Текст книги "Филип Дик: Я жив, это вы умерли"

Автор книги: Эммануэль Каррер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Annotation

Биография выдающегося американского фантаста Филипа Дика (1928–1982).

Произведения выдающегося американского фантаста Филипа Киндреда Дика (1928–1982) давно вошли в золотой фонд мировой культуры. Этот неординарный человек был одержим одним-единственным вопросом, превратившим его и без того непростую жизнь в настоящую одиссею духа: что есть реальность? Что нам доказывает, к примеру, что мы живы? Французский писатель и литературовед Эммануэль Каррэр предпринял попытку заглянуть в мозг этого мечтателя, заявлявшего, что он никогда ничего не придумывал, а все его произведения являются обыкновенными отчетами о реальных событиях.

Филип Дик – единственный настоящий визионер американской фантастики.

Станислав Лем

Эммануэль Каррэр

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

ОТ АВТОРА

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

Эммануэль Каррэр

Филип Дик: Я жив, это вы умерли

Посвящается Анне

Я нисколько не сомневаюсь, что вы мне не верите; мало того, вы вряд ли верите даже в то, что я сам верю в то, что говорю. Это, разумеется, ваше право, но поверьте, по крайней мере, в то, что я не шучу. Всё, что я сейчас скажу, очень серьезно и очень важно, а также неожиданно для меня самого. Многие утверждают, что сохранили воспоминания о своей прошлой жизни. Я же говорю о другой жизни в настоящем. Мне неизвестны другие подобные заявления, однако я подозреваю, что я не единственный, кто это пережил. Моя уникальность состоит, пожалуй, только в желании рассказать о своем опыте. Отрывок из речи, произнесенной Филипом К. Диком 24 сентября 1977 года в Метце

Глава первая

БЕРКЛИ

16 декабря 1928 года, в Чикаго, Дороти Киндред, в замужестве Дик, родила, на шесть недель раньше срока, двух близнецов – мальчика и девочку. Их назвали Филип и Джейн. Младенцы были очень слабыми. Поскольку у матери было слишком мало молока для двоих и никто из родственников или врачей не посоветовал ей прибегнуть к дополнительному искусственному вскармливанию, первые недели жизни дети страдали от голода. 26 января 1929 года Джейн умерла.

Ее похоронили на кладбище в Форт Морган, штат Колорадо, откуда был родом их отец. На стеле, рядом с именем покойной, также выгравировали имя ее выжившего брата и дату его рождения, оставив пустое место для даты смерти. Спустя какое-то время семейство Дик переехало в Калифорнию.

О том, как выглядел Эдгар Дик, отец будущего писателя, можно судить по немногочисленным семейным фотографиям. Худощавый мужчина с узким лицом, в пиджаке из саржи и в фетровой шляпе, похожей на те, что носят агенты ФБР в фильмах, действие которых происходит во времена «сухого закона». Эдгар Дик действительно был государственным чиновником, но служил в департаменте сельского хозяйства. Его обязанностью было следить за тем, чтобы скот, заявленный фермерами как забитый, являлся таковым на самом деле, а также, в случае необходимости, забивать его самому – за каждое убитое животное полагались выплаты, и поэтому были случаи мошенничества. Эдгар Дик разъезжал на своем «бьюике» по деревням, разоренным в период Великой депрессии, постоянно имея дело с подозрительными и видавшими виды людьми, способными злобно размахивать прямо перед носом у инспектора крысой, поджаренной на импровизированной жаровне. Единственной отдушиной во время таких поездок были встречи с бывшими сослуживцами. В свое время Эдгар Дик ушел на фронт добровольцем, дослужился до сержанта и вернулся из Европы с ворохом героических воспоминаний и противогазом, с помощью которого он как-то раз попытался развеселить своего трехлетнего сынишку. Однако веселья не получилось: увидев круглые непроницаемые глаза и зловеще раскачивающийся черный резиновый хобот, Фил завопил от страха, решив, что место отца заняло какое-то чудовище, нечто вроде гигантского насекомого. И потом несколько недель подряд малыш внимательно изучал вновь обретшее прежний облик лицо, ища и боясь обнаружить другие признаки подмены. Ласки любящего отца только усиливали его подозрительность. Дороти, у которой имелось свое собственное мнение относительно воспитания детей, выразительно закатывала глаза и яростно раздувала ноздри каждый раз, когда ее взгляд встречался с взглядом смущенного супруга.

Когда Эдгар, только еще вернувшись с фронта, женился на Дороти, все говорили, что она похожа на Грету Гарбо. С возрастом, а также вследствие различных болезней, бывшая красавица превратилась в настоящее пугало: чувственность исчезла без следа, но некая властная притягательность осталась. Страстная, эта женщина делила мир на два лагеря: тех, кого привлекает творческая деятельность, и всех прочих. Убежденная, что вне первой категории не могут существовать полноценные люди, сама она была вынуждена проводить жизнь в своего рода пуританском, исключительно интеллектуальном боваризме, поскольку ей так никогда и не удалось распахнуть дверь, ведущую в мир избранных, каковыми, по ее мнению, являлись все публиковавшиеся авторы. Дороти презирала мужа, который, помимо военного дела, интересовался только футболом. Эдгар пытался привить свое увлечение и Филу, для чего втайне от матери водил сынишку на стадион. Однако мальчик, как и мать, совершенно не понимал, почему взрослые так суетятся вокруг мяча, хотя ему и льстило, что у них с папой есть свой секрет.

Детство Филипа Дика напоминало детство набоковского Лужина или детство Гленна Гулда, его сверстника и, в некотором смысле, духовного брата: толстенькие и замкнутые мальчики, которые со временем становятся чемпионами по шахматам или пианистами-виртуозами. Педагоги хвалили Фила за примерное поведение, а также за рано развившуюся страсть к музыке. Больше всего он любил прятаться где-нибудь в старых коробках и сидеть там часами, в тишине и безопасности.

Мальчику было пять лет, когда родители разошлись по инициативе Дороти, которую психотерапевт заверил, что ребенок якобы не будет страдать из-за развода (Дик будет жаловаться на это всю свою жизнь). Эдгар, вероятно, поначалу не хотел сжигать за собой все мосты, но, навестив пару раз бывшую жену и нарвавшись на холодный прием, он, обескураженный, уехал в Неваду. Дороти, в свою очередь, в надежде найти более интересную и высокооплачиваемую работу, нежели должность секретаря, на которой она прозябала на тот момент, поселилась с сыном в Вашингтоне.

Там они провели три ужасных года. В те времена, когда их семья жила в Чикаго, Фил был слишком мал, чтобы запомнить что-либо, кроме благословенного климата Западного побережья, и теперь он с мучительным оцепенением открыл для себя дождь, холод, бедность и одиночество. Мать весь день работала в Федеральном бюро по вопросам детства, исправляя ошибки в педагогических брошюрах. Фила же она отдала в школу квакеров, живших в надежде на общение со Святым Духом. Вернувшись домой из школы, мальчик часами ждал мать, один, в темной и унылой квартире. Поскольку Дороти приходила с работы слишком поздно и слишком уставала, чтобы рассказывать сыну сказки, он был вынужден пересказывать самому себе те, которые уже знал. Его любимой была история о трех желаниях, которые фея разрешила загадать одной крестьянской паре. «Я хотела бы огромную сосиску!» – восклицает жена. Сосиска тут же возникает перед ней, что приводит в бешенство мужа: «Ты что, ненормальная! Так бездарно потратила первое желание! Да хоть бы эта сосиска навсегда повисла на твоем носу!» И вот уже нос жены украшен сосиской, и только третье желание сможет ее освободить. Взяв эту историю за основу, мальчик придумывал бесконечные ее варианты. Затем Фил научился читать и открыл для себя «Винни-Пуха». Чуть позже его потряс роман Сенкевича «Камо грядеши», который он прочел в упрощенной версии. Благодаря этому произведению ожило все то, о чем ему рассказывали в школе квакеров. Мать Фила так никогда и не узнала, что всю зиму он играл сам с собой, изображая одного из первых христиан, прятавшихся в катакомбах.

В 1938 году Дороти получила место в Калифорнии в Лесном департаменте, расположенном на территории университета Беркли. После Вашингтона мать и сын вновь вздохнули здесь полной грудью. Им показалось, что они у себя дома и одновременно в центре мира, как и каждый, кто прожил тут хотя бы неделю. После Беркли остальной мир просто переставал существовать. Феминистка, пацифистка, женщина, увлеченная прогрессивными идеями и интересующаяся культурой, Дороти просто расцвела в этом уголке, где можно было в одно и то же время быть чиновницей и сторонницей женского равноправия, никого при этом не смущая. Что же касается Фила, то он любил сияние залива, лужайки и речку в кампусе, где свободно играли городские дети, а также куранты башни Сатер, разливающие свой веселый безмятежный звон по крышам, как будто желая вознаградить всех обитателей городка за столь плодотворно проведенные часы. Школа нравилась мальчику меньше, но он страдал от приступов астмы и тахикардии, что позволяло ему часто пропускать занятия. И даже когда Фил чувствовал себя хорошо, Дороти с готовностью покрывала его пропуски, разрешая остаться дома. В глубине души она радовалась, что сын совсем не похож на отца, что он с презрением относится к спорту, шумным играм и ко всем тем коллективным глупостям, которые хороши лишь для воспитания верзил на американский манер. Несомненно, Фил был на ее стороне, на стороне артистов, белых гордых альбатросов, которым мешают ходить по земле огромные крылья.

В двенадцать лет Фил уже любил все то, что будет любить всю свою жизнь: слушать музыку, читать и печатать на машинке. Мать по его просьбе покупала мальчику пластинки с классической музыкой, тогда еще на семьдесят восемь оборотов, и Фил развил в себе способность, которой они оба немало гордились: по первым же нотам угадать любую оперу, симфонию, любой концерт, который ему наиграли или даже просто напели. Фил собирал иллюстрированные журналы, где в научно-популярной манере рассказывалось об исчезнувших континентах, о проклятых пирамидах, о судах, таинственным образом пропавших в Саргассовом море. Названия этих журналов состояли сплошь из эпитетов: «Удивительное», «Невероятное», «Неизвестное»… А еще мальчик читал произведения Эдгара По и Лавкрафта, так называемого затворника из Провиденса, чьи герои сталкивались со столь ужасными мерзостями, что даже не могли их описать.

Фил довольно рано начал подражать обоим этим литераторам. Еще в Вашингтоне он набросал несколько мрачных стихотворений, повествующих о коте, заживо пожирающем птицу; о муравье, который тащит в муравейник останки шмеля; о безутешной семье, погребающей слепую собаку. Печатная машинка давала широкий простор его вдохновению. Постепенно Фил превратился в настоящего виртуоза машинописи. По воспоминаниям очевидцев, никто не мог печатать так быстро и так долго, как он, казалось, клавиши сами устремляются навстречу его пальцам. За десять дней Фил напечатал свой первый роман, продолжение «Приключений Гулливера», но рукопись была утеряна. Его первыми опубликованными текстами стали мрачные сказки, навеянные творчеством Эдгара По, и появились они в «Беркли газетт», в рубрике «Подающие надежды таланты». Сотрудник, возглавляющий литературный отдел данного издания, подписывался «Тетушка Фло» и был влюблен в реализм (от Чехова до Натанаэла Уэста). Он призывал Фила писать о том, что тот знал, о мелочах повседневной жизни, и держать свое воображение на коротком поводке. Решив, что его не понимают, Фил основал свою собственную газету, единственным сотрудником и редактором которой был он сам. Название этой газеты – «Правда» – было весьма значимым, как и основополагающее заявление, предваряющее единственный номер, – «Мы обещаем писать здесь только то, что, вне всякого сомнения, является правдой». Как мне кажется, весьма показательно, что эта бескомпромиссная правда предстала в виде межгалактических приключений – плода мечтаний тринадцатилетнего журналиста.

Примерно тогда же Филу приснился сон, который впоследствии неоднократно повторялся. Как будто он находится в книжном магазине и ищет недостающий в его коллекции номер журнала «Удивительное». В этом редком и поистине бесценном номере была напечатана история под названием «Империя никогда не исчезала». Если он сможет отыскать этот номер и прочитать это произведение, он узнает все. В первый раз Фил проснулся прежде, чем успел перебрать до конца кипу поблекших журналов, под которыми, как он полагал, и был погребен нужный ему экземпляр. Мальчик с нетерпением ждал возвращения сна, и когда это произошло, он, с облегчением увидев кучу журналов на том же самом месте, принялся лихорадочно в ней рыться. Она уменьшалась с каждым последующим сном, но каждый раз Фил просыпался, не успев добраться до последнего номера. Целыми днями он твердил про себя название произведения, и в конце концов оно стало пульсировать у него в висках, как бывает при лихорадке. Он представлял себе отдельные слова и буквы, из которых это название состояло, видел иллюстрацию на обложке. Последняя, будучи несколько расплывчатой, очень беспокоила его. С течением времени к его желанию найти журнал примешалась тревога. Фил не сомневался, что после прочтения этой истории ему откроются все секреты мира, но он также подозревал, что знание это будет небезопасным. Недаром его любимый Лавкрафт как-то написал: «Если бы мы знали все, страх превратил бы нас в безумцев». Мальчик даже стал считать свой сон некоей дьявольской ловушкой, а запрятанный под грудой других журналов номер – притаившимся чудовищем, готовым пожрать его, лишь только он спустится по тобоггану, ведущему прямо к нему в пасть. Теперь, вместо того чтобы торопиться, как это было вначале, Фил пытался нарочно замедлить движения своих пальцев, которые, откладывая в сторону один журнал за другим, приближали его к ужасной развязке. Он так боялся сна, что не хотел ложиться спать.

Внезапно сон прекратился. Вначале Фил ждал его возвращения с беспокойством, затем с нетерпением; по прошествии двух недель мальчик отдал бы все за то, чтобы увидеть его еще раз. И ему вспомнилась история о трех желаниях: второе и третье были потрачены на то, чтобы срочно исправить вред, нанесенный необдуманностью предыдущего. Вот так и он сам: сначала хотел прочесть книгу «Империя никогда не исчезала», затем, предчувствуя опасность, пожелал, чтобы его избавили от этого чтения, теперь же он вновь мечтал ее прочитать. Возможно, думал мальчик, отказ выполнить его просьбу был вызван жалостью, ведь у него нет права на четвертое желание. Сон больше не возвращался, и Фил был разочарован. Какое-то время он сильно переживал из-за этого, а потом забыл.

Как выглядел в этом возрасте будущий писатель? Это был полноватый мальчик, страдающий одышкой. Они жили вдвоем с матерью, звали друг друга Дороти и Филип и общались между собой с особой церемонностью. По вечерам сын и мать беседовали, лежа каждый в своей кровати и оставив открытыми двери спален. Любимыми темами их разговоров были книги, болезни и лекарства, призванные от этих болезней избавить. Ипохондрик со стажем, Дороти имела аптечку, столь же богатую, сколь и коллекция пластинок ее сына. Когда после войны появились первые транквилизаторы, она вошла в число пионеров химического эльдорадо и, по мере появления в продаже этих лекарств, перепробовала торазин, валиум, тофранил, либриум, сравнивая препараты между собой и нахваливая их всем своим знакомым.

Время от времени Фил виделся с отцом, который снова женился и жил в Пасадене, где работал ведущим на местном радио. Это произвело огромное впечатление на застенчивого подростка, в глубине души мечтавшего оказывать влияние на других людей. Во время войны он был патриотом, как и все вокруг, но одновременно был очарован пропагандой Геббельса. Фил полагал, что можно восхищаться исполнением как таковым, если оно безупречно, даже если осуждаешь сам замысел. Где-то внутри неуклюжего, застенчивого парнишки дремал лидер, но, так как увлечь за собой ему никого не удалось, он так и сидел тихонечко в своем углу.

Да, за неимением лучшего это было излюбленное занятие юного Фила Дика: сидеть в углу в окружении своих «сокровищ». Мать регулярно просила сына прибраться в его комнате, где царил тот особый беспорядок, который свойствен людям увлеченным. Подобно Шерлоку Холмсу, они способны легко отыскать и датировать любой документ под слоем пыли, но при этом никто, кроме них, не смог бы здесь ориентироваться. В комнате Фила было полным-полно хлама, среди которого можно было отыскать модели самолетов и танков, шахматы, пластинки, научно-фантастические журналы, а также фотографии обнаженных девушек, причем эти фотографии были спрятаны с особой тщательностью.

Разумеется, Фил уже начал интересоваться девушками. Из-за своей неуверенности он не пользовался у противоположного пола успехом, однако этого интереса оказалось достаточно, чтобы ослабить его весьма тесную связь с матерью. Утратив влияние, Дороти вдруг решила, что плохая успеваемость, апатия, замкнутость и приступы беспокойства у сына требуют вмешательства психоаналитика. Филу было четырнадцать, когда мать впервые отвела его к этому специалисту, и впоследствии он посещал психоаналитиков и психиатров практически всю свою жизнь.

Побывав на нескольких сеансах и просмотрев книги, которые мать спешно снабдила собственными пометками, молодой Дик начал с апломбом рассуждать о неврозах, комплексах, фобиях и предлагал своим соученикам пройти так называемые личностные тесты, из которых он, не раскрывая источника собственной осведомленности, делал для каждого выводы, в разной степени льстивые и по-разному принятые.

К концу тридцатых годов распространение подобных тестов значительно изменило представление среднего американца о том, что происходит в его собственной голове и в голове его соседа. Во время Первой мировой войны вдруг обнаружилось, что более двух миллионов призывников из четырнадцати непригодны для военной службы из-за нервных и психических расстройств. Поскольку никто ранее и не подозревал о подобной проблеме, в обществе возникла паника. В результате на развитие этой области здравоохранения были направлены огромные средства, а также всячески поощрялось развитие психоанализа – в расчете на то, что с его помощью все эти потенциальные психи превратятся в ответственных и уравновешенных граждан.

Подобная вера может показаться наивной, даже старый Фрейд улыбнулся бы, ведь, сходя на берег в Нью-Йорке, он воображал, что привез в Новый Свет чуму. Но американские психиатры и психоаналитики, в меньшей степени, чем их европейские коллеги, разграничивавшие эти две дисциплины, приспособили фрейдизм для своих, сугубо прагматических целей. Их интересовало не столько знание и принятие самого себя, сколько адаптация личности к социальным нормам. И тесты, которым они старательно подвергали своих пациентов, оценивали, насколько те способны к нормальной деятельности. Или хотя бы к имитации нормальной деятельности.

Помню, как я сам, будучи еще ребенком (но, увы, уже страдая близорукостью), привел в замешательство окулиста, отбарабанив ему наизусть всю таблицу вплоть до самой нижней строчки и попытавшись доказать, что в моем случае об очках не может быть и речи (номер не прошел). Подростком Дик столь же свободно обращался с тестами, но он весьма виртуозно пользовался своими умениями. С помощью интуиции, опыта юности, а также благодаря косности самой системы Фил научился обходить ловушки, которые скрывались за вопросами, а также угадывать, каких от него ждут ответов. Как ученик, доставший пособие для учителя, он знал, в какой клетке нужно поставить галочку в Личностном опроснике Вордсворта^[1] или в Миннесотском опроснике^[2], чтобы получить нужный результат, какой рисунок в каком задании Роршаха^[3] следует отметить, чтобы вызвать замешательство специалистов. Он намеренно был то нормально нормальным, то нормально аномальным, то аномально аномальным, то (его гордость) аномально нормальным, и из-за разнообразия и постоянной смены симптомов его первый психоаналитик не выдержал и отказался работать с Диком.

На смену ему пришел другой специалист, явно более сообразительный психоаналитик из Сан-Франциско, последователь Юнга, а они в Беркли считались настоящей элитой, предназначенной лишь для работы с творческими натурами. Таким образом, два раза в неделю Фил пересекал на поезде залив. Приятелю, заинтересовавшемуся этими необычными перемещениями, он рассказал, что посещает особые курсы для сверходаренных людей с необычайно высоким коэффициентом умственного развития и добавил, а вот этого делать не следовало, что он смошенничал, чтобы подтасовать результаты тестов. Тот в ответ лишь посмеялся, как посмеиваются промеж себя самодовольные тупицы, но Фил надменно заявил, что обманщик, которому удалось сойти за гения, является благодаря этому еще большим гением, чем настоящий гений. Приятель посмотрел на него почти так же, как под конец на него смотрел первый психоаналитик, и впоследствии его избегал.

Во время второго курса лечения Фил открыл для себя, какой необыкновенный эффект производит на людей, занимающихся психологией и психиатрией, трагическая история его умершей во младенчестве сестренки Джейн, и понял, что столь сильная психологическая травма вызывает у знатоков нечто вроде уважения. Он понял, что становится интересен благодаря разговорам о своей покойной сестре, и в течение нескольких сеансов специалисты выясняли, кто и в какой момент рассказал мальчику о трагических подробностях его рождения. Вероятно, мать, и, вероятно, довольно рано. Филу казалось, что он всегда это знал. Он помнил, что в раннем детстве у него была воображаемая подружка по имени Джейн, черноглазая и темноволосая; она с отчаянной дерзостью выпутывалась из опаснейших ситуаций, в отличие от него, неуклюжего и вечно прячущегося в старых коробках. Фил заявлял также, что помнит, как мать кричала в минуту гнева, что лучше бы умер он, а не Джейн.

Заключение психоаналитика о том, что его мать – деспот, выглядело в глазах сына как своего рода предательство (Дороти платила этому типу за то, что он плохо о ней отзывается), но эта информация попала на благодатную почву, и вскоре Фил забеспокоился. С такой матерью, без отца, с явно выраженным пристрастием к области искусства или интеллектуальной деятельности, уж не объединил ли он в себе все необходимые условия, для того чтобы стать гомосексуалистом?

Это стало одним из наваждений его юности, но далеко не единственным. Фил также боялся высоты, открытых пространств и общественного транспорта, не мог есть на людях, даже бутерброды. В пятнадцать лет, во время симфонического концерта, его вдруг охватила паника, – парнишке показалось, что он погрузился на дно и смотрит на мир через перископ подводной лодки.

В другой раз ему стало плохо в кинотеатре, во время показа кинохроники, где американские войска из огнеметов уничтожали японских солдат на одном из островов Тихого океана. Самым ужасным были даже не мучения японцев, а воодушевление людей в зале, радостно взирающих на превращенных в факелы макак. Фил был вынужден поспешно уйти, в сопровождении страшно перепугавшейся Дороти, и еще долгие годы потом не переступал порог кинотеатра.

Разумеется, подобные приступы не способствовали успешной учебе, и теперь Фил больше не ходил на занятия, а работал дома, слушая пластинки. Больше всего он любил немецкий язык, поскольку тот, по его мнению, хорошо сочетался со звуковым сопровождением. К концу войны Фил, из чувства противоречия, выбрал его для изучения и открыл для себя немецкую поэзию, как будто специально созданную для того, чтобы ее петь. В жизнь Дика вошли мелодии Шуберта, Шумана и Брамса. Он просто не представлял себе лучшего занятия, чем слушать их произведения, и в шестнадцать лет решил сделать это своей профессией.

Юный Филип Дик устроился на неполный рабочий день в магазин «Университетская музыка», где продавали пластинки, радиоприемники, проигрыватели, первые телевизоры. Там также осуществляли ремонт техники, и умелые мастера, чьей компетенции Фил завидовал, были местной аристократией. Английский глагол to fix одновременно означает «чинить», «мастерить», «налаживать», «скреплять». Хотя он созвучен французскому глаголу fixer, однако в гораздо большей степени передает идею прочности, завоеванной силой; этот глагол вобрал в себя все, что Дик ценил в человеке превыше всего. Героями его книг будут любители вечно что-нибудь мастерить, мелкие ремесленники, прикованные к станку. Это может показаться странным, ведь речь идет о мальчике, который безумно увлекался чтением и вырос в самом интеллектуальном из университетских городков, но юный Филип Дик довольно рано (так что его вряд ли можно обвинить в том, что он нарочито хулит виноград, до которого не может дотянуться) выбрал для себя иное поле деятельности. Университету и кафе, где шумные студенты вечно переделывают мир, он всегда будет предпочитать маленькие предприятия или уютные магазинчики, перед которыми по утрам, перед тем как поднять железные жалюзи и впустить первых клиентов, подметают тротуар.

Его обязанностью было открывать коробки с пластинками классической музыки, расставлять их на полках, самому решать, куда лучше поставить пластинки, которые содержат произведения разных авторов. Кроме того, он покупал пластинки по дешевке для собственной коллекции, обсуждал с клиентами или с другими продавцами достоинства различных версий «Волшебной флейты», подметал пол и менял рулоны туалетной бумаги в туалете, расположенном за кабинкой для прослушивания номер три. Магазин «Университетская музыка» был его миром, миром прочным и привычным, в котором с ним не могло случиться ничего неприятного. Здесь Фил чувствовал себя в безопасности от приступов тревоги или агорафобии и становился увереннее. Если ему нравилась какая-нибудь клиентка, он приглашал ее в кабину, чтобы дать послушать первые альбомы этого чудесного молодого баритона, немца по имени Дитрих Фишер-Дискау, исполнявшего романсы Шуберта как никто до него. Пока крутилась пластинка, Фил не отрываясь смотрел на девушку своими синими глазами и подпевал красивым, глубоким, немного глуховатым голосом, сменившим его подростковый фальцет.

Фил также мечтал вести передачу, которую его начальник курировал на местном радио: уж тут бы ни одна девушка не устояла. К сожалению, он только составлял программы; микрофон же был монополией некоего типа с напомаженными волосами, носившего пиджак в клетку и двуцветные ботинки. Фил его от всего сердца ненавидел. В одной из своих любимых фантазий юный Дик представлял себя астронавтом на околоземной орбите. Находясь на спутнике, где он осужден вращаться вплоть до самой смерти, так как нет технической возможности вернуть его на Землю, опустошенную ядерной катастрофой, он получает радиопослания от выживших людей, разбросанных по всей пострадавшей планете. И, в свою очередь, сам передает послания, которые пытаются поймать те, кто находится внизу, подобно тому, как во время оккупации французы слушали Лондон. Он заводит пластинки, читает книги, передает информацию. Благодаря ему установлена связь между изолированными группами людей, которым его теплый голос придает мужества, чтобы выдержать испытания. Эти люди собираются вокруг благоговейно собранных детекторных приемников, которые теперь считаются на Земле самым ценным имуществом, чтобы послушать его. Без приемников, без одинокого диск-жокея, который следит за ними сверху, они вернулись бы в дикое состояние. Если цивилизация воскресла, это произошло под его эгидой. И самым приятным моментом грез юного Дика был тот, когда он подвергается искушению позволить людям обожать себя как Бога. Он празднует заслуженный триумф.

Относительно того, почему юный Филип Дик решил покинуть материнский дом, существуют разные версии. Фил утверждает, что Дороти якобы очень возмущалась, узнав о решении сына, угрожала вызвать полицию, чтобы помешать ему уйти и стать гомосексуалистом, а это неминуемо произойдет, стоит лишь ей перестать его контролировать. Дороти, напротив, заявляла, что ей буквально пришлось выставить сына за дверь, поскольку он уже вышел из того возраста, когда дети живут вместе с матерью. Что бы там ни было, он перевез свои книги, пластинки, журналы и бесценный приемник «Магнавокс» в квартиру, где жила группа богемных студентов, под влиянием которых его литературные вкусы изменились. В этом напыщенно просвещенном обществе можно было цитировать только «великую литературу», и лишь гораздо позже мода стала благосклонной и к популярным жанрам. Оказавшись в иной атмосфере, Дик, подобно хамелеону, перестал интересоваться научной фантастикой, спрятал дешевые журналы, которыми он восхищался в юности, и отныне читал исключительно Джойса, Кафку, Паунда, Витгенштайна и Альбера Камю. На вечеринках он теперь слушал Бюкстехуда или Монтеверди, а наряду с авангардными поэтами цитировал по памяти целые куски из романа Джеймса Джойса «Поминки по Финнегану» и искал в нем следы влияния Данте. Все вокруг него пытались писать, обменивались рукописями и советами, без удержу хвалясь знакомствами с видными людьми. Кроме множества рассказов, которые Фил тщетно пытался поместить в журналы, он написал в этот период два романа, про которые известно только то, что он сам впоследствии захотел о них сказать. Первый роман представлял из себя длинный внутренний монолог, речь в котором шла о немыслимых любовных поисках и об архетипах Юнга, второй описывал сложные хитросплетения лжи и недомолвок внутри одного любовного треугольника в Китае времен Мао.

Тогда же Фил избавился от страха стать гомосексуалистом, лишившись невинности с клиенткой, которую другой, более развязный служащий магазина подбил его подцепить. Отказавшись продать девушке слащавые рождественские гимны, за которыми она пришла, Фил дал ей послушать в кабинке одну из своих любимых пластинок, затем отвел красавицу в подвал (тот был свободен, когда мастера по ремонту техники уходили на обед), и уже через неделю женился на ней, скромно положив начало своей долгой полигамной карьере. Молодожены снимали мрачную однокомнатную квартиру, где Фил сделал два открытия: во-первых, насколько тяжела жизнь бедной пары, а, во-вторых, что они с женой совершенно несовместимы. Она засыпала, когда он читал ей «Разнообразие религиозного опыта» Уильяма Джеймса или свои собственные рассказы, находила роман «Поминки по Финнегану» непонятным и терпеть не могла пластинки, которые ее муж без конца слушал. Через несколько недель она заговорила о разводе, и их разрыв стал неизбежным. Одна угроза давно не давала Дику покоя, хотя, кажется, судья посчитал эту причину развода несерьезной. В романе Оруэлла «1984» полиция, перед тем как оказать непосредственное давление на конкретного гражданина, старается узнать, что вызывает у него наибольший страх: один боится быть погребенным заживо, другой – что его сожрут крысы. Мысль о том, что кто-то может разбить его бесценные пластинки, приводила Дика в состояние полного ужаса. Из книги в книгу кочуют у него жестокие супруги, которые наносят этот страшный удар своим жалким мужьям, а в предпоследнем романе сам Яхве вынужден прибегнуть к этой угрозе, чтобы повлиять на героя, не желающего содействовать Его воле.