Текст книги "Это называется зарей"

Автор книги: Эмманюэль Роблес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

IV

Утро выдалось ясное и теплое. В спальне, куда солнце через оба выходивших в сад окна врывалось широкими косыми потоками, Клара собиралась одеваться. На ней ничего еще не бьшо, кроме так забавлявших Валерио кружевных трусиков, которые он любил покупать ей, когда ездили в Кальяри. Ради него она коллекционировала изысканное белье, ей нравилось смотреть, как он с наслаждением поглаживает красивые ткани.

Встав перед зеркалом шкафа, она изогнулась, поднявшись на цыпочки, и, положив в ладони, словно в чаши, груди, улыбнулась своему отражению.

Ночь и на этот раз прошла чудесно. Разомлев от счастья, она вспоминала прекрасное лицо Валерио в минуты любви и тот неистовый пыл, что соединял их, порождая пламя, сжигавшее ее целиком. Вскинув руки, она потянулась. От солнца ее тело казалось золотистым, она вздрогнула.

Со двора доносился голос Марии Торелли. То был день стирки. Пришла прачка.

Клара закончила одеваться.

– До тебя вообще ничего не было, – говорила она Валерио. – Когда тебя нет, у меня такое чувство, будто недостает какой-то части моего существа, и меня охватывает ужасная тревога.

И верно, день казался ей нескончаемым, несмотря на все занятия, которые она себе с жаром придумывала, чтобы как-то убить время.

Надев платье, она подошла к окну. Теперь слышался голос прачки. Клара не могла разглядеть ее. Ей видна была лишь тень женщины, падавшая на плиты двора: чудовищная вытянутая форма с огромным животом.

– … а ночью я даю ему лечь первым. Он так устает, ведь работа на шахте не из легких. И вот я дожидаюсь, пока он заснет. Я нарочно тяну время после того, как уложу ребятишек. Я даю ему заснуть, потому что если лягу вместе с ним, то сразу и готово. Но бывает среди ночи он просыпается, и тут уж ничего не поделаешь, приходится, и в эту минуту я готова задушить его. А он ничего не понимает. Справляет свое удовольствие, а я дожидаюсь, пока он кончит. Никуда не денешься. Зато потом, когда наступает задержка, я с ума схожу от страха. Просто с ума схожу, клянусь. Сами понимаете, у нас и без того уже пятеро ребятишек. Этот будет шестым. Год назад я и так чуть было не умерла после всего, что надавала мне выпить старая Паста. Моему мужу, конечно, безразлично, когда он видит меня такой. Можно подумать, он нарочно это делает. Надо вам сказать, я и на этот раз опять все перепробовала. Пила ужасные отвары, прыгала с откосов двухметровой высоты, только чтобы он выпал. А после мой муж дал мне денег, чтобы я сходила в Кальяри к акушерке. Чтобы сэкономить, часть пути я проделала пешком. Когда я добралась, акушерки не оказалось на месте, и тогда я сказала себе: «Если ее нет, значит, это знак Божий, значит, Богу так было угодно, надо его оставить».

– И когда же срок? – послышался мягкий голос Марии Торелли.

– Через месяц.

Тень наклонилась, вытянутый призрак перевернулся и исчез. Клара услыхала, как заурчал большой кран в прачечной.

– Может ли быть такое? Может ли быть такое? – прошептала она, внезапно опечалившись.

Она сделала несколько шагов по комнате. Ей стало не по себе. Тягучий, усталый, безнадежный голос женщины преследовал ее. Затем воображение перенесло ее к Анджеле. Анджела скоро вернется. И все изменится. Она знала, что не сможет бороться, внезапно ей стало страшно, она испугалась грядущих дней, страх накатывал волнами, все более частыми, отчего ноги слабели, а руки становились влажными. На какое-то мгновение ей захотелось, чтобы неожиданно явился Валерио: время от времени он заглядывал к ней посреди ночи. Ей хотелось прижаться к нему, хотелось, чтобы он защитил ее от несчастья, которое, она это чувствовала, подступает к ней, словно прилив.

Она еще не успела оправиться от волнения, когда пришел ее брат Витторио. Он смотрел на нее с назойливой проницательностью.

– Все в порядке, Кларочка?

– Конечно.

– Ты счастлива?

– Ну конечно же!

Он выложил на стол дары с фермы, а вместе с ними огромный букет красных роз.

– Они великолепны, – сказала она.

– Это из сада Бруно. Он выращивает их специально для тебя.

– Поблагодари его от моего имени. Как чувствует себя Великий Командир?

Витторио улыбнулся. Это был детина с обветренным лицом, квадратной челюстью и мощными плечами. Ладони у него были широкие, могучие. Ему нравилось обуздывать лошадей и бороться с молодыми бычками, опрокидывать их, ухватив за рога. Единственное его сходство с Кларой заключалось в глазах, тоже немного раскосых, горячих и темных. С нею он никогда не говорил по-итальянски, предпочитая местное сардинское наречие.

– Великий Командир чувствует себя хорошо. Постарел немного, но все еще крепко держит стакан в руках. Он целует свою красивую дочку.

– Спасибо, – улыбнулась Клара.

– А ты и правда красивая девочка, – забормотал Витторио. – Так все в порядке?

– Ну конечно, я ведь уже сказала!

– Хорошо, хорошо, хорошо, хорошо!

На нем была охотничья куртка, брюки-галифе и высокие красные сапоги. Гладко причесанные жесткие волосы образовывали что-то вроде черной, блестящей каски на его красивой, гордой голове, посаженной на широкую, круглую, крепкую, как кусок колонны, шею.

– На Пасху все ждут тебя.

– Я приеду, – сказала Клара.

– Урожай апельсинов принес уйму лир. Клянусь, тебе достанется неплохая доля.

– Тем лучше!

Почесав щеку, он, казалось, заколебался, потом вытянул ноги и все-таки решился сказать:

– Тебе бы следовало отправиться в небольшое путешествие в ближайшие дни, как ты думаешь?

– Почему ты это говоришь? – с живостью откликнулась она.

– Э, да просто так! Небольшое путешествие, и все тут! Чтобы потратить твои деньги.

– Мне не хочется уезжать, – сказала Клара, внимательно глядя на брата, закурившего сигарету.

Она слегка побледнела. Ей вспомнился Пьетро. Объяснения Валерио нисколько не успокоили ее, а слова брата только усилили тревогу.

– Почему ты хочешь, чтобы я отправилась в путешествие?

– Если бы я не был так занят, клянусь тебе, я обязательно съездил бы в Грецию. Мне безумно хочется побывать в Греции. Знаешь, надо воспользоваться этими мирными годами. Когда начнется война…

– Война? – возмутилась Клара. – Зачем тебе снова понадобилась война?

– Погоди! Лично мне она вовсе не нужна. Но моего мнения никто не спросит. Я как-то встретился с одним товарищем, который служил вместе со мной в танковых частях. Так вот он рассказывал, что теперь делают очень удобные танки. Почти такие же, как спальные вагоны. Я сказал ему, что предпочитаю настоящие спальные вагоны. Поверь мне, у нас остается не так много лет для туризма. А там опять запреты! Вот я, например, всегда мечтал увидеть залив Алонг! Детская мечта. Что скажешь?

Нервно рассмеявшись, он встал.

– Оставим это. Послушай, Клара. Мне кажется, у тебя неприятности. Когда я вошел, вид у тебя был довольно странный. Такое несчастное личико.

– Пустяки. Я немного устала.

– Ладно. В общем… Если что не так, знай, ты всегда можешь рассчитывать на меня. Я всегда с тобой, поняла?

– Да.

– Я готов помочь тебе.

– Знаю. Ты отличный брат, – сказала она с печальной усмешкой. – Но пока все хорошо.

– Правда?

– Правда.

Он сделал глубокую затяжку.

– Ладно. Мне надо кое-что купить в городе. Обедаем вместе?

– Ну конечно.

– Пока.

Как только он ушел, она заперлась у себя в спальне, чтобы выплакаться.

А тем временем Валерио, как всегда по четвергам, обходил больных в приюте. Его сопровождала сестра Мария-Маддалена. Лицо у нее было бледное, а глаза – красные.

– Роза снова у нас, доктор, – сказала она со своей обычной невозмутимостью.

– Роза? Она опять что-нибудь натворила?

– Да, доктор. Сестра Жозефа нашла ее в глубине сада, возле пещеры нашей пресвятой матери. Она вскрыла себе вены и лежала без сознания в луже крови. А сделала она это с помощью садового ножа, который взяла в оранжерее.

– Пойдем посмотрим.

Речь шла об одной итальянке из Туниса, которой в 1942 году удалось эвакуироваться на Сардинию, где она должна была встретиться со своим возлюбленным. Но тот погиб во время бомбардировки транспортного судна авиацией союзников. Отчаявшись, она тогда впервые попыталась покончить с собой. Но выжила и принялась пить, потом заболела и попала в приют. Однажды утром монахини нашли ее в саду с перебитыми ногами. Она выпрыгнула в окно. Несчастья помутили ей разум, и большую часть времени она проводила, рассказывая воображаемым слушателям о своей счастливой жизни с мужчиной, которого любила. И вот теперь, вытянувшись на узкой железной кровати, она смотрела на приближавшихся доктора и медсестру, но не поздоровалась с ними. Ее холодные глаза не дрогнули, даже когда Валерио снял повязки, чтобы осмотреть раны. Порезы оказались глубокими. Нетрудно было догадаться, с какой силой и яростью наносились удары.

Это была женщина лет тридцати – тридцати пяти, с костлявым, посеревшим лицом. Губы у нее пересохли и растрескались от высокой температуры. Капельки пота блестели на висках. Ее неподвижно застывшие зрачки расширились, и от этого взгляд казался каким-то странным, завораживающим.

Выпрямившись, Валерио дал медсестре необходимые указания. Уже собравшись уходить, он заметил на полочке у изголовья маленькую фотокарточку, наклеенную на квадратик белого картона. Лицо трудно было разглядеть. «Какой-то мужчина среди миллионов и миллионов других, но именно из-за него она когда-нибудь в конце концов убьет себя», – подумал Валерио. Не сказав ни слова, он направился к соседней кровати, продолжая свой обход. Ему предстояло осмотреть с дюжину больных и среди них брошенную матерью маленькую девочку, которая болела малярией. Перед уходом Валерио вернулся в первую палату и подошел к Розе.

– Вы хотите ей что-то сказать? – предупредительно спросила медсестра. И так как Валерио не отвечал, она тут же обратилась к женщине:

– Послушайте, Роза! Доктор хочет поговорить с вами!

Но Роза отвернулась к стене и закрыла глаза.

Выйдя из приюта, Валерио отправился в санчасть горнорудной компании, так что до Гордзоне он добрался лишь к одиннадцати часам. Веселое солнышко проглядывало сквозь узкие полоски облаков. Валерио остановил машину возле виллы Гордзоне, обитавшего на самой вершине холма, у выезда из Салины. Из сада, засаженного инжировыми и апельсиновыми деревьями, поверх зарослей кактуса и нагромождения скал со стороны Кальяри виднелся краешек залива. А по другую сторону простирались бесплодные равнинные земли, затянутые серебряной дымкой тумана. Вдалеке поблескивали лагуны, и порою по их поверхности пробегали торопливые блики. Гордзоне принял Валерио в комнате, сплошь заставленной мебелью; из широкого окна, украшенного маленькими горшочками с кактусами, открывался вид на море.

– Как я рад нашей встрече, доктор. Я так ждал вас. Садитесь же в кресло. Я как раз листал газеты, дожидаясь вашего прихода. Вы читали речь Вышинского?

– У меня не было времени просмотреть утренние газеты, – сказал Валерио.

От яркого света, лившегося в окно, было больно глазам. За грузовым судном в открытом море медленно разворачивался шлейф дыма.

– Создалась крайне напряженная ситуация. Опасно напряженная, доктор. Мы все под угрозой. Все!

Валерио неопределенно махнул рукой, словно желая тем самым сказать, что он с ним согласен. Однако ему вовсе не хотелось поддерживать беседу о международном положении. Он пришел сообщить Гордзоне о проекте покупки горнорудной компанией отеля «Палермо». Компания намеревалась устроить в этом здании больницу. В «Палермо» прежде размещалось казино, строительство которого закончилось перед самой войной. Немцы использовали его в качестве склада военного имущества, а позже американцы превратили его в центр для отдыха своих летчиков с расположенных на Сардинии союзнических баз. В ночь после ухода немцев какой-то неизвестный самолет сбросил на отель несколько бомб, одна из которых разрушила его левое крыло. Другая бомба упала в парк, но не разорвалась. Поэтому вход в парк был запрещен, в ожидании отряда саперов путь туда преграждала колючая проволока.

Гордзоне за бесценок приобрел то, что осталось от бывшего казино. В качестве компенсации за нанесенный войной ущерб Гордзоне удалось выманить у государства кругленькую сумму, позволившую ему оборудовать на первом этаже бар, выходивший на виа Реджина-Элена в том месте, где она сворачивала, соединяясь с авеню, ведущим в порт. Он надеялся перепродать это слегка подремонтированное заведение за хорошую цену. Предложение горнорудной компании ему совсем не нравилось, и вопрос сразу же отпал.

Оставалось дело Сандро.

Валерио снова предоставил Гордзоне возможность поразглагольствовать о последних событиях в ООН. Грузовое судно на море перестало дымить, и клочья дыма рассеялись в небе.

– К счастью, – не унимался Гордзоне, – атомное превосходство американцев с лихвой компенсирует людское превосходство русских и китайцев вместе взятых.

Из соседней комнаты до них донесся пронзительный голос госпожи Гордзоне. Она давала указания своей горничной. «Четверо слуг. Этот тип ни в чем себе не отказывает!» Своим богатством чернявый человек с брюшком, вьющимися волосами и налитыми кровью глазами был обязан смелому шагу, на который он решился сразу же после прихода в Неаполь союзников. До этого он руководил довольно значительным артистическим агентством. И вот после того, как фронт застыл на линии Густава, а Италия была разделена на две зоны, в силу удачного стечения обстоятельств случилось так, что у Гордзоне скопилась довольно крупная сумма, которую следовало распределить между актерами и музыкантами, чьи интересы он представлял. Однако почти все его клиенты оказались в то время в северных городах или за границей. Над Неаполем все еще висела угроза немецких воздушных налетов, и жить там было небезопасно.

Гордзоне со своей семьей уехал на Сардинию. Сардинии в ту пору повезло, ибо «Дорнье» и «Юнкерсы-88» не удостаивали остров своим вниманием. По сходной цене Гордзоне удалось приобрести великолепное поместье, хозяин которого – занимавший видное положение фашист, – напуганный событиями, хотел избавиться от него и бежать в Испанию.

Потом, правда, наступил-таки момент расплаты с долгами. Однако Гордзоне уже приготовился отразить удар. К концу войны дела в поместье шли достаточно хорошо, так что он смог выдержать натиск наиболее активных из своих клиентов. В отношении других тактика менялась в зависимости от обстоятельств. Например, тенор Энсо Сольдини, бежавший в Буэнос-Айрес, заболел. В конце 1945 года, оставшись без средств, он потребовал от Гордзоне 850 000 лир, которые тот задолжал ему. Но Гордзоне был исполнен решимости оставаться его должником до тех пор, пока Сольдини не найдет денег, чтобы подать в суд или же вернуться из Буэнос-Айреса, дабы уладить свои дела. Вдова дирижера Рикардо Макки после множества писем, оставшихся без ответа, решилась приехать из Турина в Салину, чтобы попытаться вернуть 700 000 лир, причитавшихся ее покойному мужу. К несчастью, Рикардо Макки не имел привычки приводить в порядок свои документы, и для Гордзоне не составило труда выпроводить вдову с пустыми руками. По отношению к тем, от кого можно было надеяться что-то получить, Гордзоне умел проявлять сердечность, любезность, угодливость и даже раболепие. «Усердный Гордзоне», – написал в своих воспоминаниях великий композитор Альдо Гуардини, презиравший его, но умевший, однако, при случае использовать…

В комнате пахло воском для натирки полов. На пианино лежал открытый альбом Моцарта. На стене висел натюрморт Чефирини, а на тумбочке стояла фотография Гуардини с посвящением, написанным зелеными чернилами старательным жирным почерком. И в Неаполе, и в Тунисе именно Гордзоне поставлял своему «высокочтимому мэтру» маленьких мальчиков, до которых старый крокодил был большой охотник.

– Хотите чего-нибудь выпить, доктор? Немного вермута?

– Спасибо, – отказался Валерио. – Я хотел поговорить с вами еще о вашем стороже Сандро.

Гордзоне нахмурил брови.

– Хорошо. Надеюсь, это все же не помешает вам выпить стаканчик, не правда ли? Мы не так часто встречаемся! Только по особым случаям. Мы с госпожой Гордзоне были бы рады видеть вас почаще. Ах да, я и забыл, вы ведь не пьете спиртного. И не курите! Это из соображений гигиены? Или из принципа? А может быть, вы дали себе зарок?

Смешок Гордзоне прозвучал вульгарно. Раздосадованный Валерио не удостоил его ответа, продолжая небрежно листать журнал, посвященный миланскому искусству. А Гордзоне тем временем хлопнул в ладоши.

– Вермут! И оранжад! – приказал он маленькой служанке, явившейся по первому зову.

Валерио встал и обвел взглядом крыши Салины, простиравшиеся за скудными землями с торчавшими кое-где голубоватыми алоэ. Вместе с белесым светом, струившимся с затянутого пеленой неба, на серые поля и гряду скал нисходил немного печальный покой. «Две недели отдыха в Трапани вместе с Кларой! Две недели вдали от всех!» – с отчаянием подумал Валерио. Он повернулся. Гордзоне наблюдал за ним, сидя в кресле, и ему почудилось, будто в его розовых глазах промелькнула насмешливая искорка. Но тут дверь отворилась, и появилась маленькая служанка с напитками. Как только она снова закрыла дверь, Валерио пошел в атаку. Он решил поскорее покончить с этой историей с Сандро.

– Жена вашего сторожа тяжело больна, – начал он.

– Тяжело?

– Да. Ей в самом деле грозит опасность.

– Прискорбно. Такая красивая девушка. Я хочу сказать, была красивой, когда повстречала своего мужа. Кажется, это случилось в конце сорок пятого. Прелестная девушка. С тех пор она многое утратила. Чересчур сладко?

– Что?

– Ваш оранжад сладкий?

– Да, – буркнул Валерио, которого бесстрастный тон Гордзоне начал раздражать.

Человек этот был ему противен. Благодаря ловко придуманной системе ссуд, он поставил в зависимость от себя большинство рабочих, трудившихся в его обширном поместье. Валерио хотел было ускорить ход беседы, однако его удерживало воспоминание о люгере Сандро.

– Пейте, доктор! Это апельсины с моих плантаций. Вы должны оценить!

– Спасибо.

– Экспортирую их в Англию. У меня там появились отличные клиенты. Между нами говоря, англичане…

– Я пришел поговорить о Сандро, дорогой господин Гордзоне! – сухо прервал его Валерио.

Гордзоне бросил на него колкий взгляд.

– Верно. Вы проявляете интерес к этому парню… И что же? О чем речь? Вы позволите мне закурить? Дым не помешает вам?

– Сандро сказал мне, что ему с минуты на минуту грозит выселение.

Валерио произнес это суровым тоном, глядя Гордзоне прямо в глаза.

– Видите ли, доктор, у меня есть поверенный, который занимается такого рода делами. Вопрос о продаже «Палермо» – это, в сущности, тоже его дело.

– Не могли бы вы сказать ему, чтобы он отсрочил выселение Сандро?

– Надо подумать. Должен признаться вам, что Сандро давно уже не выполняет свою работу как следует. Даже когда жена его еще не болела. Я никогда не был им доволен. Поэтому мне пришлось нанять другого сторожа, который скоро приедет.

– Обстоятельства исключительные. Куда Сандро деваться с больной женой?

– Конечно, конечно… Послушайте, пускай он договорится с тем, кто его заменит! Какого черта! Дом просторный. Там две прекрасные комнаты. Это вполне разумно. Каждому по комнате, пока все не уладится.

Внезапно Валерио почувствовал страшную усталость. И скорее всего, то была усталость души, а не тела. Словно сквозь толщу стекла он видел Гордзоне, продолжавшего говорить, положив руку на живот:

– Не могу же я пойти на то, чтобы мои владения оставались без присмотра, да и оставить нового сторожа на улице тоже не могу.

– А вы успеете вовремя предупредить вашего поверенного? – мрачным тоном спросил Валерио. У него появилось ощущение – пока еще смутное, – что собеседник, угадав его усталость, насмехается над ним.

– Моего поверенного? Да я сейчас же ему позвоню при вас.

Не успел Валерио и слова сказать, как Гордзоне уже бросился к телефону и стал набирать номер.

– Сандро наверняка сможет договориться с новеньким. Это славный малый. Я его знаю. Они поладят.

– Надеюсь, – произнес Валерио, забиваясь поглубже в кресло. Он уже был далеко от Сандро. Возле Трапани он знал один домик на самом берегу среди сосен…

– Алло! Попросите, пожалуйста, мэтра Адзопарди!

…Уединенный домик с садом, окруженным высокими, увитыми плющом стенами. И всюду герань. Он мог бы снять его на две недели до наступления летнего сезона. Две недели помогут ему прийти в себя. Две недели с Кларой…

– Мэтр Адзопарди уже ушел?

«Посмотрим, что затевает этот проклятый бандит. Он обманул немало людей. Может, и меня хочет провести, скотина!..» С Кларой. Целых две недели. Читать. Мечтать, заниматься любовью. Клара наверняка согласится поехать. «Остается Анджела. Нелегко будет сразу после четырехмесячного отсутствия объяснить такую разлуку, заставить ее понять, что я хочу уехать один, без нее, на две недели. Дело, в общем-то, заведомо пропащее!»

– Хорошо. Как только он вернется, попросите его, пожалуйста, заглянуть ко мне, прежде чем он пойдет к Сандро Голли… Да, сегодня после полудня… Да… Он должен устроить нового сторожа.

«Тонкие пальцы. Играет на пианино. И перстень золотой». Валерио протянул руку, рассеянно выпил глоток оранжада. А между тем, провести две недели с Кларой, не таясь, прогуливаться, купаться, плавать… «Любовь– это Божий дар». «Тот, кто умеет любить, сумеет достойно и умереть, Господь смилуется над ним…» То были надписи над картинками в миланском журнале, который Валерио снова начал листать. Но Гордзоне уже повесил трубку.

– Вот видите, – сказал он с насмешливым видом, – стоит воззвать к моим добрым чувствам, и я не останусь глух к этому зову!

Его тон просто взбесил Валерио. Он закрыл журнал и взглянул на Гордзоне.

– Если бы ваши добрые чувства не отозвались, – сказал он, – я обратился бы к вашему инстинкту самосохранения.

Ему сразу же пришлось пожалеть о своей несдержанности. Страшно побледнев, Гордзоне встал, его губы тряслись от гнева.

– Что это значит? Угрозы! Угрожать мне смертью! И где? Здесь, в моем доме!

Он воззрился на доктора с выражением дикой ненависти на лице.

– Надеюсь, вы просто выполняете поручение этого негодяя! Хочется верить, что это так! До чего же все отвратительно! Взывать к моей доброте и… Я этого так не оставлю! Он поручил вам передать мне… этот ультиматум?

– Ни о каком ультиматуме или угрозах и речи нет. Я просто неточно выразился. Сандро ничего такого не говорил мне! Это мой личный совет! Он доведен до отчаяния болезнью своей жены! Нервы его на пределе! Мне думается, будет гораздо гуманнее и разумнее не доводить его до худшего, до крайности!

Гордзоне на мгновение умолк. «Как мог Гуардини, который слывет утонченным человеком, выносить эту марионетку?» – подумал Валерио.

– Все это тем более прискорбно, – заговорил внезапно с раздражением Гордзоне, – что у меня и в мыслях не было выкидывать на улицу этого типа, когда жена его находится в таком состоянии. Я уже давно мог бы обратиться к закону, а закон, как известно, слеп. Однако довольно было поставить меня в известность, чтобы я смягчил свое решение. Вы могли бы понять, доктор, что я неспособен на столь варварское деяние! Ваш демарш в такой форме оскорбителен для меня.

– Прошу извинить меня, – сказал Валерио, холодно глядя на него.

– Обо мне говорят немало всего плохого, – с горячностью продолжал Гордзоне. – Люди завидуют моему успеху, моему богатству, моей удаче! Но вы-то, доктор, вы-то, по крайней мере, знаете, что я никогда бы не сделал подобной вещи!

Он говорил быстро, с волнением, казавшимся неподдельным, и при этом нервно шагал по комнате. Но вдруг остановился.

– А между тем, – добавил он, повернувшись к Валерио и подняв указательный палец, – закон на моей стороне, полностью на моей стороне, и я мог бы воззвать к нему, не обращая ни на что внимания, не принимая в расчет ничего.

– Нет, – возразил Валерио, поднимаясь, чтобы откланяться.

– Это почему же?

– У меня есть возможность вмешаться и заявить, что больная нетранспортабельна.

Валерио говорил спокойно, застегивая пальто.

– Вот как? – буркнул Гордзоне. И медленно провел рукой по глазам, неторопливо массируя веки кончиками пальцев.

Валерио был взбешен. Однако он упрекал себя за то, что поддался внезапному приступу дурного настроения. «Я допустил глупость, так резко обрушившись на этого типа, и только разозлил его. Что на меня нашло? А ведь можно было запросто провернуть это дело». Он догадался, что Гордзоне всеми силами старается преодолеть раздражение. «Немного толстоват. Ему следовало бы поостеречься за столом», – думал Валерио, торопясь поскорее уйти. За окном под порывом ветра качнулась ветка инжирового дерева.

– Зачем создавать неприятные ситуации! – заметил Валерио. – И стоит ли напрасно волновать этих несчастных людей. Я предпочел сказать вам об этом. Я не сомневался, что вы не знаете, в каком состоянии находится эта бедная женщина.

Он и сам удивился своей непринужденности и едва выслушал ответ Гордзоне. «У этого типа не так много друзей. Но ему на все, должно быть, плевать. Он наслаждается жизнью на свой лад. Как другие, например, занимаются онанизмом».

– Откуда мне было знать? – доносился сзади голос Гордзоне. – Я уже месяца три туда не заглядывал!

– Разумеется, – сказал в ответ Валерио, направляясь к двери. И слегка повернувшись, еще раз повторил: – Разумеется.

Он понял, что его так влекло: море, видневшееся в окне море, почти белое в потоках света. И ни единого шанса сбежать. Мечта рушилась, растворялась в солнечном вихре. На Сицилию в это время года… С Кларой. Внезапно его захлестнуло щемящее чувство несправедливости, и он с презрением взглянул на следовавшего за ним Гордзоне.

– Я предупрежу Сандро, – сказал он, взявшись за ручку двери.

В доме чей-то голос напевал сардинскую мелодию. «Тридцать пять лет, старина. Надо спешить».

Торопясь поскорее уйти, он забыл пожать руку Гордзоне. У него не было осознанного, ясно выраженного намерения унизить Гордзоне. Просто его разволновала песня. А главное, ему не давала покоя мысль, что надо торопиться, как можно скорее уходить отсюда. Однако на пороге он задержался.

– Я благодарю вас и прошу извинить меня за причиненное беспокойство, – сказал он весьма учтивым тоном.

– До свидания, доктор, – угрюмо ответил Гордзоне.

– До свидания.

Валерио уже шел по аллее, немного успокоенный тем, что очутился на улице. «Клара думает обо мне», – утешал он себя. И вдруг ему захотелось оказаться подле нее, услыхать ее голос. «Ей надо установить телефон». Он сел в машину, включил мотор и тут только заметил, что Гордзоне, стоя на крыльце с помрачневшим лицом, не спускает с него глаз.

Промчавшись минут десять по шоссе на Кальяри, он вновь свернул на ухабистую дорогу, ведущую к дому Сандро. Из-за глубоких колдобин ему пришлось перейти на вторую скорость и ехать помедленнее. Стояла жара. Справа и слева сарая, потрескавшаяся земля пологими откосами устремлялась к небесам, кое-где иссохшие оливковые деревья с отчаянием вздымали вверх свои оголенные ветви. Потом показалась рощица эвкалиптов. Тут начинались угодья Гордзоне. У Валерио вдруг появилось ощущение, будто до сего дня он никогда не был свободен: за него все решали другие и, в общем-то, у него попросту украли жизнь. То была нелепая идея, еще не оформившаяся окончательно в его сознании, и тем не менее она вызывала у него всплески возмущения, взвинчивая его. Он взглянул на часы. Скоро полдень. В то же время другой, более привычный голос нашептывал ему, что напрасно он ранил тщеславие Гордзоне. Валерио резко нажал на тормоз. Машина остановилась у двери Сандро. С минуту он ждал, пока залает собака. Но собака так и не залаяла. В доме стояла тишина, ставни были закрыты. А всего несколько месяцев назад дом, верно, дышал счастьем.

Он вошел внутрь. Сандро сидел у изголовья спящей Магды, судя по всему, мысли его витали где-то далеко. В полумраке его худое лицо выделялось белым пятном. Валерио медленно приблизился к постели. Сандро не шевельнулся, только поднял голову. Казалось, его удивило появление доктора, и он со вздохом встал.

В комнате пахло эфиром. Должно быть, приходила сестра милосердия делать укол. Валерио склонился над больной. Закончив осмотр Магды, он вышел в другую комнату, Сандро последовал за ним, лицо его хранило все то же отстраненное и отчасти враждебное выражение.

– Я заходил к Гордзоне. Сторож, который должен сменить тебя, приедет, кажется, сегодня после обеда. Или же завтра. Он поселится здесь. Временно вы будете жить в доме вместе. Большего мне добиться не удалось. Человек этот будто бы хороший. В каком-то смысле я рад, что ты будешь не один.

– Я никого не хочу здесь видеть, – заявил Сандро.

– Другого выбора нет: либо так, либо выселение. Я сделал все, что мог. Тебе следует понять…

– Никого не хочу здесь видеть, – сурово повторил Сандро, глядя на доктора расширившимися, как у наркомана, зрачками.

– Не говори глупостей. Подумай о Магде. И речи быть не может…

– Никого! – отрезал Сандро и, повернувшись к нему спиной, направился в комнату жены. Валерио схватил его за плечо и, заставив остановиться, сказал ему прямо в лицо:

– Обещай мне не делать глупостей, слышишь?

Сандро провел языком по пересохшим губам.

Взгляд его медленно переходил от Валерио к Магде, от Магды к Валерио. Казалось, конца этому не будет. Валерио держал его за руку. Он чувствовал, как под полотном рубашки дрожат от напряжения мускулы «Пустит, чего доброго, себе пулю в лоб!» – подумал вдруг Валерио.

– Ладно, – хмуро выдавил из себя Сандро.

Валерио отпустил его. В это мгновение сирена на консервном заводе возвестила полдень.

– Я еще приду, – сказал Валерио.

Ему хотелось потребовать люгер. Он знал, что необходимо отобрать люгер. Однако ему показалось, что и этой победы на сегодня достаточно.