Текст книги "Кантонисты"

Автор книги: Эммануил Флисфиш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Как жиды, – закричит тот, – откуда они взялись? Жиды Богом прокляты, они продали Христа.

Дети, конечно, перепугаются, а ему только этого и надо.

– Эй, ты, поди сюда, – позовет он кого-нибудь из мальчиков. – Кто ты – еврей? А, еврей, ну, хорошо. Я люблю евреев. Сам был евреем, крестился таким же маленьким как ты и вот теперь стал полковником. Видите, какие на мне эполеты? Из чистого золота. Креститесь, и вы будете полковниками и тоже будете носить золотые эполеты. – Желаешь креститься, а? – обращается он к одному из мальчиков.

Тот молчит.

– Выбирай любое: говори «желаю» и иди вон в угол обедать, или, если не хочешь – раздевайся, запорю.

Голод мучит, розги еще страшней, ну и отвечает «желаю», и идет в угол покушать. А кого ни страх, ни голод не берут, тех морят голодом, в гроб вгоняют. Крещеные мальчики нескоро усвоили молитвы, да и не отзывались на свои новые имена. Иной непонятливый не одну сотню розог получит, пока заучит свое русское имя.

Некоторые начальники школ оставили после себя печальную память, и долго кантонисты вспоминали их с содроганием. К таким принадлежал и батальонный командир города Архангельска полковник Дьяконов.

Однажды он заявил перед всем батальоном, пока будет жить, ни один не выйдет из вверенной ему школы евреем. И он сдержал слово. Свое намерение Дьяконов выполнял через крещеного унтер-офицера Гулевича следующим образом. Каждый вечер, когда нужно было ложиться спать, Гулевич располагался на своей кровати, подзывал к себе несколько мальчиков и приказывал им становиться возле кровати на колени, затем начинал их увещевать и доказывать изречениями из Священного писания, что евреи заблуждаются и что истинный спаситель есть Иисус Христос. Затем угрозами добивался их согласия креститься. Кто тут же соглашался, того Гулевич отпускал спать, и на следующий день желающим принять православие выдавали новое обмундирование и лишний кусок хлеба. Упорствующих Гулевич держал всю ночь на коленях около своей кровати, а на другой день их лишали хлеба, к ним придирались, и по всякому поводу пороли. А так как мучения продолжались изо дня в день, то всякое сопротивление в конце концов было сломлено и они соглашались принять православие. Правда, старшие кантонисты, в возрасте 12—15 лет, дольше сопротивлялись, зато их больше пороли.

Время от времени становилось известно, что тот или иной упорствующий кантонист умирает от тяжких побоев. Однако со временем весь батальон Дьяконова был окрещен, за исключением одного юноши. Он упорствовал, и за это его ежедневно перед обедом клали на скамью, давали по 100 и более розог. Струйки крови стекали на пол, а юноша только охал. После сечения его отправляли в лазарет, залечат раны и опять секут. Звали этого юношу Берко Финкельштейн. Но о нем пойдет речь дальше.

В конце 1854 года партия архангельских кантонистов, достигших 18-ти лет, была отправлена в Петербург для распределения по войскам и была на высочайшем смотру в присутствии императора. При обычном опросе о претензиях многие жаловались на насильственное совращение в православие. За эту дерзкую жалобу партию арестовали и всех приговорили к жестокому наказанию: прогнать каждого сквозь строй через 3 тысячи человек.

Если бы приговор был приведен в исполнение, все, конечно, были бы перебиты насмерть, но 19 февраля 1855 года Николай I скончался, наказание было отменено, и только жаловавшихся разослали в сибирские гарнизонные батальоны.

Однако жалоба новоиспеченных христиан не осталась без последствий. В скором времени из Петербурга в Архангельск приехал какой-то генерал, опрашивал всех и выяснял, правда ли, что еврейских мальчиков принуждали креститься. После отъезда генерала, Дьяконова потребовали в Петербург «для объяснений», но он, не успев собраться в путь, внезапно умер.

К вечеру фельдфебель приказал зажечь перед иконами лампадки и объявил о кончине командира школы. Все кантонисты, бывшие в камерах, от радости чуть головы себе не разбили, бросаясь зажигать лампадки. Хоронили Дьяконова в трескучий мороз, держали всех на площади более 3-х часов, от холода окоченели, но для кантонистов, особенно евреев, это был праздник.

Эпоха ловли мальчиков и сдача их в кантонисты, суровая дисциплина и бесчеловечные наказания, гибель огромного количества детей оставила в народной памяти тяжкие воспоминания. Жизнь той эпохи отражена в народном творчестве, в песнях которые пережили события и сохранили для потомства печальную повесть о кантонистах, ловцах и пойманниках.

Трагизм положения усугублялся еще тем, что порою отдавали единственных сыновей одиноких вдов. Элементарная справедливость попиралась на виду у всех.

Повествует народная песня:

«Льются по улицам потоки слез, льются потоки детской крови, —

Младенцев одевают в солдатские шинели, наши же кагальные заправилы помогают сдавать их в рекруты»

Жалуется в песне еврейский кантонист:

«Лучше в землю глубоко быть зарытым, чем носить меч».

Плачет мать, обращаясь к кагальным дельцам.

«У меня единственный сын, а вы приписали его к четырем несуществующим братьям, чтобы отдать его в солдаты».

В другой песне поется:

«Хожу я по улице,

И у меня требуют паспорт.

Паспорт свой я потерял,

и вот меня ведут в прием».

Есть песни, где рекрут трогательно прощается с родными и близкими и посылает грозные проклятия в адрес катальных воротил, отдавших его в рекруты.

Песни прощания проникнуты безысходным горем, вполне естественным у людей, порвавших навсегда связь с родиной, с родителями, с традициями, в которых воспитывались.

«Прощайте, сестры и братья!

Бог знает, встретимся ли мы когда-нибудь!»

В другой песне малолетний новобранец, сопоставляя то, чем он жил до сих пор с предстоящим ему в будущем, рисует свое детское горе в следующих характерных словах:

«Видно, расстаться мне с Химушем, Раши[7] 7
  Химуш – Пятикнижие. Основной предмет, изучавшийся в Хедере. Раши – толкователь Пятикнижия.


[Закрыть]

Буду питаться солдатскою кашей,

Буду носить нееврейское платье

В хедер уж мне не ходить для занятий».

В другой песне поется:

«Нам бреют бороды, стригут пейсы, нас заставляют нарушать святость субботы и праздников».

Если иметь в виду образ жизни евреев того времени, то станет понятным сколько трагизма заключается даже в самых наивных из рекрутских жалоб. В одной из песен мать, убитая горем, провожает своего малютку-сына. Не скрывая ожидающие его на чужбине горькие испытания, она обращается к нему с единственной просьбой: «Сын мой, что бы с тобой ни сделали, не изменяй своему народу, останься евреем».

В песнях того времени отражена и эпоха Николая I в целом. Из-за усиления репрессивного законодательства против евреев, их бесправие стало чудовищным. Народ, сталкиваясь в повседневной жизни с правительственными мероприятиями, приходил к неутешительным выводам, а потому проводит в песнях ту мысль, что, заглядывая в будущее, он испытывает мрачное предчувствие.

Что же касается правительства, то оно считало рекрутскую повинность величайшим благом для евреев. «Рекрутский набор, – читаем мы в журнале министерства внутренних дел № 14 за 1846 год, – есть благодеяние для еврейского народа. Сколько праздных и бедных жидов, поступивших на службу, теперь сыты, одеты и укрыты от холода и сырости! А народ не чувствует этого благодеяния и слагает про рекрутчину грустнейшие из своих песен».

ВЗРОСЛЫЕ РЕКРУТЫ. ИХ ПРИСЯГА. ЕВРЕИ-КАНТОНИСТЫ – РЕМЕСЛЕННИКИ. СТАТИСТИКА НАБОРОВ.

Пробыв в школах 6—8 лет, евреи-кантонисты, когда им минуло 18, поступали в войсковые части, но в некоторые полки им был закрыт доступ. Не перешедших в православие не принимали в учебные карабинерные полки, ни в саперные. Они не назначались в пограничную службу, в морское ведомство, в жандармские команды. И даже те, которые приняли православие, не назначались в Варшавские и Кавказские округа; их не определяли в полки и команды, находившиеся на постое в губерниях, где жили приписавшиеся евреи. Евреев не определяли и в медицинские школы. В 1848 году указом было разрешено назначать в писаря кантонистов-евреев, обратившихся в православие «не прежде, как по прошествии пяти лет после принятия православной веры и по удостоверении в совершенном утверждении в иной».

Взрослые рекруты в возрасте 18 лет и старше, как уже было сказано, поступали непосредственно в армию. Для них годы службы протекали в крайне тяжелой обстановке. Они переносили побои и насмешки вследствие неумения объясняться по-русски, нежелания есть «трефное» и вообще от неприспособленности к чужой среде и военному строю.

Еврейский солдат, трезвый и исправный, отличись он по службе как угодно, не мог дослужиться даже до унтер-офицерского звания, если он оставался евреем. Денщик, писарь, портной, сапожник, музыкант – вот карьеры, ожидавшие еврея на военном поприще. Для выпуска в офицеры требовалось крещение. В армейских приказах употреблялось характерное выражение: «рядовые из евреев, остающиеся в сем вероисповедании». Этим выражением обозначали упорствующих, неисправных нарушающих установленную начальством гармонию повальных крещений... Однако, сама власть плохо верила в искренность обращаемых. В этой связи царь потребовал строго соблюдать, чтобы крещение производилось непременно в воскресеные дни и со всей возможной публичностью, «дабы отвратить всякое подозрение в притворном принятии православия». Вероотступничество, однако, составляло редкость, и напрасно давались льготы для солдат-выкрестов и смягчались наказания для провинившихся.

Если в общественной жизни за евреями при известных условиях еще признавались кое-какие права, то по военной службе они имели только обязанности. Окончившие военную службу евреи, в большинстве случаев инвалиды, не имели даже права доживать свой век в тех местах вне черты еврейской оседлости, где протекали их служебные годы. Только в позднейшее время это право было предоставлено «николаевским солдатам» и их потомству.

Взрослые, когда они поступали в армию, приносили присягу на верность.

Глубокое недоверие правительства к нравственным качествам еврейского населения нигде, пожалуй, не проявлялось так полно, как в унизительной обстановке присяги.

Устав 1827 года указывал порядок привода евреев к присяге подробными предписаниями, в которых сквозила крайняя подозрительность к присягающему и к свидетелям евреям, присутствовавшим при присяге. Согласно «Наставлению гражданскому начальству», дополнявшему собою рекрутский устав, при присяге еврейского рекрута должны были присутствовать в качестве свидетелей чиновник военного министерства и член городской думы. Со стороны евреев – 3 члена религиозного суда (бесдин) и не менее десяти рядовых обывателей (минион). Присяга совершалась только в синагоге над священной книгой Тора. Рекрут приводился к присяге особым раввином, которого уполномоченный для этого обряда чиновник инструктировал насчет его обязанностей. После этого раввин, прочитав подтверждение по установленной форме в том, что он исполнит свою обязанность в точности, подписывал его. В этом подтверждении говорилось, что если он, раввин, или евреи свидетели при присяге рекрута допустят отступление от установленной формы присяги, то они будут отданы в военную службу без зачета.

Вслед затем раввин читал приводимому к присяге рекруту предписанное законом наставление. В это время перед присягающим стояли две зажженные свечи, которые гасили перед самой присягой.

Присягающий умывал руки, надевал молитвенное покрывало (талес), голову и левую руку обвивал ремнем от кожаных кубиков, в которых хранятся молитвы, написанные на пергаменте (тфилин), становился перед кивотом, на сей случай открытым, и читал за раввином слово в слово следующую присягу на древнееврейском языке:

«Именем Адонаи живого, всемогущего и вечного Бога израильтян клянусь, что желаю и буду служить Российскому императору и Российскому государству, когда и как назначено мне будет во все время службы, с полным повиновением военному начальству так же верно, как бы был обязан служить для защиты законов земли Израильской. Произнося сии слова, не изменяю оных в своем сердце, но принимаю в том смысле, в каком произношу их перед приводящими меня к присяге; не говорил и не буду говорить о настоящей присяге, что даю или давал оную с намерением не исполнять оной; одним словом, не буду искать ни принимать ни от кого никакого средства к нарушению оной. Но если по слабости своей или по чьему внушению нарушу даваемую мною на верность военной службе присягу, то да падет проклятие вечное на мою душу и да постигнет оно вместе со мною все мое семейство. Аминь».

Согласно «Наставлению» присутствовавшие при присяге чиновники и член городской думы имели при себе форму присяги на еврейском языке, писанную русскими буквами, и обязаны были проверять по ней каждое слово, произносимое раввином и рекрутом. Но, не доверяя, по-видимому, и им, закон предписывал сверх того привлекать еще «благонадежных евреев или знающих хорошо еврейский закон христиан» для наблюдения за точностью в обрядах.

По окончании обряда присяги печатный присяжный лист подписывался всеми участниками его и в заключение обряда еврей, специально для того назначенный, трубил в рог («шойфер»); после чего рекрут отдавался военным властям под расписку.

Негодных к строю евреев также пересылали в «аракчеевские команды» Петербурга, Москвы и Киева, откуда некоторую часть из них распределяли по вольным мастерским с контрактом на 5 лет. В мастерских евреи были единицами среди десятков мастеров и учеников христиан. Все это был народ грубый и невежественный. Немало приходилось терпеть от издевательств и насмешек, в особенности в первые годы ученичества. Вставать надо было в 6 часов утра и тотчас же носить воду ушатами в кухню и мастерскую, затем таскать на себе с базара продукты для всех рабочих. Рабочий день продолжался до позднего вечера. Мастера покрикивали: эй, жид, подай то-то! Жид, сходи туда-то... Даже от старших учеников приходилось выслушивать насмешки. Иногда какой-нибудь мастер сострит по адресу жида, и начинается общий хохот. С тяжелой работой ученики-евреи мирились потому, что в местечках ремесленникам-ученикам тоже приходилось исполнять всякие неприятные и тяжелые работы, но здесь от национальной ненависти, насмешек и издевательств они страдали морально.

В первые годы после издания указа о воинской обязанности не приводилось никаких данных, которые дали бы возможность определить размеры этой наиболее тяжелой повинности. О количестве ежегодных поступлений еврейских кантонистов пытались судить по статистическим цифрам святейшего Синода при сообщении им количества крещеных. И лишь с 1843 года эти данные становятся более достоверными, благодаря отчетам военного министерства.

Вот отчетные цифры министерства.

В 1843 году малолетних рекрутов от евреев принято 1490 чел. в 1844 « « « « « 1428 «

1332

1527

2265

2612

2445

3674

3351

3904

3611

в 1846 в 1847 в 1848 в 1849 в 1850 в 1851 в 1852 в 1853 в 1854

В 1831 году был издан новый рекрутский устав, предусматривавший некоторые облегчения для коренного населения. На евреев новый устав не распространялся. Для них остался неизменный особый еврейский рекрутский устав 1827 года со всеми его строгостями, которые еще больше усиливались путем дальнейшей регламентации.

В 1834 году Россия была разделена на Северную и Южную полосы, примерно равные по своему народонаселению. Между губерниями Северной и Южной полос было установлено чередование в отправлении рекрутской повинности. Каждая полоса оставалась свободной в течение одного года и исправляла эту повинность в следующем году. Затем в 1839 году Россия была разделена на Западную и Восточную полосы и также с чередованием для представления рекрутов. Для евреев же рекрутские наборы производились ежегодно, а с началом Крымской войны – и дважды в год. С 1851 года по повелению Николая I с каждой тысячи душ евреев стали брать по 10 рекрутов, в то время, как число рекрутов неевреев составляло 7 с тысячи.

В прошлом веке достоверность статистики народонаселения России была крайне сомнительна, и поэтому сопоставление числа рекрутов в процентном отношении к количеству населения, носило бы крайне ненадежный характер. Кроме приведенных выше данных о ежегодном поступлении малолетних кантонистов были еще и рекруты, поступавшие в армию.

Поэтому можно с уверенностью сказать, что евреи в эпоху Николая I доставляли рекрутов русскому государству, пожалуй, даже больше, чем чисто русское население страны.

КРЕЩЕНЫЕ ЕВРЕИ – РЕВНОСТНЫЕ ХРИСТИАНЕ. КАЗАНСКОЕ УТОПЛЕНИЕ.

За переход в православие евреи-кантонисты получали некоторые льготы. Помимо награды в 25 рублей, к ним стали относиться не столь сурово, не истязали до крайности, лучше одевали и кормили. Гонения по отношению к упорствующим и некоторое улучшение жизни уступчивым приводило к массовому переходу в православие. Начальство, в особенности низшее, проявляло усердие в этом деле для личной выгоды. Оно доносило, что православие принимается без принуждения. Каждый старался окрестить побольше мальчиков, потому что это было прибыльно. Пошлет, например, офицер по начальству рапорт, в котором пишет: «Честь имею донести, что во вверенной мне роте в такое-то время добровольно пожелали креститься столько то». У кого оказалось больше крещеных, тот получал награды и чины. Это вызывало зависть у других, которые старались наверстать упущенное.

Распространителями православия стали и те кантонисты, которые, оставляя свою веру, стыдились своих более стойких товарищей. Они сами принуждали упорствующих следовать их примеру, потому что если бы кто-нибудь вышел из школы некрещеным, то это кололо бы глаза и вызывало угрызения совести у нестойких. Устоять же против нечеловеческих мук могли лишь очень сильные духом. Маленькие герои переносили физические муки, оскорбления и унижения. Значительная часть упорствующих погибала, не выдержав истязаний.

От «миссионерской» же деятельности начальства и самих крещеных государство получало ежегодно лишние тысячи христиан, хотя и сомнительных по убежденности.

Святейший Синод, приводя данные о переходе еврейских мальчиков в православие, с удовлетворением отмечал и деятельность самих крещеных в наставлении своих товарищей на путь истинный. Русская православная церковь привлекала крещеных для агитации среди упорствующих.

В этом отношении интересна судьба Вольфа Нахласа, ставшего при крещении Александром Алексеевым. Родился он в местечке Незаринец, Подольской губернии, в религиозной еврейской семье. В качестве кантониста он был отправлен в Саратовскую школу, где особенно усердно обращали в православие. Там он был окрещен в 1845 году, когда ему минуло двадцать пять лет. Вольф Нахлас не только сам превратился в ревностного христианина, но стал агитировать своих товарищей. В этой деятельности ему помогало начальство и местное общество. В награду за успехи на этом поприще Алексеев был произведен в унтер-офицеры, а затем в 1851 году, получил высочайшую награду. Поощрения побудили Алексеева еще ревностнее продолжать работу. Но случилось так, что однажды, переправляясь через Волгу с конвоируемой партией кантонистов, он упал в реку. Последствием простуды был паралич ног и освобождение от военной службы.

Прошло некоторое время, и Алексеев случайно встретился со своим бывшим начальником, от которого узнал, что в Саратове ведется следствие по обвинению тамошних евреев в убийстве христианского мальчика с ритуальной целью. По рекомендации этого полковника Алексеев был прикомандирован к чиновнику, производившему следствие в качестве эксперта. Судебные власти не скрывали своего пристрастия в этом деле и стремились обосновать обвинение против евреев в том, что они употребляют христианскую кровь в праздник пасхи. Основанием для обвинения служило превратное толкование еврейских книг и показания нескольких спившихся выкрестов. К чести Алексеева надо сказать, что он вместе с другим выкрестом из евреев упорно доказывал лживость кровавого навета. Дальнейшее рассмотрение дела перешло затем в ведение особой судебной комиссии. Алексеев, чье здоровье сильно ухудшилось к тому времени, ездил к председателю этой комиссии Гирсу и уверял его в невиновности обвиняемых. Он даже издал с этой целью брошюру под названием «Употребляют ли евреи христианскую кровь с религиозной целью?»

В своей миссионерской деятельности крещеный Вольф Нахлас клеветал на раввинов, обвинял евреев в нежелании подчиняться законам страны, указывал при этом, что евреи спасают своих детей, не допускают отдачи их в кантонисты.

Были крещения, но были и самоубийства как протест принуждения креститься.

В сороковых годах прошлого столетия евреи с ужасом узнали о массовом добровольном утоплении еврейских кантонистов, не желавших принять православие. Некий Е. Ю. Марголин, живший в ту эпоху, так рассказывает об этом случае:

Когда императора Николая I ждали на военный смотр в Казани, начальство удвоило рвение в деле насильственного обращения кантонистов местных батальонов, но все старания были тщетными. Тогда оно прибегло к рискованной демонстрации. К приезду императора вывели несколько сот еврейских кантонистов к реке, где духовенство в полном облачении ждало прибытия царя. Здесь все уже было готово к совершению в его присутствии обряда крещения. Мальчики стояли печально и неподвижно. Подъехал царь и после обычного приветствия и последовавшего затем рапорта, приказал детям войти в воду принять купель. «Слушаем, ваше императорское величество!» – воскликнули в один голос еврейские дети. Дружно прыгнули они в воду. Николай был удивлен такой неожиданной готовностью исполнить его волю. Но вот вода закрыла детей, пошли круги и пузыри: несчастные добровольно утопились. Николай, прибавляет предание, схватился от ужаса за голову и стал рвать на себе волосы: и у этого грозного царя заговорило сердце!

Измученные долгими пытками, кантонисты, как видно, уже заранее уговорились покончить в присутствии царя с многострадальной жизнью своей, во славу Божью (ал кидуш ашэм).

Это предание было очень распространено в середине прошлого века в различных вариантах. Один из этих вариантов был воспроизведен в немецкой газете «АМдетете 2е1итд йез .^йетНитз» от 1845 года в следующем виде:

«Некий русский полковник однажды позволил себе сыграть злую шутку и велел погнать 800 рекрутов-евреев к купели под звуки труб и барабанный бой для принятия святого крещения. Двое из рекрутов предпочли умереть на месте, чем допустить совершение над собою акта крещения ради прихоти сумасбродного полковника».

Это газетное сообщение вдохновило немецкого поэта Людвига Виля на стихотворение «01е ЬеИёп Маг-го$еп «, напечатанное в 1847 году в журнале «МезгозШ-сНе ЗсЬотаЬЬеп».

Другой немецкий писатель д-р Замтер воспроизвел предание о кантонистах-утопленниках в своей книге «.1ис1еп{аи{еп т XIX ЛаЬгЬипйегг» (Берлин, 1906 год) Между прочим в этой книге автор сообщает, что в 1843 году был составлен специальный катехизис для подготовки еврейских кантонистов к принятию святого крещения. Катехизис составил крещеный еврей, профессор духовной академии Левинсон по приказу обер-прокурора святейшего Синода.

Д-р Замтер на основании донесений Святейшего Синода приводит также некоторые данные о молодых евреях, перешедших в христианство. В царствование Николая I их число достигало несколько десятков тысяч человек.

«Никто, – говорит автор, – из европейских монархов не владел так искусством обращения евреев в христианство, как император Николай I. В одном только 1854 году он обратил в православие свыше пяти тысяч душ – высшая годовая цифра, которой не могла похвалиться в XIX веке ни одна из христианских церквей в Европе. В сороковых годах прошлого века только обе русские столицы насчитывали около 30 тысяч выкрестов. С воцарением на престол Александра II число крещений резко уменьшилось».

ВОСПОМИНАНИЯ БЫВШИХ КАНТОНИСТОВ. БЕРКО ФИНКЕЛЬШТЕЙН.

Истязания происходили большей частью во время купанья в реке, вспоминает один. Бывало, ефрейтор схватит кого-нибудь из нас за голову, быстро окунет его в воду 10—15 раз подряд. Тот захлебывается, мечется, стараясь вырваться из рук, а ему ефрейтор кричит: «Крестись, освобожу». Когда же мальчик все-таки согласия не давал, несчастного выбрасывали на берег. От такого купанья многие глохли.

Кантонистам строго-настрого запрещалось носить «арба-канфос». Это вроде жилета с молитвенными нитями на нижних четырех краях жилета. Когда же поймают кого-нибудь в «арба-канфос», то подожженными нитями жгли провинившемуся ресницы.

Выдают кантонисту казенную годичную одежду и велят хранить в постельном ящике. Утром встает, ничего нет из одежды: все «украдено» дочиста. Прибегает ближайшее начальство, дядька или ефрейтор, и начинает рисовать дрожащему мальчику все ужасы, какие ждут его за «промот» казенных вещей: розги, прогон сквозь строй и т.п. Тот заливается слезами и полный отчаяния умоляет своего начальника спасти от наказания. «Крестись, – следует ответ, – и начальство простит тебя».

Подают щи, приправленные свиным салом. Еврейский мальчик не может перенести даже запаха щей, его так и тошнит; до щей он не дотрагивается и ест один только хлеб. «Жид, отчего щей не кушаешь?» – кричит на него ефрейтор.

– Не могу, – отвечает тот, – пахнет свининой.

– А, так ты таков! Стань-ка на колени перед иконой. – И держат провинившегося мальчика часа два подряд, пока коленки не онемеют, а потом велят встать и дают ему 15—20 розог по голому телу.

Вот что рассказал о себе другой бывший кантонист.

– В 1845 году из нашего батальона осталось в живых только двое: я да наш регент Афанасий Степанов. Трое из нашего батальона – мы были архангельские – зарезались, двое удавились, несколько утопилось. Бывало, накормят нас «солянкой» (маленькие соленые рыбки), пустят в баню, жару нададут, а воды ни капли... «Ну, будете, жиды, креститься или нет?» Ну, вестимо, дети малые, кто и заявляет желание... У меня тоже терпения не хватило, ну и окрестился.

Купец Нанкин, крещеный еврей, вспоминает следующее из того, что ему приходилось испытать, когда он находился в Архангельской школе кантонистов.

Приставленный к Нанкину дядька исполнял свою обязанность весьма усердно. Он заставлял его стоять на узких стенках двух соседних, широко раздвинутых кроватей и при этом еще держать высоко над головой в каждой руке по довольно тяжелой подушке. В таком неестественном положении с растопыренными ногами и руками простаивал Нанкин долго, пока в изнеможении не сваливался на пол или на кровать, получая каждый раз тяжелые ушибы. Когда уже не было сил стоять больше и несчастный ребенок начинал умолять своего истязателя: «дяденька, отпусти!» – он слышал грубый ответ: «Крестись, жид, тогда отпущу!»

Подобные истязания, в числе прочих, заставили Нанкина, как и многих других его товарищей, отречься от еврейства и перейти против воли в православие.

Нас учили, вспоминает Шпигель, произносить молитвы и каждое воскресенье водили в церковь. Протестовать против штабс-капитана Шухова, нашего командира, и священника Боголюбского не решился никто. Священник Боголюбский часто брал меня к себе домой, где я играл с его сыном Ганькой. Жена и дочери батюшки закармливали меня и все уговаривали креститься, надевали на меня крестик, рассказывали и внушали мне, что Христос тоже был еврей и прочее. Им уже казалось, что вот-вот я приму православие. Но все было напрасно. За это дети меня возненавидели, а батюшка понял, что трудно меня обратить в православие и отказался от своего намерения. А к тому времени вышел манифест о роспуске кантонистов. Нас осталось в заведении около 150 евреев. С роспуском солдатских детей исчезли ежедневные побои и розги и мы уже могли отлучаться с билетами в город. Жизнь изменилась.

Между слабыми, хилыми детьми встречались и твердые духом, которые не сдавались и переносили невероятные пытки или умирали под розгами неумолимых мучителей. Дети 10 и 12 лет, ничего не знавшие кроме материнских ласк, умирали иногда как настоящие мученики.

Вот история одного из них, которого по приказу командира Дьяконова беспрестанно пытали. Он, правда, не умер, вынес все муки и настоял на своем...

Берко Финкельштейн был взят в кантонисты, когда ему было 15 лет. Малолетним его отослали в Галицию к родственникам, а начальство уведомили, что он умер. 14 лет от роду Финкелыцтейн возвратился к родителям как австрийский подданный. «Доброжелатели» донесли через год, и 15-летний Берко был зачислен в кантонисты, а родители его посажены в тюрьму за укрывательство сына.

Поступив в кантонисты, он оказался уже вполне «закоренелым» евреем и очень преданным своей вере. Его стойкость в этом отношении напоминала стойкость и героизм первых христианских мучеников.

С первых же дней Берко заявил, что не будет кушать трефную пищу; о принятии же православия и слушать не хотел. Однажды в присутствии ротного командира он поклялся, что никогда не отступит от веры своих предков.

– О, голубчик, – заметил, смеясь, ротный, – ты в самом деле думаешь, что мы обратим особенное внимание на твое упрямство, испугавшись твоих жидовских клятв? Небось, как всыпят тебе сотню-другую горячих, то ты не только в православие, но даже в самую что ни на есть басурманскую веру охотно перейдешь.

– Пусть я с голоду умру, пусть даже убьют меня, но я все-таки не соглашусь переменить религию, – отвечал твердым голосом Финкельштейн, смотря смело в глаза командира; при этом в черных глазах пятнадцатилетнего фанатика блеснул какой-то недобрый огонек.

Никому в голову не могло прийти, что при той суровой дисциплине, которой были подчинены кантонисты, Берко сдержит свои клятвы. Однако сколько его ни секли, сколько ни подвергали разным пыткам и лишениям, он с необыкновенным упорством выдерживал все муки, оставаясь при своем убеждении. Изобретательность начальства в отношении Берко доходила до невероятной жестокости. По распоряжению полковника Дьяконова, Финкельштейна ставили босыми ногами на раскаленную сковороду, вешали за ноги головой вниз, заставляли его ходить в полуобнаженном виде по льду реки во время жесточайших морозов. Все пытки средневековой инквизиции проделывали над ним, но Берко оставался верен себе.

Однажды Дьяконов велел повесить на шею Финкельштейна два больших мешка, наполненных песком и весивших около четырех пудов. Кроме того, он должен был держать над своей головой за штык в течение трех часов тяжелое ружье в совершенно вертикальном положении; при этом было объявлено, что если только он осмелится опустить руку вниз или станет на колени, тотчас же дать ему сто розог. Простоял Финкельштейн в таком положении не более часа, затем силы сразу оставили его, он задрожал, лицо покрылось смертельной бледностью, и несчастный рухнул на землю как подкошенный. Присутствовавшие при этом солдаты схватили Берко, чтобы дать заслуженные им сто розог, но сколько они ни бились над упавшим в обморок кантонистом для приведения его в чувство, тот не подавал почти никаких признаков жизни. О происшедшем доложили Дьяконову, а тем временем принялись пробовать над бесчувственным юношей самые энергичные и разнообразные средства: кололи лицо иголками, подносили к губам и глазам зажженные спички, насыпали в нос нюхательного табака и т.п., но ничего не помогало. Явившийся батальонный командир послал за фельдшером, который и привел Финкельштейна в чувство. Приказав снять с него мешки, батальонный командир обратился к ротному со следующими словами: