Текст книги "Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460-1610"

Автор книги: Эмманюэль Ле Руа Ладюри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)

Если говорить о военной стороне дела, то в середине 70-х годов этого столетия гугенотский и умеренно-католический Юг оставался еще в руках довольно умелых и опытных сеньоров-воинов, таких как Монморанси-Дамвиль в Лангедоке или Ледигер в Дофине. С 1576 года им обоим, при всем их могуществе, приходится перейти в подчинение к Генриху Наваррскому, ставшему верховным вождем всех гугенотов, хотя он далеко не всегда добивается от своих непокорных подчиненных соблюдения дисциплины. Тем не менее Генриху вскоре удается повсеместно упрочить свое командное положение, которое поначалу давало ему довольно скромные возможности. Дело в том, что после смерти своего отца (1562 г.) он становится старшим в роду Бурбонов – теперь он первый принц крови. А в 1584 году умирает Франсуа-Эркюль, последний из братьев Генриха III. Поскольку ни у Франсуа-Эркюля, ни у короля не было детей мужского пола, Генрих Наваррский после этой смерти становится единственным престолонаследником. И хотя ему еще предстоит ждать своего вступления на престол Франции, но уже теперь его авторитет среди сторонников, особенно многочисленных в землях к югу от Луары, заметно возрос. При всем при том стратегических талантов у Генриха отнюдь не прибавилось. Тем не менее одержанная им победа над королевскими войсками под командованием Жуаёза в битве при Кутра в 1587 году дала ему репутацию неплохого полководца.

После 1573 года и до конца века правящая элита Объединенных провинций Юга в политическом и социальном отношении формировалась одновременно и из служилого (военного) дворянства, и из представителей офицерства, которые далеко не все были дворянами или лишь недавно ими стали. Такого рода пополнение правящего круга из разных социальных слоев не отличается сколько-нибудь существенно от формирования правящей олигархии во всем королевстве, как на севере, так и на юге. Это справедливо и для иных процессов, протекавших удивительно похоже как в Монпелье или в По, так и в Париже или в Амбуазе. Вот и перешедшее из рук Монморанси-Дамвиля в руки Генриха Наваррского рыхлое южное политическое новообразование за два десятилетия своего существования проявляет постепенно крепнущую (и уже хорошо знакомую нам!) тенденцию к централизации власти, хотя не следует, конечно, переоценивать соответствующие процессы, учитывая их пока еще зачаточный характер. Утвердившись в своем положении, Генрих Наваррский действует как полагается Капетингу. Первоначально «политико»-кальвинистское административное управление на юге находилось в значительной части в ведении городов. Под нажимом Генриха и его окружения оно все более переходит в руки федеральной администрации. Все больше веса приобретают провинциальные органы в ущерб администрации городов, дворянство возвышается над простонародьем, а сам Генрих – над своим окружением. Но пока еще на Юге возобладают общенациональные протестантские ассамблеи – прообраз тех, которые появятся в XVII веке, и они окажутся достаточно сильны, чтобы суметь навязать в 1577-1585 годах уступившему им Генриху III относительно мирное сосуществование, преимущественно католического королевского Севера и «политического» чисто кальвинистского Юга.

Конечно, это сосуществование изобилует эпизодами кровавых столкновений и разбойных нападений, привычных для южан. Оно сопровождается чередой любовно-политиканских интриг и в Оше, и при малом протестантском дворе в Нераке, интриг, не имеющих ничего общего с пуританством (гугенотское пуританство расцветет лишь позднее). В Нерак Екатерина Медичи отправляется в феврале 1579 года для переговоров с обосновавшимся там Генрихом Наваррским[123]123
  Недолгий Неракский мир между Екатериной Медичи и Генрихом Наваррским был подписан 28 февраля 1579 г.


[Закрыть], своим зятем. Потребуется опасный период удач Католической лиги в северных провинциях, и особенно в Париже, что произошло несколькими годами позже, чтобы положить конец этому удивительному опыту не очень дружного, очевидно, соседства – «сосуществования» двух противостоящих друг другу частей Франции по обе стороны Луары. Мы имеем уникальную возможность окинуть взглядом весь государственный аппарат королевства во всей его многогранности и в том виде, как он сложился за семь или восемь лет относительного мира, а точнее – к 1579 году, и так или иначе функционировал на протяжении несколько более длительного периода во второй половине XVI века. В перерывах между местными стычками гражданской войны перейдем к рассмотрению того, что претендовало на название правосудного государства, осуществляя свои функции с большим или меньшим успехом и постоянством.

IX. ДРЕВО ПРАВОСУДИЯ

Действительно, именно размышлениям в 1579 году некоего сотрудника одного из государственных секретарей того времени мы обязаны сведениями, позволяющими нам наглядно представить себе структуру государственного аппарата той эпохи во всех ее главных составных частях. Автором этих размышлений, опубликованных в тетрадной форме в 1579 году и переизданных позднее в той же форме в 1608 и 1645 годах, является не кто иной, как Шарль Фигон, которого впоследствии стали именовать Шарлем де Фигоном, возведя, таким образом, как водится, в дворянское достоинство. Его основное занятие – главный счетовод Счетной палаты Монпелье-городка, в котором он не проживает постоянно.

Происхождение его установить трудно: он мог быть родом из парижской адвокатской или прокурорской семьи или, может быть, как предполагают некоторые, имел предков во Флоренции. Одно достоверно: в молодости он был сотрудником того, кто впоследствии станет кардиналом Бертраном, а перед тем был членом Тулузского и затем Парижского парламентов, министром юстиции при Генрихе II. Овдовев, он принял сан кардинала в 1557 году. Позднее он впал в немилость и потерял пост министра финансов после смерти своего венценосного покровителя. В своем политическом падении кардинал не повлек за собой Фигона. В 70-е годы мы находим его на постах секретаря королевы Наварры, руководителя Счетной палаты Монпелье (почетный пост), и, самое важное, он становится одним из приближенных государственного секретаря Физеса. К тому же Фигон – землевладелец, имеет ранг мелкого сеньора на юге Франции. Он приобретает, таким образом, разносторонний опыт, знакомство с административной практикой как в центре, так и на местах, как на юге, так и на севере страны. Стало быть, он имеет прекрасную возможность со знанием дела нарисовать полную картину государственного аппарата своего времени. Его наблюдения и размышления подтверждают, помимо всего прочего, прочность и устойчивость административных и государственных структур, контролируемых королевской властью. К 1579 году эти структуры устояли после почти 20 лет религиозной смуты и теперь готовились выстоять на протяжении предстоящих двух десятилетий, хотя и эти годы будут для них весьма трудными. Сочинение Фигона было опубликовано в Париже издателем Гийомом Овре под названием «Слово о сословных представительствах и об учреждениях правительственных, судебных и финансовых». Слово «органиграмма» Фигону было неизвестно, но само обозначаемое им понятие подразумевается во всех его рассуждениях и представлено им в книге в форме дерева.

Термин «органиграмма» (англ. flow chart), очевидно, не существовал в XVI веке и появится в нынешнем смысле значительно позднее: во Франции в 1940-1950 годах. Однако образ дерева с многочисленными ветвями, создающий наглядное представление об излагаемой концепции, является удобным познавательным инструментом, который будет использоваться вплоть до XX века и который связан, помимо любых эпистемологических построений, с самыми ранними представлениями о мире, с религиозной иконографией и т.п. Дерево появляется как символ Космоса еще в древних священных книгах Индии. Также и Библия, Ветхий и Новый заветы, начинается – с первых страниц Книги Бытия – и завершается – в заключительной части Апокалипсиса – обращением к образу деревьев, райских и прочих. Более того, в Средние века, и в частности в XVI веке, было принято сравнивать Францию, французов и всю династию Валуа с садом или с деревом с мощным зеленеющим стволом, несущим белые цветы, или с огромной лилией.

И в иных областях знания многие авторы также использовали образ дерева, пытаясь составить классификацию различных наук. И можно считать, что такой подход получил весьма широкое распространение в период с III века новой эры и вплоть до эпохи европейского Просвещения. А начало ему было положено еще в период поздней античности греческим философом Порфирием, который в своем труде Isagogé расположил все основные представления в виде ветвей некоего общего ствола. По прошествии долгого времени, а именно в XIV веке, Раймонд Люль сконструировал даже целое древо власти, у которого имелись и корни, и ствол, и ветви, и плоды. Это символическое изображение системы власти составляло часть чего-то похожего на настоящий лес, где произрастали деревья самых различных видов, начиная с весьма земных (например, обычное дерево, о котором можно было составить целый трактат по ботанике) и кончая деревьями божественных высот, таких, как «древо Матери Божьей», в котором отображались различные ипостаси Девы Марии и каноны поклонения Богородице. В конечном итоге Люль сводил свой «лес» к некоему древу познания, в котором содержалось и отображалось «все сущее». Считалось, что такого рода попытки выращивать метафорические леса способны помочь исследователям удерживать в памяти весь спектр различных научных знаний. Труды Люля в этой области были, судя по всему, хорошо известны просвещенным людям XVI века, ибо еще в 1515 году в Лионе появилось их прекрасно оформленное и четко напечатанное издание. Рассмотрим подробнее «дерево власти» Раймонда Люля. По политическим убеждениям Люля можно сопоставить с Фигоном, с его описательным методом изложения. Дерево Люля делится на ветви, каждая из которых крепится соответственно к иерархической либо профессиональной общественной группе, которые объединяются вокруг «ствола», а им является некто иной, как сам император. В «люлевские группы» сведены бароны и рыцари, горожане, советники, прокуроры, судьи, адвокаты, послы и – чтобы никто не был забыт – королевский исповедник и инквизитор. В эпоху Возрождения один автор в Англии применил схемы Люля к своей собственной стране.

Впрочем, из-за Фигона Люль быстро перешел в число авторов прошлого, и прошлого не слишком близкого. К источникам более прямого идейного воздействия на счетовода из Монпелье следовало бы отнести скорее Рамуса, или Пьера де Ла Раме – мыслителя, пользовавшегося широкой международной известностью, убитого в ночь Святого Варфоломея в 1572 году. Мышлению Рамуса свойственны и геометрическая четкость, и способность к визуализации своих представлений, которые хорошо прослеживаются в его книгах, где в типографских изображениях ветвящихся и переплетающихся древовидных структур в сжатом виде изображены основные вопросы логики и диалектики. Методы строгой классификации, предложенные Рамусом, оказали, как представляется, значительное воздействие на теоретические построения Бодена, который, в свою очередь, во многих отношениях был идейным предшественником Фигона как в том, что касалось его теории суверенитета, так и в приверженности к таксономии. Таким образом, есть все основания полагать, что истоки воззрений Фигона восходят – напрямую или через Бодена – к Рамусу.

Тем не менее похоже, что при всем этом Фигон остается оригинальным мыслителем, даже если и допустить с полным основанием, что истоки его трудов следует искать в работах Люля и Рамуса (не говоря уж о возможности иных первоисточников). Действительно, этот счетовод из Монпелье сумел построить такую органиграмму современных ему государственных структур, какой мы не находим во Франции ни в его время, ни в непосредственно последовавшем за ним историческом периоде. К тому же он берется анализировать составные части государственного механизма (структуры юридические, финансовые, военные), тогда как Люль ограничивался в основном рассмотрением общества, которое оставалось в его время и феодальным, и имперским, в духе обычных классических представлений о сословиях, его составляющих. Ну а Рамус не занимался сколько-нибудь существенно политической стороной вопроса.

При такой широте своих познаний и новизне концепций Фигон заслуживает звания предтечи, хотя и малоизвестного и, главное, непризнанного. На протяжении веков попытки построения «древес познания» и органиграмм, представляющих последовательность звеньев в цепях подчиненности и власти, будут продолжены и умножены. Бэкон, Шамбер и д'Аламбер, один за другим, приложили немалые усилия к тому, чтобы прикрепить к одному общему стволу различные ветви науки. В XX веке такие «деревья» (так буквально их и называли) – органиграммы (flow charts) или попросту алгоритмы – прямо-таки процветали в различных областях знания, и в частности в лингвистике (Тесньер, Шомский…), в математике и особенно в информатике, которая обильно оснащалась древоподобными диаграммами программирования. И наконец, техника руководства промышленными предприятиями и «наука» административного управления привели в наши дни к созданию множества органиграмм, предназначенных для отображения организационной структуры фирм и бюрократических органов, с целью упростить задачи управления ими (а именно эту задачу еще в 1579 году ставил себе Фигон в своих работах, носящих отпечаток современности вопреки или же благодаря воздействию на него традиции, унаследованной от Люля, Рамуса и некоторых других).

Итак, Фигон создал небольшую, весьма содержательную книгу, в которую он включил гравюру, изображающую «древо правосудия». Небесполезно привести здесь титульное название этого труда в его полном объеме: «Слово об органах и службах как правительства, так и правосудия и финансов Франции с кратким описанием юрисдикции и компетенции каждого из них». Если такие слова, как «правосудие» и «финансы», не нуждаются в комментариях, хотя второе занимает зависимое положение от первого, то точное определение значения слов «правительство», «правление» может представить некоторые трудности. Напомним поэтому, цитируя Фигона, то, что он писал в своей книге: «истинный режим и правление в нашей республике» включает в себя такие составные части, как правосудие, финансы, полиция (т.е. все то, что относится к администрированию), и, наконец, вопросы военные и дипломатию. Но, с другой стороны, при чтении книги становится ясно, что Фигон имеет здесь в виду штаты, иначе говоря – все три сословия и, в более широком смысле, все социальные группы. Но он рассматривает их лишь через призму тех взаимоотношений, которые они поддерживают с государством – в самом широком смысле этого термина, то есть с государственными, административными и правительственными органами (в современном понимании этих терминов). Столь узкая направленность исследований Фигона сама по себе представляет большую ценность. В этих исследованиях рассматриваются почти исключительно политологические и организационные вопросы, что было редкостью в те времена (1580 г.), и они отнюдь не сводятся к изложению неких общих социологических соображений, элементы которых мы, во всяком случае, без труда можем найти в публикациях многих авторов от Шарля Луазо до Ролана Мунье.

Согласно представлениям Фигона, государство строится вокруг некоего центрального ствола[124]124
  Этот ствол – ствол фигового дерева, если позволительна такая шутка по отношению к столь удачно придумавшему его Фигону.


[Закрыть] коим является правосудие, воплощенное в канцлере Франции или в его временном заместителе – хранителе печати (министре юстиции). Только при Сюлли в начале следующего века и в особенности при Кольбере произойдут в этом отношении некоторые изменения: канцлер утратит часть своих прерогатив, бывших – как о том свидетельствует «древо» Фигона 1579 года – очень широкими вплоть до 1661 года. Эти полномочия перейдут к тому, кого в период личного правления Людовика XIV станут называть генеральным контролером финансов. Занявший эту должность Жан-Батист Кольбер сосредоточит в своих руках руководство министерствами финансов и внутренних дел, если уместен такой анахронизм – использование нынешних названий для этих учреждений. В результате этих изменений то, что в 1579 году заслуживало названия «государства правосудия» (с учетом более высокого положения канцлера), начиная со времен Кольбера стало все более преобразовываться в государство финансов и полиции (здесь это последнее слово следует понимать в его старом смысле – как администрацию, а не в его нынешнем узком «полицейском» значении). Короче говоря, в старой триаде суверенного правления – юстиция, полиция, финансы – произошло некоторое перемещение акцентов в пользу двух последних. В эпоху Генриха III этого еще не было, и понятно почему: канцлер, которого время от времени замещал хранитель печати, оставался центром всех органов власти.

От центрального ствола в схеме Фигона отходят две главные ветви и несколько менее крупных веток. Эти ветки также растут непосредственно из ствола, но их значение не столь существенно. Главные – две первые ветви. Влево отходит от ствола большая ветвь юстиции: она изображает «верховные суды» парламентов, Парламента Парижа в первую очередь. Вправо идет толстая финансовая ветвь: пройдя через Счетную палату (это аналог Парламента, но следует за ним по своему значению), она приходит в Сохранную казну. Ее «сохранная» сторона не должна вводить в заблуждение – в действительности именно отсюда «вытекают» государственные расходы. После Сохранной казны эта крупная финансовая ветвь устремляется выше и дальше и приводит к «главной приходной кассе». Реально здесь имеются в виду податные кассы различных региональных податных органов. Они представляют собой, как это следует из самого их названия, геометрическое место хранения всех денежных поступлений, которые складываются из сборов и платежей имеющих налоговую, или домениальную основу. Они изображены вверху справа от «древа».

Теперь, чтобы вернуться к существу вопроса, отметим, используя чуть-чуть модернизированную терминологию, что свой исходный «живой сок», или, говоря словами Фигона и Бодена, свою суверенность или величие, это дерево черпает из гумуса, получает их от королевских корней, а также от основания ствола – Королевского совета. Глубокая основа суверенной власти, разумеется, имеет божественное происхождение. Ни народ, ни народное представительство не играют во всем этом никакой роли, если верить квазиабсолютисту Фигону (как далек он в этом отношении от протестантских монархомахов[125]125
  Монархомахия (от грен, monarchos – монарх и mache – бой, борьба) – тираноборство. Сторонники этого течения – писатели-публицисты в западноевропейских государствах второй половины XVI – начала XVII века, выступавшие против абсолютизма. Отрицали божественное происхождение королевской власти, считая, что суверенитет принадлежит народу, который на договорных началах передает власть монарху и соответственно имеет право свергнуть его, если он нарушил условия договора (тем самым превратившись в «тирана»), и даже убить. – Прим. пер.


[Закрыть], которые еще в 70-е годы XVI столетия стали первыми теоретиками, выдвинувшими идею некоторой суверенности народа, какой-то формы народовластия). Фигон, проповедующий свою концепцию абсолютизма в противовес идеям монархомахов, пытается замалчивать объективно существовавшую действительность: в королевстве и во времена Генриха III, и при его предшественниках и наследниках имелся – и в землях языка «ойль», и в областях Лангедока – хотя и весьма несовершенный, но абсолютно реальный зачаток национального представительства в виде провинциальных и общенациональных штатов. А Фигон даже не упоминает о них в своих построениях, поскольку его взгляд замутнен «абсолютистской» идеологией. Народ, по мнению нашего автора, должен довольствоваться обожанием королевской власти и, естественно, должен быть любим ею. Народ, любящий короля или любимый им, не изображен на рисунке древа государственности.

«Живой сок» древа, поднимаясь снизу вверх, достигает огромной левой ветви, иначе говоря – Парламента, само название которого – Суверенная палата – показывает, что он является и средоточием, и источником суверенности. Затем сок стекает через все тот же Парламент ко множеству свисающих ответвлений: на рисунке Фигона они расположены внизу слева или – если использовать терминологию географических карт – к западу-юго-западу от ствола древа. Эти ответвления приводят к различным административным органам, некоторым официальным лицам и подкомиссиям, подчиненным Парижскому парламенту. К этим ответвлениям подсоединены такие органы, как Дворцовая бухгалтерия, Казначейская палата, уполномоченные порученцы, которым Парижский верховный суд доверяет решение некоторых вопросов местного или регионального уровня. И, что существенно, «живой сок» в северо-западном углу продолжает подъем к органам низшего и среднего звена аппарата юрисдикции. Этот аппарат состоит из многих групп чиновников, которых насчитывалось (не только собственно судебных чинов, но и служащих финансовых органов, расположенных в северо-восточной части «карты», а также чиновников некоторых других специальностей) 15 000, а может быть, и больше, во Франции 1575-1580 годов. (Отметим еще раз экономичность и даже, можно сказать, деликатную умеренность такого государственного аппарата, который имел менее одного чиновника на тысячу «французов» того времени. Это соотношение в наши дни значительно изменилось в пользу чиновничества, если учитывать рост населения, но отнюдь не привело к соответственному повышению эффективности административных служб.)

Ограничимся сейчас рассмотрением собственно аппарата правосудия в его вертикальном изображении. Чтобы лучше понять его функционирование, будем двигаться сверху вниз, начиная с верхних ярусов «листвы», в направлении, обратном первоначальному. «Потоки производных элементов сока», как сказали бы современные ботаники, действительно спускаются вниз в направлении, противоположном движению «живого сока», – от листьев к ветвям, затем к стволу, к его нижней части и к корням. Здесь и находится сам король, действующий по наитию Божьему. Льющийся вниз сок соответствует, согласно интуитивно найденному Фигоном образу, обращениям к правосудию, поступающим от массы управляемых. Используя в какой-то мере техническую, но тем не менее общеизвестную терминологию, можно сказать: речь здесь идет о цепочке ходатайств, исходящих от истцов, обращающихся к правосудию. Эта последовательность апелляций проходит по нисходящим ступеням – от судов низшей инстанции до высочайших судебных учреждений через ряд промежуточных уровней. Иерархия судебных органов дает полную картину разветвлений судебной системы сверху донизу и во всех ее аспектах – от смешного до великого – в пределах того, что изображается на фигоновских рисунках.

Среди «меньших» судей, судей самого низкого уровня, расположенных «на самых верхних ветвях» верхней левой части кроны дерева, выделяются (вне собственно монархической части судебной системы) эшевены, капитулы, консулы и мэры городов. Все они равнозначны эдилам или членам городских муниципалитетов более поздних французских республик. Знамение времени и существенное отличие от XVI века: в наши дни этих официальных лиц никто не может себе представить исполняющими судебные функции, тогда как для людей эпохи Возрождения это само собой разумелось – мэр одновременно был и судьей, и полицейским чиновником по разбору мелких правонарушений и т.п. К категории «меньших» судей Фигон относит также и нотариусов, все значение которых он мог оценить в период своей деятельности на Юге, ставшем для него второй родиной. Он рассматривает их прежде всего как юристов, иначе говоря – так же как представителей правосудия, хранителей святости договоров (они и в самом деле являются носителями такой функции, хоть и выполняют ее по-своему и далеко не всегда). На самом верхнем краю в северо-восточной части созданного Фигоном рисунка помещены судьи сеньорий – «служители сеньоров – верховных судей», как их называли в ту эпоху. Этих весьма своеобразных судей насчитывалось во Франции несколько тысяч. Они подменяли, дублировали государственных чиновников и были заменены ими. От этих многочисленных персонажей, расположенных на дереве вверху слева, последуем вниз вдоль веток от разветвления к разветвлению, следуя за тем, что мы будем называть теперь, используя на этот раз гидрографическую метафору, ручьями и речками жалоб и апелляций. Свое начало эти потоки берут среди тех, кому приходилось иметь дело с юстицией при их обращении с жалобами на решения судов низших инстанций. Мы спустимся, следуя за этими потоками, к пунктам их слияния на все более важных последовательных этапах. Так мы дойдем до королевских судей в более или менее значительных населенных пунктах и затем попадем к большей «речке» – к бальяжам и сенешальствам, возглавляемым соответственно бальи и сенешалями, сходными, судя по размерам территории их округов, с префектами нашего времени, а в некоторых случаях – с супрефектами. И бальи, и сенешали также считались судьями в ту эпоху, а точнее – они председательствовали на заседаниях судов. И те и другие могли к тому же вести и собственно административные дела на территории своего округа (совершенно так же, как городские консулы или капитулы, но с более широкими полномочиями). И наконец, эта вышеназванная «речка» бальяжей и сенешальств становится крупным притоком главной реки, состоящей из парламентов, куда в конце концов стекаются все жалобы, апелляции, обжалования апелляционных решений, приходящие сюда от судов различных низших инстанций. Аналогичные или, скорее, схожие по своей природе с бальяжами «реки» образовывали и президиальные суды, основанные Генрихом II в 50-х годах XVI века.

Говоря о социальных институтах, дата создания которых точно установлена, Фигон, с его складом ума, близким к современному, отмечает в своем «Слове к читателю», что его интересует не столько «диахрония» явлений – происхождение, время создания или изменение рассматриваемых им институтов, сколько то, что он называет «синхронией», – взаимосвязь и взаимодействие различных частей этих административных институтов, «подвластных Его Высочеству королю». В этой связи позволим себе уподобить Фигона структуралистам соссюровского и леви-стросовского толка 1960-1970 годов. Они ведь тоже в своих премудрых писаниях оставляли в стороне и историю, и причины явлений, уделяя все внимание вопросам структуры и системы.

«Реки» Фигона отображают существующую структуру: биржевые советы и судей торговых судов (те и другие образуют судебную систему для коммерсантов), а также портовых старейшин и старост городской и дорожной стражи, в ведении которых находились городские ворота и заставы, взимание таможенных и дорожных сборов, задержание бродяг и других подозрительных, замеченных на границах. На том же уровне в судебной иерархии расположен у Фигона так называемый «суд мраморного стола»[126]126
  В расположенном на острове Сите в Париже Дворце правосудия суды Администрации вод и лесов, Управления коннетабля, Адмиралтейства и Канцелярии маршалов Франции заседали в большом зале за длинным столом из черного мрамора.


[Закрыть] – учреждение, в которое стекались апелляционные жалобы на судебные органы Адмиралтейства, коннетабля, Канцелярии маршалов Франции, Администрации вод и лесов. Все четыре учреждения также обладали не только административными, но и судебными функциями в соответствии с основными традициями королевской Франции. Повторим еще раз, рискуя надоесть читателю, что в конце концов все апелляционные жалобы, в которых оспариваются решения «мраморного стола» или президиальных судов, стекаются в Парламент.

В верхней части фигоновской графической картинки, справа от ветви, изображающей президиальные суды, и, можно сказать, к северо-северо-западу, если и на этот раз использовать аналогию с географической картой, обращает на себя внимание крупная ветвь находящаяся прямо на центральной осевой линии канцлерства. Она изображает «всех прево парижских и провинциальных маршалов», иначе говоря – некое подобие нынешней полиции. Институт, о котором пошла речь, связан с высшими военачальниками – маршалами. В те времена он еще слаб (впрочем, не имеет должной оценки и значение финансов государства). Подъем этого института к полиции современного типа начнется лишь с учреждения в Париже в 1667 году при Людовике XIV, поста генерального директора полиции и назначения на это место знаменитого Ла Рейни. И опять мы констатируем, что полный отход от схемы Фигона совершится только в 60-х годах XVII века – через 82 года после того, как «древо правосудия» было изображено нашим автором.

Перейдя теперь к северо-восточной части изображения, мы снова попадаем в финансовый сектор. Но здесь речь уже не идет о «результате» деятельности государственного аппарата в виде «выхода» его продукции – решений (главным образом судебных), исходивших, как мы могли видеть, из северо-западного угла нашей «карты» в ответ на народную жажду правосудия. На этот раз речь пойдет о денежных «поступлениях», о денежных вливаниях в государственный аппарат, осуществляемых путем взимания налогов и сборов самим этим «аппаратом». Такие «поступления» составляют при этом нечто вроде «взносов», выплачиваемых добровольно или в принудительном порядке налогоплательщиками – большей частью сельскими – на содержание монархии. Подчеркнем для начала то обстоятельство, что в 70-е годы XVI века канцлерство оказывает очень большое влияние на финансовые отрасли административного аппарата. Оно потеряет свои возможности надзора за ними лишь столетием позже – в эпоху Кольбера, уступив их генеральному контролеру финансов. В этом отношении во времена Генриха III ствол «древа правосудия» остается реально единым, главным, осевым. Он подчиняет себе – что может показаться странным для нашего нынешнего восприятия – те его ветви, которые имели чисто финансовый характер. (Представим себе, ради пояснения ситуации для читателя, что в 1987 г. министр юстиции возглавил бы и стал руководить через своих чиновников – что для нас немыслимо – министерством финансов.) Времена Кольбера, отделив, если можно так сказать, финансовое дерево от древа юстиции, положат конец верховенству юстиции – ситуация, которая ретроспективно, в свете нынешних представлений, может показаться ненормальной.

Коснемся вкратце нескольких менее значительных веток, которые можно отнести к финансовым ответвлениям. Среди них – королевский Монетный двор (имеющий своего прево), Казначейство, генеральные распорядители финансов (они расположены на северо-северо-востоке согласно картографии Фигона). Все они постепенно теряли свое значение со времен Возрождения, и особенно после реформ Франциска I. Попутно надо отметить, что некоторые из ветвей девальвировались с течением времени – усыхали на своем месте, но, даже высохнув, не отмирали окончательно. Отмеченная здесь феноменальная живучесть хорошо согласуется с давними неизменными тенденциями, характерными для французской административной системы: в ней устаревшее учреждение не устраняют, а оставляют влачить жалкое существование, создавая рядом с ним совершенно новое, молодое и сильное, которое своей конкуренцией окончательно лишает жизнеспособности старую организацию. Именно это происходило во Франции начиная со времен Франциска I и Генриха II в результате возникновения таких молодых захватнических, динамичных и весомых учреждений, какими были Сохранная казна и Генеральная налоговая служба, на рассмотрении которых следует сейчас остановиться.