Текст книги "Кантонисты"

Автор книги: Эммануил Флисфиш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Жадная и насквозь пропитанная взяточничеством администрация особенно ярко проявляла свои таланты по отношению к беззащитному еврейскому населению, и много печальных страниц можно было бы заполнить об этом угнетении, порожденном полицейскими нравами. Источниками поборов служили в особенности взыскание недоимок, приемы рекрутов и кантонистов, пейсы и бороды, выселение из деревень, временное проживание в городах, где евреям было запрещено селиться. Звон колокольчика, оповещавший о приближении начальства, приводил жителей местечек в трепет и смятение, не предвещая им ничего хорошего.

О взгляде администрации на еврейское население в целом можно иметь представление из следующего факта. В 1837 г. министерство внутренних дел затребовало из некоторых областей страны разные статистические данные. Из города Кая Вятской губернии на поставленный между прочим вопрос о нравственном состоянии жителей, уездным начальством был дан лаконический ответ: «Жидов в Кае не находится».

Этим ответом ясно констатировалось безупречное в нравственном отношении состояние города.

В 1840 году Николай I посетил г. Брест. Осматривая вал крепости, он обратил внимание, что со стороны города огромная толпа евреев следует за ним там внизу. Он остановился и спросил сопровождавшего его Виленского военного губернатора Ф. Я. Мирковича:

– Чем они живут? Надо непременно придумать, что с ними делать и этим тунеядцам дать работу. Последний раз, когда я был в Одессе, встретил я там толпы шатающихся без дела цыган в совершенной нищете, нагие, девки 18 лет голые, безобразие и позор. Я говорю Воронцову: «Что ты их не приведешь в порядок?» Он мне отвечает: «Мне с ними не сладить. Все меры, которые я принимал, остались без успеха». «Так постой, я с ними слажу». Всех бродяг и тунеядцев приказал брать за определенную поденную плату на работу. Через месяц все исчезли. Можно бы и с жидами подобным образом поступить. Подумай-ка, как бы из них составить рабочие роты для крепостных работ».

В декабре 1847 г. в Государственном совете долго и серьезно обсуждался вопрос, до какого пункта можно еврейским извозчикам города Полоцка возить воспитанников местного кадетского корпуса, ездивших ежегодно в Петербург. Дело в том, что между Полоцком и Петербургом лежала граница, отделявшая «черту еврейской оседлости», то есть губернии, где им разрешалось проживание, в отличие от запретных для них внутренних губерний. Было сделано предложение разрешить извозчикам возить своих пассажиров до Пскова, но на докладе, сделанном царю по этому поводу, последовала резолюция Николая I : «Согласен, но не до Пскова, а до Острова, то есть города, ближайшего к черте оседлости». О такой мелочной регламентации бесправия евреев заботился царь за три месяца до переворота, который в соседних с Россией государствах – Германии и Австрии – нанес ощутимый удар абсолютизму.

ВОЕННЫЕ ПОСЕЛЕНИЯ.

Частые рекрутские наборы начала прошлого века из-за наполеоновских войн были непосильны для крестьянства, а содержание миллионной армии в мирное время было большим бременем для казны. Рекрутские наборы вызывали недовольство помещиков, лишившихся рабочей силы, и ставили правительство в зависимость от дворян. Эти обстоятельства толкнули Александра I на создание военных поселений, которые должны были решить сразу несколько вопросов: содержать большую армию при наименьшей трате денег, освободить правительство от проведения рекрутских наборов и создать воинские кадры из среды военных поселян.

Вдоль западных и южных окраин России предполагалось поселить несколько миллионов государственных крестьян и создать из них военно-земледельческое сословие, над которым имелся бы постоянный и строгий надзор.

Первые военные поселения были созданы в 1815 году в Новгородской, Могилевской, Харьковской, Ярославской губерниях. Как же создавались военные поселения? Избирался участок земли, в который вводился на поселение полк и вместе с коренными жителями из государственных крестьян он образовал округ военного поселения. В образованном округе власть переходила в ведение военного министерства. Один батальон назывался поселенным. На его обязанности было производить в округе хозяйственные работы. Другие два батальона назывались действующими и предназначались для строевой службы. Солдаты поселенного батальона никуда не посылались и обязаны были обзаводиться семьями. Это были поселяне-хозяева. Солдаты действующих батальонов, когда полк находился в округе, размещались у хозяев и были у них на содержании, за что обязаны были помогать по хозяйству. Назывались они постояльцами. Проживавшие в военном округе крестьяне также обращались в военных поселян и теряли свою независимость.

Основной единицей в военных поселениях была рота, которая со своим штабом размещалась в поселке. Рота делилась на 4 капральства, а капральство – на 3 десятка. Военные поселения получали от казны земледельческие орудия, скот, обмундирование и жалованье. Особое «Положение» регламентировало быт военных поселян.

Один из параграфов его гласил, что «все приобретенное поселянами честным трудом от разведения скота и улучшения хлебопашества составляло их собственность». На самом деле никакой собственности у них не было: дом, поля, скот и все остальное находилось в пользовании, и о продаже хозяином имущества и речи быть не могло.

Что касается начальства, то у поселян его было более чем достаточно: десяточные ефрейторы, капралы, фельдфебели, ротный командир с помощниками и ротный комитет. Далее шли: батальонный, полковой командир с полковым комитетом, бригадный командир, начальник дивизии и над всем этим главный начальник над военными поселениями граф Аракчеев со штабом отдельного корпуса. Все это начальство обязано было наблюдать за поселянами и подбадривать их. Содержание оравы начальников, их хищения дорого обходилось казне. Офицерский состав комплектовался из грубых и невежественных «фрунтовиков». Культурные люди с прогрессивными взглядами в военные поселения не допускались. Всякая мысль, инициатива подавлялись, и об изменении чего-либо в твердо установленном порядке в поселениях, конечно, не могло быть и речи.

Вся жизнь поселян состояла из обязанностей, и ничего не делалось по доброй воле. «Положение» предвидело решительно все, оно вторгалось в «святую святых» души поселянина, оно заставляло жить по указке.

Герцен назвал военные поселения чудовищным заговором против народа. Осуществить это мероприятие было поручено Аракчееву – человеку ограниченному, алчному и беспощадному в своей жестокости.

Три дня в неделю хозяева-поселяне занимались сельским хозяйством и три дня посвящались военным занятиям. В солдатских мундирах поселяне обязаны были являться не только на военную муштру, но и на сельскохозяйственные работы. Поля, пастбища, луга находились далеко от селений, и на запашку, уборку хлебов и сенокошение отправлялись под командой капралов. В страдную пору их заставляли работать по праздникам и воскресным дням. С работы возвращались к 10 часам вечера, но спать не ложились: надо было плести лапти к следующему дню. Обедали и ложились спать по барабанному бою. Непосильные работы, недоедание и редкое употребление горячей пищи давали большой процент смертности. Умирали и от простудных болезней, лихорадки и т.п.

Находясь под постоянным надзором многочисленного начальства, поселяне надрывали свои силы в беспрестанном и непосильном труде. И так как все делалось по инструкции, то часто мелочные работы выполнялись в первую очередь во вред настоящему делу. Сохнет, например, трава, рожь осыпается, а поселянина заставляют белить избу или чинить перегородку. Приходит хозяин утомленный с поля, где гнул спину целый день, и тут же ему приказывают заметать улицу, чистить канавы для стока воды и т.п.

На военные занятия выводили в 6 ч. утра. В степи происходило пешее и конное учение, во время которого провинившихся немилосердно пороли. Маршировали в полной парадной форме. Ученье продолжалось до 11 часов. С 2-х часов ученье возобновлялось и продолжалось до 10 часов вечера.

Военная служба отнимала у мужчин много времени, а потому тяжесть ведения хозяйства падала на женщин. И их время было распределено с необыкновенной точностью. В 4 часа утра каждая хозяйка должна была истопить печь, приготовить обед, задать корм скоту и вычистить хлев. Ночью запрещалось зажигать свет в домах. Инструкции касались и внутреннего убранства домов. Предметы домашнего обихода были точно расставлены по своим местам. За нарушение этого правила, за нарушение графика домашних работ и за другие проступки унтер-офицеры, обходившие дома два раза в день и следившие за чистотой и порядком, вызывали нерадивых в ротный комитет, где женщин жестоко наказывали.

Ни одна поселянка не имела права продавать что-либо из своего хозяйства без разрешения полкового комитета. Комитет узнавал, по каким причинам продается тот или иной продукт, и если находил нужным, то разрешал. Большей частью не разрешал или давал разрешение с опозданием, когда продукт портился или терял свою ценность.

Одновременно с созданием военных поселений начались большие строительные работы. Неимущие крестьяне, которые раньше уходили на заработки в другие места, теперь не отпускались из округов. Их тысячами ставили на осушение болот, на вырубку лесов, на строительство домов и т.п. И, конечно же, им платили в 2-3 раза меньше того, что получали раньше на поденных работах. Процветала система обсчетов и злоупотреблений. Бытовая сторона жизни солдат из рабочих батальонов была тяжелой. Они питались плохо, получали продукты от обнищалых поселян. Жили по 8 человек, как того требовала инструкция, в одной комнатушке, а если кто женился, то новая семья оставалась жить тут же – в общей тесной каморке.

Военно-поселенческая округа расширялась, увеличивалось число хозяйств и вместе с этим ухудшалось положение поселян, так как земельная норма для каждого хозяйства уменьшалась, а число постояльцев увеличивалось. Некоторые казенные работы, как, например, кошение сена заставляли выполнять бесплатно. Все, что делала администрация военных поселений, было направлено к ограблению поселян. За нарушение многочисленных правил взимали штрафы. Не было такой повинности, которую поселянин не отбывал бы и к тому же он был еще солдатом, а его дети, поступившие в резервный батальон, пополняли поселенный полк округа.

Поселян угнетало многое, но хуже всего была мысль, что навек они останутся солдатами, навек будут в неволе. Они сознавали, что тяжкая, непосильная работа не улучшает их жизнь, а является только средством для декоративного, показного благополучия.

Все, что Аракчеев создавал в военных поселениях, отличалось единообразием. Поселки были типовые. Они вытянулись в шеренгу на одном и том же расстоянии друг от друга. Все дома были окрашены в один и тот же цвет. Дома стояли по ранжиру, как солдаты, без садов, без надворных построек, похожие на этапные пункты. Штабные здания располагались в виде квадрата в центре поселка. Середину квадрата занимал плац. В одном из его зданий ежедневно производили палочную расправу над поселянами. Каждый дом в поселке состоял из двух этажей. В нижнем жили 4 хозяина с семьями, в верхнем – 8 постояльцев. В домах не было печей. Греться и сушить одежду негде было. О нуждах и удобствах поселенного войска не было никакой заботы. Дома строились кое-как, в быстром темпе. Нужно было выстроить к сроку то количество домов, какое было указано. Были они сырые от холода и быстро разрушались. Вдоль дороги между поселками, где расположились полки, на равном расстоянии один от другого стояли каменные столбы, окрашенные в цвет киверов расположенного полка. Вся земля, принадлежавшая округу военных поселений, разделялась равными участками между поселковыми хозяйствами.

Раз в год производился общий инспекторский смотр, на который поселяне являлись с телегами, плугами и скотом. В течение года разные начальники производили свои смотры. К таким смотрам надо было готовиться, а это отнимало время и вносило расстройство в ведении хозяйства, но нужда поселян скрывалась. На время смотра более зажиточные поселяне одалживали свой скот разорившимся. На вопросы начальства о том, как они живут, не имеют ли жалоб, стоявшие впереди зажиточные отвечали «всем довольны», а остальные, хотя и жили в большой нужде, не смели жаловаться. Когда во время смотров все-таки обнаруживались неполадки, нерадивым давали от 50 до 100 ударов розгами. Если степень вины была большая, окружное начальство добавляло от себя от 150 до 300 ударов палками.

Аракчеев был маньяком внешнего лоска. Чистоту и порядок он превратил в самоцель. Личные привычки поселян, даже при исполнении обыденных работ, считались недозволенным произволом, идущим вразрез с установленными инструкциями и правилами. Все поселяне были одинаково одеты. Без ведома Аракчеева никто не имел права что-либо предпринять. Он издал массу мелочных инструкций, регулировавших любую работу. Исполнять инструкции надо было в точности, в противном случае грозило жестокое наказание. Все эти инструкции, правила, положения, наставления страшно угнетали поселян. В одном из своих приказов Аракчеев писал, что нет ничего легче, как быть исправным поселянином: «все ему указано как делать, только надо стараться в точности исполнять».

Аракчеев имел особый взгляд на женщин. По его мнению их существование имело смысл, если они служили для прироста населения. Попутно они обязаны были помогать в ведении хозяйства. Поэтому «бесполезные» женщины изгонялись из военных поселений – их лишали продовольствия. Характерен в этом отношении приказ Аракчеева относительно вдов. Если у вдовы нет сына, который по закону числился принадлежащим военному поселению, или нет дочери, годной для скорейшего прироста населения, или если сама вдова не годна на то, чтобы поселянин выбирал ее в жены, она должна была оставить поселок.

Поскольку в военном поселении все делалось по обязанности, то и браки также были делом обязательным. Заключались браки следующим образом. Время от времени составлялись списки тех, кому пришла пора жениться и выходить замуж.

В назначенный день собирали тех и других. Свернутые билетики с именами женихов и невест кидали в две капральские шапки и производили розыгрыш, кому кто достанется. К парам, не желавшим вступать в брак таким путем, принимались сначала мягкие меры. Когда же мирные увещания не помогали, в ход пускались угрозы. После «вразумления», которое всегда имело успех, парочки являлись к венцу и представляли священнику удостоверение, заготовленное начальством, о своем «обоюдном согласии» сочетаться браком. Молодые вступали в брак... и делались несчастными.

Аракчеев хотел делать счастливыми военных поселян по приказу, не спрашивая их, как они сами понимают свое счастье. Аракчеев не ограничивался только изданием своих приказов и инструкций, но неуклонно требовал точнейшего их исполнения. За нарушение предписаний не было спасения от наказания ни низшим, ни высшим по рангу. В Аракчееве сочетались неимоверная жестокость, безграничная лживость и беззастенчивость. Когда виноватого даже в самой незначительной провинности наказывали шпицрутенами, Аракчеев после экзекуции сам осматривал спину не ради того, чтобы облегчить страдания наказанного. Если он находил на теле мало кровавых подтеков, то приказывал пороть того, кто недостаточно усердно наказывал.

Военные поселяне скоро поняли в какую беду попали и что их ожидает в будущем. Они не могли свободно распоряжаться не только своим хозяйством, работой, но даже своими детьми. Военный поселянин не мог продавать продукты своего хозяйства, не мог отлучаться из поселения, перестроить свой дом, не мог заниматься ремеслом или торговлей. Бесправие было условием его существования. Без разрешения военного начальства он не мог жениться или женить своих детей. Если кто, по мнению начальства, не был «хорошего поведения», батальонный командир докладывал Аракчееву о его пороках; такого исключали из военного поселения и ссылали в дальние гарнизоны, дабы это служило примером для других. Старообрядцев в военных поселениях заставляли сменить обычаи, брить бороду и т.п. Это приводило к тому, что целые семейства раскольников кончали самоубийством. Недовольство поселян переходило в ропот, а ропот – в волнения. К началу царствования Николая I военные поселения достигли внушительных размеров и были созданы также в Петербургской, Новгородской, Слободско-Украинской, Екатеринославской, Херсонской, Ярославской и других губерниях, протянувшись на север и на юг.

Однажды, когда Николай I проезжал Новгородскую губернию, толпа крестьян остановила царский кортеж и просила, чтобы их пощадили. «Пусть возьмут наши дома и имущество, но только не сделали бы из нас военных поселян. Прибавь нам, государь, подать, требуй из каждого дома по сыну на службу, отбери у нас все и вывези в степь, мы охотно согласимся, у нас есть руки, мы и там примемся работать и там примемся работать и там будем жить счастливо, но не тронь нашей одежды, обычаев отцов наших, не делай нас всех солдатами» – жаловались крестьяне царю.

Когда положение военных поселян стало невыносимым, они послали в Петербург выборных людей с просьбой отменить военные поселения и «защитить от Аракчеева». Всесильный Аракчеев велел схватить крестьянских делегатов, у них отняли жалобу, написанную в сильных выражениях, и жестоко расправились с ними: кого повесили, колесовали, четвертовали. Были еще попытки жаловаться, но после всех неудач поселяне стали решительнее действовать: отказывались переходить в новопостроенные селения, иные в отместку поджигали поселения. Борьба разгоралась более остро на юге, где казачество имело свои вольности и особые права.

В истории военных поселений было множество восстаний. Они вспыхивали с большей или меньшей силой то в северных, то в южных районах. Наибольшую известность получили Чугуевское и Шебелинское восстания и, наконец, в 1831 году произошло самое мощное массовое движение.

Непосредственной причиной восстания послужило то, что поселян в страдную пору хотели заставить косить сено – работу, которую они обязаны были делать безвозмездно. В субботу 11 июля возбуждение военно-рабочего батальона, расположенного в Старой Руссе, достигло крайнего напряжения. Они стали избивать своих начальников-офицеров, а также чиновников города и помещиков. Захваченных приводили на городскую площадь и после суда над ними казнили. Затем восставшие устремились в ближайшие окрестные военные поселения поднимать народ. Восстание охватило все окрестные округа. По селениям гремел набат. Генерал Эйлер, начальник поселенного корпуса, заместитель Аракчеева, стал стягивать войско – кадровые батальоны и артиллерию к Старой Руссе. Обманным путем, под предлогом смотра войскам, восстание было подавлено, после чего началась расправа. Суду было передано свыше пяти тысяч человек.

Вот как описывает очевидец сцены расправы с мятежниками-поселянами в 1831 году.

На место восстания были вызваны уланы и артиллерия. Генералы и сам Николай I были страшно напуганы случившимся. Вскоре прибыл генерал Данилов для наблюдения за экзекуцией. Он начал говорить солдатам, что бунтовщиков нельзя щадить, и кто окажет им малейшую снисходительность, того он сочтет за пособника и будут наказывать так же, как и восставших. «Стегайте их, шельмецов, без милосердия, по чему ни попало», – закончил он. Адъютант прочитал бумагу кого за что судили и к какому наказанию присудили. Сотни людей были присуждены к 4000, 3000 и 2000 ударов каждому. Картина была страшная: стон и плач несчастных, топот конницы, лязг кандалов и барабанный, душу раздирающий, бой. Многих избитых, лишившихся чувств, все-таки продолжали нещадно бить. Были случаи, когда у нескольких выпали внутренности. Раздавались мольбы о милосердии, о пощаде, но напрасно. У одного поселянина выхлестнули глаза; Морозова, который писал прошение от имени поселян, били нещадно и он не выдержал. Били до тех пор, пока не обломали палок, потом повели опять и остановили, когда опять обломали палки. Ему пробили бок, и он тут же скончался, не получив положенное ему число ударов. Генерала Данилова заменили генералы Стессель и Скобелев, и экзекуция продолжалась. Наказуемые умирали в невыносимых муках.

Целые батальоны работали на заготовлении шпицрутенов для кровавой расправы. Были случаи, когда между осужденными и солдатами, которые их наказывали, были родственные связи: брат бичевал брата, отец – сына.

Особенно упорно сопротивлялось казачество в украинских военных поселениях. Там урочная система работы вконец изматывала силы. Поселяне кончали самоубийством, убивали ненавистное начальство, жгли поселения, дезертировали. Чтобы освободиться от военных поселений, они перестали обрабатывать землю, заниматься хозяйством. Очевидец, декабрист Арбузов, рассказывает, как одна украинка бросила своего ребенка под колеса пушки, чтобы ему впоследствии не быть военным поселянином.

Можно было видеть старых солдат, которые упорно сопротивлялись, умирая под пытками. Они просили своих сыновей, свидетелей их агонии, сопротивляться, когда до них дойдет очередь пострадать. Можно было видеть женщин, бросавших своих грудных детей под ноги коней, крича, что лучше им быть раздавленными, чем страдать в этом новом рабстве. Был и такой случай. Казак, которому угрожали в случае сопротивления прогнать сквозь строй нескольких тысяч шпицрутенов, попросил несколько минут на размышление. Это был человек уважаемый в деревне, его свободному согласию придавали большое значение. Ему дают несколько минут. Он возвращается с мешком, открывает его и кладет два трупа своих детей, которых он только что убил, сказав: «они не будут вонными поселянами». Затем он снял одежду и заявил палачам: «Я готов». Другой старик проклял своего сына за то, что тот пытался просить пощады. Были и другие факты, которые показывали, с каким упорством крестьяне боролись против свалившейся на них беды и с какой жестокостью царизм подавлял это отчаянное сопротивление.

Известия о восстании военных поселян обсуждались декабристами. Члены Союза спасения подняли вопрос о цареубийстве. А. Муравьев предложил воспользоваться сопротивлением крестьян. И. Якушин, возмущенный известиями о дикой расправе над людьми, отдал себя в распоряжение восставших.

Восстания военных поселян оказывали глубокое влияние на революционную идеологию декабристов. А. М. Муравьев писал, что Россия, в награду за свои героические усилия в 1812 году, получила военные поселения. Возмущались ими и Батенков, Штейнгель, Каховский, Пестель. Декабристы собирали сведения о военных поселениях, о происходивших в них событиях. Они считали, что военные поселения – это новая форма закрепощения крестьян, это бедствие, постигшее русский народ, а потому борьба с поселениями входила в их общий план борьбы с самодержавием. Некоторые декабристы (Лихарев, Давыдов, Батенков) сами служили в военных поселениях и видели все своими глазами.

Впоследствии Николаю I стало известно, что в 1825 году у декабристов был план отступления из столицы в недовольные военные поселения, где можно было поднять народ против самодержавия.

Деспотический российский самодержец испугался размеров Новгородского восстания. Военные поселения, стоившие казне миллионы рублей, приходили в упадок, а расходы на армию не уменьшались. Год от года «хозяева» нищали: караулы, учения, работы по прокладке дорог, осушение болот и т.п. не давали возможности поселянам заниматься хозяйством. Это было убыточное предприятие в финансовом отношении. Недостаток средств помешал реализовать идею военных поселений в широком масштабе. Они не разрешили проблемы комплектования армии, потому что рекрутская повинность не только не была отменена, как предполагалось, но и не была сокращена. Вместо надежной опоры самодержавию в его борьбе с ростом революционного движения в стране, военные поселения сами явились новым рассадником брожения среди народа.

Таким образом, ни хозяйственные, ни политические, ни военные расчеты правительства не оправдались, и вместо намерения поселить таким образом всю русскую армию, от военных поселений пришлось отказаться, как не оправдавших возложенных на них надежд. В том же 1831 году Николай I приказал реорганизовать военные поселения. С этого времени они потеряли свою прежнюю роль. Ближайшие к столице военные поселения были переименованы в округа пахотных крестьян. По этой «реформе» поселяне освобождались от военной службы, а в поселениях войска находились отныне только на постое на общих основаниях. Военные поселения окончательно были упразднены в 1857 году.

НИКОЛАЕВСКАЯ РЕКРУТЧИНА.

Русская армия комплектовалась, главным образом, из крестьян, и поэтому николаевская рекрутчина была особенно ненавистна этому классу. Сдача парня в «некруты» считалась большим несчастьем. Уходил навсегда член семьи и работник. Как ни плохо жилось у помещиков крепостным, сдача в солдаты была еще ужаснее. Это было тяжелейшим наказанием.

Время наборов было народным потрясением и скорбью, и поэтому подготовка к приему производилась втайне. На пакете, в котором присылался указ о наборе, стояла пометка «секретно». Когда же указ обнародовался, по уездам поднималась страшная тревога. При собирании рекрутов стоял плач и причитания, как при провожании покойника, а отчаянье самих рекрутов не знало границ. Принятый на военную службу считался умершим для семьи; он покидал дом, все родное, все, что ему было близко, на 25 лет, и если солдатом он не погибал на поле битвы, то в беспрерывных походах терял здоровье и преждевременно превращался в инвалида. Военной службой солдат тяготился, тосковал по родным местам. Рекрутский прием был издевательством над достоинством человека. Принятому брили лоб; забракованному, негодному в солдаты, брили затылок. Принятый на службу лишался нажитой своим трудом собственности.

На одного, подлежащего сдаче, брали троих, на случай негодности. Взятых приводили в избу, наподобие тюрьмы, заковывали в колодки и так держали до представления в рекрутское присутствие. Принимались и другие меры для предотвращения побега. Сознание того, что их ожидает в казарме, побуждало рекрутов-крепостных бежать, хотя у помещика они тоже подвергались истязаниям.

Народ не был против военной повинности, но он не мог мириться с тем, что человек, поступающий в солдаты для защиты своей родины, человек, не совершивший никакого преступления, отдается на военную службу как преступник, закованный в кандалы, а ожидающее его будущее – самое мрачное, какое можно себе представить. Поэтому рекруты калечили себя всевозможными способами, лишь бы избежать жестокой участи. Недаром в николаевской армии распевали песенку:

Деревенски мужики

Право слово, дураки:

Пальцы режут, зубы рвут

В службу царскую нейдут.

По расписанию военного устава летнее время начиналось для солдат с 1 апреля и продолжалось шесть месяцев. То было время тяжелых учений и жестоких побоев. Фронтовые учения были тяжелы и утомительны. Ружейным приемам не было конца и отчетливость в них требовалась исключительная. Скомандует офицер прием, и затем долго проверяется, правильно ли держится всеми ружье. В те времена ружье вообще назначалось больше для приемов. Для стрельбы оно почти не годилось: ружье было хорошо только с примкнутым штыком. Зато блестели ружья у всех солдат великолепно, потому что за их чистотой строго следили.

После ружейных приемов почиталась шагистика. Николай I любил «экзерциции» и парады, поэтому были выработаны подробные инструкции учебным шагам. Маршировали тихим шагом в один, два и три приема, маршировали скорым, беглым, церемониальным шагом и т.п.

В походе солдат таскал на себе, кроме вооружения и шанцевого инструмента, продовольствие дней на пять, мундир, шинель; тащить приходилось по горам, оврагам, переправам, вброд. Обмундирование стесняло движения. Короткий без карманов мундир и глухие брюки в обтяжку. Высокий воротник туго подпирал подбородок. Кивер, своей формой напоминавший боченок, был весьма неудобен, и обмундирование в целом усугубляло тяжесть строевого учения. В жаркие дни солдаты были не только в поту, но и в пене; они так уставали, что едва волочили ноги. Со многими делалось дурно и их выносили из строя.

При следовании роты на ученье за нею шли ефрейторы с огромными вязками розог, называемых по уставу Петра I шпицрутенами. Шпицрутен – это гибкий гладкий ивовый прут. Во время ученья солдат секли целыми десятками, иному в течение одного и того же ученья доставалось и по два раза. Ни один рядовой, ни один унтер-офицер не мог ручаться за то, что на ученье не будет жестоко избит. Ротный командир свое достоинство находил в жестоком наказании, и это наказание было двойным – физическим и нравственным потому, что оно было публичным: на ученьях обыкновенно Присутствовало много зрителей и зрительниц из местных жителей; все они были знакомы с солдатами, и наказуемый испытывал позор из-за присутствия своих знакомых. Некоторые офицеры воздерживались бить солдат во время ученья, но наверстывали это потом, когда перед обедом выстраивали роту перед кухней и пороли разом помногу десятков человек.

За малейшую провинность давали не менее 100 ударов, а случалось и 200, и 300. Крики и мольбы истязуемых раздирали душу. Солдат с обнаженной окровавленной спиной, бывало, вопит жалобным голосом, обращаясь к командиру: «Батюшка, пощади! О, отец, ради деток своих пощади. Бог помилует детей твоих!..» и тому подобное, но командиры оставались глухи к мольбам.

Учить и бить, бить и учить были тогда синонимами, а для «ученья» пускали в ход кулаки, ножны, барабанные палки и все, что подвернулось под руки. Сечение розгами практиковалось сравнительно реже. Для этого требовалось больше времени и церемоний. Солдата било его ближайшее начальство: унтеры и фельдфебели, но били также и офицеры, потому что их самих были в школе, а потому они были убеждены, что того требует дисциплина. Особенно беспощадно обходились с солдатами те фельдфебели и унтер офицеры, которые прошли курс ученья в «палочной академии», как называли в армии кантонистские батальонные школы.

Основой военного воспитания была самая суровая дисциплина, но жестокие и бестолковые наказания только ожесточали солдат. Если за малейшие ошибки в строю наказывали 200 и 300 ударами, то за серьезные проступки наказания были прямо-таки чудовищны. Официальными проступками солдата были: самовольная отлучка, кража, пьянство и буйство. За эти проступки били шпицрутенами и происходило оно следующим образом.