Текст книги "Филип Дик: Я жив, это вы умерли"

Автор книги: Эммануэль Каррер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Филип от души развлекался, если здесь уместно говорить о развлечении, превращая свой новый роман в психодраму, описывающую его собственные взаимоотношения с супругой. Главный герой, Чак Риттерсдорф, имел профессию, чем-то похожую на его собственную: программист симулакров для ЦРУ. Работа непрестижная, малооплачиваемая, но Чаку доставляло наслаждение знать, что его фразы, хотя никто об этом и не подозревает, выходили из уст отлично сделанных роботов-гуманоидов, которых ЦРУ использовало в некоторых деликатных ситуациях. Это дарило ему ощущение тайной власти, а также общественной пользы, чего его вздорная жена, разумеется, понять не могла. Она находила эту работу жалкой, нетворческой, недостойной человека, которому она оказала честь, выйдя за него замуж. В общем, она считала Чака жалким и недостойным ее. Она была женщиной соблазнительной и честолюбивой. Специалист по проблемам других людей, которые не вызывали у нее ни малейшего сочувствия, она была убеждена в том, что у нее самой никаких проблем нет вообще. Дик хихикал, печатая эти строки. Он немало повеселился в тот день, когда придумал для нее профессию. Действительно, это была находка: Мэри Риттерсдорф работала консультантом по вопросам семьи и брака. Неутомимая и самоуверенная, без конца цитирующая Фрейда и Юнга.

Благодаря или вопреки этому, муж консультанта по вопросам семьи и брака от нее все-таки ускользнул. Да, Чак убежал, скрылся в грязном отеле, надеясь, что жена не скоро узнает его адрес. Это бегство его героя принесло Дику небольшое утешение. Сколько раз он представлял себя на его месте? Но как же падчерицы и его дочь? А потом еще этот паралич воли, эта вечная дрожь, когда он выходил из дома. Куда идти? Всякий раз, когда он отправлялся в путь куда глаза глядят, кинув в багажник собранный в спешке чемодан, его вылазка неминуемо заканчивалась возле дома его матери, куда Анна приезжала за мужем несколько часов спустя. Филип ждал ее, стоя перед дверью, как преступник ждет полицию, точно зная, что его арестуют. Он не сомневался, что жена отыскала бы его, даже если бы он спрятался получше. И Мэри тоже нашла Чака в первой же главе. Бесполезно объяснять как, женщина такого типа найдет вас всегда и в самый короткий срок. Мэри холодно объяснила супругу, что теперь он должен будет работать по-настоящему, чтобы платить огромные алименты, которые суд не преминет на него наложить. Муж согласен отдать вздорной жене все, что у него есть, но ей этого мало.

– Ты прекрасно знаешь, – начал протестовать Чак, – что я не могу дать тебе больше, чем имею.

– Еще как можешь! Суд вскоре наверняка выяснит то, что я всегда о тебе знала. Ничего, дорогой, ты НАЙДЕШЬ в себе силы обеспечивать бывшую жену и детей.

– Но… я сам должен на что-то жить…

– Прежде всего, – сказала Мэри, – ты должен обеспечивать нас. И хватит прибедняться. Тебе придется платить алименты до конца своих дней. И пока ты жив, мой дорогой, тебе от меня не избавиться. Я всегда буду обходиться тебе дороже, чем ты когда-либо сможешь заплатить.

И с этими словами Мэри улетела на Альфанскую луну, заселенную сумасшедшими, в рамках экспедиции, которая нуждалась в услугах психолога. Дик полагал, что его отношения с Анной были бы такими же, вплоть до мельчайших деталей. И, даже превратив мужа в моллюска, она никогда его не отпустит. Как и Чак, он испытывал страшную потребность в симпатии и сострадании, но не знал никого, кто мог бы ему это дать. Как он был одинок! Заманив его под свою крышу, Анна образовала вокруг него пустоту. Все их друзья были ее друзьями. Все их животные были ее животными. Даже их психиатр был ее психиатром. Если бы Филип мог завести любовницу… Он хотел позвонить Клео, услышать ее голос, ее звонкий искренний смех, который к концу их семейной жизни начал его раздражать, но по которому он теперь тосковал, поговорить с ней. Просто сказать, в какой ад он попал с тех пор, как они расстались. Но Фил не осмеливался. Клео снова вышла замуж, опять за продавца из «Университетской музыки». Должно быть, она сердится на него. Возможно, Клео узнала, что Фил продал их дом, не сказав ей ни слова и забрав все до единого цента себе. Но ведь он не виноват, это Анна толкнула его на такой шаг, она говорила, что они вернут долг, как только поправится их финансовое положение, но Фил прекрасно знал, что они никогда этого не сделают. Он трусливо уступил, трусливо и мерзко. Как всегда, когда Дик чувствовал себя виноватым, он расслаблялся и начинал себя жалеть.

Но ему расслабляться сейчас никак нельзя. Нужно было продолжать печатать, будь что будет, уставившись в календарь. Дик предполагал, что эта новая книга, которую он едва начал, будет закончена через три недели. И срочно требовалось найти способ связать между собой эти две кое-как выведенные сюжетные линии: одну, посвященную войне Чака и Мэри, и другую – о войне между кланами на Альфанской луне.

Руководство ЦРУ приказало Чаку оживить одного из симулакров, входившего в состав экспедиции, в которой также участвовала и Мэри. Она наивно полагала, что у нее будет симпатичный мужественный спутник, тогда как на самом деле речь шла о машине, которой управлял ее муж. Чак вскоре понял, как можно воспользоваться этим сомнительным положением. Ревнивец попытался бы соблазнить свою собственную жену и потом ужасно мучился бы, занимаясь с ней любовью в чужом обличье, но Чак не был ревнивцем, он был мужем ненавистной жены, опрометчиво роющей себе яму, и ему представилась возможность ее убить. Он скажет, что робот вышел из-под контроля; его, безусловно, будут подозревать, но ничего доказать не смогут.

Однажды появившись, эта мысль больше уже не покидала его. Чак только об этом и думал, и Фил тоже. Приблизительно около десяти дней домашние видели Дика в прекрасном настроении, что было необычно для него в момент написания книги, когда он постоянно поглощал пилюли и почти не спал. «Ты решил изобразить идеального мужа, да?» – спросила его Анна. На самом деле Фил играл другую роль: робота, задуманного по его образу и подобию, который должен убить Анну. В то же время он изображал программиста, который, запуская программу «Идеальный муж», искал подходящий случай, чтобы при помощи робота нанести удар. Это придавало остроту даже самым скучным занятиям, и Фил с воодушевлением вытирал посуду, которую мыла Анна. Он смотрел, как жена двигается, слушал, как она болтает, произносит свои любимые «дерьмо» и «черт», и радовался тому, что знает то, чего не знает она: что в какой-то момент он, возможно, ее задушит.

Спустя две недели они с Чаком, изможденные, закончили военный поход плечом к плечу. Они превратили планету сумасшедших в груду трупов, при этом так и не коснувшись, с помощью робота или без него, той единственной цели, которая имела для них значение. И теперь, укрывшись в глубине траншеи, оба обдумывали свое поражение, пытаясь отыскать в нем смысл. «Может быть, когда-нибудь, – сказал Чак, – когда все это уже не будет иметь значения, я смогу оглянуться назад и увидеть, что я должен был сделать, чтобы избежать всего этого кошмара: Мэри и я, валяющиеся в грязи, пытающиеся убить друг друга в этом мрачном месте, на чужой планете, где мы проведем остаток нашей жизни».

Мэри и Чак в самом деле остались оба на Альфанской луне среди психически больных. Следовательно, оба должны были пройти тест, чтобы узнать, к какой клинической группе они относятся. Это событие вывело Дика из отупения, в которое его погрузили резня, описанная в предыдущей главе, сумбур, царивший в романе (сюжет, увы, повсюду трещал по швам), а также ощущение собственной бездарности и горечь от своего собственного неудачного брака. Писатель доверил самой Мэри как психологу провести эти тесты, а за Чаком оставил право объявить результаты. Ко всеобщему удивлению, Мэри, которая искренне полагала, что она одна тут нормальная, и которую ее муж считал маном, оказалась депом, совершенно депрессивной особой, обреченной гнить в Коттон-Маэтр. Что же касается склонного к меланхолии Чака, которого жена обвиняла в гебефренических наклонностях, не стоит и говорить, что он не страдал ни от какой патологии. Чак был абсолютно нормальным. Единственный в своем роде, он вскоре основал клан норм, со столицей Джефферсонбург, и выразил желание содействовать выздоровлению остальных. Так что теперь жена смотрела на него с уважением и признательностью. Конец.

Трудно представить более подходящую иллюстрацию того, что по-английски называется wishful thinking (принятие желаемого за действительное), нежели эта триумфальная концовка. Но самым странным во всем этом было то, что к мнению Дика и впрямь присоединился психиатр, причем в реальности, а не только в его романах.

В течение двух лет Фил и Анна по очереди ездили в Сан-Рафаэль, северное предместье Сан-Франциско, на консультацию к некоему доктору Флайбу, который играл в их спорах роль третейского судьи. Супруги стремились не столько понять друг друга, сколько убедить его каждый в своей правоте. Анна, более давняя пациентка доктора Флайба, рассчитывала как на преимущество старинного знакомства, так и на очевидную, как ей казалось, обоснованность своих жалоб. Ее муж отказывался брать на себя ответственность, вел себя по-мальчишески упрямо, не имел никакого чувства реальности. У Дика было множество комплексов: эдипов («Доктор, вы бы видели его мать!»), неполноценности, вины, и комплексы эти делали жизнь с ним просто невыносимой, а возможно, даже опасной. Со своей стороны Фил также не скупился. Он обвинял Анну не только в том, что в глубине души она скрывала за милой и добропорядочной внешностью агрессивную натуру, но и в том, что она была способна перейти к действиям и даже уже перешла. Дик был убежден, что она, бог знает как, убила своего первого мужа и что теперь приближается и его черед. Она упрятала в больницу беднягу Рубенстайна и то же самое сделает и с ним. И это еще в лучшем случае. Скорее всего, Анна не будет обременять себя такими сложностями и убьет мужа своими руками. Однажды, пятясь назад на машине по аллее, она пыталась его задавить. Другой раз она угрожала ему ножом. Когда врач говорил Филипу, что он отличается повышенной нервозностью и подозрительностью, пациент печально смеялся. Конечно, появятся тут нервозность и подозрительность, если твоя жизнь в опасности! Возможно, он действительно параноик, но ведь и параноиков тоже, случается, убивают. В один далеко не прекрасный день его найдут мертвым, погибшим в результате утечки газа или утонувшим в ванной; следствие придет к выводу, что это был несчастный случай; но доктор Флайб тогда припомнит эти его слова, пожалеет, что ничего не предпринял в свое время.

– Не слушайте его! – кричала Анна, когда взволнованный доктор Флайб пересказал ей то, что осторожно назвал «намеками». – Этот человек – демон! Он способен заставить любого поверить невесть во что!

У нее появилась возможность убедиться в справедливости своих слов, когда однажды осенним вечером 1963 года к ним домой, в самом разгаре семейного ужина, заявился шериф, тот самый, у которого они снимали домик. В руках он держал предписание о помещении миссис Дик на три дня в психиатрическую лечебницу для обследования. Приступ истерики, охвативший Анну в тот момент, когда она увидела в самом низу официального документа подпись своего психиатра, окончательно убедил шерифа в том, что его несчастный квартирант и правда, как он постоянно жаловался, женился на буйной сумасшедшей.

Последовала весьма тяжелая сцена. Анну пришлось уводить силой. Девочки плакали. Фил заботился о них с печальной серьезностью ответственного родителя, который продолжает готовить обед, несмотря на то что небо только что обрушилось ему на голову.

Три дня обследований вылились в две недели. Фил с девочками каждое утро к открытию отправлялись в больницу. Шок от принудительной госпитализации был ослаблен большими дозами транквилизаторов, так что Анна принимала посетителей спокойно, как если бы они навещали ее после операции по удалению аппендикса. На ней был розовый халат, пуговицы которого она тупо и непрерывно теребила. Ее движения были замедленными, а взгляд – пустым.

Дик, однако, угрызений совести не испытывал, поскольку искренне верил, что его жизнь подвергалась опасности, но ему было не по себе, казалось, будто мир перевернулся. И, хотя он считал себя правым, ему казалось, что он воплотил в жизнь одну из тех кошмарных историй, когда безумные получают власть и надевают смирительные рубашки на персонал клиники. Классическая сцена: лжедиректор сумасшедшего дома приглашает полицейского, встревоженного странными слухами, посетить их заведение, и, проходя мимо палаты с обитыми войлоком стенами, говорит: «О, рекомендую вам посмотреть, это один из наиболее любопытных случаев. Представляете, несчастный утверждает, будто является директором и что его якобы заперли здесь взбунтовавшиеся больные, которых возглавил я. Поразительно связный бред, держу пари, он бы и вас смог убедить. Ха-ха-ха».

Теперь, когда Анна, отупевшая от лекарств, не могла больше навредить ему, Филип уже не был так уверен в своей правоте. В отсутствие врага, против которого они бы могли быть направлены, его доводы теряли свою остроту. По прошествии нескольких дней Дик надумал все-таки пойти к психиатрам и объяснить им, что все это ужасное недоразумение, что на самом деле это его нужно было запереть в сумасшедшем доме. Он страдал от шизоидальных наклонностей, его мать уморила его сестру голодом, когда им было шесть недель от роду; кроме того, он проходил тестирования, согласно которым у него обнаружили то-то и то-то… Психиатры, напуганные этим ходячим трактатом по патологии, довольно бесцеремонно отправили Дика к его лечащему врачу.

Однако доктор Флайб однажды имевший слабость поверить Филу и встать на его сторону, теперь уже не так ему доверял. Психиатр, со своей стороны, начал опасаться, уж не совершил ли он ошибку, и приход Дика с его беспокойными заявлениями и недоверчивым видом только усилил опасения врача. Но он не осмелился отступиться и, за неимением другого выбора, предпочел ободрить своего колеблющегося пациента. В том, что Филип винит себя, нет ничего ненормального; напротив, зная его, доктор бы удивился обратному. Однако следует посмотреть в лицо печальной реальности, вместо того чтобы избегать ее и подменять вымыслами.

Как только Дику говорили, что он просто не смотрит реальности в лицо или воспринимает ее в искаженном виде, он моментально успокаивался. Можно было заставить этого человека признать, что его ошибкой, его непростительной ошибкой было непонимание того, что сам он нормальный, тогда как состояние здоровья его жены безнадежно. Он вел себя как человек, пытающийся завести машину, не имеющую мотора, и обвиняющий себя в том, что ему это не удается.

– Вся проблема в том, – повторял доктор Флайб с вкрадчивой убедительностью, – что там вообще нет мотора. И вы ничего не можете сделать. Вы ни при чем. Это не ваша вина. Ваша ошибка, напротив, состоит в том, что вы искренне верите в свою виновность. Вот это действительно ошибка. Я называю это отказом смотреть в лицо реальности. Больна ваша жена, а не вы, и именно с этим вы должны смириться. Не принять это было бы безумием.

От доктора Флайба Дик вышел практически убежденным. Не особо в это веря, он все-таки надеялся, что однажды Анна также признает правоту этих слов. Он рисовал в своем воображении картину, как жена признается ему, с жалкой улыбкой, как Мэри в последней сцене «Кланов Альфанской луны»: «Я деп. Тесты показали, что у меня очень глубокая депрессия. Постоянные упреки, которыми я осыпала тебя из-за денег, должно быть, были следствием моего беспокойства, моего искаженного видения, что все идет не так, что нужно что-то сделать, иначе мы обречены».

Перечитывая эти строчки, Дик чувствовал неудержимый прилив нежности по отношению к Анне. Слезы подступали к его глазам. Он снова видел ее, такую хрупкую, такую беспомощную в своем розовом халате. Каким безумцем он был, когда принял маленькую несчастную девочку, испуганную, нуждающуюся в защите, за жестокую мегеру, которую следует сокрушить! Он думал теперь только о том, как заключить жену в свои объятия, ободрить ее, сказать Анне, что никогда ее не оставит, что он поплывет, чтобы спасти ее, вернуть к берегу разума. Да, он вырвет жену из ледяного и безутешного мира безумия, из его острых колючек. Силой терпения и любви он заставит Анну вновь обрести мягкое тепло реального мира.

Анна вернулась домой, превращенная в зомби неким мощным псиолептиком, который, как сказал доктор Флайб, она теперь будет принимать до конца жизни. Фил должен был следить за тем, чтобы жена глотала таблетки. Поскольку лекарства еще не лишили ее окончательно ясности ума и она не перестала желать восстановить ее в полной мере, Анна пыталась хитрить, выплевывать таблетки. Подозревая это, Фил ходил вокруг нее, ждал, пока она проглотит лекарство, обыскивал цветочные горшки. Он очень жалел себя: какое несчастье быть связанным с настолько тяжело больной женщиной. Однажды Анна услышала, как он, разговаривая с матерью по телефону и беспрерывно жалуясь, признал, что, «вероятно, Анне тоже тяжело». Несмотря на свою заторможенность, она едва не задохнулась от ярости.

Филип спрашивал себя, что он будет делать, если состояние Анны не улучшится. Разведется и будет искать другую жену? Или всю свою жизнь он будет тащить эту ношу? – христианин сказал бы, нести этот крест.

Пока Анна находилась в больнице, Филипу на помощь пришла привлекательная и странная женщина. Шведка по происхождению, атлетического телосложения, любящая выпить, эта Марен Хаккетт, инспектор полиции, водитель большегрузных машин и член общества, куда принимали только людей с необычайно высоким IQ, была совсем не похожа на ханжу, как Дик их себе представлял. Тем не менее она также была активным членом католического епископального прихода в Инвернессе, деревушке, где она жила, недалеко от Пойнт Рэйс. По ее совету Филип начал читать Послания апостола Павла, особенно места, касающиеся милосердия, в котором он признал то, что сам до того момента называл сопереживанием и, как и апостол, считал самой великой из добродетелей. В конечном счете Филип прекрасно чувствовал себя в роли мужа безнадежно больной женщины, с удивительным самопожертвованием заботящегося о ней, приносящего ей в жертву свою блестящую жизнь и увлекательные любовные похождения, которые, без сомнения, стали бы в противном случае его уделом. Герой романа, написанного Диком той осенью, «В ожидании прошлого» («Now Wait for Last Year»), столкнувшись с похожей дилеммой, обретает мужество и получает поддержку у робота-такси, как сам писатель получил ее со стороны Марен Хаккетт.

– Скажите, ваша жена когда-нибудь тяжело болела?

– У меня нет жены, сэр. Автономные механизмы не сочетаются браком.

– Хорошо, предположим, если бы вы были на моем месте и ваша жена заболела бы тяжело и неизлечимо, без малейшей надежды на выздоровление, вы бы оставили ее? Или же остались бы с ней, даже если бы знали, что и через десять лет нарушения, вызванные повреждением позвоночника, останутся необратимыми?

– Это означало бы, что единственной целью вашего существования станет забота о ней?

– Да.

– Я бы остался, – сказал робот.

– Но почему?

– Да потому что жизнь состоит из таких вот структур реальности. И если я покину больную жену, то получится, что я не могу выносить реальность такой, какова она есть.

– Пожалуй, я согласен с вами. Я думаю, что останусь с ней.

– Господь благословит вас, сэр. Вы честный человек.

Глава девятая

РЕАЛЬНОЕ ПРИСУТСТВИЕ

Как-то в один из ноябрьских дней 1963 года ближе к вечеру Дик брел по пастбищам, из-за бесконечных дождей превратившимся в трясину. В ложбинах из воды торчали ветви деревьев; вскоре, чтобы добраться от дома до хижины шерифа, понадобится лодка. Это наводнение напомнило Дику одно из мест в «Винни-Пухе», но даже воспоминание о любимой книге детства не смогло повысить настроение. С тех пор как Анна прекратила принимать лекарства, прописанные доктором Флайбом, она стала как прежде и даже хуже, чем раньше, потому что она смертельно ненавидела мужа, так что Филу приходилось по новой терпеть злобную жену, вместо того чтобы представлять себе, как он ее спасает. На вопрос, следует ли при подобных обстоятельствах уйти или остаться, «Ицзин» дала ему неутешительный ответ: Ку, работа над тем, что испорчено.

Гексаграмма являла собой блюдо, на котором кишели черви. Это весьма соответствовало его состоянию духа, его браку, вообще его жизни. Вывод, казалось, напрашивался сам собой: любой нормальный человек, в котором есть хоть капля инстинкта самосохранения, пнет такое блюдо и убежит со всех ног, прежде чем его мозг растопится окончательно и ему придется провести остаток жизни, глядя, как черви пожирают друг друга. Но, согласно «Ицзин», ничто не является окончательным, все меняется, торжествующие гексаграммы содержат зародыши упадка, а наиболее удручающие, как та, что ему только что выпала, – зародыши обновления. «В этом застое, – говорилось в комментарии, – одновременно содержится и то, что необходимо, чтобы положить ему конец. То, что испорчено из-за ошибки одного человека, может быть исправлено работой людей. Полезно пересекать большие воды».

Другими словами, вместо того чтобы бежать, вырваться из зыбучих песков, куда его тащила Анна, нужно было попытаться спасти их брак. Может быть, пересечение больших вод ведет его к намеченной цели. Было бы слишком глупо опустить руки в последний момент, подобно тому как Христофор Колумб, отчаявшись, всего за несколько кабельтовых от берегов Америки вдруг повернул бы назад. С другой стороны, можно потратить долгие годы понапрасну или даже погубить жизнь, упорствуя в своем заблуждении, ибо невозможно заранее узнать, плывешь ты к земле или к смерти.

И тут над ним прокричала какая-то птица. Филип поднял голову.

Вместо неба над ним было лицо: огромное, металлическое, страшное; склонившись, оно разглядывало его.

Испугавшись, Дик закрыл глаза. Перед его мысленным взором все еще стояло видение, но не само лицо, а его выражение, невероятно безобразное, как если бы в нем сосредоточилось все мировое зло, в этом взгляде, который сочился из щелей, расположенных рядом с носом, или тем, что должно было быть носом. Филип понял, что всю жизнь боялся увидеть именно это. И так напугавшая его в детстве глупая шутка отца с противогазом тоже предвещала это. И вот теперь он увидел. Теперь он никогда этого не забудет. И никогда больше не сможет уже спать спокойно.

Филип медленно открыл глаза. Поскольку он стоял, опустив голову вниз, то первое, что увидел, были его ботинки, его большие армейские ботинки, сильно испачканные размокшей землей. Филип с облегчением смотрел на них: ботинки были тяжелые и вполне реальные. Он поднял глаза.

Лицо все еще было там, поджидая его.

На этот раз он не зажмурился в испуге, а открыл рот и попытался что-нибудь сказать.

– Я тебя не боюсь. Ты не существуешь. – Голос его дрожал. Филип и сам не узнал его, но поскольку он хотел договорить, то он заставил себя продолжить: – Ты не существуешь. Ты – галлюцинация, порожденная моим мозгом. Я был слишком несчастен в последнее время. Слишком одинок, слишком удручен, в этом вся причина. Но ты не существуешь.

Лицо, казалось, ухмылялось. Не было ничего, кроме ухмылки, смерти и ухмылки. Дик бросился бежать. Он бежал до дома не останавливаясь, никого не встретив, не пытаясь обогнуть лужи, грязь из которых летела ему на одежду, не глядя на небо над головой, поскольку он даже не надеялся, что лица там больше нет.

Несколько дней подряд страшное лицо на небе играло с ним в прятки, исчезая, когда Фил набирался смелости поднять глаза, чтобы посмотреть, там ли оно, и проникая в поле его зрения в тот момент, когда он этого меньше всего ждал. Все, что можно увидеть глазом, включая фосфен^[9], несло его в себе или предвещало его.

Будучи на грани нервного срыва, Дик отправился в Сан-Рафаэль к доктору Флайбу. Тот спросил пациента с недоверчивым видом, не пробовал ли тот случайно новый галлюциногенный наркотик, о котором сейчас повсюду говорят и пишут. Рассказывали (и эта информация особенно заставила доктора призадуматься) о курсах лечения ЛСД, которые самые модные психоаналитики Лос-Анджелеса предлагали наиболее элитным своим пациентам по двести долларов за сеанс. Актер Кэри Грант признался «Тайм мэгэзин», что он вот уже целый год раз в неделю принимает ЛСД, и что эта привычка совершенно изменила его мировосприятие и его манеру играть комедийные роли. Узнав об этом, доктор Флайб специально сходил посмотреть последний фильм с участием этого актера, надеясь заметить изменения, и в самом деле, будучи предупрежденным, он их заметил. Увлечение коснулось не только эксцентричных голливудских актеров, но и затронуло наиболее уважаемые академические круги: один гарвардский профессор по имени Тимоти Лири был уволен за то, что превозносил усиленное употребление этого наркотика перед студентами. Он говорил, что под воздействием ЛСД пережил потрясающие мгновения…

Дик в ответ лишь пожал плечами: да, он слышал разговоры об этом, читал Хаксли, который излагал примерно то же самое, но сам никогда не принимал ЛСД. Сами понимаете, такие вещи не продаются в Пойнт Рэйс, да и его опыт явно не походит на пережитое профессором из Гарварда. Тут в восторг приходить не от чего. Если бы профессор увидел то же самое, что и Дик, это ужасное лицо в небе, ищущее, кого бы сожрать, он не стал бы убеждать студентов последовать за ним. Если только он не был последним мерзавцем, лакеем Сатаны, загоняющим добычу для своего хозяина. Если хорошенько подумать, такое вполне возможно. Возможно, хотя и ужасно. И если этот тип действительно так поступал, то Адольф Гитлер был по сравнению с ним мальчиком из церковного хора…

– Спокойно, спокойно, – сказал доктор Флайб, которого его пациент заставлял нервничать все больше и больше.

Полагая, что отступает на более твердую почву, он объяснил галлюцинацию усталостью, беспокойством, помещением Анны в больницу, но Дик этим не удовлетворился. Во-первых, его мало радовало то обстоятельство, что этот кошмар существовал скорее в его мозгу, чем в реальности, – хорошенькое утешение. Во-вторых, он очень хорошо знал, что с ним происходит: и это не называется галлюцинацией, это нечто прямо противоположное. По различным причинам, из-за усталости, приема амфетаминов, семейной трагедии и, возможно, определенной внутренней предрасположенности, его физический механизм, который должен фильтровать реальность, заедает. Экран, который закрывает ее и позволяет ее выдерживать, разорвался. Он видел реальность, и теперь его проблема заключалась в том, чтобы выжить с этим видением.

– Вы знаете, – спросил он психиатра, – что сказал Джон Колье? Мировоззрением управляет некий тип, который наливает пиво в стакан. Пиво дает много пены, и наш собственный мир – всего лишь пузырек среди этой пены. Случается, что некоторые сквозь пузырьки мельком видят лицо этого типа, ну, который наливает пиво. И если они однажды такое увидят, то для них ничто уже не будет как прежде. Именно это со мной и произошло.

– Вы хотите сказать, – рискнул спросить доктор Флайб, – что вы видели Бога?

Из Сан-Рафаэля Дик отправился прямиком в Инвернесс, где находилась церковь, которую посещала Марен Хаккетт. Это было милое деревянное сооружение, расположенное на краю фьорда, которое, хотя и являлось католическим, но олицетворяло собой, как и Марен Хаккетт, нордическое суровое спокойствие. Филип вошел, попросил его исповедовать. Священник показался ему разумнее психиатра, по крайней мере, он слушал то, что ему говорили. Несколько раз священник печально поморщился, как если бы прекрасно понимал его. Он был похож на старого охотника, который некогда сталкивался с чудовищным волком и полагал, что избавил мир от него, вплоть до того дня, когда один напуганный юнец не рассказал, что его противник, оказывается, вернулся и что ему снова придется дать бой. В конце исповеди священник просто сказал:

– Вы повстречали Сатану.

Этот диагноз ободрил Дика. Церковь восприняла его всерьез, она знала о его проблеме. Но они дешево отделались, думал Филип, отказавшись считать возможным, что он встретил самого Бога, что этот кошмар был Богом, а не зловредным подпевалой. Действительно ли мир, в конечном итоге, настолько хорошо сделан, чтобы можно было без проверки приписать эту заслугу благосклонному божеству? Сформулированная таким образом гипотеза еще больше огорчила священника, но не удивила его. Казалось, ничто не может его удивить. Самое неистовое богохульство заставило бы этого человека лишь печально покачать головой, как опытного врача – тревожный, но банальный симптом. Это раздражало, но вместе с тем успокаивало. Теперь Филип был уже не один перед этим металлическим лицом, заполнявшим небо. Другие, даже не видя его, знали, что оно существует, и молились вместе с ним, молились за него.

Реакция Анны, когда Филип объявил жене о своем желании войти в лоно католической церкви, удивила его. Клео наверняка рассмеялась бы, да и весь Беркли вместе с нею; несколько месяцев назад он и сам бы рассмеялся. Но Анна была взволнована. Она крепко обняла супруга. И прошептала, что окрестится вместе с ним, и девочки тоже. Несчастье ослабило чувство нелепого, оно обратило Филипа к Богу, для этого, согласно христианам, оно и существует. Дик понял, что в глазах Анны это обращение было последней попыткой спасти их брак или перенести их разрыв. Он пообещал себе не разочаровывать ее.

Чтобы подготовиться к крещению, супруги посетили несколько занятий по катехизису. Оба они не получили религиозного воспитания, но незнание Анны нравилось священнику больше, чем расплывчатые и многочисленные теологические представления Фила, постоянно склонявшегося к воскрешению ересиархов и к предпочтению апокрифов Евангелиям, еще до того, как он их прочел.

Девочки не очень хорошо понимали принцип причастия. Он повергал их в шок. То, что Иисус увещевал есть его тело и пить его кровь, казалось им отвратительным, чем-то вроде каннибализма. Анна, чтобы успокоить дочерей, сказала, что речь идет об образном выражении, ну все равно как «глотать слова», но Фил запротестовал: не стоило труда становиться католиками, чтобы пошло рационализировать все таинства.

– Но также, – возразила Анна, – не стоит труда становиться католиком лишь для того, чтобы превращать религию в одну из твоих научно-фантастических историй.