Текст книги "Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460-1610"

Автор книги: Эмманюэль Ле Руа Ладюри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

На севере Генрих поддерживает отношения со «своей доброй сестрой Елизаветой», с которой его связывает, несмотря на некоторые превратности, нежная эпистолярная дружба. Генриха вдохновляют, к тому же, типично елизаветинские примеры: он предал смерти Бирона, так же как королева-девственница приказала обезглавить своего бывшего фаворита графа Эссекса (1601 г.). После кончины Елизаветы (1603 г.) Яков I Стюарт становится на свой манер вторым Генрихом IV – конечно, с меньшим умом и блеском, но тоже внимательным к сохранению протестантизма и к укреплению королевского абсолютизма, внедрение которого, по правде говоря, оказывается в лондонских условиях более трудным, чем в парижских. Великие послы по особым поручениям (Морне, Сюлли) перебираются через Ламанш, чтобы подтвердить англофильство Беарнца. На северо-востоке независимость Голландии, купленная ценой крови ее жителей, находит в лице короля Франции бдительного защитника, он готов финансово поддержать борьбу голландцев против Испании. Генрих всеми силами поддерживает также швейцарский альянс в духе Цвингли, поставляющий полки наемников, оплачиваемых Французским государством; он укрепляет тесные связи с Женевской республикой, которая в 1602 году отбивает попытку наступления савойского противника. Что касается этих четырех государств (Лондона, Амстердама, Берна, Женевы), а также Германии, частично лютеранской, и Скандинавии, то все происходит в рамках дипломатических отношений, как будто Генрих и не отрекался по-настоящему от протестантства. Правда, и кардинал Ришелье, столь ревностный католик во всех остальных отношениях, именно в этом плане будет придерживаться политики Генриха, чтобы поддержать протестантских государей, что рассматривается как национальный императив.

Открытость на севере сопровождается закрытостью, по меньшей мере частичной, на юго-западе; конфликт с Испанией, жесткий католицизм которой нисколько не соответствует господствующему во Франции мышлению, красной нитью проходит через всю дипломатию Беарнца и его военную стратегию.

Победа при Фонтен-Франсез (июнь 1597 г.) благодаря смелости Генриха IV, затем повторное взятие Амьена (сентябрь 1597 г.) благодаря тяжелым орудиям артиллерии Сюлли являются, конечно, прелюдией к полному освобождению территории и изгнанию войск Испании. Таким образом, мы подходим к мирному договору в Вервене (май 1598 г.), последовавшему спустя несколько дней после принятия Нантского эдикта: мадридское правительство сохраняет за собой Камбре, Франции возвращены северные территории и Бретань. С интервалом в 40 лет, перечеркнутых, так сказать, росчерком пера, мирный договор в Вервене является как бы возвратом к договору в Като-Камбрези (1559 г.). Пиренеи вновь становятся границей между невоюющими сторонами, однако враждебность по обе стороны хребта в 1600 году сохраняется, в отличие от периода правления Генриха II: при подписании договора в Като он надеялся добиться подлинной дружбы с мадридским правительством на общей основе антипротестантского сверхкатолицизма.

Во всяком случае, мирный договор в Вервене остается ключевой датой: на этот раз религиозные и гражданские войны окончены. Первые, правда, возникнут на короткий период во времена Людовика XIII, но только на Юге[137]137
  Разумеется, на Юге в широком смысле слова; речь идет о том, что я называл гугенотским полумесяцем или плодородным гугенотским полумесяцем – от Ла-Рошели до Виваре, через Монтобан, Монпелье и Алее.


[Закрыть]. Вторые разгорятся в кратковременное смертоносное пламя во времена Фронды. В целом, тем не менее, национальное пространство с 1598 по 1789 год не будет испытывать больше – даже при Фронде, хотя это и тяжелое время – ни беспорядков, ни внутренних бедствий, сопоставимых с бесконечными военными катастрофами 1560-1598 годов. В XVII веке Франция постоянно ведет войны как при Людовике XIII, так и при Людовике XIV, но только на границах. Вне этих войн для самой нации гражданский и военный мир является основной чертой и счастливым временем на протяжении почти двух веков (1598-1792 гг.). За исключением некоторых шероховатостей, которыми, разумеется, не всегда можно пренебречь… Длительный период спокойствия (относительного) может принести значительную пользу для восстановления и экономического развития.

Тем не менее даже после мира в Вервене сохраняется некоторая напряженность в отношениях с испанскими властями. Она логически дополняет важную разрядку, отмеченную на северных и протестантских фронтах. Действительно, невозможно одновременно добиться английской симпатии и испанской дружбы; нельзя иметь масло и деньги за масло.

Эта напряженность с Мадридом, а также с Туринским двором, союзником Испании, проявляется вначале опосредованно в деле маршала Бирона. Крупный вельможа, «верный соратник» Генриха IV, Бирон приходится родственником Ла Форсу, в свою очередь, влиятельнейшей фигуре в Аквитании; он также де-факто является генералиссимусом, такой же значимой в своем роде особой, какой был коннетабль де Бурбон во времена Франциска I. Маршал организует заговор в пользу Испании при посредничестве Фуэнтеса, губернатора Миланского герцогства, а также в пользу Савойи – и все это с целью «раздела» (фантасмагорического), который отделил бы от Франции лотарингские провинции, часть которых отошла бы к Бирону, по крайней мере он сам так это представляет. В заговоре Бирона участвуют принцы, с ним тесно связан граф д'Овернь, побочный сын Карла IX и, кроме того, по матери сводный брат Генриетты д'Антраг, новой любовницы Короля-повесы. В отличие от Коризанды и Габриэль, Генриетта охотно становится испанофилкой, приводя в отчаяние своего любовника-короля. В заговор вовлечены также некоторые бывшие сторонники Лиги: он представляет собой некую «аристократическую Лигу», однако лишенную той поддержки народа, горожан, которая стала силой движения Гизов. Один Буйон, крупный протестантский вельможа, связанный, к тому же, с протестантскими князьями Германии, симпатизирует группировке Бирона, которая таким образом развивается в двух направлениях: ультракатолическом и скрытно-гугенотском. Разоблачение, арест и казнь маршала, обезглавленного в 1602 году, кладет конец происпанским заговорам. Но они не преминут возродиться из пепла.

Испанофильская тенденция действительно вновь выйдет на французскую арену во второй половине 1600-х годов. Она может делать ставку на некоторое благоволение (но не более) новой супруги короля Марии Медичи; ее поддерживает в этом отец Коттон, иезуит, исповедник суверена. Испанофильство, напротив, наталкивается на противодействие крупных вельмож-протестантов Сюлли, Ледигера и, наконец, Буйона. Крупные податливые чиновники, которые 15 или 20 лет назад были иногда умеренными сторонниками Лиги (Вильруа, Жанен, Сийери), «плавают» между двумя группировками – иезуитской и гугенотской. Королевские шуты, функция которых в принципе состоит в том, чтобы выражать народную мудрость, сами разделены: мэтр Гийом является пацифистом, то есть объективно занимает происпанские позиции. Придворная шутиха Матюрина, «вооруженная с ног до головы, на мосту Пон-Неф» набрасывается на Габсбурга (испанского) на потеху парижских мальчишек. На более высоком уровне Генриетта д'Антраг и граф д'Овернь (теперь заключенный в тюрьму) сохраняют Испанию в своем сердце. Спровоцирует ли дело о наследовании двух германо-рейнских герцогств Клеве и Юлих, ключевых для Голландии, открытый конфликт? Во всяком случае, оно приводит к оккупации герцогства Юлих войсками Филиппа III в июле 1609 года: Испания ведет себя, таким образом, как европейская держава, способная направить сильную армию далеко от своих баз. Франция, со своей стороны, придет на помощь протестантским государствам Севера, которые чувствуют угрозу в действиях католического короля. В мае 1610 года, в канун своего убийства, Генрих IV становится во главе армии численностью около 100 000 человек (что гораздо меньше численности войск в XVI в.), крупный отряд которой готовится выйти в направлении Юлиха против испанских войск. Ситуация обостряется, и интрига Бирона, кажется, вновь вырывается из могилы в час, когда молодой Конде, первый принц крови, сбегает из королевского двора, бежит в Брюссель, а затем по приглашению испанской администрации добирается до Милана. У Конде есть веские мотивы, чтобы так действовать: Генрих IV ухаживает за молодой и очаровательной супругой принца Шарлоттой де Монморанси, дочкой и внучкой двух коннетаблей. Она не равнодушна к авансам, которые ей расточает монарх. Так из-за интриг в связи с маленькой любовной историей, достаточно глупой, вновь возникает сообщничество семьи Монморанси, теперь во времена Бурбонов, как когда-то при Валуа, с партией «добрых французов», враждебно настроенных к своему наследственному врагу за Пиренеями. Предпочтет ли Шарлотта Бурбона-старикашку, короля и патриота, своему супругу-испанофилу? Удар кинжалом Равальяка в мае 1610 года прерывает эти перегруппировки семейного окружения, которые вновь активизируются позднее. Допустим, однако, не будучи убеждены в этом, что Равальяк убил Генриха IV, руководствуясь лишь личной блажью. Во всяком случае, убийца принадлежит антигенриховской группировке (разумеется!), которая является ультракатолической и происпанской. Смертельный жест цареубийцы, следовательно, вписывается в широкую логику антагонизмов, которые противопоставляют определенную часть Франции и Испанию с 1560 по 1610 год.

С этой точки зрения стоит ли искать разгадку сущности режима и оппозиционных течений, которые выступают против него, на знаменитой картине в Лувре: «Две нагие женщины в купальне: брюнетка и блондинка». Блондинка держит кольцо в правой руке, а брюнетка кладет руку ей на грудь. Интерпретация правдоподобна: блондинка Габриэль умерла, так и не сумев надеть обручальное кольцо на свой палец; брюнетка Генриетта д'Антраг готовится занять ее место, добиваясь благосклонности короля и достижения собственных матримониальных амбиций. Служанка в глубине картины готовит пеленку для младенца, который должен родиться. На самом деле, оставив в стороне финальный эпифеномен Шарлотты, этот немой диалог дам напоминает частично «двойную бухгалтерию» Беарнца в политике, эротике и дипломатии: дружественную терпимость к гугенотам, поддерживаемую Габриэлью, с одной стороны; антииспанскую стратегию, с которой исподтишка боролась Генриетта, союзница Мадрида, – с другой.

И все же «третье дано». Имеется «третья женщина» – третье основное направление. Если только не обратиться вновь в протестантство и аннулировать таким образом компромисс, на котором держится режим, то Генрих действительно не может позволить себе роскошь быть чисто пропротестантским королем (во Франции и в отношении стран востока или севера Европы) или, в другом отношении, быть испанофобом, одномерным, одержимым, и не более. Король должен найти среднее, компромиссное решение, благодаря которому он утвердит свой собственный католицизм, недавно подтвержденный при обращении в католическую веру (1593 г.), без того чтобы при этом обращаться к ханжескому фанатизму мадридского типа. Осуществленное таким образом компромиссное решение продиктовано как географией, так и религиозными и светскими причинами: оно находится в Италии, в папском Риме и во Флоренции Медичи.

Брак Генриха IV с Марией Медичи (декабрь 1600 г.), вскоре после смерти Габриэли, ясно подтверждает переориентацию королевской политики, которая к тому же произошла достаточно давно, задолго до брака с Медичи. Мария, которая совсем не глупа, не обладает большими талантами ни своей тети Екатерины Медичи, ни Анны Австрийской (в более позднее время); она, во всяком случае, окружает себя камарильей с Апеннинского полуострова, в которой супруги Кончини играют главную роль, а гугеноты, по определению, не имеют никакого влияния. Она главным образом играет роль символа или «маркёра» в отношении ватикано– или тосканофильских тенденций[138]138
  Мария Медичи (1573-1642 гг.) – дочь великого герцога Тосканского и Иоганны, урожденной эрцгерцогини Австрийской.


[Закрыть]: и те и другие в силу необходимости в какой-то мере подразумеваются во французской политике в результате изменения позиции самого суверена, семь лет назад присоединившегося к господствующей католической Церкви. После того как Беарнец отрекся от протестантской религии и ему было даровано из Рима отпущение грехов (1595 г.), королевство действительно постепенно сближается с папством, не доходя тем не менее до того, чтобы руководствоваться дошедшими с той стороны Альп декретами церковного Собора в Тренто (направленного против галликанства. – Пер.). Французская партия, финансируемая благодаря экю, посылаемым из резиденции короля – Лувра, образуется в конклаве в результате усилий посла Лувра в Вечном городе. В 1605 году папскую тиару получает франкофил Павел V. Каким далеким кажется время яростного папы Сикста Пятого, который отлучил Наваррца от Церкви в 1585 году!

Тем не менее сохраняется большая проблема Общества Иисуса, другой мощной организации, действующей из-за гор, столь воинствующей во благо Его Святейшества. В конце 1594 года покушение Жана Шателя на Генриха IV вызвало возмущение августейшей жертвы и еще больше – Парламента, весьма враждебного к святым отцам, последователям Игнатия Лойолы. Иезуиты, бывшим учеником которых являлся Шатель, были признаны ответственными за эту неудачную попытку цареубийства, раздавались призывы к их немедленному изгнанию из Франции. Выйдя в дверь, они вернутся через окно. Протестантские страны, в частности Англия, настолько ненавидели иезуитов, что решили в любом случае отказаться от их услуг, какими бы ценными они ни были в культурном плане. Но во Франции, где враждебность к ним была сильной у одной части элиты, они, однако, насчитывали многочисленных друзей среди католического большинства; было бы неразумным в конце концов не использовать время от времени их признанные таланты в области педагогики. Итак, Общество Иисуса возвращается тайно, потом массированно, на территорию Франции с 1602-1603 годов, сначала через Понт-а-Муссон в Лотарингии, затем благодаря высшему коллежу Ла-Флеш. Наконец, после получения всех законных разрешений, Общество Иисуса даже приставляет своего исповедника к Королю-повесе – эта тяжелая задача возложена на иезуита отца Коттона. Исключающая слишком яростное испанофиль-ство, но «по долгу службы» признающая иезуитов с оказываемыми ими услугами, Контрреформация в духе барокко на французский манер определяет уже в последнее десятилетие правления Генриха пределы их культурной экспансии. В самой Франции Общество Иисуса имеет проводников, занимающих важные посты: высшие чиновники Совета (Юро, Вильруа, Бельевр) поддерживают деятельность святых отцов. Напротив, по меньшей мере со сдержанностью, если не с опаской, относятся к иезуитам чиновники Парламента (почти все сторонники галликанства), а также многие интеллектуалы, являющиеся чиновниками по должности, но не по сути, во всяком случае, они находятся в начале пути к янсенизму. Арле, историк Паскье, Арно-старший, а вскоре и младший выступают против последователей Святого Игнатия, которые из-за этого надолго затаят злобу на весь род Арно.

Ставшая в различной степени проримской и проиезуитской, по зрелом размышлении – проитальянской (при всей испанофобии!), королевская политика должна также измениться и по отношению к предальпийской и трансальпийской Савойе; Генрих долго более чем холодно относился к герцогу Савойи, которого считал (и небезосновательно) поддерживавшим испанскую доктрину. Положение осложнилось настолько, что в 1600-1601 годах по французской инициативе была проведена краткая, но энергичная военная экспедиция против Савойи, дошедшая до Шамбери и предварительно подкрепленная артиллерией из 40 пушек благодаря усилиям Сюлли. Вследствие этого по Лионскому договору Беарнец вырывает у герцога Савойского несколько маленьких кусков: Бресс, Бюжей, Вальроне, Жекс. Этот квартет образует в наши дни вместе с Ла-Домб департамент Эн. Однако речь отнюдь не идет, по правде говоря, о ликвидации Савойи. Французы, скорее, хотят тумаками, дружескими или грубыми, подтолкнуть ее к итальянским землям, побудить ее (как это успешно сделает Наполеон III) к приобретению находящегося под властью испанцев Миланского герцогства; мимоходом проявляется особая забота о том, чтобы в противовес Турину и Шамбери гарантировать независимость Женеве, городу как гугенотскому, так и франкофильскому. Период войн с Италией, которые вели короли начиная с Карла VIII до Генриха II, во всяком случае прерывается. Разумеется, Франция испытывает на себе, с радостью или с терпением, итальянское влияние в религиозной, династической, культурной областях. Она поглощает его по гомеопатическому рецепту как противоядие от неперевариваемого экстремизма, который предлагает Кастилия. Католицизм вместо католицизма – лучше уж глотать эту микстуру с другой стороны Альп, чем из-за Пиренеев. Однако для Парижа больше не встает вопрос о присоединении итальянского сапога (разве что частями: голенище, каблучок, верх голенища), как это очень хотели сделать, но тщетно, Валуа эпохи Возрождения. Кожа этого сапожка оказывается действительно очень неподатливой: Испания теперь имеет неодолимые точки опоры в центральном, островном и полуостровном Средиземноморье. Франция отлично может здесь дразнить мадридского Габсбурга, но у нее нет больше ни воли, ни, может быть, сил вытеснить его оттуда.

XII. ЗЕМЛЯ И ГОЛУБАЯ КРОВЬ

Остается рассмотреть последний аспект движения к открытости, составляющего основу политического курса в период правления Генриха IV, который проводился при поддержке значительной части элит. Безусловно, речь идет о терпеливой стратегии «малых шагов», которая носила в большей мере практический, чем догматический характер. Этот последний аспект касается экономики: правящие круги опирались прежде всего на конъюнктурный и спонтанный экономический подъем, типичный для длительного периода послевоенного восстановления экономики. Историки дали этой позитивной фазе название «курица в горшке» (по выражению, которое приписывается Генриху IV[139]139
  Генрих IV говорил, что его цель в том, чтобы у каждого крестьянина была курица в горшке. – Прим. пер.


[Закрыть]), означающее прекрасный период роста благосостояния крестьян и городских жителей. Этот период, очевидно, начался приблизительно в 1593-1594 годах, «курица в горшке» продолжала «тушиться на медленном огне» еще и после смерти Беарнца, возможно даже, этот период длился до большого поворота 1624-1635 годов, когда «завинчивание гаек» в области налогообложения кардиналом Ришелье и начало Францией прямых военных действий вновь вызвали ухудшение положения народных масс. Мы подробнее остановимся на хронологии этой экономической конъюнктуры в последних главах настоящей книги, посвященных подведению итогов экономического, социального, государственного развития Франции в период правления Генриха IV. Пока же рассмотрим только (исходя из тенденций к спонтанному экономическому подъему) проблемы политики активного экономического и финансового вмешательства государства как решающей составной части стратегии открытости, которую начали осуществлять во Франции власти на центральном и региональном уровнях. Наши размышления в связи с этим сконцентрируются на министре Сюлли, представляющем определенную культуру и определенную группу элиты.

Родившийся в 1559 году Максимилиан де Бетюн, барон де Рони, ставший в 1606 году герцогом де Сюлли, протестант по происхождению и по убеждениям, являет собой синтез аристократии и шире – высших правящих классов своей эпохи. Стало ли это одной из причин его успеха, который к тому же объясняется его высоким интеллектом, колоссальной инициативностью, обширными знаниями и техническими способностями в различных областях: он одновременно был аграрником, коммерсантом, тайным агентом, солдатом, придворным, инженером, бухгалтером, автором мемуаров… Короче говоря, это один из тех кальвинистов, одновременно деятельных и многосторонних, чей незабываемый портрет позднее даст в своем эссе о протестантской этике и духе капитализма Макс Вебер. Я говорил о социальном синтезе. Действительно, генеалогия и брачные союзы Сюлли говорят сами за себя: он – человек высокого происхождения, поскольку является прямым потомком славного (хотя и – сильно обедневшего к моменту его рождения) семейства графов Фландрских; первым браком он был женат на симпатичной де Куртене, которая принадлежала к бесспорной, пусть младшей и отдаленной, ветви французской королевской семьи. Но, с другой стороны, по линии своей матери и своей второй жены Сюлли всеми фибрами связан (даже если и не выставляет этого напоказ) с чиновничьей кастой, которая сначала понемногу, затем все больше и больше, постепенно начиная со второй половины XV века, завладела государственными структурами. Сюлли, несмотря на то, что был гугенотом, никогда не порывал связей – одновременно родственных привязанностей и полезных деловых отношений, с другими сыновьями своего отца, которые остались или вновь стали католиками. Чудом выжив в Варфоломеевскую ночь, молодой Рони в 1575 или 1576 году идет на службу к Генриху Наваррскому, рядом с которым сражается в течение 15 лет. Начиная с 1594-1598 годов его патрон Генрих доверяет ему в королевском окружении, затем в Совете по финансам и, наконец, как суперинтенданту финансов полномочия, необходимые для проведения экономических и финансовых мер, которые соответствуют и новой экономической конъюнктуре, и духу правления. Таким образом, Сюлли сокращает прямые налоги, их ставка снижается в среднем более чем на 10% в год в период с 1599 года до смерти короля Генриха IV, в тот самый период, когда национальный доход возрастает. Это отвечает интересам крестьянства. Однако и государство совсем не терпит от этого убытков, поскольку хорошее управление экономикой позволяет повысить косвенные налоги (пошлины, подати, налог на соль), к тому же лучше собираемые при министре Сюлли. Дополнительные поступления от их сбора компенсируют и даже превышают суммы, недополученные из-за снижения сбора прямых налогов. Другие меры, юридические и административные, сопровождают и одновременно стимулируют экономический подъем или восстановление довоенного уровня производства; министр Сюлли принимает меры для списания части государственного долга и снижения устанавливаемой процентной ставки по ренте. Как и позднее – во времена Кольбера и Лоу, снижение этой процентной ставки, которое способствует росту инвестиций, является одновременно и признаком, и стимулом экономического подъема. Особенно новаторской является деятельность Сюлли по развитию дорожной сети и преодолению раздробленности страны благодаря строительству мостов, маяков, каналов и т.д. Конечно, «меркантильные» тенденции, во имя которых государство в своих собственных целях, в частности для повышения налоговых сборов, хочет стимулировать экономику и увеличить поступление денег, не являются чем-то совсем новым – такую политику проводили и Людовик XI, и Франциск I. Но никогда прежде королевская власть и министры не брали на себя в такой степени ответственность за перестройку путей сообщения. Это не виданное до того вмешательство государства в экономику стало развиваться благодаря новым возможностям, возникшим у властей, не поглощенных, как прежде, внешними войнами или гражданской войной. И те и другие отняли немало сил у королей из династии Валуа эпохи Ренессанса и периода религиозных конфликтов. С другой стороны, в последние две трети XVI века наблюдается значительный прогресс в составлении географических карт королевства Франции. Наличие дорожных карт предполагает и концепция территории страны как единого пространства в отличие от чисто феодальной концепции страны как совокупности провинций. Суперинтендант – «главный дорожный смотритель» Франции, будучи с 1599 года первым государственным деятелем, носившим этот титул, Сюлли в конце правления Генриха IV тратил до 5% общей суммы ежегодных государственных доходов на строительство и ремонт дорог и бакенов, на развитие водного и особенно наземного транспорта (маяк в Кордуане, дороги и мосты в Пуатье, начало строительства канала Бриар между Луарой и Сеной). Подобные усилия в истории Франции были беспрецедентными. С этой точки зрения Сюлли своего рода мутант, гораздо более близкий к Кольберу (который тоже был «дорожником») и даже к Администрации мостов и дорог при Людовике XV, чем к традиционным министрам прежних королей династии Валуа. Но быть протестантом – не означало ли это для Сюлли (как в свое время для выдающегося адмирала Колиньи) еще и быть всегда впереди? Под руководством Сюлли начинается развитие (конечно, еще очень ограниченное) службы надзора за путями сообщения, их устройством и содержанием благодаря деятельности целой, уже наполовину наследственной, когорты географов, картографов, математиков, руководителей строительных работ, каменщиков, инженеров; их набирают, отбирают, «обласкивают» усилиями министра. Он подчиняет работу этой группы строгим требованиям бухгалтерской отчетности. Тут же ревниво оберегающие свой авторитет чиновники Казначейства Франции, которые до этого традиционно управляли крупными дорогами, зачастую не слишком активно, начинают пристально следить за Сюлли, что, однако, не мешает этому инициативному руководителю привлечь некоторых из них, без всякой злопамятности, к управлению сетью дорог. После смерти Генриха IV чиновники Казначейства Франции – как организованная корпорация – в конце концов возьмут у Сюлли реванш. Они ликвидируют должность главного дорожного смотрителя, она возродится только при Кольбере. В целом, однако, каковы бы ни были последующие перемены, советник Беарнца проделал большую работу по развитию специализации чиновников (дорожных и прочих), которая сама по себе только и является признаком модернизации государственного управления.

Такую же большую активность и оригинальность проявляет суперинтендант финансов и в сфере градостроительства в столице и других городах. Разумеется, в период парижского Ренессанса в 1540-х годах проводились разделение на участки и спекулятивная продажа королевских земельных владений на востоке этого большого города (на месте бывших королевских дворцов Сен-Поль, Бургундского и т.д.). Однако деятельность Сюлли в сфере застройки городов (сооружение площади Дофин, Королевской площади[140]140
  В настоящее время площадь Вогезов (де Вож).


[Закрыть], площади Франции[141]141
  Площадь Франции, возникшая в воображении Генриха IV, Сюлли и предпринимателя Клода Шарло, должна была быть построена в форме полукруга на перекрестке теперешних улиц Вьей-дю-Тампль и де Тюренн. Смерть Генриха IV прервала осуществление этого проекта.


[Закрыть]) направлены не просто на то, чтобы выделить в городе участки, пригодные для застройки, прежде всего к выгоде государственной казны, а также финансистов или спекулянтов; они предлагают новую для Франции модель развития городов – создание в столице площадей с монументальными архитектурными сооружениями, местами для гуляний. Весь «современный» Париж, построенный маркизом де Мариньи, если не Оссманом, уже в зародыше (правда, весьма отдаленно) содержится в этом проекте. Добавим, что количество карет, которых при Франциске II насчитывалось в Париже десятки, при Генрихе IV – сотни, настолько возросло, что потребовалось не виданное ранее расширение улиц для их проезда.

Инициативы Сюлли носят в основном практический характер. A priori они ни в коей мере не исключают государственного вмешательства в экономику или поощрения мануфактур. Министр не является, как утверждали некоторые историки, либеральным аграрником, выступающим в принципе против государственной политики поощрения промышленного развития, проводником которой был его современник Бартелеми де Лаффема[142]142
  Бартелеми де Лаффема (1545-1612 гг.) – уроженец Дофине, камердинер (доверенное лицо высокого уровня!) Генриха IV – стал инициатором ряда мер по поощрению мануфактур и торговли, конкретизированных в 1601 году в создании Совета по торговле, чья деятельность, предвосхитившая новые тенденции, носила характер скорее символический, чем практический.


[Закрыть]. На самом деле эти два деятеля близки друг другу. Сюлли не разделяет излишнего догматизма Лаффема в том, что касается приоритета промышленности по отношению к торговле и сельскому хозяйству. Во всяком случае, экономический подъем в первом десятилетии XVII века, который возник, среди прочих причин, как результат мира, установленного Генрихом IV, и соответствующего послевоенного восстановления экономики, не нуждался в мерах, принимавшихся Сюлли; нельзя даже утверждать, что они оказали на этот экономический подъем какое-либо стимулирующее воздействие, разве что крайне незначительное. Сюлли является скорее свидетелем этого экономического подъема, «знаменует» его. С именем Сюлли связан также «новый импульс», который испытывают отныне деятели, принимающие политические и административные решения. Они в большей степени, чем их предшественники, уделяют внимание производству, обращению и обмену материальных благ. Этот «новый импульс» в эпоху Кольбера станет у интендантов общей тенденцией, всеми признанной и в конечном счете весьма плодотворной, хотя и подчиненной фискальным нуждам монархии в долгосрочном и даже в краткосрочном плане.

Весьма творческая в идеологической, дипломатической, экономической областях политика «открытости» (даже очень ограниченная и краткосрочная) не была бы возможной, во всяком случае в то время, без сильного и укрепляющегося государства; это усиление роли государства способно помешать неконтролируемому развитию системы, которое могло бы как раз из-за «открытости» или из-за предоставления излишних льгот привести к распаду, дезинтеграции всей системы. Правление Генриха IV было весьма конструктивным и щедрым на меры, способствующие терпимости и сосуществованию различных догм. Одновременно оно справедливо считается – не следует видеть в этом какой-то парадокс – решающим этапом в укреплении централизованного протоабсолютизма, хотя и характеризующегося «открытостью», пусть этот абсолютизм и далек от ослепительного блеска, типичного для эпохи Людовика XIV.

Именно Сюлли является тем государственным деятелем, который активно способствовал усилению этого централизма, хоть еще и неполного; Сюлли, разумеется, входит в ближний дружеский круг Его Величества. Этот государственный деятель создает свою команду советников (братья Арно, Ноэль Ренюар и др.); они образуют вокруг его особы настоящий кабинет министров. Сюлли назначает в сферы, которые контролирует (сбор налогов и государственные расходы, мосты и дороги, строительство, артиллерия), интендантов финансов, королевских инспекторов дорожного надзора и артиллерии. Они подчиняются ему и даже находятся у него под пятой, это лично преданные ему люди, но к тому же и отличающиеся компетентностью. Это и есть та самая специализация государственной службы, о которой речь шла ранее. Вдохновляясь историей Древнего Рима, Сюлли утверждает королевскую «имперскую» власть даже в самых далеких провинциальных уголках страны. После переходного периода авторитарного управления он ликвидирует или подчиняет себе департаменты финансов в Нижней Нормандии. Он вновь берет на себя инициативу, предпринимая попытки, как это уже делалось в период от Франциска I до Генриха II, создать «электораты» (финансово-податные округа для упорядочения сбора налогов, которые контролировала бы непосредственно королевская власть) на территориях, которые в принципе пользовались правом самоопределения, – в провинциях, участвующих в созыве Штатов, в Гиени и др. Ему удается решить эту задачу во время правления Генриха IV, затем, после смерти короля, он терпит в этом (как и в других своих начинаниях) неудачу. Но в конце концов эти усилия увенчаются успехом уже после падения Сюлли: финансово-податные округа в Гиени будут окончательно воссозданы при Людовике XIII благодаря принятию законодательных мер, которые еще раз покажут правильность инициатив предшественника – Сюлли.