Текст книги "Математика любви"

Автор книги: Эмма Дарвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

– Сесил, можешь побыть здесь? Это дом Тео. Тео мой друг. Здесь ты будешь в безопасности.

Тео уже надевал туфли. Сесил снова покачал головой. Его трясло.

– Послушай, – уговаривала его я, – ты должен лежать в постели. – Я бросила взгляд на Тео, и тот кивнул. – Давай ты приляжешь здесь, а мы сходим туда и посмотрим, что случилось. Мы пойдем и разыщем дядю Рея. – Сесил нахмурился. Я протянула ему руку. – Пойдем, сам увидишь. Кровать большая и мягкая. Для тебя вполне хватит места.

После непродолжительных уговоров он позволил уложить себя в постель. Я подоткнула с боков одеяло, а он обнял мой свитер, словно мягкую игрушку. Я пообещала ему вернуться как можно скорее.

Даже снаружи воздух был спертым и душным, в нем ощущался едкий запах сожженной стерни. Мне показалось, что я слышу треск пламени, медлительный и неторопливый, как оно и бывает с таким огнем, как будто он не старается разгореться вовсю.

Когда мы подошли к Холлу, я увидела темно-золотистый луч света, падавший из открытых дверей, дрожавший на каменных ступенях портика и едва достигавший лужайки. Мы пошли к нему по траве, осторожно ступая и не разговаривая друг с другом. Луч фонаря Тео был ярким, острым и серебристым. Когда мы поднялись на первую ступеньку, он скрестился с золотистым лучиком, падавшим из дверей, и я увидела, как Тео положил пальцы на кнопку фонаря, но потом решил не выключать его.

Изнутри послышался шум падения. Золотой лучик рассеялся и погас.

Я вдруг оказалась прижатой к колонне. Я вдыхала резковатый запах старого камня. Затылком чувствовала жаркое дыхание Тео, и сердца наши бились громко и неровно, с перебоями, словно сталкиваясь друг с другом. Я ничего не видела, потому что Тео обхватил меня руками.

Он прошептал:

– Ты как, в порядке?

Я кивнула в ответ, оцарапав щеку о камень. Он оторвался от меня.

– Ш-ш! Оставайся на месте.

Но я не могла. Сердце замедлило свой бешеный ритм, я оттолкнулась от колонны и последовала за Тео. Я оказалась у него за плечом как раз в тот момент, когда он шагнул через порог.

Темные тени и золотистые лучи света перекрещивались на полу и метались по лестнице. На черно-белых мраморных квадратах у ее подножия лежала какая-то неряшливая груда, похожая на кляксу. Рядом валялась сломанная лампа, а по мраморному полу тянулся тоненький ручеек горящего масла. Несколько свечей на каминной полке по-прежнему горели ровным огнем. И тут я поняла, что неряшливая груда и есть Белль.

– Анна, стой здесь. – Тео двинулся вперед, ступая очень осторожно. – Ничего не трогай. – Он наклонился и прижал пальцы к ее шее, пробуя пульс.

Пламя мигнуло и погасло.

Вращающиеся двери с грохотом распахнулись, и в глаза мне ударил луч света.

– Анна? – На пороге стоял Рей. Он был пьян. – Что случилось? Что произошло? Я убирал комнату Сесила. Где Белль?

Тео встал и повернулся на голос. Луч его фонаря скрестился с фонариком Рея.

– Боюсь, она мертва. Мы можем попытаться привести ее в чувство, но… Думаю, у нас ничего не выйдет. Так что нам лучше оставить все как есть и вызвать «скорую помощь».

С глухим щелчком восстановилось электроснабжение. Мне показалось, что сработала вспышка, и окружающее отпечаталось у меня перед глазами. Цвета были яркими, но грязными, и рвота Сесила на полу у двери уже почти высохла. Все увиденное снова и снова проплывало передо мной: мертвые и черные тени, тусклые цвета, желтый, красный и коричневый, неопрятная куча, сначала Рей, а потом Тео, по очереди склоняющиеся над Белль и старающиеся оживить ее на ровных мраморных плитах пола. Мне было нечего делать, но и уйти я не могла, просто стояла и смотрела. Снова и снова я думала об одном и том же: сейчас она поднимется, включит свет, скажет что-нибудь и уйдет. Вот только мы знали, что ничего этого не будет, но они все пытались и пытались что-то сделать, пока их не сменила бригада медиков «скорой помощи». Я никак не могла забыть звук падения. Он преследовал меня, не давая сосредоточиться. Я почти видела, как и что случилось, но никак не могла сложить разрозненную мозаику воедино, чтобы получить полную и целостную картину.

Один из медиков протянул руку и закрыл ей глаза, потом выпрямился и отошел в сторону.

Я заметила, что нос у Белль заострился, а руки и ноги, разбросанные по мраморному полу, выглядели сломанными сухими веточками. Там, где должно было быть ее лицо, остались лишь кости и обвисшая кожа, смятая наподобие бумажного пакета. Глаза у нее были невидящими, слепыми, мертвыми. Кем она была, что она сделала с Сесилом, с Реем, с матерью – все это ушло, и не осталось ничего.

Один из санитаров начал было накрывать ее одеялом, но замер на мгновение, приподняв один край и глядя на нас. Рей шагнул вперед. Он долго стоял и смотрел на нее, но что он хотел при этом увидеть, я так и не поняла. Внезапно он заговорил:

– Однажды она сказала мне: «Мы были детьми. Мы должны были чувствовать себя в безопасности. Вдали от войны. Я еще даже не стала женщиной. Не до конца. Но я не была в безопасности. И мне некуда было идти». Это был единственный раз, когда она сказала что-то о…

Он покачал головой, как если бы это было выше его понимания, отвернулся, и санитар бережно опустил край одеяла, накрывая ее лицо.

К этому времени приехали полицейские в форме. Тео прошел в кабинет, откуда позвонил Пенни и просил ее приехать, чтобы побыть с Сесилом. Только сейчас я поняла, насколько Рей пьян. Разговаривал он ужасно, каким-то мертвым голосом, словно не верил в происходящее. Или как будто все это происходило не с ним, а с кем-то другим. Но ему удалось более-менее связно изложить суть событий, и один из полицейских принялся делать заметки.

– Сесил упал с дерева, большого, того, что растет возле конюшни. Ты видела его, Анна, – сказал Рей. – Я испугался, что он сломал руку. В отделении неотложной помощи нам пришлось подождать – это центральная больница Бери-Сент-Эдмундса, офицер, – а потом рентген тянулся целую вечность, а потом еще они накладывали гипс на его руку. Я думал, что мы можем уехать после этого, но врачи захотели еще раз осмотреть Сесила и сказали, что у него сотрясение мозга. И он был очень расстроен – тем, что попал в больницу. А потом они заявили, что уверены, что с ним все в порядке и что я могу отвезти его домой. При условии, что буду присматривать за ним. На обратном пути он заснул в микроавтобусе, и я не стал его будить. А потом мне пришлось убирать у него в комнате, раз уж я собирался спать вместе с ним. В последнее время… у меня не было для этого времени. Я понимаю, что это выглядит не очень… Во всяком случае, я регулярно заглядывал к нему. Я думал, что он может проснуться, но не ожидал, что он уйдет. Особенно в темноте.

Когда приехали сотрудники похоронного бюро – они были не в униформе, а в простых черных костюмах, но при этом почти невидимы и неслышимы, – я даже не стала смотреть, что они делают. Они вынесли Белль через переднюю дверь к своему фургону. На мраморном полу осталось лишь несколько маслянистых потеков черного цвета. Я про себя подивилась тому, как место может казаться таким пустым и заброшенным, стоит только покинуть его человеку, который перестал быть человеком.

Полиция разрешила Рею уехать вместе с Белль. Мне следовало разозлиться на него, потому что Сесил не падал с дерева, значит, Рей и его заставил солгать. Но я понимала, что говорить что-то нет никакого смысла, кроме того, полицейские начали допрашивать нас.

Отвечая на вопросы, Тео сидел совершенно неподвижно. Когда он разговаривал с полицейскими, лицо его ничего не выражало, но я видела, как дрожит его рука, в которой он держит сигарету. Внезапно я подумала: «А ведь он не любит полицию. Он боится их. Неужели он думает, что они обвинят в случившемся нас?» Или все это пришло к нему из прошлого, от нацистов из Восточной Германии? Или из тех времен, о которых сняты старые фильмы типа «Война в Зазеркалье»? Интересно, он был там?

Но эти полицейские не были грубыми. Они выглядели утомленными, и им явно было скучно. Они нетерпеливо выслушали меня, когда я объясняла, что меня зовут Анна, а не Анни, и что мое второе имя, Джоселин, пишется через «о». Да и вели они себя так, словно не подозревали меня или Тео в совершении чего-либо незаконного. Но в кабинете было полно мужчин в форме, и пахло здесь потом. Перед моими глазами по-прежнему стояла струйка масляного огня, Белль, скорчившаяся на полу, лицо Тео… Еще я думала, когда же нас отпустят и отпустят ли вообще. Мне известно кое-что о том, что может случиться в камере полицейского участка или в зарешеченной задней части фургона. А они спрашивали нас снова и снова о том, где мы провели день, кто и когда нас видел или мог видеть, где был Рей, и когда он повез Сесила в Бери, и слышали ли мы, как вернулся микроавтобус. Их интересовало, не выходили ли ночью Тео или я, и была ли я уверена в том, что знаю, где находился Рей, и какими они вообще были, Рей и Белль, и выпивали ли они, и когда я последний раз была в Холле? А где был Рей? А где были мы? А где находился Рей? Я все время повторяла, что мы с Тео разговаривали в конюшне, а потом к нам пришел Сесил, и они попросили Тео остаться в кабинете, а мне предложили показать им, что и где находится, где стоит микроавтобус, где расположена кухня и спальня Сесила. А потом полицейские заявили, что им нужно подняться наверх.

Внезапно вчерашний вечер раскололся на две части – выставка для попечителей, лицо Тео, когда я спустилась вниз, и ресторан, и машина, с ревом мчащаяся сквозь душную и пахнущую дымом ночь, – все то хорошее, что случилось со мной… Мне показалось, что все это вываляно в грязи и истоптано грубыми башмаками, и я заплакала, потому что очень устала и не могла больше сдерживаться.

Дверь с грохотом распахнулась. В коридор вошла Пенни. Она быстро огляделась и сказала, негромко, но очень отчетливо:

– Добрый вечер, офицеры. Я думаю, с Анны хватит на сегодня. Это было сказано тоном, который не допускал возражений и который вынуждает даже полицейских делать то, что им говорят. Впрочем, они попытались было сделать вид, что это их не касается, что они только делают свое дело, и попробовали возмутиться, когда она заявила, что сама покажет им Холл, а я могу вернуться к Сесилу, потому что он знает меня лучше. Но она лишь обронила:

– Все в порядке, Анна, ты можешь идти, – и я повернулась, спустилась по лестнице, вышла через переднюю дверь, и они не сделали попытки остановить меня.

Утро уже наступило, в тусклом сером свете Тео ждал меня на лужайке. Плечи у него поникли, в руке он держал сигарету. На обратном пути мы почти не разговаривали, и мне казалось, что он где-то далеко-далеко от меня.

Сесил еще спал, но когда я осторожно вошла в комнату, чтобы взглянуть на него, он пошевелился, заскулил, как маленький щенок, и открыл глаза.

– Анна?

– Ш-ш. Все в порядке, – сказала я, опускаясь на кровать, и взяла его ладошку в свои. Она была теплой и мягкой, совсем не горячей. – Я здесь.

Он снова закрыл глаза, но не отпустил мою руку. Глядя на него, меня вдруг тоже неудержимо потянуло в сон. Я забралась под одеяло, обняла Сесила, он прижался ко мне, и я уснула.

Я проснулась, но кошмар не уходил. Он остался со мной, стоял у меня перед глазами – желтый, красный и страшный. Я открыла глаза, чтобы стереть его, но оказалось, что рядом со мной тихонько посапывает Сесил, неловко положив руку в гипсе на грудь, и я сразу же вспомнила все, что случилось накануне.

Я выскользнула из-под одеяла. Юбка у меня помялась, ведь я даже не удосужилась раздеться. Происшедшее казалось странным и жутким, но ведь есть Тео, и он сделает так, что все будет хорошо. Я осторожно повернула ручку двери и выскользнула из спальни, направляясь в ванную. Из гостиной доносился запах кофе и горячего молока – так, как я люблю. На обратном пути я заметила, что в ярком солнечном свете протянулись длинные тени. Полдень уже миновал, время близилось к вечеру. И тут снаружи донесся голос Эвы:

– Ну и что же было дальше?

Она вернулась! Сердце замерло у меня в груди. Я на цыпочках подошла к окну и выглянула наружу. Тео отвечал ей. Я не слышала, что говорила она, но мне показалось, что они сидят на бревне у стены, и, вслушиваясь в его голос, я представила, как он смотрит на меня, как на лице его появляется улыбка и как его пальцы нежно касаются моей щеки. Всякий раз, стоило мне только увидеть, услышать или почувствовать его, мне казалось, что получается новый отпечаток с того крохотного прекрасного образа, который поселился у меня в душе.

Эва поинтересовалась:

– Я ошибаюсь или действительно был уже час ночи?

Я обнаружила, что если высунуться из окна и наклониться вниз, то я смогу их увидеть.

– Да, правильно, – согласился Тео. – После выставки мы пошли поужинать. Ну ты сама знаешь, как бывает после таких мероприятий. И она очень здорово помогла. Я хотел поблагодарить ее.

Я видела, как он подался вперед, взял с земли кофейник и снова наполнил чашки. Потом он обнял ее за плечи, прижал к себе, так, как я только что обнимала Сесила, и добавил:

– Я рад, что ты вернулась.

– Я тоже.

Я затаила дыхание, сердце готово было выпрыгнуть у меня из груди. Я не могла понять, чего на самом деле боюсь или на что надеюсь.

Потом она сказала:

– Ты ведь заметил, что она неравнодушна к тебе?

– Заметил.

– Тебе придется вести себя очень осторожно.

– Да, я понимаю.

– Ладно, я надеюсь, все образуется.

Одной рукой она держала чашку с кофе, а другой взъерошила коротко подстриженные волосы у него на затылке. Моя рука прикасалась к нему в этом месте, а теперь и ее. Он положил ладонь ей на бедро. Ее пальцы и его кожа были одного цвета, покрытые бесчисленными морщинками и жесткие, даже грубые. Она спросила:

– А что будет с ней?

– Рей позвонил матери Анны. Она возвращается, летит самолетом. Думаю, она увезет и Сесила. Сегодня вечером приедет Пенни, чтобы забрать их, и они поживут у нее, пока не прилетит мать.

– Слава богу, Пенни молодец. Но, думаю, Анне предстоит еще многое узнать. И, среди прочего, много неприятных вещей.

– Знаю. Но я уверен, что с ней все будет в порядке, – ответил Тео. – Она умная девочка. И храбрая к тому же.

Я почувствовала, как губы мои складываются в улыбку, а в груди становится тепло.

Эва вскочила на ноги и швырнула в него свою чашку с кофе.

– Hijo deputa! Bastardo![55]55
  Сукин сын! Негодяй!


[Закрыть] Ты спал с ней! Чашка ударила Тео в лоб и упала на траву.

– Да, – сказал он после долгого молчания.

– Как ты мог? Ты… ты… Как ты мог спать с ней? Здесь?

Он вытащил из кармана платок и вытер лицо. Потом поднялся и подошел к ней. Когда он взял ее за плечи, я впервые обратила внимание на то, какой маленькой она выглядит по сравнению с ним.

– Эва… милая… Я знаю, что этого не должно было случиться здесь. Мне очень жаль. Прости меня. Я поступил ужасно.

– Да, и еще как! Но дело не в этом. Тео, как ты мог так поступить с Анной? Как ты мог? Ты прожил со мной столько лет и до сих пор не знаешь, что чувствует после этого девочка в ее возрасте?

– Эва, я знаю, но она не… уже не…

– Ага, получается, только поэтому ты и решил, что тебе все можно? Только потому, что она путалась с мальчишками, только потому, что ты решил, что не сделаешь ей хуже и что она ничего не теряет? Только потому, что тебе не пришлось заставлять ее силой, верно? Так вот что я тебе скажу, Тео Беснио, ты поступил гнусно! Меня тоже никто не принуждал, не так ли? Во всяком случае, после самого первого раза. Тебе не нужно было заставлять девочку, которая готова молиться на землю, по которой ты ступаешь. Но все равно это неправильно.

– Да, я знаю, – прошептал Тео, так что я едва расслышала его. Он снова сидел на бревне, подавшись вперед и уперев локти в колени. Он даже не закурил.

– Она еще не сказала, что любит тебя?

Мне показалось, он кивнул, и что-то внутри меня запело от восторга. Одновременно мне стало страшно.

– Конечно, сказала, да поможет ей Бог, – проговорила Эва. – Mierda![56]56
  Проклятье!


[Закрыть] Как ты мог? Ты хотя бы представляешь, каково ей будет, когда вся эта история закончится? И что она может выкинуть? Когда окажется, что ты-то ее не любишь? Он молчал.

– Разве ты не знал, что она несовершеннолетняя? Знал, естественно. В тот день в баре… И даже мысль о том, что ты можешь угодить за решетку, не остановила тебя? Тебе наплевать на то, что ты нарушил закон, лишь бы тебе было хорошо?

– Это не пришло мне в голову.

– Очевидно. – Эва отвернулась и пошла к деревьям. А Тео остался сидеть на месте.

– Анна?

Это проснулся Сесил, и в голосе его звучала паника.

Я вернулась в спальню. Он сидел на кровати, завернувшись в простыню. Лицо у него было розовое и помятое после сна, и он улыбнулся мне.

Я улыбнулась ему в ответ, но не могла удержаться и подошла к окну. Мне даже в голову не пришло бояться того, что они могут увидеть меня.

Эва повернулась и теперь шла обратно. Подойдя к Тео, она протянула ему руку. Он достал из кармана брюк пачку сигарет, встряхнул и дал ей сигарету. Никто из них не проронил ни слова. Он взял еще одну сигарету для себя. Эва опустилась рядом с ним на бревно, Тео зажег спичку, закурил сам и поднес огонь ей.

– Сколько понадобится времени, чтобы доехать до Бильбао? – поинтересовалась Люси, когда мы миновали женщин, которые сидели на берегу и чинили сети.

– Около шестнадцати часов по суше. А морем, даже если шкипером будет баск, от шести часов до суток.

– Тогда поедем по суше, – выпалила она так быстро, что я не мог не улыбнуться. Она в ответ тоже одарила меня улыбкой. – Простите меня.

– Дорога замечательная, – сказал я, пожимая ей руку в знак того, что извинения приняты, – но состояние ее, как и прочих дорог в Испании, оставляет желать лучшего. К несчастью, вы устанете.

– Это не имеет решительно никакого значения, – заявила Люси.

Наше мнимое родство предполагало, что за комнаты в гостинице рассчитаюсь я, но как только, предварительно отобедав на скорую руку, мы заняли свои места в открытой коляске, Люси вытащила кошелек и вернула мне свою долю.

– Это очень щедро с вашей стороны, – пробормотал я, сжимая деньги в кулаке.

– Ничуть, я всего лишь восстанавливаю справедливость, – возразила она, глядя, как укладывают наш багаж. – Общество непременно бы сочло, что с вашей стороны крайне неприлично оплачивать мои счета. – Она рассмеялась. – В кои-то веки правила приличия согласуются со здравым смыслом.

Мы намеревались остановиться на ночь в гостинице в Мотрико, известной мне по прежним временам. Некоторое время дорога от Сан-Себастьяна тянулась по ущельям и холмистым равнинам, густо поросшим лесом, которые можно было считать отличительной чертой данной местности. Пока мы по ней ехали, я принялся знакомить Люси с историей страны басков, а потом перешел к рассказам о Веллингтоне и о том, как его армия двигалась маршем по этим местам. Но, невзирая на искренний интерес, который Люси проявила к данной теме, привычная роль гида отчего-то давалась мне нелегко. С того момента, как я прочел письмо Каталины, изменилось слишком многое, и мои мысли и чувства все еще пребывали в некотором беспорядке. Единственное, в чем я был уверен, когда мы с Люси отправились в Бильбао, так это в том, что Каталина навсегда попрощалась со мной. Я знал это так же точно, как если бы она испустила последний вздох у меня на руках.

Тем не менее я испытывал благодарность к Люси за расспросы о дорогах и воинских соединениях, поскольку они заставляли меня держать себя в руках, не позволяя чувству вины и неуверенности захлестнуть разум. Впрочем, своими ответами она давала понять, что не всегда в точности понимает, что я имею в виду, и это было для нее очень нехарактерно. Но я пребывал в столь расстроенных чувствах, что не мог решить, что тому виной – мои объяснения или ее восприятие.

Мы остановились в Зарауце, чтобы переменить лошадей, и поскольку полдень уже миновал, а мы не хотели преодолевать наиболее трудный участок дороги в сумерках, то не стали задерживаться дольше, чем было необходимо, чтобы впрячь в повозку свежую пару лошадей.

Мы двинулись дальше по дороге из Зарауца, огибавшей каждую скалу, и я мысленно порадовался тому, что не стал медлить. Люси во все глаза смотрела на аспидно-черные скалы и утесы из сланца, выглядевшие в лучах полуденного солнца редутами какой-нибудь фортеции, построенной гигантом. Затем солнце скрылось за тучами, хотя дождя не было, и громоздящиеся в небе облака настолько походили на горы внизу, за вершины которых цеплялись, что казалось, будто они отражаются в воде. При этом и реальные и надежные скалы, и их эфемерные образы, готовые развеяться при первом же порыве ветра подобно тому, как отражение в воде покрывается рябью, если рыба нечаянно плеснет хвостом, на мгновение сливались воедино.

Я снова взглянул на Люси. Она внимательно и с восторгом оглядывалась по сторонам. Она даже не достала свой альбом. Хотя двигались мы достаточно медленно, но дорога, изрезанная глубокими колеями, после недавнего дождя стала скользкой, что не давало Люси возможности взяться за карандаш, даже если бы она и пожелала сделать это. Но все-таки я склонен был полагать, что она целиком отдалась созерцанию окружающей природы, и более ей не требовалось никакого занятия. Я готов был поклясться, что она начисто забыла о моем существовании.

Вот только я никак не мог выбросить из головы мысли о ней, для меня это представлялось решительно невозможным. Я вспоминал, как держал ее в своих объятиях на корабле, и с тех самых пор – впрочем, намного раньше, признался я самому себе – к чувству дружбы, которая связывала нас, примешивалось еще и некое желание, удовлетворить которое я не мог, во всяком случае с ней. Следует отметить, что и мне самому оно внушало определенное беспокойство. Как уже часто бывало раньше, я следил за поворотом ее головы, любовался изгибом ее губ, чувствовал прикосновение ее хрупкого плеча, ощущал жар ее тела, когда она, сидя рядом со мной в сером дорожном платье простого покроя, касалась меня бедром в такт движению повозки. И в который раз, как уже бывало раньше, я безуспешно пытался занять свой разум посторонними вещами, но письмо Каталины оставалось единственным предметом, достойным моего внимания.

Я счастлива тем, что храню в своих воспоминаниях подобные радости и горести, и намерена провести остаток дней своих здесь, в стенах монастыря Сан-Тельмо. Эти слова всплыли в памяти и прошли сквозь мое сердце подобно горному потоку, вобравшему в себя весенние ручьи.

Внезапно я испытал потрясение, по силе равное тому, которое вызывало во мне движение по столь ухабистой дороге, и с удивлением осознал, что более не чувствую себя связанным любовью к Каталине. Она даровала мне свободу.

Мы разговаривали мало. Люси казалась слишком поглощенной созерцанием окружающей нас красоты, чтобы поддерживать оживленную беседу, а я помнил эту дорогу еще по прежним временам. И пусть живописная местность не уставала поражать меня своим величием, все-таки восторг, который она всегда во мне вызывала, никак нельзя было сравнить с тем восхищением, которое я испытывал сейчас. Глядя на Люси, я как будто видел ее глазами и позолоченные лучами заходящего солнца отвесные скалы, и суровую жесткую зелень деревьев, вцепившихся корнями в их разломы и трещины, и белую пену волн, разбивающихся о подножие утесов далеко внизу. Видел все это словно в первый раз. Что до Люси, то окружающая природа настолько привлекла ее внимание, что в ее глазах я видел отражение каждого облачка в небе, каждого ручейка и каждого мокрого камешка на его берегу.

Дорога обогнула очередной утес, сосны и каштаны скрыли от нас морскую даль. Внезапная прохлада, поджидавшая нас в тени деревьев, заставила Люси очнуться. Она медленно повернулась ко мне и задумчиво улыбнулась, словно приходя в себя после взрыва страсти.

– О Стивен, большое вам спасибо, – прошептала она, поднесла мою руку к губам и поцеловала.

Я пребывал в некоем восторженном оцепенении, пока мы не миновали наконец последний поворот, и дорога пошла вниз по склону холма к Мотрико.

Гостиница, в которой мы намеревались остановиться, осталась такой же, какой я ее помнил, – не слишком большой и роскошной, зато чистой и с цветочными корзинами на подоконниках. Как мне показалось, хозяйка, провожая нас в наши комнаты, ничуть не заинтересовалась ни нашим мнимым родством, ни другими взаимоотношениями, которые могли нас связывать. Комнаты наши располагались напротив друг друга, а двери их выходили прямо в маленький внутренний дворик. Ощущая желанное прикосновение холодной воды, я с удовольствием смыл с себя дорожную пыль, наблюдая за голубями, ворковавшими на голубятне, и присоединился к Люси в пустом обеденном зале, где мы заказали отличное вино, сыр и домашнюю ветчину. Люси ела с большим аппетитом, чем я ожидал от нее, хотя по-прежнему явно пребывала мыслями где-то далеко. Беспорядок и суматоха, воцарившиеся в моей голове и чувствах, отразились на моем аппетите, так что под конец я даже испугался, что Люси может поинтересоваться, почему это я, против обыкновения, ем так мало. Стакан вина, однако, несколько успокоил меня, и я с радостью согласился на ее предложение совершить небольшую прогулку.

Хотя небо разъяснилось и его пронзительная лазурь еще не сменилась чернотой ночи, в долине уже сгущались сумерки, и вершины гор у нас над головой сверкали в последних лучах заходящего солнца. Город раскинулся у подножия скал на берегу небольшой природной бухточки, причем спуск к заливу оказался настолько крутым, что добрая половина мощенных камнем улиц представляла собой обыкновенные лестницы, вырубленные в скальном грунте, тогда как остальные были ничуть не менее опасны и требовали исключительной осторожности при ходьбе. В этот поздний час мы встретили лишь нескольких обитателей, вышедших из дому по своим делам, будь то рубка дров или необходимость покормить кур. Мы вышли через портовые ворота и двинулись вдоль берега, удаляясь от городка в сторону материка, и над обрывом к востоку от нас взошла полная луна.

Песчаный пляж впереди выглядел очень заманчиво. Наступила высшая точка отлива, так что большую часть пути мы проделали рука об руку по песку, еще совсем недавно пребывавшему под водой, с такой же легкостью, как если бы прогуливались по городскому бульвару. И, оглянувшись, с удивлением обнаружили, что городок остался далеко позади, мы очутились на берегу в совершенном одиночестве, и вокруг нас вздымались залитые лунным сиянием угольно-черные и серебристые скалы.

Мы двинулись вперед и остановились только тогда, когда идти дальше не было никакой возможности. Впереди утес выступал в море, и у подножия его о камни с грохотом разбивались волны. Здесь мы решили передохнуть и присели на большой валун, зарывшийся в песок. Последние несколько ярдов ходьбы по песку дались мне с трудом, нога у меня разболелась, мысли путались, посему я не удивился, уловив по тону Люси, когда она заговорила, что и она устала и слегка задыхается.

– А мы, оказывается, далеко зашли.

– Вы не слишком устали? – поинтересовался я, прислонив тросточку к валуну.

– Нет, ничуть. Я впервые отправилась в столь дальнее путешествие, да еще и так срочно – по крайней мере, ранее со мной такого не случалось, – так что теперь, когда мы добрались до промежуточного пункта назначения, у меня появилось чувство… – Она умолкла и взмахнула рукой, не находя слов, чтобы выразить свои ощущения и переживания. Когда она повернулась ко мне, я заметил, как пульсирует у нее на горле сиреневая жилка. – Вы чувствуете это, Стивен?

– Что именно мне полагается чувствовать? – только и сумел выдавить я. Я испугался, что если мой ответ окажется более пространным, то не сумею сдержаться и выдам себя.

Валун был не слишком велик. Я ощущал тепло ее руки рядом с собой, и подол ее платья касался моей ноги.

– Я полагаю… что теперь прошлое осталось позади, и все наши мысли и чувства должны быть направлены на то, что ожидает впереди.

Я не мог ничего ответить ей, и Люси решила, что ошиблась относительно причины моего молчания.

– О Стивен, прошу вас извинить меня. Это была непростительная ошибка с моей стороны. Я не имела никакого права полагать, что… что отныне ваше прошлое… – Она снова умолкла, прижав ладони к пылающим щекам. – Простите, я слишком поспешила и сделала неправильные выводы.

– Вовсе нет…

– Думаю, окружающее великолепие сыграло со мною злую шутку. Умоляю вас забыть мои слова и простить меня.

– Мне не за что прощать вас, – с трудом выдавил я, и если в моих словах не было ничего необычного, то тон моего голоса произвел на нее неизгладимое впечатление. Внезапно я почувствовал, что для меня очень важно, чтобы она узнала правду, во всяком случае, в том ее виде, в каком она открылась мне. Я должен заставить ее понять, и понять сейчас, иначе между нами никогда не будет былого доверия. Я повернулся к ней и взял ее руки в свои. – Еще сегодня утром, может быть, даже вчера вечером, я осознал, что прошлое… осталось в прошлом. И…

Я не мог более выговорить ни слова. Она сжимала мои руки так же крепко, как и я ее, но не шевелилась и молчала.

Чувствуя, как настоящее готово открыться и поглотить меня, я вдруг ощутил пожатие ее пальцев, которое и заставило меня продолжать:

– Моя любовь к Каталине осталась в прошлом. Я всегда буду любить ее в своих воспоминаниях, но они – всего лишь отражение былых чувств, и ничего более.

У Люси дрожали руки, но она не сводила с меня глаз.

– Бросьте камешек в воду, – сказал я, – и оно исчезнет. Мне показалось, что она кивнула. Я во все глаза смотрел на нее. Как мог я не понимать, да еще так долго, что давно люблю ее? Ведь я действительно любил ее, и оттого, что я признался в этом самому себе, у меня закружилась голова. Мое тело знало об этом раньше, чем разум подтвердил мои чувства; и теперь я едва сдерживался, чтобы не заключить ее в объятия.

Но ей не следует это знать. Я не должен ничего говорить ей, потому что если я расскажу ей обо всем, то тем самым возложу на ее плечи слишком тяжелую ношу, особенно учитывая нашу вынужденную близость во время путешествия. При условии, что я буду молчать, может быть, мне удастся сохранить ее дружбу. Поэтому я разжал руки, отпуская ее. После с некоторым трудом поднялся с валуна и сказал:

– Пожалуй, нам пора возвращаться, не то луна зайдет за тучи.

Она вскочила на ноги и сделала несколько быстрых шагов, но не обратно по пляжу, в сторону городка, а вниз, туда, где море с шорохом облизывало песок. Остановившись там, она устремила взор вдаль, к горизонту.

Она казалась мне тонким силуэтом на серебристом фоне, стройным, напряженным и черным.

Спустя долгое время я увидел, что она возвращается. Я не мог прочесть выражение ее лица, потому что за ее спиной простиралась сверкающая серебром гладь моря, но почему-то знал, что она не улыбается. На мгновение Люси остановилась, потом потянулась ко мне. Дыхание у нее перехватило, она обняла меня руками за шею и поцеловала.