Текст книги "Капитан Кортес"

Автор книги: Эмма Выгодская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Глава пятнадцатая
ПЛЕННИЦА МАЛИНЧИН

Раненых унесли за стены города, убитых закопали в роще. Патер Ольмедо прочел над ними молитву.

До утра индейцы не показывались. Наутро к стенам города пришли посланцы табасканских вождей. Посланцы были закутаны в темно-серые покрывала из хлопковой ткани. Серый цвет у индейцев был цветом траура.

Табасканцы просили у белого вождя разрешение унести своих убитых.

Кортес разрешил. Но он велел индейцам передать своим вождям, что он ждет их к себе с повинной.

– Скажите своим калачуни, – объявил Кортес,– если они не явятся ко мне, я с мечом пройду по всей их стране, не оставлю в живых никого; ни воина, ни женщину, ни дитя!

Вожди пришли. Они вели с собой толпы безоружных, притихших людей. Это были жители города Табаско.

– Пускай жители возвращаются в свои дома! – сказал Кортес. – Я их не трону.

Индейцы не посмели войти в город. Они расположились в бедных глиняных домах по окраинам, по ту сторону городских стен.

Испанцы давно прикончили небольшие запасы, которые нашли в первый день в Табаско. Солдаты сидели на пустой похлебке, без мяса. Не хватало и хлеба.

Кортес велел согнать на поля всех вернувшихся в город индейцев. К вечеру в Табаско довольно было хлеба и живности. Индецы принесли много корзин свежесорванных початков кукурузы, наловили в окрестностях кроликов, пригнали целые стада мускусных свинок.

На храмовой площади разложили подарки. Вожди Табаско признали власть белых пришельцев и принесли им дары.

Больше всего табасканцы принесли хлопчатной ткани. Ткань была некрашеная, редкая, невысокой ценности. Кроме хлопка, табасканцы дарили свиней, индейских кур, маис. Посреди площади разостлали циновку и на ней разложили изделия из золота: кольца, кружочки, тонкие пластинки, несколько храмовых плошек грубой работы.

– Страна бедна, золота мало! – огорчился Альварадо. Он поднял золотую пластинку и с презрением подкинул ее на руке. – Здесь не будет и на четверть песо!

Но Кортес очень внимательно осмотрел пластинки и кольца.

– Откуда к вам привозят эти вещи? – спросил он раз переводчика главного вождя.

Вождь показал на запад.

– Мехико, – сказал вождь.

– Что это за страна? Далеко ли она? – спросил Кортес.

– Далеко, – ответил вождь. Он все показывал на запад.

– Спроси его, брат Агиляр, – оживился Кортес,– как пройти в ту страну. Можно ли проехать морем?

– Нет!.. – вождь качал головой. – Морем туда проехать нельзя. Эта страна далеко от моря, в горах. Морем можно проехать только в страну, соседнюю с ней.

– А много золота в Мехико? – спросил Кортес.

– Много! – Вождь поднял с земли камень, подкинул его в руке и показал на золотую пластинку.

– Там даже камни из чистого золота! – перевел Агиляр.

– Скоро ли мы, дон Фернандо, поплывем искать эту страну? – сказал Альварадо. – Не довольно ли нам терять время в Табаско?

– Терпение! – сказал Кортес. – Мы еще не знаем пути в страну Мехико.

Золотые вещи завернули в циновку и унесли.

– Это все ваши дары, табасканцы? – хмуро спросил Кортес.

Нет, это еще было не все. На площадь вели пленников; пять-шесть мужчин и двадцать женщин. Кортес осмотрел их и перестал хмуриться: пленницы были все молоды и красивы. Табасканский вождь отдавал девушек в полное владение белым людям.

Испуганные девушки жались друг к другу. Они не смели плакать. Все были одеты почти одинаково: в белых хлопковых тканях, завернутых несколько раз вокруг туловища. Волосы у всех были завязаны на затылке в пучки.

– Подойдите сюда, не бойтесь! – сказал Кортес.

Девушки не подходили. Капитаны, солдаты рассматривали их. Подошел ближе и патер Ольмедо.

– Вот двадцать новых служанок господу нашему Иисусу! – сказал патер Ольмедо. – Если господь поможет мне, я сделаю из них ревностных слуг спасителя.

Патер Ольмедо перекрестился.

– А я, с божьей помощью, сделаю из них двадцать добрых служанок моим капитанам! – улыбаясь, сказал Кортес.

Одна из пленниц стояла в стороне. Ни одеждой, ни убранством волос она не походила на других девушек. Волосы у нее были заплетены в косы; широкая узорчатая рубашка с голубой каймой спускалась почти до земли. В косы пленницы были вплетены белые блестящие перья какой-то водяной птицы.

– Кто это? – спросил Кортес, показывая на девушку.

– Малинчин, – ответил вождь.

– Она не вашего рода?

– Нет, – сказал вождь. – Она издалека.

– Откуда? – спросил Кортес.

Девушка сама ответила ему.

– Мехико, – сказала девушка странным певучим голосом, похожим на голос птицы.

– Вот как? Мехико? – сказал Кортес. Второй раз за этот день он слышал название новой страны.

Девушка не смущаясь смотрела ему в глаза. На груди у нее, на белой ткани, был нашит узор из золотых бабочек очень искусной работы.

– И это тоже Мехико? – спросил Кортес, показывая на узор.

– Да, Мехико, – ответила Малинчин. Она поняла Кортеса без переводчика.

– Если там, в Мехико, так много золота и так хороши девушки, я не вижу причины долго оставаться здесь, сеньор Кортес! – сказал старый Алонсо Пуэртокарреро.

Девушка была красива. Невысока, ростом, но очень стройна, тонка в стане. На смуглом желтовато-бледном лице блестели горячие темные глаза. Вокруг глаз был наведен рисунок из синих стрел. На испанцев пленница смотрела спокойно, без испуга.

– Глядите, дон Фернандо, эта ничего не боится! – крикнул старший Альварадо. Он подошел к Малинчин. Она улыбнулась ему.

– Ты нас не боишься? – спросил Альварадо.

– Нет! – качнула головой девушка, точно поняв его.

Альварадо вывел ее за руку из круга пленниц, и Малинчин села рядом с капитанами, как равная. Не смущаясь, она разглядывала лица испанцев, бороды, шляпы с перьями, оружие. На Педро Альварадо была кожаная портупея с красивым серебряным набором. Малинчин коснулась ее рукой, точно спрашивая: что это?

– Это портупея! – объяснил Альварадо. – А это шпага.

Он вынул шпагу из ножен. Блеснула сталь; с криком попятились девушки, стоявшие поблизости. Но Малинчин не испугалась. Она провела пальцем по лезвию и серьезно кивнула головой, точно говоря: «Понимаю! Это ваше оружие, белые люди».

– Красивая девушка! – восхищенно сказал Педро Альварадо.

– Если хотите, дон Педро, я подарю ее вам в пажи, – любезно сказал Кортес.

– Спасибо, дон Фернандо! Я возьму ее к себе на «Исабель!»

Остальных пленниц Кортес также отдал в служанки капитанам. Но тех не так легко было увести. Едва подходили к одной, – начинали плакать все. В индейской толпе, стоявшей вокруг, тоже начинали плакать и выть женщины, – должно быть, матери и сестры пленниц. Наконец Кортес потерял терпение.

– Отложим до завтра, – сказал он.

Девушек увели, всех вместе. Но толпа, стоявшая на площади, не успела разойтись, когда произошло еще одно событие.

У самой площади, в храмовых пристройках, стояли кони. Кортес временно обратил помещение в конюшню. Дело было к ночи. Конюх Энрике, накинув зеленый камзол, вывел лошадей на площадь – прогулять перед сном. Сам он ехал на переднем коне. Но едва послышался топот и первая конская голова показалась из-за угла здания, неописуемый ужас охватил индейцев.

– Морской бог!.. – люди бежали, смешавшись и давя друг друга. Женщины хватали детей и убегали с воплем:

– Морской бог!.. Морское чудовище!..

В полминуты площадь опустела. Только испанцы остались на ней.

Конюх Энрике широко раскрыл глаза.

– Чего они так боятся моих лошадей?

– Трусы! – презрительно сказал Альварадо. – Но не все индейцы таковы! Моя пленница, я уверен, не испугалась.

Он обернулся к Малинчин.

Альварадо ошибся. Малинчин была бледна, белее перьев, украшавших ее косы. У девушки тряслись руки, слезы выступили на расширенных от страха глазах.

– Что с тобою, Малинчин? – спросил Альварадо. Он ласково взял ее за руку.

Малинчин выдернула руку. Она сказала только одно слово, показывая на Энрике в зеленом камзоле. Альварадо этого слова не понял.

– Кецалькоатль! – сказала Малинчин.

Глава шестнадцатая
ДЕРЕВЯННАЯ БОГИНЯ

Наутро девушек крестили. Патер Ольмедо окропил их водой из чаши и дал каждой христианское имя.

– Мою пленницу назовите Марией, – попросил патера старший Альварадо.

Но патер Ольмедо поднял руку.

– Недостойна! – сказал патер. – Недостойна вчерашняя язычница носить имя нашей святой девы Марии!.. Я нареку ее Мариной.

И пленнице Малинчин дали имя Марины.

Следующий день был днем вербного воскресенья. Накануне вечером Кортес призвал патера Ольмедо к себе.

– Отец, сможете ли вы в кратких словах убедительно изложить поганым язычникам существо нашей святой христианской веры?

Патер Ольмедо прикрыл веками черные тусклые, похожие на маслины, глаза.

– Да, – сказал патер. – Я крестил не одну сотню индейцев в Сан-Доминго.

– Табасканцы признали власть нашего великого короля. Я не буду считать свое дело завершенным, если они не признают также силы и святости нашей христианской веры, – заявил Кортес.

Патер Ольмедо поднял глаза-маслины к небу.

– Так поступали все великие полководцы! Верный слуга королю всегда будет ревностным служителем христианской веры.

Крещение табасканцев было назначено на день вербного воскресенья. Еще рано утром Кортес приказал солдатам пойти в рощу, наломать зеленых веток для торжественной процессии. С вечера два корабельных плотника сколотили большой деревянный алтарь и крест. К полудню Кортес согнал всех индейцев на храмовую площадь.

Индейцы пришли, испуганные, непонимающие. Кто упирался, того тащили силой. Площадь не вместила всех; стояли в тесных переходах, в переулках, среди соседних домов.

День был ясный, прозрачный, жаркий. Солдаты наломали для праздника много пальмовых ветвей и еще цветущих веток низенького раскидистого деревца, которое табасканцы называли «какао». Часть деревьев какао была в цвету, на других росли мелкие зеленоватые бобы, горькие на вкус. Из этих бобов по всему Юкатану варили очень полезный, подкрепляющий напиток, – так Агиляр объяснил солдатам.

В десять часов началась праздничная процессия. Собравшиеся на площади индейцы смотрели с удивлением: белые люди длинной вереницей, с ветвями в руках, с пением пошли вокруг большого храма. Впереди шел один, не похожий на остальных: в длинной темной, с серебряными полосами, одежде, с непокрытой головой. Должно быть, это был жрец белых людей. Человек в длинной одежде пел громче всех. Потом он остановился и остановились все. Человек поднял руку и начал делать ею над толпой знак креста.

Индейцы попятились: это было колдовство. Жрец белых хотел заколдовать их, наслать на них болезнь, несчастье. Женщины заплакали, толпа подалась, крайние начали разбегаться.

Белый жрец продолжал колдовать. Он вышел вперед и заговорил. Жрец говорил что-то на своем языке.

Патер Ольмедо сказал краткую проповедь.

– Братья! – сказал Ольмедо. – Спаситель наш Иисус Христос кровью своей искупил мир. Ключи от мира спаситель передал апостолу Петру. Его святейшество папа римский – наместник апостола Петра на земле. В руках своих он держит ключи истинной веры. Только наша католическая церковь свята, все остальное – язычество и заблуждение. Придите, заблудшие братья мои, под сень истинной веры, и благо будет вам!

Индейцы не поняли ни одного слова. Они с ужасом глядели на бледное одутловатое лицо патера, на его поднятые руки.

Но это еще было не все. Худшее началось потом. По приказу белого начальника несколько воинов поднялись по ступенькам большего из двух храмов. Они несли в руках деревянный ящик и какую-то фигуру, тоже из дерева. Жрец медленно пошел вслед за ними по ступенькам. За ним несли большую чашу. Жрец шел вверх по земляной лестнице и брызгал водой из чаши на ступеньки. Воины дошли уже до самого верха, до открытой площадки наверху храма. И тут белый жрец что-то крикнул, и самый главный бог индейцев – бог войны Вицлопучтли – полетел вниз головой с вышки.

Индейцы окаменели. Белые покушались на их богов. Они не боялись ни грома, ни молнии свыше.

Нет, белые ничего не боялись. За первым богом полетели другие. Они катились, подскакивая на ступеньках, обивая землю и мелкие камешки. Вой поднялся в толпе. Низвергать богов, которые давали им жизнь! Бога огня и бога грома и молнии, и бога счастливой охоты!.. Кто им пошлет теперь воду и пламя, и удачу в войне?..

– Аай-ай! – выли табасканцы. – Спаси нас, Вицлопучтли, спаси!

Но Вицлопучтли и не думал их спасать. Он лежал с отбитым носом у подножия храма. Рядом валялись другие боги. Глиняные разлетелись в черепки. У деревянных откололась у кого – нога, у кого – пальцы. Даже боги были бессильны перед колдовством белых людей.

Потом белые поставили свой деревянный ящик на верхней площадке храма, над ним – две палки, сколоченные накрест, а подле ящика – раскрашенную деревянную фигуру женщины с ребенком на руках.

– Помолимся святой деве!..

Все белые громко запели, а жрец спустился по лестнице вниз и начал обрызгивать водой из чаши землю вокруг себя и индейцев, стоявших ближе к нему.

Это было страшнее всего. Колдовская вода попадала в глаза, в лицо. Белые заколдуют их насмерть! Табасканцы побежали прочь в смятении.

Кортес велел солдатам охватить цепью площадь и близлежащие улицы. Но табасканцы прорывались сквозь цепь и убегали. Они не хотели колдовства белых людей. Они не хотели поклоняться чужой деревянной богине.

Началась ловля. Мужчин, детей, женщин ловили по одному и приводили к патеру Ольмедо для «обращения». Патер Ольмедо торопливо кропил испуганного человека водой из чаши и произносил краткую молитву. До полудня провозился патер, а еще не окрестил и половины. Наконец это ему надоело.

– Братья мои! – сказал патер солдатам. – Каждый из вас здесь, в дикой стране, – такой же посланец господе, как и я. Каждый из вас, если он добрый католик, может привести– к престолу Иисуса сотни заблудших душ. Обращайте неверных именем господним, и за каждого обращенного вам простится сорок грехов.

– Сорок грехов! – цифра произвела на солдат впечатление. Особенно взволновался Хуан де Торрес. Много грехов накопилось у де Торреса за всю его долгую солдатскую жизнь. Старик пошел искать Лопе.

– Даже если худо считать, земляк Санчес, на душе у меня грехов собралось сотни две с лишним, – сказал Хуан де Торрес. – Значит, если я обращу в христианство пять человек индейцев, – царство небесное будет мне открыто.

Они пошли с Лопе по окраинным домам, по дворам и пристройкам – искать индейцев. Но те не давались в руки. Они разбегались при одном виде белых.

У одного дома Хуан де Торрес поймал индейского мальчишку, лет тринадцати. Мальчишка забрыкался, с визгом завертелся у него в руках. Как ни бился де Торрес, не смог удержать мальчишку. Тот убежал, так и не дав обратить себя в христианство.

Пошли дальше. Близился вечер, а наутро было назначено отплытие флотилии. Хуан де Торрес спешил. На окраине города, в жалком полуразвалившемся глиняном доме они увидели индейскую женщину. Женщина сидела на полу. Какие-то обугленные головни, плошки валялись на земле подле нее. К ногам женщины жалась маленькая испуганная девочка.

– Вот эту заблудшую овцу я приведу к господу! – сказал Хуан де Торрес.

Он подошел к женщине. Она смотрела на него отупевшими, испуганными глазами. Плечи женщины были обмотаны серой тканью. Ее мужа убили в бою белые. Ее дом разнесли солдаты. Она смотрела на Хуана де Торреса раскрытыми непонимающими глазами.

Хуан де Торрес наклонился к ней.

– Христос, спаситель наш, смертью своей искупил мир, – сказал он тихим, вразумительным голосом.

Женщина не шевелилась. Она ничего не поняла.

– Ключи от мира сего переданы самому папе римскому на хранение, – продолжал де Торрес. – Только в римско-католической церкви истина. Кто верует в нее, тот спасется!

Хуан де Торрес наклонился еще ниже. Женщина отодвинулась слегка, но не уходила. Ей некуда было идти.

Хуан де Торрес перекрестил ее. Девочка испуганно заплакала.

– Веруй в Христа, покоряйся и терпи! Кто верует, тот спасется.

Хуан де Торрес вынул из поясного кармана оловянный крестик на тоненькой цепочке. Он надел крестик на шею женщины.

Женщина не шевельнулась, точно окаменела. Хуан де Торрес перекрестил ее еще раз и ушел, очень довольный.

Он не видел, что следом за ним идут еще люди. Из-за угла вышел солдат. Он был без шлема, без панциря, в серой куртке оружейника. Это был Андрес Морено.

Он вошел в тот же дом, из которого только что вышел Лопе с Хуаном де Торресом. Андрес бродил по домам. Он был неспокоен и зол.

Женщина все так же неподвижно сидела на земляном полу.

– Не покоряйся! – злым, сорвавшимся голосом сказал Андрес женщине. – Не покоряйся и не верь!

Он низко наклонился к ней.

– Твоего мужа убили, твой дом разорен, твои дети – сироты! – все тем же диким, сдавленным голосом произнес Андрес. – Не принимай их веры!.. Не покоряйся, мсти!

С недоброй усмешкой Андрес рванул крестик с шеи женщины и ногами втоптал его в землю.

– Не верь! Гони угнетателей из своей страны! – хрипло повторил Андрес.

Он пошел дальше. Женщина тихо всхлипнула. Она смотрела Андресу вслед большими открытыми жалобными глазами. Она не поняла его, как не поняла Хуана де Торреса.

Глава семнадцатая
УРОК ИСПАНСКОГО ЯЗЫКА

На утро следующего дня корабли флотилии, подняв паруса, двинулись дальше, в глубь залива.

Погода была хороша, море тихо. Легкий северо-восточный ветерок умерял зной тропической весны.

В крытых башнях «Санта Росы» было душно. Кортес велел раскинуть свою палатку в открытой части каравеллы. Он и ночи проводил здесь, на походном ковре.

Каравеллы шли очень близко к берегу; с палубы «Санта Росы» видны были деревья, кусты, даже отдельные камни на берегу. Кое-где виднелись и люди; они кучками стояли на берегу и смотрели на корабли пришельцев. Индейцы здесь и по одежде и по вооружению походили на жителей Табаско.

Скоро пейзаж изменился; берег стал пустынным, вдали показались горы. Горы были еще очень далеко, трудно было даже приблизительно угадать расстояние до них.

Корабли скользили по гладкому морю. Штурман Аламинос указывал курс, – он хорошо помнил здешние берега. Аламинос неторопливо шагал по палубе «Санта Росы»; его седые, отросшие за плавание кудри и широкая черная квадратная борода мелькали то в одном конце корабля, то в другом. Осипшим от простуды, далеко слышным голосом Аламинос отдавал приказания.

Погода была хороша, но период весенних бурь еще не кончился; каждую минуту северный ветер мог усилиться и перейти в шторм.

Все другие корабли флотилии, по приказу Алами-носа, должны были и днем и ночью держаться поблизости от «Санта Росы».

– Не теряйте из виду друг друга, – наказывал Аламинос,– ночью следите за моими кормовыми фонарями, не то отнесет вас бурей до самой земли Флориды… Так было со мной, когда я плавал в первый раз в этих водах с Эрнандо де Кордова.

Старый капитан Франсиско де Монтехо подолгу стоял на носу «Санта Росы». Он смотрел на берег.

Обогнули мыс, и пейзаж снова резко изменился: горы отодвинулись, исчезли пески; зеленый лес шумел на берегу, там, дальше – возделанные поля, веселые рощи, и снова камень, и острые вершины гор.

«Как похоже на Испанию!.. – думал Франсиско де Монтехо. – Берег Испании где-нибудь у Алхесираса или у Малаги: суровые горы вдали, а по берегу леса, пальмы, большие камни, затянутые диким виноградом. Очень, очень похоже…»

Франсиско де Монтехо вздохнул. Он тосковал по Испании. Никогда не тянуло его в Новый свет, на индейские острова. Там, в Испании, осталась его душа.

Пришлось уехать не по своей воле. На родине стало невозможно жить.

Немцы правили родиной. Старый король Фернандо умер; на престол сел его внук, молодой Карлос, сын сумасшедшей Хуаны и австрияка Филиппа. Королю шестнадцать лет. Но рано видна птичка по полету. Немец по отцу, король привез с собой в Испанию своих соотечественников.

Немцы захватили все лучшие места. Немцы правят при дворе, судьями над испанским народом новый король посадил немцев.

Шпоры наглых немецких дворян звенят по камням испанских городов. Немецкая речь слышна на улицах Вальядолида, Сарагоссы, Севильи. Челядь короля пьет вино в испанских тавернах.

Король слушает только своих. Он не допускает к себе советников-испанцев. Испанские сеньоры в опале при дворе.

Немцы управляют, как гидры и гарпии. Франсиско де Монтехо тяжело вздохнул. Природным испанцам остается только краснеть от гнева, сжимать зубы и шептать проклятия… Или уезжать в Новый свет, как сделал он.

«Санта Роса» быстро шла вперед, покачиваясь на легкой волне. Близкий берег зеленой прекрасной панорамой разворачивался с левого борта. Отходил полуденный час; серебряные блики бежали по воде. Франсиско де Монтехо стоял на носу и вздыхал.

– Не правда ли, сеньор, как похож этот берег на южный берег Испании? – услышал он позади себя.

Алонсо Пуэртокарреро с Кортесом подошли к нему.

Пуэртокарреро, старый льстец и книжник, с гнилыми зубами, с голой, как у патера, головой, подвел Кортеса к самому борту.

– Посмотрите, сеньор, – леса, дикий виноград, скалы,– совсем как у нас на берегу Средиземного моря.

Кортес остановился у борта. Пес Леонсико, присев на палубе, громка лаял на чужой берег.

Горы далекой страны Мехико, разрывая облака, вычерчивались в небе острыми коническими вершинами, покрытыми вечным снегом.

– Подвиги Роланда, славного рыцаря Франции, побледнеют перед тем, что предстоит свершить вам, сеньор Кортес, в этих новых Пиренеях! – торжественно польстил Пуэртокарреро, указывая на дальние горы.

Кортес сухо улыбнулся. Он не любил чересчур откровенной торжественной лести.

Все глядели на маленький островок, показавшийся справа от «Санта Росы». Островок был точно большой пучок цветов, брошенный среди океана. На берегу виднелись люди.

– К нам плывут индейцы, – вглядываясь, сказал Франсиско де Монтехо.

Большая индейская лодка с двумя гребцами шла к «Санта Росе».

Лодка подошла к борту. Четверо индейцев поднялись на палубу. Они сложили у борта дары: маис, сладкие плоды и большие охапки цветов.

Матросы столпились, глядя на индейцев. Эти люди не походили на жителей Табаско: они были высоки, широкоплечи, широкоглазы, держались гордо. На них была длинная узорчатая одежда. Оружие они оставили в лодке.

Широким жестом обведя всех людей, столпившихся на палубе, старший из индейцев спросил о чем-то. Его не поняли.

– Позовите Агиляра, – сказал Кортес.

Агиляр пришел. Индеец повторил вопрос. Но Агиляр растерянно оглянулся на капитанов. Эти индейцы говорили на языке, совершенно непохожем на язык юкатанских индейцев. Агиляр не знал их языка.

– Тлатл-коатль, тенок-титлан, – сказал индеец.

Кортес с изумлением прислушался к его голосу. Звуки точно переливались в птичьем горле. Странен был этот язык, – сочетание все тех же звуков: тл-ктл-титл… Он походил на птичий клекот.

– Тлатоатл? – спросил индеец, показывая на Кортеса.

Он спрашивает о вожде!-догадался Франсиско де Монтехо.

Кортес вышел вперед. Индеец закивал головой. Он указал на берег, на плоды, потом на Кортеса.

– Благодарю, принимаю, – сказал Кортес. Он велел принести четыре связки бус индейцам.

На красные бусы они даже не взглянули, зато с живостью бросились к зеленым.

– Тлиу-тихтл! – сказал все тот же индеец, показывая на зеленые стеклышки.

– Чал-чуй! – Он был очень взволнован.

– Не понимаю, – сказал Кортес.

– Тлиу-тихтл! Чал-чуй! – повторил индеец. Он показал на дальние горы. Потом объяснил жестом очень выразительно: оттуда, из той далекой горной страны точно такие же зеленые камни привозят сюда, к берегу. Потом он прижал зеленые стеклышки к груди, показывая этим, что они очень желанны и дороги.

– Мехико! – сказал индеец.

– Мехико! Он говорит, – Мехико! – обрадовался Кортес. – У нас есть пленница из этой страны!.. Приведите ее сюда!

На «Исабель» послали лодку за пленницей Малйнчин. В армаде ее все называли Мариной.

Кортес правильно угадал: едва взойдя на палубу, Марина заговорила с индейцами. Она понимала их язык!

– Она их понимает, но ведь мы-то не понимаем ее, друзья!-огорчился Франсиско де Монтехо. – Кто же нам переведет ее слова?

– Агиляр! – догадался кто-то.

Конечно! Агиляр знал язык юкатанских индейцев, а

Марина с детских лет жила на Юкатане, проданная в рабство из своей страны. Она одинаково хорошо знала оба языка.

Так, наконец, через двух переводчиков Кортесу удалось договориться с посланцами из новой земли.

– Чего они хотят? – спросил Кортес.

– Они просят принять подарки, – объяснил Агиляр,– и ехать дальше. Сами они готовы принять нас в своей земле, но могущественный король горной страны Мехико, которому они подвластны, никогда не простит им такого своеволия.

– Спроси, как зовут этого короля! – приказал Кортес.

Марина ответила сама, не обращаясь к индейцам,

– Монтесума! – ответила Марина.

– Монтесума! А-а!..

Все четверо индейцев упали на палубу, вниз лицом, едва услыхав это слово. Но Марина поглядела на них насмешливо и спокойно.

– Он очень силен, Монтесума? – спросил Кортес.

– Монтесума – самый могущественный из государей мира! – дрожа, объяснили индейцы.

– Скажите им, что мой государь, Карлос, сильнее Монтесумы! – приказал Кортес.

Он отпустил индейцев с миром. Каравеллы шли до вечера вперед, а к ночи Кортес велел бросить якорь у низменного берега, в пустынном месте.

Наутро вся армада в полном составе сошла на берег. Выгрузили пушки. Свели всех шестнадцать лошадей. Берег оказался плоским, почти безлесым. У самой воды был чистый белый песок, а дальше тянулись болота и позади них – серые пятна солончаков среди песка и мелкой поросли каких-то колючек.

Солдаты оглядывали берег с неодобрением.

– Плохое место для высадки выбрал наш капитан.

Но Кортес не заботился о красоте пейзажа и об удобствах солдат. Местность была пустынная, берег безлюден; он мог спокойно снять свои пушки и укрепиться здесь еще до того, как обнаружат место высадки здешние индейцы.

Северными ветрами вдоль всего берега намело высокие барханы из песка. На одном из таких песчаных холмов Кортес велел поставить артиллерию.

Конюхи стали прогуливать лошадей по берегу, у воды, там, где песок был сыроват и тверд. Кони застоялись за долгое плавание; у серого жеребца Сандоваля одеревенели ноги и шея; он ржал и тяжело взбрыкивал задними ногами, взметал песок. Рыжий конь старшего Альварадо шел хорошо и ровно. Педро вскочил на него. Не стерпев, вскочил на свою вороную кобылу и Хуан Веласкес де Леон. Но тут к нему подбежал шут.

– Половина моя!

За время плавания на «Санта Росе» шут успел выиграть в кости у Хуана Веласкеса де Леона половину его вороной кобылы.

– Половина моя, сеньор де Леон!

Хуан Веласкес де Леон спокойно взял в руки поводья.

– Правильно, половина твоя, Сервантес! – сказал Леон. – Полгода я езжу, полгода – ты.

Он пустил кобылу легкой рысью вперед.

Но шут побежал за ним. Его сборчатые турецкие шаровары раздувались на бегу, как женское платье.

– Я выиграл!-отчаянно кричал шут. – Пополам кобыла!… Полдня моя, полдня ваша, сеньор де Леон…

Солдаты потешались, глядя на него.

– Полдня моя, полдня ваша, сеньор де Леон!..

Хуан Веласкес де Леон придержал кобылу.

– Не лучше ли так, Сервантес? – спокойно сказал де Леон, – голова моя, хвост – твой?..

– Я согласен! – закричал шут. Он подбежал к крупу кобылы и, прежде чем де Леон успел снова пустить ее вперед, ловко вскочил сзади в седло. Шаровары, как зеленый турецкий флаг, мелькнули в воздухе.

– Моя кобыла! – весело закричал шут.

Но Хуан Веласкес де Леон, не оборачиваясь, сделал незаметное движение рукой, чуть потянул за поводья, и кобыла, взбрыкнув задними ногами, завертелась на месте. Шут полетел на песок.

Солдаты кругом хохотали. Смеялись и капитаны.

– Не удержался на своей половине, Сервантес? – так же спокойно спросил Хуан Веласкес де Леон.

Шут не отвечал. Он лежал, уткнувшись лицом в песок.

Лопе Санчес подбежал к нему, помог подняться. Шут встал.

Все ждали: сейчас он начнет грозиться, кричать, но шут молчал, стоял бледный. Из носу у него текла кровь.

– Ушиблись, ваша милость? – сочувственно спросил Лопе Санчес, заглядывая шуту в лицо.

Он отшатнулся: такая злоба и боль были у шута в глазах. Шут смотрел вслед Веласкесу де Леону, ускакавшему далеко.

«Этот не простит! – подумал Лопе, отходя. – О, этот отомстит, когда сумеет…»

Солнце поднялось уже высоко, воздух раскалился. Зной на открытом песчаном берегу был невыносим. Кортес приказал строить шалаши для защиты от солнца.

Нарубили сучьев, натаскали веток из чахлого леска, росшего по соседству. Солдаты отесывали концы толстых сучьев, втыкали их поглубже в песок. Сверху перекидывали мелкие ветви. Так строили свои шалаши индейцы на Кубе, – солдатам не раз приходилось видеть их работу.

У купца Хуана Седеньо был слуга Хатир – немой негр огромного роста. Хатир по приказу купца натаскал ковров из кормовой башни и устроил хозяину шатер из ковров, тенистый и удобный. Даже на чужом берегу купец устроился лучше, чем другие.

Кое-как укрылись в шалашах от жары.

Настал час обеда; кашевары разнесли похлебку. Была пятница страстной недели; ели сухари и сушеную рыбу. Пресную воду пришлось взять из судовых запасов,– нигде не было видно ни ручья, ни колодца.

Пленница Марина обедала, сидя на земле в шалаше Альварадо. Солдаты посмеивались, осторожно заглядывая под навес.

Четыре дня бился с новой пленницей старший Альварадо. Он учил ее прислуживать, как полагается пажу.

Дело подвигалось туго. В утро первого дня Альварадо показал Марине, как надо подавать полотенце и воду для умывания. Марина швырнула полотенце на пол, а воду выплеснула за борт. Она пошла бродить по палубе каравеллы, улыбалась чайкам, облакам, голубизне воды. Она показывала на огромные, раскрытые под нею крылья парусов.

– Что это? спрашивала Марина на своем языке.

– Это парус, брамсель, – объясняли матросы. Марина кивала головой, точно понимала

За обедом Альварадо велел Марине встать у него за креслом и наливать ему вино. Принесли кушанья. Марина облокотилась на спинку кресла и смотрела на все с оживленным вниманием. Она попросила себе вина. К концу обеда Марина уже сидела за столом против Педро, как равная, и Педро сам наливал ей вино в кубок.

Так и сейчас. Марина сидела на земле, на охапке свежей травы, и грызла сухари, запивая их вином. Педро Альварадо стоял рядом и подливал ей вина. Оба смеялись. Педро дивился повадкам своей пленницы: она держалась, как знатная сеньорита.

Педро учил ее испанскому языку. «Каравелла»! – говорил он, указывая на ближайшую каравеллу.

– Катлавелла!.. – повторяла Марина своим птичьим голосом и смеялась.

Как все люди из страны Мехико, она не умела произносить звук «р». Вместо «р» она говорила «тл».

– Катлавелла!..

– «Барабан»! – говорил Педро, указывая на барабан.

– «Патлапан»!

– Сеньор! – говорил Педро, указывая на себя.

– Сеньотл! .– повторяла Марина, улыбаясь. – Сеньотл!

Какой-то птичий звук, похожий на «тхтл», переливался у ней в горле. Нет, «р» она никак не могла произнести.