на высоте. Ох, чует мое сердце, не к добру он поехал в Париж.

– Мам, ну о чем ты говоришь? Любой бизнес предполагает личные контакты с партнерами. – Ричелдис заученно повторила фразу, много раз слышанную от мужа. – Особенно сейчас, когда на рынке такая конкуренция.

– Все это чепуха… Сейчас любой вопрос можно решить, написав простое письмо. А один вид Саймона способен отпугнуть любого покупателя.

– Педикюрщик приходил? – мягко увильнула от комментариев Ричелдис, притянув к себе ребенка.

Маркус молча вырывался. В кулачке он стискивал пластмассовый пенал в форме рыбы, и ему не терпелось опробовать его в действии. Например, использовать как ударный инструмент и шарахнуть «человека» Бартла по голове.