Текст книги "Королевская Франция. От Людовика XI до Генриха IV. 1460-1610"

Автор книги: Эмманюэль Ле Руа Ладюри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц)

IV. СТРАТЕГИЧЕСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ – ГУМАНИЗМ И ПЛЮРАЛИЗМ

Франциск I, праправнук Карла V, происходил из младшей ветви рода и не мог бы законно вступить на трон, если бы у Карла VIII и Людовика XII были наследники по мужской линии. Молодой человек воспитывался в семье, где процветали любовь к литературе, увлечение спортом, а порой и различные шалости. Франциск не избежит соблазна проявить себя во всех трех этих ипостасях. Его детство и молодость прошли совсем рядом с центром и высшими эшелонами государственной власти. Он – возможный претендент на трон не только в случае (который и представится), если у короля не будет сына. Но таковым он является и по линии своей матери Луизы Савойской, примыкавшей к древу рода Людовика XI: действительно, она – дочь сестры герцога Боже, который, в свою очередь, является зятем хитроумного короля. Наконец, женившись на «тихой, набожной и милосердной» Клод Французской, дочери Людовика XII, которая за девять лет замужества семь раз станет матерью, Франциск с самого начала дает своему предшественнику, у которого нет наследника по мужской линии, утешение сознавать, что его преемником станет зять. Но это относительное утешение: Людовик не очень любит Франциска.

Наследник короля прошлых времен Карла Пятого, племянник по семейному родству другого короля (Людовика XI) и зять третьего (Людовика XII), Франциск с полным основанием претендовал на высшее положение, которое и займет в 1515 году, после смерти «Отца народа».

Шести футов ростом, широкоплечий, с мускулистыми ляжками, худыми кривыми ногами, плоскими стопами и длинным носом, Франциск обладает живым умом и подвижным телом, он щедр, открыт, но готов пойти и на обман. Он порой наивен, любитель скорее говорить, чем думать. Посредственный латинист. Но проявляет интерес ко всему. Поэт, влюбленный в авторов прошлого, книги которых он заставляет читать ему во время еды, он также любитель свежего воздуха, посвящая утро делам, вторую половину дня – охоте, а вечер – развлечениям при дворе и танцам. Наездник, хороший солдат, посредственный генерал. Он не является жестоким. Его, в частности, протурецкая политика носит уже достаточно светский характер. Она во многом отличается от политики приверженных религиозным ритуалам королей Средневековья.

В этом смысле, и только в этом, он – макиавеллист. Женившись на Клод Французской, затем на Элеоноре Португальской, сестре Карла Пятого, Франциск, с другой стороны, живет почти семейно с герцогиней д'Этамп. Она терпит многочисленные похождения своего любовника, дозволяемые обычаями двора и престижем королевского титула. Франциск, его мать Луиза и сестра Маргарита образуют нерасторжимое трио любви и взаимопонимания: Луиза – властная женщина, интересующаяся всеми делами, обожающая своего «Цезаря», – сумеет управлять королевством железной рукой в период после поражения при Павии, омраченный пребыванием короля Франции в мадридской тюрьме. Принцесса Маргарита Ангулемская, в замужестве Маргарита Наваррская, отстаивает в королевском доме принципы гуманизма и (в области религии) умеренный протестантизм. Видная писательница, защитница первых гугенотов, или «предгугенотов», мистическая Маргарита никогда не преступит черту, отделяющую ее от чистой ереси. Но ее дочь Жанна д'Альбре и внук Генрих IV станут зачинателями бурбонского протестантизма, который до 1610 года (и даже позднее) придаст особый оттенок французской монархии, поскольку она в течение длительного периода будет проявлять благосклонность к обоим культам – папскому и протестантскому (Людовик XIV лишь на время наведет здесь порядок).

Гуманист и защитник династии, Франциск сумел окружить себя когортой пропагандистов, которые заботливо, «по всем медийным правилам», следят за его имиджем и навязывают его общественному мнению или тому, что его заменяет, используя устную, письменную, печатную пропаганду, а также живопись, скульптуру и рисунки.

Государь, как и его отец, избирает своим символом Саламандру – амфибию, которая является воплощением постоянства и цельности. Он – противник злобных чудовищ, всегда готовый поддержать добрый огонь и затушить вредоносный, поддержать праведников и покарать зло. Монарх – «Франциск во всем», король французов, носитель надежды, военной ц культурной славы. Метафорически появившийся на свет от Пресвятой Девы, он телесно является сыном «госпожи Осмотрительность», иначе говоря – Луизы Савойской, бесподобной воспитательницы, «компаса» недавнего дофина, для обучения которого перевели «Киропедию» – роман о воспитании молодого человека, или повесть о морали (принадлежащую перу Ксенофонта), относящуюся к воспитанию, полученному Киром, в которой говорится также о педагогике, монархическом устройстве, качествах, присущих государю как должностному лицу. Справедливый король, Франциск, конечно, вождь, dux, образец военных добродетелей. Избранник Бога, которого Всевышний одарил красотой (он – «прекрасный принц»), обаянием, сделавшим его образцовым дворянином. Благородный герой в саду, охраняемом гесперидами, Франциск предстает таким образом вторым Гераклом и стремится также быть наследником Хлодвига, который объединяет вооруженную лилию с облаченной в доспехи Саламандрой. Император в своем королевстве, рыцарь Франциск не уступает набожному цезарю: второй Константин, он поддерживает – но не более того – мечты о крестовых походах, которые призваны подвигнуть «на великий поход к Иерусалиму». Битва при Мариньяно – и никто не считает это случайностью – совпала с днем празднования Воздвижения Креста Господня. Похожий в этом на возлюбленного, прославляемого в библейской «Песни песней», Франциск как при посещении городов, так и в повседневной жизни женатого мужчины принимает двойное подношение: символической девственности[80]80
  Во времена Ренессанса символом города зачастую являлась женщина, а точнее – девушка, «девственница».


[Закрыть] городов и любви, которую питает к нему королева Клод. Его «школьный учитель» Франсуа Демулен возносит его под небесное покровительство неоплатоновского треугольника: красивый, добрый, справедливый. Герой французов, достойных этого имени, обладает иммунитетом против всех опасностей благодаря поклонению ангелоподобному Святому Франциску Ассизскому и архангелу Святому Михаилу, покровителю знаменитого рыцарского ордена.

Приверженец Ренессанса, окруженный целым сонмом символов, Франциск, по примеру своих предшественников, страстно влюблен в Италию, даже обагренную кровью. Как когда-то греческие города перед лицом Филиппа Македонского или как сегодня разделенная Европа перед лицом супердержавы, итальянские города государства (Венеция, Милан, Флоренция, Рим, Неаполь, Генуя, Феррара и Турин) не обладают каким-либо весом в сравнении с крупным государством Валуа. Франциск хочет завладеть Миланской областью, как этого хотел его тесть Людовик XII и он претендует на это герцогство, опираясь на бесспорные династические права своего предка Валентины Висконти[81]81
  В соответствии с генеалогией Валентина Висконти, дочь герцога Джан-Галеаццо Висконти, который правил Миланом, была одновременно бабушкой Людовика XII и прабабушкой Франциска I по двум родственным линиям. Именно исходя из этого, оба монарха предъявляли свои права на Миланскую область и вели войны за удовлетворение претензий.


[Закрыть]. В любом случае Италия – заманчивая добыча, но французы, потерпевшие поражение при Новаре (июнь 1513 г.), были вынуждены покинуть Ломбардские долины. Появление на троне нового короля возродило стремление к реваншу. В 1515 году армия численностью 40 000 человек, предводительствуемая Франциском, переходит через Альпы. В июле она разбивает лагерь в Мариньяно. Французскую армию отличает наличие мощной, мобильной и современной артиллерии под руководством обер-шталмейстера Галио де Женуйяка. Швейцарцы, союзники герцога Миланского Максимилиана Сфорца, были наголову разбиты, если не уничтожены. Одержав эту победу, Франциск триумфально вступает в Милан. В 1516 году он заключает во Фрибурге «вечный» (sic) мир со своими недавними швейцарскими противниками, но не верит в то, что это выражение удачно. Тем не менее этот мир будет соблюдаться. Он откроет границу королевства на центрально-восточном направлении, предоставив французской армии на несколько веков возможность брать в наемники «пушечное мясо» из немецких областей Швейцарии. Что касается принца Миланского Максимилиана Сфорца, то ему ничего не оставалось, как направиться во Францию, где его бывший враг предоставил ему пансион.

Попытка императора Максимилиана восстановить свой контроль над Миланом завершилась неудачей. Однако французское господство в этом городе продолжалось недолго. В ноябре 1521 года Лотрек, брат подружки Франциска, мало искушенный в стратегии, был изгнан из знаменитого города войсками Империи при поддержке самих горожан. В апреле 1522 года в Ла-Бикокке (недалеко от Милана) «грозные швейцарские пехотинцы», нанятые за счет Франции тем же Лотреком и пришедшие усилить королевскую армию в соответствии с новым соглашением о союзе, достигнутом во Фрибурге, были разбиты итальянским полководцем Просперо Колонной. Французы вновь были отброшены на исходные позиции как и в те времена, когда Карл VIII, а затем Людовик XII теряли и опять теряли только что завоеванную ими Италию. Кроме того, в 1520-х годах в самой Франции обстановка обострится: продовольственные кризисы, проникновение лютеранских идей, первые предательства коннетабля Бурбона, который является родственником (дальним) королевской семьи и одним из самых могущественных сеньоров королевства. В апреле 1524 года мелкий провинциальный дворянин Байяр, который сделал карьеру, воюя на стороне монарха, был убит во время трудного отступления французских армий, медленно вытесняемых из Италии в направлении метрополии. На время был оккупирован даже Прованс. Франциск тем не менее не теряет мужества: как новый Ганнибал, он сам во главе многочисленного войска вступает на полуостров, повторив переход через Альпы. Однако французская армия была наголову разбита в битве при Павии (24 февраля 1525 г.) в результате безрассудных действий монарха в отличие от предусмотрительности, проявленной при Мариньяно, когда была проведена артиллерийская подготовка. В ходе этого зимнего сражения, которое сопровождалось самым крупным опустошением рядов французской аристократии со времен Азенкура[82]82
  В Азенкуре (25 октября 1415 г.), который расположен в нынешнем департаменте Па-де-Кале, войска Карла VI были наголову разгромлены английским экспедиционным корпусом Генриха V. Много французских принцев крови и аристократов осталось лежать на поле битвы.


[Закрыть], сам Франциск попал в плен. Пробыв в плену в Мадриде более года, он был освобожден Карлом Пятым в 1526 году в обмен на унизительное соглашение. Впрочем, французский суверен был решительно настроен не соблюдать его условия. И в очередной раз (после счастливого возвращения во Францию) он предпринимает наступление. В августе 1527 года французская армия под командованием того же бездарного Лотрека оказывается в Северной Италии. Затем, спустившись вдоль Итальянского сапога и подвергнув осаде Неаполь, она, как и ее руководитель, завершает эту жалкую кампанию, став жертвой эпидемии летом 1528 года. В соответствии с условиями «Дамского» мира (август 1529 г.), заключенного при посредничестве Луизы Савойской и ее родственницы Маргариты, тетушки императора[83]83
  Маргарита Австрийская (1480-1530 гг.) является дочерью императора Максимилиана I и Марии Бургундской. Она приходится, таким образом, тетушкой императору Карлу Пятому, который является внуком Максимилиана. Выйдя замуж за Филибера Красивого, герцога Савойского, она установила очень близкие родственные связи с Луизой Савойской, матерью Франциска I. Маргарита, которая в рассматриваемую эпоху является правительницей Нидерландов от имени своего отца Максимилиана, представляет собой своего рода «мост» для организации переговоров и достижения мирных решений между Габсбургами и Валуа.


[Закрыть], Франция в очередной раз «отрекается» от решительно неудачливых итальянских амбиций.

Но они продолжают жить! В 1533 году флорентийская принцесса Екатерина Медичи в 15-летнем возрасте выходит замуж за 12-летнего Генриха, младшего сына Франциска. И никто представить себе не может, что спустя три пятилетия смерть старшего брата сделает этого ребенка наследником отца под именем Генрих И. Этот брак сына французского короля с племянницей Юлия Медичи (ставшего в 1523 г. Папой под именем Климент VII) дает предлог для сближения между двором Фонтенбло и Ватиканом. В разговорах с понтификом Франциск напоминает и о своей высшей надежде – вновь завладеть Миланской областью. В который раз!

Таким образом признается, что без поддержки Папы французское господство в Италии невозможно.

Засим следуют действия: король приступает к широкомасштабным военным приготовлениям. Они предусматривают даже создание эфемерных провинциальных легионов за счет рекрутирования крестьян по романскому образцу. В ноябре 1535 года смерть Франческо Сфорца, подлинного герцога Миланского с 1525 года, вновь ставит проблему Миланского наследства. В январе 1536 года французы завоевывают Савойю – аванпост областей на Паданской равнине. Несколько месяцев спустя Карл Пятый в отместку осуществляет краткое вторжение в Прованс, что вызвало большое недовольство коренных жителей юго-востока. После достижения равновесия сил в 1539-1540 годах последует сенсационное – и, скорее всего, притворное с обеих сторон – примирение между Франциском и Карлом. Последний под предлогом сокращения маршрута поездки в свои обширные владения, охваченные волнениями в результате восстания в Генте, пересечет, и даже с большой пышностью, Францию с юга на север. На всем пути ему будут выказывать различного рода любезности и знаки уважения. А иногда его будет сопровождать и сам король. Этот запоздалый «медовый месяц» между шурином и зятем (Франциск во втором браке женат на Элеоноре, сестре Карла) совпадает с возвышением Анн Монморанси, смелого вояки, ставшего коннетаблем в 1538 году, который являлся сторонником по возможности лояльных отношений и мирного сосуществования с Империей.

Несмотря на эту демонстрацию добрых намерений, императорский визит во Францию, каким бы сенсационным он ни казался, на самом деле был просто обманом. В апреле 1540 года Франциск отвергает предложение Карла расстаться с миланской мечтой в обмен на компенсации за счет Нидерландов. В действительности король остается заинтересованным в первую очередь в обладании очагом капитализма (правда, в относительном упадке), который представляют собой Милан и Северная Италия. Он пренебрегает «полюсами» развивающейся экономики, расположенными во Фландрии, и районами значительного роста в Северной Европе. Будучи гуманистом, Франциск стремится быть «италоцентристом». Падение Монморанси в 1541 году способствует усилению при дворе Валуа воинственной партии, которую олицетворяют герцогиня д'Этамп и несколько прелатов, в том числе кардинал Турнон. Матримониальные интриги монарха в Германии также оборачиваются против императора. Речь идет о принудительном браке в 1541 году Жанны д'Альбре, племянницы Франциска, с герцогом Вильгельмом Клевским, являвшимся противником Карла Пятого. А с другой стороны, замышляется скандальный союз между французами и турками, заклятыми врагами императоров и христианского мира. Называют и другие кризисные ситуации.

Последняя Итальянская война времен правления Франциска началась в 1542 году после убийства в июле 1541 года императорскими агентами в Италии двух французских дипломатов (в наше время к этому отнеслись бы с меньшей обидой).

Эта война выявила «шокирующий франко-турецкий союз» (предвестник промусульманской, при определенных обстоятельствах, политики Франции в течение четырех последующих веков). Оттоманские галеры участвуют в осаде Ниццы в 1543 году. Некоторые другие бесперспективные операции повлекут за собой кратковременное появление императорских войск около Парижа, а британцев – вплоть до Булони, которую Тюдоры будут оккупировать в течение некоторого времени. Противоборство с Карлом Пятым завершится в 1544 году, а в 1546 году – с британцами.

Тем не менее у французов сохраняется прочный плацдарм в Италии: с 1536 по 1559 год Пьемонт оставался оккупированным французскими властями и практически аннексирован, послужив испытательным полигоном для нового института региональных комиссаров и интендантов, которому предстояло блестящее будущее.

«Итальянское» упрямство Франциска сегодня нам кажется анахронизмом. Не потому ли, что французская территория с начала XVII века в действительности расширялась по другим направлениям, прежде всего на восток и на север…

Но в контексте того времени и в рамках духовного мира монарха итальянское наваждение, однако, вполне совместимо с политическими и особенно культурными амбициями человека, вкусы которого – а не только его армии – заставляют его смотреть на другую сторону Альп. Быть гуманистом в 1530-х годах значило быть миланцем, флорентийцем, венецианцем, римлянином. И то, что это стремление обретало порой и военные формы, может показаться шокирующим в XXI веке, но в те времена мало кто этим возмущался. Громкий или нет, пацифизм в те времена был неуместен. Правда, и война (несмотря на некоторые ужасающие исключения в течение столетий) была, как правило, менее разрушительной, чем сегодня, вследствие использовавшихся средств и еще «примитивных» (по нашим современным критериям), а потому и малоэффективных технологий…

Более того, если ставить вопрос в рамках сравнения возможного последующего влияния востока и юга, то частично оккупированная французами Италия, так, как это мыслили Карл VIII, Людовик XII и Франциск I, пострадала бы, возможно, меньше, чем в результате клерикального и ханжеского угнетения, которое она пережила в конце XVI и XVII веках, находясь в значительной части под господством реакционной, можно сказать, инквизиторской Испании. В этой перспективе не должны ли мы считать, что Павия в 1525 году была поражением не только для Франции (что само собой разумеется), но также для последующего прогресса свободы на полуострове? Правда, мадридская династия, обеспечивая Миланскую область – арсенал иберийской артиллерии, неисчерпаемым финансированием за' счет средств, поступавших из Америки, много сделает для подъема ее промышленности, металлургии, торговли и даже сельского хозяйства. Но может ли второе служить эквивалентом первого?

Значительно легче, чем на войне, итальянизм побеждает в искусстве. В этой области влияние Франциска I – подчеркнем еще раз – представляется весьма весомым. Первоначальные проекты строительства замка в Шамборе принадлежали, скорее всего, Доменико Кортоне, сформировавшемуся в окружении Медичи. В Блуа французские каменщики, которые построили фасад лоджий, вдохновились, очевидно, творением Браманте в Ватикане.

Начиная с 1528 года Франциск, не отказываясь ни от долины Луары, ни от странствий двора по стране, значительную часть своей руководящей или строительной деятельности переносит в предместья Парижа. Это признак прогресса идей централизации, но также результат влияния фаворита Анн Монморанси, обладавшего обширными поместьями вокруг столицы. Так появляются новые монаршие сооружения: в Булонском лесу так называемый Мадридский замок, задуманный в 1527 году с участием керамиста Джироламо делла Роббиа, славится «своим многоцветным декором, размещенным в медальонах, на фризах, плитах».

В Фонтенбло, ставшем во второй трети века одним из главных центров европейской культуры («новым Римом», как утверждают льстецы), Россо и Приматис демонстрируют маньеристский стиль. Коллекция картин, терпеливо собранных хозяином дворца, включает произведения Леонардо, Понтормо, Микеланджело, Бронзино, Тициана. Королевские агенты, дипломаты или художники, такие как Гийом дю Белле, Аретино и сам Приматиччо, скупают шедевры, ввезенные из-за Альп. Разместившись по распоряжению короля на левом берегу Сены напротив Лувра, надменный Челлини, скульптор, ювелир и медалист, создает на французской земле серию работ, из которых до наших дней сохранились золотая солонка и скульптура нимфы в Фонтенбло. Франциск активен и в библиотечных делах: за большие деньги французские послы в Риме и Венеции заказывают изготовление копий с греческих рукописей для короля Валуа. Библиотека в Фонтенбло, обогатившаяся в огромной мере за счет приобретений королевской четы, включает также коллекции, собранные ранее в Блуа, и книги, конфискованные у коннетабля Бурбона. Официальный издатель Робер Этьенн в 1539 году печатает произведения на греческом, латинском и древнееврейском языках. Монтень, произведения которого наполнены цитатами на древних языках, вряд ли был бы мыслим без предварительного «издательского меценатства» монарха. Начиная с 1530-1540 годов Королевский коллеж (сегодня – Коллеж де Франс), основанный королем, независимо от Сорбонны и в пику ей представляет грамотным слушателям целое созвездие дисциплин и кафедр. Здесь в творческой манере преподают греческий, древнееврейский, латинский языки, медицину, математику и космографию. Демонстрируется государственная воля вывести преподавание и научные исследования из-под контроля Университета, в котором еще доминирует Церковь. Это – начало секуляризации, одно из проявлений прогресса.

В области религии гуманизм Франциска и его сподвижников также основывается на италофилии, тональность которой на данном этапе характеризуется пропапскими чертами. Она не содержит ничего, что могло бы обидеть католиков во времена, когда и Папы, такие как Лев X и Климент VII, проявляют склонность к гуманизму…

В 1438 году, во времена Карла VII, буржская Прагматическая санкция, весьма галликанская по духу, предоставила епархиальному духовенству, и в частности каноникам, право избирать епископов (это не означало, конечно, что король отказывался от любого давления на религиозные учреждения, чтобы продвигать своих кандидатов на епископскую должность). Этот эдикт (по существу, антиримский) предписывал жесткие ограничения на переводы годовых отчислений в пользу Ватикана и другие действия (денежные платежи и судебные апелляции), которые в другие века свободно осуществлялись между французской Церковью и Вечным городом. Впрочем, и те и другие обменивались несколько преувеличенными обвинениями в разбазаривании государственных ресурсов золота и серебра. Естественно, этот кощунственный акт Карла VII в высшей степени раздражал Римскую курию. Впоследствии, при Людовике XI, эта Прагматическая санкция станет своего рода футбольным мячом в игре между Францией и Ватиканом: ее даровали или вновь отзывали, аннулировали или вновь вводили – все зависело от того, находились ли стрелки отношений между Ватиканом и Плесси-ле-Туром на отметке «ясно» или «облачно». После победы при Мариньяно Франциск решил расширить французское влияние в Италии и с этой целью стал заботиться о развитии отношений с Римом, не отказываясь тем не менее от использования (эффективного, но умеренного) своих прерогатив главы галликанской церкви в отношении ультрагалликанцев, каковыми являлись парижские парламентарии. И он решает раз и навсегда «перевернуть страницу» Прагматической санкции.

В соответствии с Болонским конкордатом (1516 г.), заключенным между Францией и Римом на волне блестящей победы при Мариньяно, капитулы каноников были окончательно лишены права принимать участие в избрании епископов. Это означало конец определенной «демократии» или по крайней мере церковной олигархии, даже если она и была лишь обманом зрения. Отныне епископов будет назначать король, а Папа – учреждать епископства. Основными жертвами этого правила станут наживавшиеся на старых порядках каноники и другие, рангом ниже епископа. Происходит, таким образом, дальнейшее усиление королевского централизма. Раньше король полуофициально распоряжался, а теперь официально назначает более сотни епископов, которые в решающей мере будут обязаны ему своим постом и крупными доходами. Ватикан также в 1516 году расширяет свое влияние: он обладает отныне правом голоса в создании епископств вопреки антипапскому «примиренчеству», которым похвалялась галликанская Церковь в конце Средних веков. Две державы – итало-римская и французская, таким образом, шагают вместе. Причем первая извлекает пользу (рикошетом) от корыстных уступок второй. Этот итало-французский континуум достаточно прочен. Трудно себе представить в этих условиях, что Франциск может последовать примеру Генриха VIII и разорвать «бесшовную мантию» римской Церкви. Действительно, зачем ссориться со Святым Престолом, которому королевство многим обязано и в отношении которого король ограничивается более или менее любезными французскими националистическими колкостями? И королевский галликанизм (не смешивать его с парламентским галликанизмом[84]84
  Здесь мы упоминаем различные понятия, которые следует, хотя бы кратко, разъяснить. Королевский галликанизм стремится поставить французскую Церковь и особенно назначение епископов под контроль монарха, предоставляя в то же время минимальную степень верховенства (или по крайней мере влияния) Ватикану. Галликанизм французской Церкви, ее наиболее решительных сторонников, таких как Парижский университет (Сорбонна), стремился – трудная задача – ограничить влияние короля и проводить выборы епископов непосредственно в «низах», то есть духовенством епархии, канониками, что одновременно радикально подрывало и влияние Рима.
  Логично, следовательно, выступление Сорбонны против конкордата 1516 года, который она считает слишком умеренным: ее больше устраивает Прагматическая санкция 1438 года, которая полностью совпадает с ее желаниями. Ультрагалликанизм Парламента (в любом случае – антиримский) идет в русле церковного и университетского (или «сорбоннского») экстремистского галликанизма, но идет значительно дальше в общем-то умеренного галликанизма Франциска I. Что касается «примиренчества» (очень модного с XV в.), то его цель состояла в том, чтобы подчинить Папу собору, иначе говоря – епископам, в частности, Франции…


[Закрыть]), и Ватикан выигрывают от конкордата, заключенного в 1516 году в Болонье. В то же время другие течения остаются неудовлетворенными: ультрагалликанисты Парламента или Сорбонны, а также представители «французского примиренчества» хотели бы унизить Рим перед всеобщим или Национальным собором, а не только позабавить монарха Валуа. Таким образом, болонский эпизод наносит обиду ультрагалликанистам и «примиренцам». Цизальпино – трансальпийское соглашение – было заключено через голову Парламента и Сорбонны и в ущерб им. Франциск и его верный оруженосец канцлер Дюпра вынуждены были использовать все ресурсы давления, чтобы вынудить строптивую Сорбонну и Парламент, остававшийся сторонником Прагматической санкции, дать необходимую апробацию конкордату 1516 года, который фактически упразднял санкцию.

Оба парижских учреждения в конце концов проглотят пилюлю, сопроводив свое недоверчивое согласие секретными протоколами с изложением своих протестов. Чтобы покончить с этими проявлениями сопротивления, Франциск называет парламентариев «бандой сумасшедших» и угрожает забвением некоторым из них.

Но одно дело – заключить соглашение с Римом, а другое – вступить в борьбу с нарождающейся воинственной ересью. По этому вопросу позиция Франциска и его друзей совершенно четкая, она легко вытекает из предпосылок, которые мы упоминали выше: до тех пор, пока обновление в области духовного идет лишь путями гуманизма (даже протестантского), монарх позволяет это делать и даже поощряет. Но как только возникает явное инакомыслие, которое становится опасным, он начинает жестоко карать.

На этот раз протестантский гуманизм не может появиться только из Италии – она слишком клерикальна или понтификальна, – он появляется из Нидерландов – родины Яна Стандука. В конце XV века он развивал в Париже в коллеже Монтегю учение о Священном писании и о жизни отцов Церкви. Его усилия попадают на благоприятную почву, так как французское общество в последний век Валуа в действительности остается глубоко христианским и проявляет глубокое стремление к божественному.

Духовенство, среди которого есть, конечно, и зараженные абсентеизмом, прелаты и простые священники, сохраняет в целом преданность этим идеям. Инициативы по реформированию церковного института встречают, естественно, на начальном этапе положительный отклик, но в дальнейшем сталкиваются с резко враждебной реакцией. Попытки синтеза христианства и идей Возрождения встретили благоприятный отклик. Во времена Людовика XI Гийом Фише установил в подвалах Сорбонны немецкое типографское оборудование. Он использовал его для издания текстов античности и для того, чтобы сблизить идеи Платона и христианское видение «во имя общей концепции красоты». А Лефевр д'Этапль (умерший в возрасте 80 лет в 1536 г.) издает в экуменическом духе Аристотеля, псалмы и Святого Павла. Нидерландский гуманист Эразм становится в 1490-1500 годах великим европейцем, каковыми много позднее станут Вольтер, Гюго, Золя. Он публикует в 1516 году (год заключения конкордата в Болонье, поистине рубежный год) на основе греческого оригинала Новый завет, который в глазах людей, приверженных букве божественного слова, обесценивает древний латинский перевод Библии (Вульгату) Святого Жерома – гениальное произведение, но с большим количеством ошибок. Жером легко допускал двусмысленность. Эразм, который уже был образцом современного интеллектуала или определенного типа современных интеллектуалов, писал очень быстро, в темпе, согласовавшемся с методами и техникой печатания.

Он стремится выявить подлинное лицо Христа, которое изменили до неузнаваемости различные толкования и предубеждения, сложившиеся в течение веков. Эразм не порывает тем не менее с существующей Церковью, но его публикации первых христианских писаний, соответствующие оригиналу, послужат основанием для обвинений его в том, что он «снесет яйцо, наседкой которого станет Лютер». Во Франции, находясь в ближайшем окружении власти, Гийом Бюде, ярый сторонник политического самодержавия, также развивает, и с большой последовательностью, гуманистические тенденции: в своих трудах он тоже настаивает на существовании тесной связи между античным эллинизмом и откровениями религии. Маргарита, сестра Франциска, объединяет вокруг себя дружеский кружок, в который входят Лефевр д'Этапль и Гийом Брисонне – епископ города Мо. Этот священнослужитель – блестящий представитель нового поколения Брисонне. Он резко отличается от предшествующих поколений этого семейства, которым были свойственны карьеризм и погоня за высокими должностями. Епископ Мо «устраняет образы святых, предпочитает французский язык в литургии, распространяет среди своих прихожан переводы Священного писания».

«Еретическое» нашествие на французские земли начинается с 1519 года, с поступлением в Париж – не без помощи издателей – первых брошюр Лютера в пачках по 100 экземпляров.

Палинодии Сорбонны (которая не осуждает полностью враждебность Лютера к папским индульгенциям), бюрократическая инерция, которую проявляют Парижский парламент и окружение короля, и, наконец, терпимый гуманизм Франциска задерживают до 1523 года первое серьезное неодобрение новых идей. И они используют эту достаточно длительную отсрочку, чтобы пустить корни, прочность которых докажет время. Лютеранская пропаганда усиливается в 1520-х годах, совпадая с разгромом при Павии, предательством коннетабля Бурбона и периодами резкого повышения цен на пшеницу.

Такая кризисная атмосфера не могла не способствовать усилению религиозных противоречий. Лютеранство выдвигало перед христианами на этой стороне Вогезов несколько вопросов первой величины: ставя акцент в соответствии с посланием Святого Павла, которым до сих пор пренебрегали, на спасительной вере, оно отбрасывает ветхий хлам формализма и суеверного ритуализма, которые заслоняют верования каждого. В то же время лютеранство выдвинуло – и это представляло главное испытание – важнейшее требование к верующим: до Лютера можно было соглашаться на словах или в глубине души с определенной церковной культурой, завещанной историей и тесно связанной с живой структурой коллективного общества, можно было уважать принципы этой культуры, отдавать должное ее торжественным церемониям, заниматься благотворительностью, с радостью участвовать в молебнах, различных праздничных мероприятиях… Но после 1520 года, когда Франция, в свою очередь, оказалась под влиянием идей монаха из Виттенберга, уже недостаточно было быть полностью погруженным в культ или в культуру. Делать надо значительно больше и лучше: нужно верить, следуя идеям Лютера. Верить. И только верить. Но достичь чистой, простой веры не так-то и просто, даже если к этому относиться с самым горячим желанием. Сам Паскаль сумел выпутаться из поставленных таким образом проблем лишь благодаря хитроумной находке – пари – которая обессмертила его имя.