Текст книги "Охота"

Автор книги: Эндрю Фукуда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Директор кивком требует, чтобы я продолжал.

– Я хочу сказать, что период подготовки сам по себе займет пять глав. И он позволит ярче описать охотников. Конкуренцию между нами, конфликты, все, что позволит сделать ожидание более напряженным. Затем бал. Затем кульминация – сама Охота. Книга уже почти готова.

В глазах Директора помимо его воли читается одобрение.

– А излучатели? Зачем вооружать геперов излучателями? Продолжайте, пока у вас неплохо получается.

– Чтобы сделать охоту увлекательнее. Нет, не только, – я задумываюсь на секунду, – чтобы замедлить Охоту. Потому что это последние геперы на земле. Нельзя просто так разорвать их за несколько секунд. Пара укусов – и все, их больше не осталось. Нет, это неинтересно. Лучше растянуть удовольствие, убивать их медленно, по одному зараз. Растянуть одну главу на три, – я подавляю желание поднять бровь, – но это будет возможно, только если замедлить Охоту. Вооружив геперов. Это усилит драматизм, азарт, удовольствие, которое получит победитель. Тогда последняя глава будет потрясающей. Напряжение не спадет, пока победитель не проглотит последние капли крови, погрузив всех геперов во тьму забвения. – Я смотрю на Пепельный Июнь, перевожу взгляд на Директора. – Все это ради книги, ради Правителя.

Директор смотрит на меня с искренним удивлением, его глаза широко распахнуты, рот слегка приоткрыт. Он дергает головой вперед, затем назад, шейные позвонки издают сухое стаккато щелчков.

– Молодец, – говорит он. – Вам и вправду удалось меня удивить. – Он опять щелкает шейными позвонками, и этот звук разносится по библиотеке, как выстрел.

Затем он умолкает, его глаза неожиданно сужаются, выражая откровенную неприязнь.

– Вернемся к вам. Одного я никак не могу понять. Какое место вы во всем этом занимаете? И почему я только что получил очередное указание, касающееся вас?

– Какое указание, сэр?

– Почему Дворец так интересуется вами? – продолжает он, не обращая внимания на мой вопрос. – Все остальное я смог понять. – Из его глаз исчезает последний намек на блеск, сейчас в них осталась только тьма, он смотрит на меня цепким взглядом. Такое чувство, будто в мои глаза вонзаются бритвы.

– Я не знаю.

– Ты лжешь, – произносит он, проводя пальцами по предплечью, будто гладит лишенного шерсти котенка. – Скажи мне. Немедленно. Скажи мне, что происходит. Во Дворце считают, что они такие умные, что смогли обмануть меня своими непонятными приказами. Каждый день приходит новый приказ, каждый день они придумывают какой-нибудь новый поворот в Охоте. Они хотят держать меня в напряжении. Они хотят держать меня в неведении. Но у меня есть свои способы выяснить, что происходит. – Слова вылетают у него изо рта, как острые льдинки, падающие в темную пропасть. – Или вытянуть эту информацию, если потребуется.

У меня начинают дрожать пальцы, я прижимаю ладонь к бедру.

– Я не…

– Говори! – Его голос эхом отдается от стен. Не успевают отголоски стихнуть, как я вижу гнев в его глазах. Он идет ко мне.

– Я знаю, в чем дело – неожиданно шепчет Пепельный Июнь. Директор останавливается. Все смотрят на нее.

Она бросает на меня взгляд, будто готовится совершить предательство, и произносит:

– Дело в том, – она говорит все тише, – что он не такой, как все.

Пепельный Июнь стояла в тени, но теперь, шагнув вперед, она оказывается в лужице лунного света.

– Именно он нужен Дворцу.

Директор колеблется.

– Объяснитесь.

– Вы сказали, что победитель должен будет написать эту книгу. Поэтому им нужен кто-то, кто умеет писать. И, учитывая присутствие журналистов, будут интервью для журналов, участие в ток-шоу, интервью на радио. Так что им нужен кто-то, кто умеет говорить. Однако победителями Охоты обычно становились неотесанные дубины, физически сильные, но не слишком красноречивые и интеллектуальные. Дворцу нужен кто-то, умеющий обращаться со словом, умный, сдержанный и внимательный к деталям. – Она указывает подбородком на меня. – И к нему все это относится. Я знаю: я училась вместе с ним много лет. Он всегда был звездой в учебе, даже помимо своей воли. Его разум легко справлялся со всем. Он будет великолепен. И в интервью, и перед камерами, и когда будет писать книгу. Дворцу это известно, судя по всему, они неплохо его изучили. Из всех охотников он лучше всего готов к встрече с прессой.

Директор поворачивается ко мне и изучает как будто с новой, только что открывшейся точки зрения.

– Может быть, он слегка стеснителен, держится тихо, – продолжает Пепельный Июнь, – но это и неплохо. Такая стеснительность бывает привлекательной. Девушкам это нравится. Поверьте мне, – добавляет она, немного помолчав.

Директор смотрит в окно, по его лицу пробегает тень раздражения.

– Кто сообщил вам все эти сведения?

– Никто. Все это просто мои догадки. – В ее глазах читается тревога. – Уверена, я не сказала ничего, что не приходило вам в голову.

– Понимаю. – Его рука, такая бледная, что кажется светящейся, поглаживает один из дипломатов. Худые пальцы со страхом и отвращением касаются ручки. – То есть вы просто гадаете. Вы можете и ошибаться.

– Может быть. Но мне так не кажется. – Она делает небольшую паузу. – А я? Почему я здесь?

Директор поднимает глаза на нее и почесывает запястье долгими задумчивыми движениями. Нетрудно заметить, что он получает удовольствие от ситуации.

– Вы представляете собой то, что я назвал бы планом Б.

– Не уверена, что понимаю.

– Жаль. Учитывая, что до этого момента вы так хорошо справлялись. – Директор фыркает. – Разумеется, вы такая же, как остальные. Всем вам надо, чтобы я все растолковывал. Час назад я получил очередное указание. Касающееся вас и его. Вы – план Б. В случае, если план А – он – провалится, в случае, если он не оправдает ожиданий, вы – страховочная сетка. Если что-то пойдет не так во время Охоты, если он не справится или выйдет из гонки, значит, вы должны будете победить. Вы – наша страховка, победитель-дублер.

– Не думаю, что это сработает.

– Разумеется, это сработает! – отвечает он, легкое раздражение слышится в его голосе. – Вы обладаете всем тем же, чем и он. Вы умны – хотя я уже начинаю в этом сомневаться. У вас хорошо подвешен язык – хотя, возможно, слишком хорошо. И вы много знаете о геперах. Мне рассказали о вас, девочка моя, обо всех клубах и обществах, посвященных геперам, которые вы посещали. Ваши познания пригодятся вам для интервью и прочего после Охоты. Кроме того, на вас приятно взглянуть. Вы будете хорошо смотреться по телевизору и на фотографиях. Ваше прелестное личико улучшит продажи известных журналов. Да, теперь я понимаю.

– Вам нужно взглянуть на Охоту в целом, – твердо произносит Пепельный Июнь.

– Мне нужно?..

Пепельный Июнь молчит. Кажется, она раскаивается в том, что сказала.

– Думаете, вы все знаете лучше, чем я? – Отравленные насмешкой слова пронзают ее, словно дробь. – Не говори мне, что мне следует делать, девочка.

Директор прикрывает глаза, его длинные ресницы переплетаются. Температура воздуха в библиотеке – и без того низкая – падает окончательно. Лучи лунного света, замерзая, превращаются в колонны прозрачного серого льда. Я смотрю на Пепельный Июнь. Она знает, что перешла черту, – кожа у нее еще бледнее, чем обычно, и веки подрагивают.

Взгляд Директора возвращается к двум дипломатам. Он пододвигает их поближе к себе.

– Один из вас должен стать победителем Охоты, чтобы план имел успех. Это ты хотела мне сказать, верно, девочка? Не думай, что твои мысли являются для меня каким-то откровением. Я это знаю без тебя. Чтобы один из вас украшал собой обложки журналов, участвовал в ток-шоу, чтобы об одном из вас судачили все и каждый, один из вас должен будет выиграть. Потому что я знаю, да, хорошо знаю, что есть и другие охотники, и большая их часть не только хочет выиграть, но и куда более способна на это.

Он нажимает кнопку, раздается щелчок, и дипломаты раскрываются. Он разворачивает их так, чтобы мы могли заглянуть внутрь. В каждом лежит по излучателю. Директор берет один в руки.

– Никто не знает, что на самом деле происходит в Пустошах во время Охоты, насколько грязной может оказаться эта игра. Охоту никогда не снимали: камеры слишком тяжелы для этого; кроме того, оператор просто отбросил бы камеру в сторону и сам включился бы в гонку, не в силах противостоять своему желанию. И никого на самом деле не волнует… до какого неспортивного поведения могут опуститься участники. Охотники, как известно… скажем, склонны прибегать к грязным приемам. Там все готовы вцепиться другим в глотку, и чем больше глоток вам удастся разорвать, тем интереснее получится книга. Используйте эти излучатели против других охотников. Все решат, что их подстрелили геперы. Где-то в Пустошах, когда вы уйдете подальше от Института. По излучателю для каждого. В каждом по три выстрела. Должно хватить, верно?

– А когда мы выведем из игры всех остальных охотников? – спрашивает Пепельный Июнь. Она говорит тихо, но не колеблется. – Когда останемся только мы вдвоем? Что нам тогда делать?

Директор приходит почти в ярость. Он хватает себя за запястья и процарапывает ногтями длинные белые полосы на внутренней их стороне. Его голова при этом отлетает назад, как на пружине. – А мне какое дело? – Глаза Директора вспыхивают безумным огнем. – Какое мне дело, если один из вас выиграет? Глупая девчонка! – Неожиданно, будто спохватившись, он застывает и строго смотрит на нас. – Запомните одно. Мне нужна чистая победа. Так всегда проще. Никаких союзов. Публика не любит двусмысленностей. Если останетесь только вы вдвоем… что ж… должен быть только один победитель. Вы знаете, что делать. Верно?

Ни Пепельный Июнь, ни я не находим подходящего ответа.

Он снова принимается почесывать запястье.

– Понимаю. Понимаю, я выразился не совсем ясно. Я не смог донести до вас, насколько я заинтересован в успехе этой Охоты. Я не смог донести, насколько важно для меня, чтобы один из вас – и только один – выиграл эту Охоту. – Он проводит большими пальцами по своим тонким, красиво изогнутым бровям. – Многие думают, что у меня тут идеальная работа. Что это просто мечта – работать так близко от геперов. Дураки. Это ад.

Директор мрачнеет, над ним будто сгущается тьма.

– Удачное завершение Охоты подарит мне шанс покинуть это место, – шепчет он, – это чистилище, отделенное от рая стеклянной стеной. Но эта стена так же непреодолима, как путь длиной в тысячу вселенных. Невозможно выносить это слишком долго, это искушение видом и запахом геперов, и не иметь возможности к ним прикоснуться. Это адская мука – быть так близко и одновременно невероятно далеко. Мечта – это убраться из этого фальшивого рая… в рай настоящий – во дворец Правителя. Стать, наконец, Министром науки.

Он делаете очередную мучительную паузу.

– Вы когда-нибудь… Нет, разумеется, никогда. Но я был там, провел целый день. Во дворце Правителя. Когда меня назначили на эту должность. Я побывал в этом средоточии блеска и роскоши. Реальность превзошла самые смелые мои ожидания. Огромные статуи гиен и шакалов, гладкие как лед мраморные здания, бесконечные ряды виночерпиев, писцов, арфистов, пажей, гонцов, придворных нахлебников, телохранителей, одетый в шелка гарем из юных девственниц. Но не это самое главное. Вы понимаете, о чем я?

Я молчу.

– Вы можете подумать, что это изящные бассейны, украшенные водопадами, или концертный зал с канделябром в виде огромного цветка. Но нет, вы ошибетесь. Или аквариум, полный устриц, мидий, кальмаров и осьминогов, которых можно просто схватить, как цветок, и тут же проглотить. Но нет, вы снова ошибетесь. Или картины, или королевские конюшни, полные великолепных жеребцов. Но нет, снова ошибка.

Он поднимает указательный палец, на котором поблескивает изумрудом массивный перстень. Сотрудники и охранники тут же разворачиваются и уходят.

Когда двери закрываются, он облизывает губы и продолжает:

– Нет, это еда. Самые экзотические и жирные виды мяса, самые лучшие и сочные куски, в которые вы погружаете зубы, когда сердце животного еще не остановилось. Бум-бум, бум-бум, бьется оно, пока вы жуете его печень, его почки, его мозг. Собаки, кошки. И это только закуски. – В темноте я слышу, как его губы влажно причмокивают. – За ними следует главное блюдо. Мясо гепера, – шипит он.

Я тупо смотрю на него, меня охватывает ужас. «Не раскрывай широко глаза, – шепчет в моей голове отцовский голос, – не раскрывай широко глаза!»

– Представьте, что я расскажу вам, что там есть тайный запас, – шепчет Директор, – что где-то на территории Дворца есть тайная ферма. Ведь все знают, что последние геперы на нашей планете – это те, что живут под Куполом. Но представьте, что эта ферма находится под землей, вдалеке от чужих глаз, и простирается на все занимаемые Дворцом территории? Это просто догадки, разумеется. Сколько же там геперов, могли бы вы спросить. Кто знает? Но в ту ночь, что я там провел, я слышал их крики и плач. Мне показалось, что их там десятки. Возможно, сотни. – Он поглаживает пальцем щеку. – Возможно – это опять мои догадки, – их там достаточно, чтобы обеспечить Правителя обедами на всю его оставшуюся жизнь. Разумеется, это только догадки.

Он смотрит на нас.

– Итак, теперь вы понимаете. Я более чем заинтересован в успехе этой Охоты. В том, чтобы один из вас – и только один! – оказался победителем. И лучше вам не знать, что будет с вами в случае провала. – Директор поднимается на ноги. – Поверьте мне. Итак, вы предоставите мне то, что нужно. Один из вас станет победителем. Все. Думаю, я выразился достаточно ясно. – Он проходит мимо меня и покидает библиотеку. Дверь за ним закрывается.

Я выдыхаю и нескоро нахожу силы сделать следующий вдох.

После этого Пепельный Июнь отсылают обратно в ее комнату, чтобы снять мерки. Команда портных – мрачных, с угрюмыми лицами – позже приходит и в библиотеку, чтобы снять мерки для моего смокинга. Они говорят шепотом. Для меня опыт оказывается не слишком приятным, особенно когда кто-нибудь из них наклоняется ко мне чересчур близко. Я вижу, как раздуваются их ноздри. Один даже смотрит на меня с любопытством. Я быстро отвечаю на его взгляд, и он отводит глаза, но когда портные собираются и уходят, он еще раз странно на меня смотрит.

Я выхожу наружу, мне хочется побыть на воздухе. Последние несколько часов заставили меня изрядно поволноваться. Ночь выдалась хорошей, идеальной, чтобы успокоить взбудораженные нервы. Небо усыпано красивыми искорками звезд, месяц висит высоко и серебрит заснеженные вершины гор на востоке. Из пустыни доносится ласковый ветерок, расслабляющий мои мышцы.

Я слышу, как позади меня тихо шуршит под чьими-то ногами песок.

Это Пепельный Июнь, она приближается, неуверенно посматривая на меня. Когда наши глаза встречаются, девушка застенчиво опускает взгляд. На ней новый наряд: черная шелковая туника, обтягивающая, с глубоким вырезом. Ее длинные бледные руки в лунном свете кажутся колоннами из блестящего белого мрамора. Песок под ногами шевелится и вихрится, вызывая у меня легкое головокружение.

– Я шла сюда из главного здания, ты мог хотя бы поздороваться, – произносит она, останавливаясь передо мной. – А, понимаю. Теперь ты со мной не разговариваешь.

– Нет, что ты. Извини.

Ветер мягко перебирает ее волосы, открывая нежную кожу шеи.

– Послушай, я тебе не враг. Пока. – Она чешет запястье. – Думаю, нам надо дождаться начала Охоты.

Я, помимо воли, тоже чешу запястье.

– Можно тебя кое о чем попросить? Если мы с тобой останемся одни, выстрели мне в мизинец на ноге, ладно? Не надо выводить меня из строя выстрелом в глаз.

– В правый или левый мизинец?

Я снова чешу запястье.

– Лучше левый. Только целься получше, ладно? Он совсем маленький.

– Договорились, – отвечает она.

Над нами по ночному небу скользит тень большой птицы. Ее непропорционально длинные и неуклюжие крылья неподвижно застыли. Она описывает над нами круг и исчезает вдали.

– Я пришла, чтобы кое-что у тебя спросить, – говорит она.

– Нет, я не отдам тебе свой излучатель.

Она не отвечает. Я поворачиваюсь к ней. Она стоит и с надеждой смотрит на меня своими изумрудными глазами. Как будто долго ждала этого момента – когда мы наконец останемся наедине, ни на что не отвлекаясь.

– Пригласи меня на бал. – Она говорит тихо и спокойно.

Я поднимаю запястье, готовясь его почесать, но ее руки висят по швам.

– Ты серьезно? – переспрашиваю я.

– Да.

– Я не знаю… это же не школьный бал, понимаешь. Это пафосное мероприятие, которое устраивает правительство. Тут все совсем по-другому.

– Я знаю, – отвечает она, – это совсем не то, что школьный бал, это будет лучше, чем тысяча школьных балов.

– Я… я не знаю.

– Это важно для меня.

Я смотрю на горизонт за ее плечом.

– Слушай, я не знаю, как сказать. Да, я понимаю, что этот бал – особенный: музыка, репортеры, красная ковровая дорожка, танцы, еда…

– Он особенный, потому что там будешь ты. Потому что ты пригласишь меня.

Я отвожу взгляд.

– Не знаю.

Она неожиданно преодолевает разделяющее нас расстояние и берет меня за локоть. От прикосновения ее кожи меня будто ударяет током.

– Неужели я тебе настолько не нравлюсь? – шепчет она, заглядывая мне в глаза. – Неужели?

Я не отвечаю.

– Тогда можешь просто притвориться? Надеть маску? – Что-то в ее словах, возможно, то, как она их произносит, заставляет меня посмотреть ей в глаза и задержаться взглядом дольше, чем я когда-либо позволял себе с кем-то помимо отца. – Потому что иначе у меня разорвется сердце.

– Дело не в тебе…

– Притворись, – шепчет она, – что я действительно тебе нравлюсь. Что тебе нравятся очертания моих губ, цвет моих глаз, что тебе нравится прикасаться к моей коже, чувствовать мое дыхание. Притворись, что ты можешь видеть сквозь все это, что ты знаешь меня. Что знаешь, что скрывается в глубине моей души. И, несмотря на это, я все еще тебе нравлюсь, что так я нравлюсь тебе даже сильнее. Представь, что вокруг нет никого, что есть только я – и больше никого во всем мире. Ни других охотников, ни сотрудников Института, ни геперов. Нет даже ни луны, ни звезд, ни гор. И что ты так долго тосковал по мне, желал меня, и вот наконец я стою прямо перед тобой. Притворись, что все это правда, хотя бы только на одну ночь. – Она кладет свободную руку мне на спину и притягивает меня к себе. Нас разделяет всего пара дюймов. Порыв ветра бросает мне волосы в глаза.

Она тянется ко мне и убирает пряди, медленно проводя пальцами по моей щеке, над ухом, и вниз, по шее.

Долгие годы я старался похоронить свои чувства к ней, превратить свое сердце в кусок льда, и это первое настоящее, не случайное прикосновение за все время, что я прожил в одиночестве. Оно будит что-то во мне. Внутри у меня словно сдвигаются тектонические плиты, выпуская на поверхность нечто, дремавшее до поры. Она смотрит на меня, и этот взгляд я могу ощутить точно так же, как прикосновение ее руки к моему локтю. Но взгляд проникает глубже, от него сложнее отмахнуться. Я чувствую, как стремятся выйти наружу чувства, которые я считал давно мертвыми. Стальные обручи внутри меня лопаются.

– Пожалуйста, – умоляет она, – пригласи меня.

К собственному удивлению, я киваю. Она вздрагивает от восторга и сильнее сжимает мой локоть. Я вижу, как пульсирует мышца на ее руке, то напрягаясь, то расслабляясь. Я тоже беру ее за локоть, как принято в таких случаях. Она запрокидывает голову, прикрывая глаза, ее веки трепещут, губы слегка приоткрыты. Но тут ее верхняя губа поднимается в неуверенном оскале, обнажая два влажно поблескивающих, острых как бритва белоснежных клыка. Которые через пять секунд вопьются в мою грудь, пробьют ребра и вырвут все еще бьющееся сердце.

Как я мог забыть об этом, как мог в момент слабости поддаться искушению? Нельзя забывать, что ее красота отравлена, что ее губы скрывают два ряда ножей, а сердце заключено в клетку из острых как бритва ребер. Она недостижима для меня, я не могу к ней прикоснуться, это невозможно.

Я с гневом и отвращением сжимаю руку на ее локте, вдавливая пальцы в бескровную плоть. Но она понимает мой жест по-другому и дрожит еще сильнее, запрокидывая голову к ночному небу. И я осознаю, как легко тому, кто находится по другую сторону маски, принять отвращение за страсть.

Приближается рассвет, и я провожу Пепельный Июнь обратно в ее комнату. Мы договариваемся встретиться сразу после заката: она хочет переодеться к балу в библиотеке, чтобы мы могли пойти вместе – рука в руке.

– Это будет потрясающе, – шепчет она на прощание.

Я возвращаюсь в библиотеку. Через несколько минут закрываются ставни. Я на всякий случай жду еще немного и только потом отправляюсь в путь. Мне хочется пить, и надо снова вымыться. Выходя наружу, под быстро светлеющее небо, я смотрю на главное здание, чтобы убедиться: ставни закрылись и там. Затем вновь иду к Куполу. На этот раз у меня с собой три пустых пластиковых бутылки. Я связал их куском шнура и перекинул через плечо. Они бьются друг о друга, как будто у меня за спиной играет пьяный барабанщик. Купол еще не опустился. Я говорю: «Сейчас же!» – и указываю пальцем в его сторону. Он не двигается.

– Сейчас же! – повторяю я, но он не слушается моей команды, стеклянные стены неподвижны.

Я уже на полпути, когда земля начинает вибрировать, и слышится гул. Сначала едва различимый, но вскоре его уже нельзя ни с чем спутать. Стены Купола опускаются, круглое отверстие на вершине становится все больше по мере того, как стекло уходит в землю. На блестящей движущейся поверхности играют отблески рассвета, отражаясь от нее и падая на равнину сплетением цветных лент. Наконец игра света прекращается и гул затихает. Купол исчез.

Я стою примерно в сотне ярдов от пруда и жду. Лучше не рисковать: несмотря на то, что они должны были уже понять, кто я такой, они вполне могут выскочить из своих хижин (по крайней мере девушка точно может) с копьями наперевес. В чем, собственно, и проблема с этими геперами. Они непредсказуемы, как вырвавшиеся на свободу обитатели зоопарка. Дверь одной из хижин неожиданно распахивается. Гепер-самец – молодой, примерно моего возраста – выходит наружу. Голова у него взлохмачена после сна, ноги заплетаются. Он идет к пруду и не замечает меня, щурясь на ярком утреннем солнце.

Гепер умывается, пьет, зачерпнув воду ладонями, и наконец его взгляд обращается в мою сторону. Он тут же опускает руки, расплескивая воду себе на ноги, и поспешно отступает к хижинам. Неожиданно останавливается, словно спохватившись. Оглядывается. Видит, что я стою все там же, что я не сдвинулся с места.

Я поднимаю руки, развернув их раскрытыми ладонями к нему, надеясь, что он поймет: я не хочу причинить ему вред.

Он разворачивается и бежит дальше.

– Подожди! Стой!

Он останавливается. Оглядывается через плечо, глаза у него огромные, в них виден страх. Но страх, смешанный с любопытством. Как и у той вчерашней геперки, на его лице отражается все, что он чувствует, как будто он животное в зоопарке, которое бесстыдно почесывает зад перед толпой зрителей. Неприкрытые чувства буквально водопадом проливаются на меня. Он смотрит, не отрываясь.

– Сисси! – кричит он, и тут я пораженно пячусь. Это существо умеет разговаривать. – Сисси! – повторяет он еще громче, и все его переживания ясно слышны даже в таком коротком слове.

Он кричит в третий раз. Так, будто зовет на помощь.

– Не понимаю, – говорю я, потому что и вправду ничего не понимаю. – Мне просто нужна вода. Вода. – Я показываю в сторону пруда.

– Сисси! – снова кричит он, и дверь одной из хижин распахивается, как от удара. Это та геперка. Она слегка растрепана и моргает, прогоняя сон. Геперка быстро оценивает ситуацию. На секунду ее глаза останавливаются на мне, затем она смотрит дальше, потом снова на меня.

– Все в порядке, Дэвид, – говорит она первому геперу. – Помнишь, что я тебе вчера сказала? Он не причинит нам вреда. Он такой же, как мы.

Меня как громом поражает. Эти геперы разговаривают. Они разумны. Они не совсем дикие.

Геперка идет ко мне. Широкими, уверенными шагами. Когда она проходит мимо хижин, двери открываются, и оттуда выходят другие геперы. Она останавливается у пруда.

– Я права? – спрашивает она меня.

Все, на что я способен, это пялиться на нее.

– Я права? – повторяет она, и тут я замечаю в ее левой руке топор на длинной рукоятке.

– Да.

Мы смотрим друг на друга, не моргая.

– Ты пришел за водой?

– Да.

Четверо геперов – все самцы – стоят у нее за спиной, таращась на меня. Один шепчет что-то другому на ухо, тот согласно кивает.

– Пользуйся, – отвечает геперка.

Жажда не позволяет мне долго раздумывать. Я опускаюсь на колени у пруда и пью, зачерпывая ладонями воду, стараясь не выпускать из виду их всех, особенно геперку. Затем наполняю бутылки, закрываю их и останавливаюсь в нерешительности.

– Собираешься опять раздеваться? – интересуется она. Группа позади нее, кажется, расслабляется: они улыбаются, обмениваясь понимающими взглядами.

– Раз так, то, пожалуйста, на этот раз не оставляй белье.

Много лет я приучал себя не краснеть, но на этот раз мне не удается сдержаться. Волна жара приливает к моему лицу, оно, кажется, горит огнем.

Геперы видят это и неожиданно умолкают. Геперка идет вперед, остальные следуют за ней. Она подходит ко мне так близко, что я вижу бледную россыпь веснушек у нее на носу. Протягивает руку и касается моей щеки; у нее мозоли даже на кончиках пальцев. Затем кивает и жестом предлагает остальным приблизиться. Они так и поступают, медленно окружая меня. Тянутся ко мне, касаются моей щеки, шеи, тычут в меня пальцами. Я не мешаю им.

Наконец они отходят. Геперка все еще стоит передо мной, но топора у нее в руках уже нет. Впервые за все время я вижу у нее во взгляде что-то, не похожее на страх или любопытство. Не могу понять, что это, но огоньки в ее глазах теперь кажутся теплыми и ласковыми, как угли в камине.

– Мое имя – Сисси. А твое?

Я непонимающе смотрю на нее.

– Что значит – имя?

– Ты не знаешь свое имя? – спрашивает гепер, стоящий дальше всех. Он самый маленький из них – совсем мальчик, не старше десяти лет, озорного вида. – Меня, например, зовут Бен. Как можно не иметь имени?

– Он не говорил, что не знает, как его зовут. Он сказал, что не знает, что такое имя, – произносит гепер, держащийся в стороне от остальных. Рот у него скошен набок, как у попавшей на крючок рыбы. Он возвышается над другими, столь же высокий, сколь и худой, как будто когда он рос, вверх тянулись только его кости, но на них не появлялось ни жира, ни мышц.

Маленький гепер смотрит на меня.

– Как тебя называют люди?

– Называют? По-разному.

– По-разному?

– В зависимости от того, где я. Учителя называют меня так, тренер иначе. По-разному, в общем.

Геперка хватает ближайшего к ней гепера за руку и выводит вперед.

– Это Джейкоб. – Она переходит к следующему. – Здесь, рядом с ним, Дэвид, ты сегодня встретил его первым. Вон там в одиночестве стоит Эпафродит. Мы называем его Эпаф.

Я повторяю про себя: «Дэвид, Джейкоб, Эпаф». Странные, чужие слова.

Дэвиду и Джейкобу на вид лет одиннадцать-двенадцать. Эпаф старше, ему около семнадцати.

– Ты имеешь в виду обозначение. Какое у меня обозначение, да?

– Нет. – Геперка отрицательно качает головой. – Как тебя зовут в семье?

Я уже собираюсь ответить, что у меня нет семьи и что меня никогда не называли никаким «именем»… Но не успеваю. Неожиданно смутное воспоминание поднимается из глубин моей памяти. Голос матери, песня. Смутные обрывки, сначала только мелодия, однако воспоминание становится все яснее, слова обретают форму, я по-прежнему понимаю не все, но…

Джин.

– Меня зовут Джин, – произношу я пораженно.

Мне показывают деревню. Они сделали все, чтобы в ней можно было жить. Небольшой огород с овощами позади хижин, фруктовые деревья, растущие тут и там. У тренировочной площадки развешано белье, по песку разбросаны ножи и кинжалы. Заходя в хижины, я поражаюсь тому, сколько в них света. В крышах проделаны отверстия, как в дуршлаге. Так странно видеть, что между ними и небом нет никакой преграды. В хижинах дует прохладный ветерок.

– Ветер попадает к нам только днем, – говорит геперка, заметив мой восторг, – когда Купол поднимается, воздух перестает двигаться.

Внутри хижины не богаты украшениями, однако к стенам прикреплены рисунки и картины, а также несколько полок с зачитанными до дыр книгами. Но то, что стоит посреди каждой из них, ошеломляет меня больше всего. Кровать. Не просто несколько брошенных на пол покрывал – нет, это прочная деревянная конструкция с ножками и рамой. Нигде не видно ничего похожего на зажимы для сна.

Снаружи, за пределами Купола, виднеется металлическое сооружение вроде контейнера размером с небольшой экипаж. Сверху на нем мигает небольшая зеленая лампочка.

– Что это? – спрашиваю я, указывая в ту сторону.

– Пуповина, – отвечает Дэвид.

– Что?

– Не важно, пошли туда. Кажется, что-то прислали.

– Что? – не унимаюсь я.

– Пошли. Сам увидишь.

На одной из стенок Пуповины виднеется большая откидная дверца. Джейкоб заглядывает внутрь и достает знакомый мне пластиковый контейнер. Я чувствую запах картошки и макарон.

– Завтрак, – комментирует Дэвид.

Зеленая лампочка перестает мигать, и загорается красная.

Я с любопытством наклоняюсь и просовываю голову в дверцу. Длинный узкий тоннель – не шире моей головы – идет под землей к Институту. Это его другой конец я видел в кухне.

– Так мы получаем еду, – поясняет Джейкоб, – а поев, отправляем грязную посуду обратно. Периодически они присылают нам одежду. Иногда, на чей-нибудь день рождения, отправляют подарки – именинный пирог там, бумагу и карандаши, книги, настольные игры, все в этом роде.

– А почему она так далеко от всего остального? – спрашиваю я, прикидывая расстояние. – Она же за пределами Купола, верно? Когда Купол закрывается, Пуповина оказывается по ту сторону стекла?

Они кивают.

– Так задумано. Они боялись, что кто-нибудь достаточно маленький попытается протиснуться в тоннель, чтобы добраться до нас. Ночью, разумеется. Поэтому и поместили Пуповину за пределами Купола. Так, даже если кто-то сумеет пролезть по тоннелю, он все равно окажется по ту сторону стены.

– А днем никто не станет делать ничего подобного, – замечает Бен, – по очевидным причинам.

– Недавно они начали присылать нам учебники, – добавляет гепер по имени Дэвид, – книги по самозащите, по искусству ведения войны. Мы не поняли, к чему это. Потом, несколько месяцев назад, они оставили прямо рядом с Куполом кинжалы и копья, чтобы мы их забрали утром. Мы возимся с ними с тех пор – Сисси особенно хорошо дались метательные кинжалы, – но так и не можем до конца понять, зачем их нам дали. То есть я хочу сказать, тут поблизости нет никакой дичи.