Текст книги "Охота"

Автор книги: Эндрю Фукуда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Мелодия заканчивается, она приседает в реверансе, я кланяюсь. Следующая дама уже спешит ко мне. Быстрое движение, и кто-то загораживает ей дорогу. Это Пепельный Июнь. Судя по выражению глаз, она знает, что происходит, и встревожена. Дама разочарована и готова начать жаловаться, но вовремя понимает, кто перед ней, и отступает. Мы с Июнем начинаем танцевать. Снова раздаются щелчки камер.

На этот раз танец не доставляет мне никакого удовольствия. Мы постоянно думаем об окружающих, о пленке пота, которая вот-вот выступит у меня на лице, о запахе, который я источаю. Я слишком много танцевал. Когда мелодия заканчивается, я говорю Пепельному Июню (громко, чтобы все остальные слышали), что мне надо в уборную. Не знаю, что в этом толку, но у меня больше нет сил на танцы, мне нужно сделать перерыв, чтобы тело немного охладилось. Она говорит, что будет ждать.

Я отдыхаю и делаю свои дела у писсуара, когда в туалет кто-то заходит. Он встает рядом со мной, хотя все остальные писсуары свободны. Откровенно говоря, в туалете больше никого нет.

– Как долго ты надеешься продержаться?

– Простите?

– Кажется, это простой вопрос. Как долго ты надеешься продержаться?

Он высокий и широкоплечий. На носу у него слишком модные очки, резко контрастирующие с его мощным телом. Смокинг мал на несколько размеров и натянут под мышками.

Я решаю не обращать на него внимания и сосредотачиваюсь на том, чтобы попасть в наклейку на дне писсуара. Чтобы было меньше брызг. Иногда наклейка изображает муху, или пчелу, или футбольный мяч. Здесь это Купол.

– Долго или нет?

– Что?

– Долго ты надеешься продержаться или нет?

– Слушайте, я все еще не понимаю, о чем вы.

Он фыркает.

– Думаю, недолго. Полчаса, не больше. Как только вы все скроетесь из виду, остальные охотники выведут тебя из игры. И тебя, и девушку.

Журналист. Вероятно, папарацци, который пользуется поддельной аккредитацией, изворачиваясь, чтобы получить доступ к инсайдерской информации. Так они и работают: говорят какую-нибудь чушь, чтобы посмотреть на реакцию, а потом пишут об этой реакции. Лучше всего не обращать на него внимания.

Я застегиваюсь и подхожу к ящику с полотенцами.

Он тоже застегивается и тянет руку за полотенцем, преграждая мне путь. Ящик выплевывает кусок бумаги ему в руку.

– Не забудь про излучатели, вот что, – говорит он, сминая полотенце. – Воспользуйся ими сразу и безо всякого сомнения. Охотники, особенно ребята из колледжа, без колебаний выведут вас обоих из игры. Будьте осторожны. – Он не смотрит на меня и говорит так, будто обращается к ящику с полотенцами.

– Кто вы? – спрашиваю я. И как он узнал об излучателях?

– Хочешь совет? – продолжает он. – Все совсем не то, чем кажется. Возьмем, к примеру, этот бал. Поглядите на весь блеск и роскошь. Что они вам сказали? Что решили его устроить в последнюю минуту? Посмотри на еду, на украшения, на количество гостей. Как тебе кажется, это готовили на коленке? А так называемая лотерея – они выбрали самый подходящий для злоупотреблений способ. Думаете, вы тут случайно? Нет, все совсем иначе. – Он кладет руку на дверную ручку, собираясь уходить, и оглядывается. – И девушка. Красотка, с которой ты танцевал. Будь осторожен с ней. – Он впервые смотрит на меня. Я ожидаю встретить строгий взгляд – и не ошибаюсь. Но кроме строгости в его глазах я замечаю непонятно откуда взявшуюся теплоту. – Будь осторожен. Она не то, что ты думаешь. Не позволяй ей сбить себя с пути. – С этими словами он открывает дверь и исчезает.

«Псих какой-то», – думаю я.

Я хватаю бумажное полотенце и уже собираюсь протереть подмышки, как в туалет вваливается шумная компания из четырех-пяти человек. Они едва держатся на ногах, но им явно весело. Я выхожу и оглядываю коридор в поисках папарацци, но его нигде не видно.

– Пойдем. – Пепельный Июнь появляется из ниоткуда. – Свой долг мы выполнили. А сейчас все уже настолько набрались, что не заметят нашего отсутствия. Пойдем, – повторяет она, и я иду за ней.

Она ведет меня прочь из зала, ее тонкая фигурка указывает мне путь между темными танцующими фигурами. Коридоры пусты, и чем дальше мы отходим от банкетного зала, тем тише становится музыка. Сначала мне кажется, что мы направляемся в ее комнату, но, выйдя на лестницу, мы минуем пятый этаж и поднимаемся все выше и выше, пока лестница не заканчивается. На верхней площадке Пепельный Июнь открывает дверь, и нас заливает свет звезд.

– Я была здесь пару раз, – тихо говорит она, – сюда никто не заходит.

Пустошь простирается у нас под ногами, гладкая и спокойная, как замерзшее море. А наверху, над нами, еще одно море – полное мерцающих звезд, за которыми угадывается бездонная пустота.

Пепельный Июнь ведет меня на середину крыши, под ногами похрустывают мелкие камушки. Наконец она останавливается и поворачивается ко мне.

Я стою прямо перед ней, наши плечи соприкасаются, но она не пытается отойти. Она так близко, что я чувствую на губах ее дыхание. Когда она поднимает влажные, будто от ночной росы, глаза, в них отражаются звезды.

– Родители дали тебе обозначение? – спрашивает она.

Я киваю.

– Но потом они перестали им пользоваться.

– Ты его помнишь?

– Джин.

Некоторое время она молчит, но я вижу, как двигаются ее губы, будто она примеривается к слову.

– А у тебя есть обозначение? – спрашиваю я.

– Не помню, – шепчет она в ответ, – но в любом случае нам не стоит называть друг друга семейными обозначениями. Мы можем забыться и случайно обратиться друг к другу по обозначению при посторонних. Это может привлечь лишнее…

– Внимание, – договариваю я за нее.

Мы пытаемся подавить улыбку, так одновременно появившуюся у нас на губах, как будто мы с Пепельным Июнем – один человек. Как обычно, принимаемся чесать запястья.

– Отец постоянно говорил это. Не привлекай лишнего внимания. Думаю, твой тоже.

Она кивает, и ее лицо мрачнеет. Мы смотрим на Пустоши и на крошечное полушарие Купола вдалеке. Внизу компания гуляк выходит из здания, направляясь, по всей видимости, к Куполу. До нас доносятся их невнятные голоса. Постепенно они становятся все тише и совсем затихают вдали.

– Давай я тебе кое-что покажу, – говорит Пепельный Июнь, – ты так можешь? Только сначала надо сесть. – Затем она опускает правую ступню на пятку и принимается быстро стучать ею. – Когда я нервничала, я делала вот так. Родители запрещали мне, но я продолжала делать это в одиночестве. Если начать, дальше нога двигается автоматически. Смотри, я даже не думаю об этом, она движется сама по себе.

Я пытаюсь повторить. Не получается.

– Ты слишком много об этом думаешь, – говорит она, – расслабься и делай быстрые отрывистые движения.

С четвертой попытки у меня наконец получается. Нога двигается сама по себе, подпрыгивая вверх и вниз, как отбойный молоток.

– Вау, – удивляюсь я.

Она улыбается так широко, как я еще не видел, и в горле у нее раздается тихий звук.

– Это называется «смех», – говорю я.

– Знаю. Хотя мои родители иногда называли это «заржать». Слышал такое слово?

Я мотаю головой.

– Нет, у нас это был просто «смех». И мы им особо не злоупотребляли. Отец всегда боялся, что я забудусь при посторонних.

– Ага. Мой тоже.

– Каждое утро он напоминал мне. Не делай того, не делай этого. Не смейся, не улыбайся, не чихай, не хмурься.

– Ну, благодаря этому мы с тобой сейчас здесь. Живые, я имею в виду.

– Наверное. Кстати, – я поворачиваюсь к ней, – отец иногда говорил еще кое-что очень странное. Может быть, твои родители тоже что-то такое говорили? Никогда не забывай, кто ты есть.

– Никогда не забывай, кто ты есть? Никогда ничего подобного не слышала.

– Он говорил это где-то раз в год. Мне это всегда казалось странным. – Я опускаю взгляд.

– А когда твои… ну…

– Мои родители?

Она кивает.

Я смотрю на горы.

– Мать и сестра много лет назад, я их даже толком не помню. Они просто исчезли, и все. А потом отец, лет семь назад. Его укусили.

Мы умолкаем. Приятно вот так разделять молчание. Из главного зала доносится музыка, настолько приглушенная, как будто мы сейчас за тысячу миль. Наши взгляды останавливаются на Куполе, мирно поблескивающем в темноте.

– Блаженны неведающие, – шепчет она. – Этой ночью они спят, не зная ничего о том, что их ожидает смерть. Бедняги.

– Я должен кое-что тебе сказать, – произношу я, помолчав.

– О чем?

– О геперах.

– Что такое?

Я собираюсь с мыслями.

– Когда я ходил за водой к пруду, я не просто дошел, набрал воды и повернул обратно. Я встретился с ними. Провел там какое-то время. И, знаешь, они умеют говорить. Они даже читать умеют. Они не такие дикари, как я представлял. Ничего подобного.

– Они умеют говорить? И читать? – недоверчиво переспрашивает она, разглядывая Купол. Внутри не видно никакого движения.

– Да, и обожают это. У них в хижинах целые полки с книгами. Кроме того, они и рисовать умеют.

Она качает головой.

– Не понимаю, я думала, что их тут держат как скот. Зачем им понадобилось приручать и дрессировать их?

– Понимаю, трудно это представить, но дело даже не в том, что их выдрессировали, как цирковых животных. Они не такие. Они обычные. Они думают, принимают решения, шутят. Как мы с тобой.

Она хмурится, молча обдумывая что-то.

– Я так понимаю, ты не рассказал им про Охоту.

– Нет. Они понятия об этом не имеют. Иногда в неведении действительно таится блаженство.

– А что ты им рассказал о себе?

– Что я заменил Ученого. – Я слегка запинаюсь. – Было бы немного… неудобно говорить, что я охотник на геперов. Может быть, надо было что-то сказать. Может быть, я должен был рассказать им об Охоте.

– Ты все правильно сделал. Что бы это дало? Они все равно обречены.

За следующие несколько секунд у меня в голове проносятся сотни тысяч миллионов мыслей. Наконец я говорю:

– Как думаешь, мы не должны ничего сделать?

Она поворачивается ко мне.

– Очень смешно.

– Нет, серьезно. Вместо нашего плана. Как думаешь, не должны ли мы что-то сделать?

Ее глаза слегка расширяются.

– Что ты имеешь в виду?

– Не должны ли мы…

– Что?

– Как-то им помочь.

– Не говори глупостей.

– Какие тут глупости. Они такие же, как мы. Мы – это они.

Она удивлена, это видно по ее глазам.

– Нет. Они совсем не такие же. Мне все равно, говорят они или нет, они – лишь ценный скот. – Она сильнее стискивает мою руку. – Джин, я не хочу показаться бессердечной, но мы ничего не можем для них сделать. Они умрут во время Охоты, не важно, воспользуемся мы их смертью или нет.

– Мы могли бы, не знаю, могли бы сказать им, чтобы они оставались в Куполе. Что письмо о том, что Купол сломался, – это ловушка. – Я провожу рукой по волосам. – Это действительно нелегко, Пепельный Июнь.

Она снова начинает говорить, уже мягче:

– Если завтра они умрут так, как мы задумали, их смерть по крайней мере даст нам надежду на нормальную жизнь. Но если мы будем сидеть на месте, их смерть станет не просто бессмысленной. Мы можем придать ей смысл, сделать ее началом новой жизни. Нашей жизни, Джин. Вместе. Разве так ужасно – попытаться найти в плохом хоть что-то хорошее?

Я молчу.

На глазах у нее выступают слезы, и, наверное, впервые в жизни она не пытается их сдержать. Они льются по щекам. Я тянусь к ней, желая стереть их рукавом, но она хватает мою ладонь и прижимает ее к щеке, прямо к дорожкам от слез. От прикосновения ее мягкой, влажной кожи меня словно покалывают электрические разряды. Мое сердце совершенно растоплено этими слезами.

– Пожалуйста, – шепчет она с такой мольбой, что мне становится больно.

Наши плечи соприкасаются. Мы поворачиваемся друг к другу. Мы так близко, что я вижу крошечную родинку в уголке ее глаза. Я касаюсь ее пальцем.

– Это родинка, – шепчет она, – ее не сотрешь.

– Я и не пытаюсь ее стереть, – отвечаю я. – Я и сам не знаю, что делаю. Все, что я знаю, – это то, что мое сердце вот-вот взорвется, и я не понимаю, что со мной.

Она слегка приподнимает обнаженную руку. В ее широко раскрытых глазах я вижу приглашение. Она бросает взгляд на мой локоть, потом смотрит на меня.

Очень осторожно я тянусь и опускаю ее руку.

– Пожалуйста, – тихим-тихим шепотом произношу я, – не пойми меня неправильно. Но я никогда… я никогда ничего от этого не чувствовал.

Вместо обиды на ее лице отражается облегчение. Она опускает руку.

– Я тоже. Мне всегда приходилось делать вид, что я получаю удовольствие, – она отворачивается, – с моим парнем, с тобой тогда в кладовке. Я думала, что со мной что-то не так. – Она судорожно вздыхает. – Разумеется, со мной что-то не так, – говорит она дрогнувшим голосом. – Я не нормальная. Я гепер. – Последнее слово звучит как очищающее душу признание.

Не совсем понимая, что делаю, я хватаю ее за руку и чувствую легкую дрожь под пальцами. Я отнимаю руку, но она тянется за мной и кладет свою раскрытую ладонь на мою, ее кожа касается моей, мы близки, как никогда. Мы смотрим друг на друга. Это чувство не похоже на все, что было раньше, оно захватывает меня полностью. Я не смею дышать. Она закрывает глаза, запрокидывает голову. Ее губы раскрываются, такие полные и странно притягательные.

Ее пальцы переплетаются с моими. Я никогда не испытывал ничего подобного, не знал, что такое возможно, но от прикосновения гладкой кожи ее пальцев меня одновременно охватывают и жар, и холод.

– Пепельный Июнь, – шепчу я.

Она ничего не говорит, просто стоит рядом, подняв голову к небу и закрыв глаза.

– Я знаю, – шепчет она наконец, – я знаю.

Звезды мерцают над нами. Голова Пепельного Июня лежит у меня на плече, рука – поперек моей груди. Мы не разомкнули рук даже во сне. Я слышу ее дыхание, чувствую, как ее сердце бьется рядом с моей грудной клеткой. Мои глаза закрываются. Я вновь засыпаю.

Когда я просыпаюсь, небо посветлело, звезды почти скрылись. Занимается рассвет. Пепельного Июня уже нет рядом. Я сажусь, чувствуя под собой движение гальки.

На крыше ее не видно. Озадаченный, я подхожу к краю.

Вот она, вдалеке, идет, погруженная в мысли.

Через несколько минут я снаружи, спешу к ней по кирпичной дорожке. Свидетельства разгула этой ночи разбросаны повсюду: бумажные тарелки, шпажки от шашлычков, бокалы, пустые бутылки, даже лужицы рвоты. Когда я оказываюсь близко от нее, она останавливается и ждет меня.

– Привет, – слегка улыбается она и берет меня за руку.

– Надеюсь, нас никто не увидит.

– Вряд ли, все перепились до бессознательного состояния.

– Надеюсь. Что с тобой?

– Кое-что не давало мне покоя, пришлось прогуляться, чтобы слегка прочистить голову. – Она сжимает мою руку. – Рада, что ты пришел. Пойдем, – говорит она, направляясь к Куполу.

Держась за руки, мы с ней идем под светлеющим небом. Наши ладони совпадают так, будто были сделаны друг для друга, наши руки привычно переплетаются. Мы слегка склоняемся друг к другу. Легко забыть, что это за день. День, который закончится кровавой бойней Охоты.

Мы останавливаемся перед Пуповиной.

– Открой, – говорит она.

Внутри, прямо в центре конвейерной полосы, лежит большой конверт. Я поворачиваюсь к Пепельному Июню, и она кивает, пристально глядя мне в глаза.

Я беру конверт в руки. На нем большими буквами оттиснуто:

Срочно. Открыть немедленно.

– Я так и думала, что оно уже будет здесь. Это письмо, в котором говорится о том, что Купол якобы неисправен. То, что должно выманить их в Пустоши. То, что превратит их из тщательно оберегаемых домашних животных в ничего не подозревающую добычу. То, что сделает Охоту возможной. То, что их убьет.

Я смотрю на нее, потом перевожу взгляд на письмо.

– Зачем ты мне это показываешь?

– Я была несправедлива с тобой, Джин. – Я пытаюсь возразить, но она качает головой. – Нет, это важно, так что дай мне сказать. Я чувствую, что могла заставить тебя принять решение, о котором ты можешь пожалеть.

– Дело не…

– Нет, Джин, послушай. Я не хочу, чтобы ты думал, что тебя во что-то втянули. Так что я решила дать тебе еще один шанс. Чтобы ты смог как следует все обдумать и решить, чего ты действительно хочешь.

– О чем ты?

– Если ты положишь письмо обратно, Охота будет. И мы с тобой будем. Но ты можешь не класть его туда, можешь разорвать его на мелкие клочки. Тогда геперы останутся живы. Тебе решать. Решать действительно тебе.

– Если я порву его, Охоту просто перенесут. На несколько дней, в любом случае не больше чем на неделю. Я так долго не продержусь, меня сто раз успеют раскрыть до этого момента.

– Знаю, – произносит она.

– Зачем ты это делаешь?

– Затем, – говорит она, с трудом управляя голосом, – что из-за этого ты можешь страдать всю жизнь. И я не смогу жить, зная, что виновата в этом. Но сейчас все в твоих руках в прямом смысле слова. Выбирать тебе.

Я смотрю на большой пухлый конверт и качаю головой. Я не могу решить.

– Не делай этого, – произношу я, но она отводит взгляд, закусывая губу, ее глаза блестят от слез. Я смотрю на Купол, на глиняные хижины под его защитой. Думаю о геперах, которые спят в своих кроватях за все еще закрытыми дверями и окнами, о том, как поднимаются и опускаются в такт с дыханием их грудные клетки, как пульсирует кровь у них под кожей.

Восходящее солнце выглядывает из-за гор на востоке. Через Пустоши протягивается оранжевая полоса. Лучи касаются вершины Купола и, преломляясь, бросают блики на поверхность пруда. Наступил рассвет.

Пепельный Июнь не может смотреть на меня, ее взгляд мечется то вправо, то влево. Я пристально гляжу на нее, ожидая, когда наши глаза встретятся. Оранжевое сияние рассвета придает ее каштановым волосам оттенок пламени. И наконец ее зеленые глаза, блестящие сквозь завесу слез, как бриллианты, почти нестерпимо, останавливаются на мне.

Все, больше ничего не нужно. Я побежден, обращен в ее веру. Теплое сияние рассвета, самая красивая девушка в мире, возможность вместе с ней начать жизнь, о которой я не смел и мечтать.

– Хорошо, – шепчу я, открываю дверцу и кладу письмо обратно в Пуповину. Дверца закрывается с похоронным стуком.

* * *

После этого мы быстро уходим, не желая, чтобы нас заметил какой-нибудь вставший спозаранку гепер. Как бы ни хотелось нам провести день вместе, мы решаем все-таки разойтись по своим апартаментам. Приказ Директора, чтобы мы спали – или, строго говоря, проснулись – по отдельности, кажется довольно суровым, и, несмотря на то, что все спят и никто нас не заметит, лучше не привлекать его внимания. Кроме того, нам нужно хорошо соображать, когда начнется Охота, и следовало бы хоть немного поспать, а вместе мы точно не уснем.

– Мы все делаем правильно, – произносит она перед воротами Института.

– Я знаю, – говорю я ей, говорю я себе.

– Не нужно провожать меня до комнаты, отсюда я сама доберусь. Солнце встало, так что нам лучше не открывать дверь чаще, чем нужно.

– Хорошо.

– Увидимся через несколько часов. Присоединимся к охотникам в начале Охоты. К этому времени все начнут понимать, что здание не заперто. Все рванут за геперами, а мы где-нибудь спрячемся.

– Хорошо, – хмурюсь я.

– Что такое?

– Хотел бы я знать, где сейчас охотники. Нам уже должны были сказать, где мы должны собраться к началу Охоты.

– Не беспокойся, уверена, про нас не забудут.

– Хорошо.

– О, кстати, если ты придешь ко мне и меня там не окажется, зайди в центр управления. Я буду там – отключать механизм закрытия дверей или искать на мониторах место, где нам лучше всего спрятаться.

Я обнимаю ее, долго не желая разрывать объятия. Мы устали, но сердца наши бьются все с той же силой. Наконец она приоткрывает дверь и проскальзывает внутрь. Дверь за ней закрывается бесшумно и быстро.

Через несколько минут я оказываюсь в библиотеке. С легким щелчком захлопывается дверь, и я жду, чтобы мои глаза приспособились к темноте. Прохожу в глубину здания. Темно так, что все равно, открыты у меня глаза или нет. Наконец я вижу маленькую светлую точку в основном зале. Это отверстие, просверленное в ставне. Луча пока нет, солнце еще нескоро поднимется достаточно высоко. Сейчас это просто светлая точка, которая глядит прямо на меня.

Усталость водопадом обрушивается мне на плечи. Я ощупью пробираюсь к ближайшему дивану. Не требуется слишком много времени, чтобы заснуть. Едва я опускаюсь на подушки, веки закрываются, как тяжелый театральный занавес, и я с головокружительной скоростью проваливаюсь в сон. В последнюю секунду перед полной отключкой я понимаю: что-то не так. Но уже слишком поздно, и я засыпаю.

Я просыпаюсь с бешено бьющимся сердцем. Даже не открывая глаз, я испытываю тревогу. Мышцы напряжены, спина затекла. Я медленно поднимаю веки. Сначала могу различить только пятно света, просачивающееся сквозь отверстие в ставне, пока еще бледное, но становящееся ярче с каждой секундой. Луч, еще размытый, растет прямо у меня на глазах, как пестик цветка. Судя по его яркости и углу, с тех пор как я рухнул спать, прошло несколько часов.

Ощущение опасности продолжает висеть в воздухе; более того, оно стало сильнее. Я медленно поднимаюсь, чувствуя, как от страха и жажды ломит суставы. Тусклый свет в комнате чем-то разорван, как полная луна, если смотреть на нее через ветви деревьев зимой.

Я иду на свет, вытянув вперед руки, все еще не до конца проснувшись, вопреки страху.

И тут…

Моего лица касаются пряди волос – неприятное, слишком интимное ощущение. Я не успеваю сдержать невольный вскрик. Такое чувство, будто я попал в паутину, только намного хуже. Пряди волос никуда не исчезают, но остаются, проезжая по моему лицу, по скулам, по носу, цепляются за мои ресницы и брови, как будто тонкие пальцы слепого, ощупывающие мое лицо.

Мне приходится совершить невероятное усилие, чтобы не отбросить волосы. Я опускаюсь на пол и смотрю вверх. Кто-то спит в зажимах. Пресс. Ее длинные черные волосы ниспадают вниз зачумленным потоком, а лицо болезненно белеет над ними, как полная луна. Тело скрыто в тени, так что создается иллюзия парящей в воздухе отрубленной головы.

Я закрываю глаза, считая секунды, молясь, чтобы она не шевельнулась, и прислушиваюсь. Все тихо, доносится только тихий скрип дерева в другом конце зала. Открыв глаза, я вижу на полу сброшенные с полок книги. Они громоздятся кучами у подножия шкафов, как снег после сошедшей лавины.

Физкультурник свисает вниз головой с книжного шкафа. Он спит, зацепившись ногами за верхнюю полку и засунув носки в небольшую щель, чтобы получше держаться. Видимо, удобно устроился на этой самодельной койке.

Не только он, впрочем. Чуть дальше, так же зацепившись ногами за верхнюю полку, спит Алые Губы. Здесь и Тощий – он привязался к вентиляционной трубе под потолком. Платьице привязала себя к люстре в центре зала. Она висит, слегка вращаясь: ее вес раскачивает люстру. Тут все охотники. Они собрались здесь прошлой ночью. Не знаю почему.

Я все это время проспал в логове хищников.

Стараясь не паниковать, я оглядываю зал. С каждой секундой чернота сменяется серым полумраком, свет концентрируется, превращаясь в тонкий яркий луч. Тут я замечаю груду снаряжения у стола библиотекаря: солнцезащитные плащи, ботинки, бутылочки с кремом и шприцы со стимуляторами. Все, что нужно для Охоты.

Они здесь для этого. Чтобы проспать день перед Охотой. Чтобы быть снаружи, когда здание Института окажется заперто. Охота начнется в библиотеке.

Разумеется. Как я мог не догадаться?

Луч становится ярче и длиннее, страх перед неминуемым охватывает меня, как затягивающаяся на шее удавка. И тут я понимаю, что сейчас произойдет.

Сначала спящие охотники почувствуют легкое жжение, раздражающее чувство, которое будет усиливаться по мере того, как луч будет разъедать их веки. Возможно, они уже ощущают действие света: их тошнит, кожа начинает гореть. Они проснутся и с криком и шипением бросятся в другой конец библиотеки, подальше от этого луча.

Там они и останутся, скрываясь. У них будет несколько часов на разговоры до заката, и они будут обсуждать молодого охотника, который тут жил, недоумевать, как ему удалось выжить. Того самого молодого охотника, который никогда не жаловался на свои апартаменты, не замечал в них никаких проблем со светом, и, если подумать, от него всегда пахло гепером.

Я встряхиваю головой, пытаясь избавиться от мрачных мыслей. Время все еще есть. Мне нужно просто заткнуть отверстие. И поскорее. Я осторожно отхожу от висящей вниз головой Пресс…

– А, вот и вы. – Директор, висящий вниз головой в проходе на пол пути к окну, смотрит на меня. – Мы никак не могли вас отыскать. Ни вас, ни хорошенькую девушку. Чтобы сказать вам, что охотники собираются в библиотеке. В любом случае, как я вижу, кто-то вам уже сказал.

– Мы были…

– Нет, нет… Не надо ничего объяснять. Я просто рад, что вы успели добраться сюда до рассвета. – Он смотрит на меня, потом за мое плечо. – Вы что, оставили дверь открытой? Здесь ужасно светло.

– Нет, я…

– Кажется, вы нервничаете. В чем дело?

– Нет, нет, я не нервничаю. Просто не могу дождаться Охоты. Она ведь начнется всего через несколько часов. Через пять или шесть? Не уверен, что знаю, сколько сейчас времени.

– Скорее, через четыре часа. Говорят, что на нас идет ураган. Стемнеет раньше, чем обычно. – Он пристально смотрит на меня. – Не теряйте голову. Она вам понадобится.

– Я знаю, но трудно оставаться спокойным. Многие бы сделали что угодно, лишь бы оказаться на моем месте.

– Думаете?

– Да. Предполагаю, что да.

– Хорошо, – кивает он, – это именно тот настрой, который нужен. – Он бросает взгляд влево. – Излучатели подо мной. Я счел за лучшее держать их подальше от остальных.

– Разумеется. – Дипломаты стоят в нескольких футах от нас. Рядом с ними тетрадь Ученого.

– Не мог заснуть. Так что решил почитать эти записи. – Он впивается взглядом в мои глаза. – И кое-чего я не могу понять…

В этот момент тишину прорезает жуткий кошачий вопль. Это Пресс. Луч успел сфокусироваться и стать острым как нож, он коснулся ее свесившейся во сне руки и прожег дыру в ладони. Я чувствую запах горящей плоти, а затем библиотека взрывается воплями и завываниями – проснулись остальные. Глаза Пресса широко раскрыты от боли. Я оборачиваюсь. Директор все еще свисает с потолка и не отрывает от меня глаз. На мгновение он смотрит в сторону и видит позади меня яркий луч света, видит, что я стою прямо на его пути, и видит, что меня это не беспокоит. В его глазах сменяют друг друга подозрение, понимание и гнев.

Луч выдал меня. Меньше всего я ожидал, что из всех подстерегающих меня опасностей самой страшной окажется солнечный луч. Я всегда предполагал, что чихну, или зевну, или кашляну не вовремя – меня предаст мое тело.

Но не это. Как могло что-то настолько чистое, простое, прекрасное оказаться настолько гибельным? Забавно, как часто красота оказывается предательской.

Я пячусь назад, спотыкаюсь о дипломат с излучателем и падаю на него так сильно, что он уезжает в другой конец зала. Поднимаю глаза. Директор исчез. Крики, тяжелые удары ног об пол, грохот отбрасываемой мебели, царапанье когтей по деревянному полу. И тишина.

Я застываю, ожидая какого-нибудь звука. Наконец он раздается: долгий, переливчатый вой, доносящийся из восточного крыла. Они спасаются от света там. Затем шепот – все говорят одновременно и очень возбужденно. Наконец высокий крик, на этот раз полный не страха, а жажды, сочащийся страстной жаждой. К первому голосу быстро присоединяются остальные. Мое сердце заходится в панике, я вскакиваю на ноги. Они поняли, они идут ко мне, надо двигаться.

Я срываюсь с места. Луч теперь светит в полную силу, протянувшись от стены к стене, как веревка.

Что-то движется ко мне – какая-то размытая тень, – перескакивая через столы. Прыгает вниз со шкафа. Это Пресс, летящая по воздуху с чудовищной скоростью. Летящая ко мне.

Я закрываю глаза. Я мертвец.

Тут до меня доносится жуткий крик, сопровождаемый треском и запахом дыма. Луч. Она приземлилась прямо в него, и он прожег у нее в груди глубокую борозду. Она лежит на полу по другую сторону от луча, закрыв глаза рукой, ее рот перекошен в беззвучном крике боли.

Я кое-как поднимаюсь на ноги, но тут же спотыкаюсь о перевернутый стол. Падая, краем глаза замечаю тени остальных. Они бегут ко мне с невероятной скоростью, хоть им и приходится прикрывать глаза руками. Их вскрики и шипение вонзаются мне в уши, как острые когти.

Я падаю на пол, ударяясь головой обо что-то металлическое. Из рассеченной кожи выступает кровь, рычание становится совершенно безумным.

Они бросаются ко мне почти синхронно – левые руки прикрывают глаза, правые с бритвами когтей протянуты ко мне. И так же синхронно вскрикивают от боли, когда пересекают луч. Их отбрасывает назад.

Моих ноздрей достигает отвратительный запах паленой, гниющей плоти. Надо двигаться, но льющаяся из раны над бровью кровь ослепляет меня. Я стираю ее рукавом и вижу, как охотники поднимаются на ноги, жажда заставляет их двигаться нервно и резко. Это кровь, их сводит с ума запах моей свежей крови. Они бросаются на меня снова, но на этот раз не повторяют ошибку: теперь они кидаются на стены и пытаются добраться до меня по потолку.

Это зрелище заставляет меня наконец двинуться с места. Адреналин выплескивается в мою кровь, и я едва не забываю. Забываю об излучателе. Это о дипломат с ним я ударился головой. А под ним лежат записки Ученого. Не успев подумать, что делаю, я хватаю книгу за завязку, похожую на тонкий крысиный хвост, и сую за пазуху. Дерево корешка впивается мне в живот. Потом беру дипломат и размахиваю им. Воздух вокруг меня снова наполняется вскриками, в которых мешаются боль и жажда. По узкому коридору, ведущему в фойе, я бросаюсь к выходу.

И тут…

Один из них – Физкультурник – приземляется прямо передо мной, как будто с потолка упала черная сосулька. Я врезаюсь в него спустя тысячную долю секунды и застаю врасплох. Он протягивает руку, когда я проношусь мимо, и задевает мое плечо (он оцарапал меня? оцарапал?), заставляя развернуться. Я еще лечу, размахивая рукой с дипломатом, когда Физкультурник бросается на меня.

Дипломат разбивает ему лицо и распахивается. Излучатель, подпрыгивая, падает на пол.

Удар на секунду оглушает Физкультурника. Я наклоняюсь за излучателем, но в этот момент он хватает меня за лодыжку и тянет к себе с силой, достаточной, чтобы вырвать ногу из бедренного сустава. Я чувствую, как его когти рвут мои брюки, протыкают кожу.

Я вскрикиваю и полубессознательно снимаю излучатель с предохранителя.

Физкультурник почти подтянул мою ногу к своему лицу. Рот у него раскрыт, клыки оскалены.

Я нажимаю кнопку, и луч света попадает мне в ногу. Впрочем, этого достаточно, чтобы Физкультурник меня отпустил. Он отступает, но тут же снова бросается на меня.

На этот раз я попадаю ему прямо между глаз. Он падает, как будто от удара молота.

Остальные бегут ко мне.