Текст книги "Математика любви"

Автор книги: Эмма Дарвин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

– Знаете, я думаю, что раньше бы этого не заметила, – призналась я. – И даже предпочла бы пить его именно таким. Но теперь я привыкла к вашему кофе.

– Девушка-англичанка, которая не может отличить хороший кофе от плохого, – поддразнил меня Тео. – По крайней мере, хоть чему-то хорошему ты научилась.

У реки было прохладно.

– Только этому? – поинтересовалась я.

Он протянул руку и убрал прядь волос с моего лица.

– Нет, милая Анна. Не только этому.

И по тому, как его пальцы прикоснулись к моей щеке и как его глаза улыбнулись мне, я поняла, что это правда. Внезапно он наклонился и поцеловал меня.

Позади раздались старческие ханжеские голоса, которые нам частенько доводилось слышать, когда Холли обзавелась короткой стрижкой «ежик» под стать своим рабочим брюкам из грубой хлопчатобумажной ткани. Старомодные голоса, которые считали, что способны остановить нас. У Тео заблестели глаза. Он огляделся по сторонам и посмотрел на меня. Мы подались друг к другу и поцеловались снова, долгим и страстным поцелуем, и голоса растаяли где-то вдали. К тому времени, когда мы вернулись в машину, я хотела его так сильно, что у меня замирало сердце.

– Наверное, пора отправляться в галерею, – заметил Тео.

– Но мне нужно привести себя в порядок и немного подкраситься, – возразила я, и Тео рассмеялся.

– Я знаю, что, если скажу, что ты выглядишь отлично, а так оно и есть на самом деле, это все равно не будет иметь никакого значения, так что давай просто заглянем в ближайшую аптеку, там ты купишь все, что нужно. У тебя есть деньги, или, может быть, одолжить тебе?

Тео ждал в машине, пока я решала, что лучше купить – голубые тени для век и розовые румяна или что-то другое. В конце концов я нашла черную тушь для ресниц и подходящий крем под пудру, а еще купила тени, помаду, а также расческу и пару сережек с лотка, на котором была выставлена дешевая бижутерия.

Когда мы приехали в галерею, Криспин уже был там.

– Можете себе представить, из типографии все-таки доставили буклеты! Так что можно было не просить вас приехать так рано. Я позвонил и оставил сообщение на автоответчике, но вас не было дома. Прошу прощения.

– Не страшно, – заявил Тео. – Я пока переоденусь. А потом что нам делать?

Мы расставили красное вино, апельсиновый сок и стаканы, а потом постарались запихнуть как можно больше белого вина в старый холодильник. Я заменила две перегоревшие лампочки, Тео повесил рулоны бумаги в туалетах, а потом мы вместе разложили буклеты, в которых рекламировались фотографии и указывались цены на каждую. Когда мы, уже не зная, чем еще заняться, поднимали с пола несуществующие пылинки, в который раз переставляли стаканы и поглядывали на часы, Криспин вдруг спросил:

– Как вам живется в Холле, Анна?

– Нормально, – отозвалась я. – Тео учит меня печатать фотографии.

– В самом деле? А вы никогда не делали этого раньше?

– Нет, до этого мне не приходилось печатать самой.

Он посмотрел на меня, потом перевел взгляд на Тео, и я подумала, что он, наверное, догадался обо всем. Мне стало жарко, но одновременно я почувствовала себя счастливой, потому что Криспин был другом Тео и наверняка поймет все правильно.

Я сказала, что должна привести себя в порядок, и отправилась в дамскую комнату. Там я умылась и изрядно накрасилась, чтобы не ударить лицом в грязь перед гостями галереи. Тени, которые я купила, оказались вполне сносного бронзово-фиолетового цвета, а губная помада обладала необходимой глубиной и яркостью. Затем я причесалась и надела сережки. В них был вставлен горный хрусталь, и со стороны было очень трудно заподозрить, что это дешевая подделка, особенно когда они сверкали у меня в волосах.

Я спустилась вниз и услышала, как Криспин говорит:

– Думаю, Фэрхерсты вымерли почти поголовно. Эти местные дворяне женились друг на друге, и достаточно эффективно. Какой-то дальней родней им приходятся Джоселины – ну, эта семейка пивоваров из Бери, вы понимаете, кого я имею в виду. Если не ошибаюсь, кто-то из них женился на дочери Фэрхерста, и в том семействе было много сыновей, так что генетически род не прервался, пусть даже фамилия больше не встречается.

После войны поместье Керси было продано под школу, а потом еще несколько раз переходило из рук в руки. Подобная судьба постигла многие большие поместья, когда налоги стали просто драконовскими. Хотя в последнее время в одном или двух были устроены отели и гостиницы. Портрет Стивена Фэрхерста – лучший, что у нас есть. Кроме того, после него осталось несколько писем, да и мне удалось прикупить несколько вещичек на распродаже. По большей части это фотографии. По какой-то причине в свое время их было сделано преизрядное количество.

Они повернулись к портрету как раз в тот момент, когда я спустилась с последней ступеньки. Глаза Стивена встретились с моими. Я ощутила на себе и взгляд Тео…

Воцарилась мертвая тишина.

– Анна, любовь моя! – воскликнул Криспин. – Вы выглядите замечательно!

Тео улыбнулся мне, а потом еще раз и еще. Я улыбнулась ему в ответ, чувствуя, что Стивен наблюдает за нами. Прошла целая вечность, прежде чем Тео взглянул на Стивена и сказал:

– Мне кажется, портрет очень удачный. Но, Криспин, разве твой бюджет предполагает приобретение экспонатов? Я считал, что ты располагаешь средствами только для организации выставок.

– Иногда я не могу устоять перед искушением приобрести что-нибудь для себя, особенно когда речь идет о картинах и фотографиях. Есть что-то завораживающее в том, чтобы узнать, как все выглядело раньше… А если увидеть это глазами художника, то это вообще отдельная тема для разговора. Да и старые фотографические пластины очень красивы. Они совсем не похожи на наши современные негативы, не правда ли? Их можно считать вещью в себе, субстанцией, обладающей собственным существованием. По большей части, это дагерротипы, разумеется. Когда смотришь на них, создается впечатление, что сама суть объекта мерцает и переливается в стекле…

Раздался громкий, отрывистый стук в входную дверь.

– Должно быть, это Пенни, – пояснил Криспин. – Вы ведь еще не знакомы с моей сестрой, Анна? С Пенни Стэмфорд. И моей племянницей Сюзанной.

Пенни оказалась такой же высокой и худощавой, как Криспин, и такой же приятной. Она сообщила, что Сюзанна помогает разобраться с напитками, с ней еще одна девушка, которую мы пока не видели.

– Так вы остановились у Рея Хольмана в Керси-Холле?

– Он мой дядя, – ответила я, и это было все, на что я оказалась способна, чтобы не показать, что меня начинает трясти при одном упоминании об этом доме и семействе.

– Может быть, вы знаете, что одно время Сюзанна работала там.

– Да, Криспин говорил мне. И Сесил тоже.

– Должна заметить, что Сесил, на мой взгляд, очень странный мальчуган. Он, наверное, уже достаточно взрослый, чтобы ходить в школу, но, похоже, Рей решил, что он слишком стеснителен для этого. Полагаю, ему виднее. В конце концов, он опытный учитель, пусть даже никогда не работал директором, пока не приобрел эту школу. Если не ошибаюсь, ваша семья родом с дальней стороны Бери, верно? Но вы наверняка знаете об этом больше меня.

– В общем-то нет. И Рея я тоже знаю не очень хорошо. Она помолчала несколько мгновений, потом продолжила:

– Славное старинное здание этот Холл. Но сейчас для частного дома он решительно не подходит. Времена меняются. – Она рассмеялась. – Хотя я уверена, что в глубине души Криспин жалеет об этом. Вот почему он собирает старые фотографии, из которых можно понять, как все выглядело раньше.

Внезапно я вспомнила о Стивене, и о том, что он не успел сказать, и о ночных кошмарах Сесила.

– Даже при том… С учетом всего плохого, что случалось раньше? Я имею в виду, по крайней мере у нас есть врачи, и лекарства, и люди больше не умирают с голоду. И выборы, и голосование, и все прочее. Даже… даже те места, в которых мне пришлось жить… даже они не такие плохие, как раньше. По большей части. Она улыбнулась.

– Ну что же, хорошо уже то, что вы сами говорите «по большей части». Я член магистрата по делам несовершеннолетних, и мне тоже это известно. Но большинство тех, кто соберется здесь сегодня вечером, не имеет об этом ни малейшего представления. Тем не менее они неплохие люди. Просто везучие. Пойдемте, я познакомлю вас с Сюзанной.

Сюзанна не отличалась высоким ростом и худобой. Она была пухленькой и улыбчивой девушкой в белой блузке и черной юбке и лишь немногим старше меня. Когда я упомянула о Сесиле, она просияла и спросила:

– Как он? Мы были друзьями. Но я больше не могла работать там. Школа закрылась, и дети разъехались.

– С ним все в порядке, – сказала я. – И он часто вспоминает вас.

– Правда? Я скучаю по нему, – призналась она.

Но тут начали прибывать гости, им потребовались напитки, и Сюзанна поспешила к ним. Только увидев ее в окружении других людей, я обратила внимание на ее необычный разрез глаз.

Около меня появился Тео. Я ощущала исходивший от него жар даже через ткань блузки.

– Она монголка? – шепотом поинтересовалась я.

– Пенни и Криспин всегда называют вещи своими именами. У Сюзанны синдром Дауна, – сообщил он. – Она очень мила, не так ли? – Тео взял с подноса бокал белого вина и протянул его мне. – Как насчет освежающего? А потом я познакомлю тебя кое с кем.

– Думаете, стоит?

Он рассмеялся и накрыл мою руку своей.

– Все будет в порядке!

Я подняла глаза и увидела, что на нас смотрит Криспин. Спустя мгновение он встал под аркой, соединяющей две комнаты, и несколько раз звякнул бокалом о бокал. Постепенно все успокоились, шум стих, и он произнес речь о щедрости попечителей и местных советов, о необходимости содержания таких мест, как эта галерея, и о важности работы Тео и Эвы. Потом настала очередь Тео выступить с приветственным словом.

– Благодарю вас за то, что пришли сюда сегодня вечером, – начал он, а я смотрела на его руки и голову, тусклое золото на фоне белой сорочки и темного костюма. Глаза у него тоже были темными и блестели. – Эва Перес поручила мне принести вам извинения от ее имени. Очень жаль, что она не может присутствовать здесь сегодня, но ее попросили прочесть очень ответственную лекцию в Мадриде. Она возвращается к себе на родину и к семье, ее пригласили вернуться, спустя сорок лет. Еще ничего нельзя сказать определенно, но она полна надежд. Я знаю, что те из вас, кто тоже живет в изгнании, кто вынужден был оставить в прошлом все, что любит… Вы понимаете, как много это значит для нее, и простите ее.

Послышались одобрительные возгласы. А я думала о том, каким одиноким и потерянным выглядит Тео, стоя под аркой между двумя комнатами, в то время как остальные обступили его со всех сторон. Мужчины как на подбор были в черных галстуках, а дамы надели длинные модные юбки. Они выглядели и вели себя так, словно у каждого дома остались чистенькие светловолосые дети и щенки лабрадоров. Интересно, кто из них по-настоящему понимал, о чем говорит Тео? О том, что это такое – оставить в прошлом все…

А вот Стивен понимал. На рассвете я должен был покинуть ее. Мы договорились встретиться вечером у ручья. Но, когда я вернулся в лагерь, был получен приказ в полдень отправляться походным порядком. У меня не было возможности увидеться с ней или хотя бы попрощаться.

А Тео заканчивал выступление:

– Итак, любуйтесь картинами, наслаждайтесь обществом друзей, этой прекрасной галереей, и позвольте еще раз поблагодарить вас за то, что пришли сюда.

Собравшиеся дружно зааплодировали, хотя многим и мешали сделать это бокалы с вином, которые они держали в руках. Тео протиснулся сквозь толпу.

– Пойдем, Анна, – сказал он, подвел меня к группе гостей и непринужденно вмешался в разговор. – Разрешите представить вам Анну Вэар, – сказал он. – Анна помогает Эве и мне.

Ко мне отнеслись достаточно дружелюбно. Кто-то заметил, что жара спала, какой-то мужчина поинтересовался, как я получила эту работу. Я ответила, что просто живу поблизости, и никто не стал углубляться в эту тему, поскольку им было неинтересно. В кои-то веки я почувствовала благодарность за подобное к себе отношение! Чтобы поддержать разговор, они принялись расспрашивать меня о том, что я думаю о картинах и фотографиях.

На этот вопрос ответить было легко. Фотографии были замечательные! Стемнело, и в свете ламп снимки уже не казались окнами наружу, а просто бросались в глаза, заставляя пристально всматриваться в себя. Иногда даже чересчур. Я видела, как несколько человек посмотрели на фотографию сгоревшего мужчины с раскрытым в безмолвном крике ртом и отошли в сторону. Но, по большей части, гости стояли спиной к снимкам и оживленно беседовали друг с другом. Они внимательно рассматривали фотографии, только когда направлялись за очередной порцией выпивки. Создавалось впечатление, что таким образом они отрабатывали право получить напиток, чтобы поскорее вернуться к прерванному разговору.

Кто-то из гостей принес мне очередной бокал, и тут я заметила, что собравшиеся понемногу начали расходиться. Ко мне подошла Пенни. По ее словам, Криспин много рассказывал ей обо мне.

– Обо мне?

– А чему вы удивляетесь? Он сказал, что у вас все задатки хорошего фотографа.

Я уставилась на Пенни, но не похоже было, что она шутит или издевается надо мной. У меня был один-единственный подобный случай, когда перед всем классом учитель заявил, что я написала хорошее сочинение, и он действительно имел это в виду. А теперь и Криспин сказал то же самое! И не мне, дабы продемонстрировать свою учтивость, а сестре. Потом она добавила:

– Может быть… Сюзанна очень скучает по Сесилу. Вы бы не хотели как-нибудь прийти к нам на чай?

– Это было бы здорово! – заявила я. Потом ко мне вернулись ужасные воспоминания, но я не могла заговорить о случившемся с ней. – Хотя Сесил немного стеснителен. Я не знаю…

– Ну что же, не буду настаивать, – сказала она. – Если Сюзанна заедет за вами вместе со мной, может быть, тогда он… Привет, Криспин. Мои поздравления! Думаю, это одна из лучших твоих выставок.

– И она близится к концу, – откликнулся он. – Я иногда поражаюсь тому, насколько утомительными могут оказаться какие-то два часа.

– Это все организационные хлопоты, – посочувствовала я, наблюдая, как Тео с улыбкой пожимает руки двум пожилым мужчинам, смуглым и чуточку чужим здесь, как и он сам. Разговоры вокруг стихли, и я поняла, что говорят они не на английском. Должно быть, один из них отпустил какую-то шуточку, потому что я заметила, как Тео склонил голову и громко расхохотался. Вид его напряженной спины сладко отозвался у меня в животе. Потом они обменялись рукопожатиями и расцеловали друг друга, как французы. Мужчины ушли, а Тео направился к нам.

– Криспин! Полный успех, похоже. Я уже заметил несколько табличек «Продано» на снимках. Ладно, как вы насчет того, чтобы съесть что-нибудь?

Пенни отрицательно покачала головой.

– Я бы с удовольствием, но уже пообещала Сюзанне, что отвезу ее к приятелю вечером, а это далековато отсюда, в Хэдли. И утром у меня заседание в Челмсфорде. Как-нибудь в другой раз. Не обижайтесь, пожалуйста.

– У Сюзанны есть приятель? – с любопытством спросил Тео.

– Да. Я знаю, многие не одобрили бы этого, во всяком случае люди, придерживающиеся старомодных взглядов. Но… Они встретились в Центре дневного ухода за детьми и, в общем, ведут себя разумно. Его мать очень приятная женщина.

– Ну что же, пожелаем им удачи, – прервал неловкое молчание Криспин.

Пенни взглянула на меня.

– Анна, было очень приятно познакомиться. Если вам понадобится помощь или еще что-нибудь… Или Сесилу. Я понимаю, Рей, должно быть, очень занят. Наш номер есть в телефонной книге, в разделе «Стэмфорд». Просто позвоните. Не стесняйтесь и не раздумывайте. В любое время.

Прежде чем я успела ответить, она кивнула и направилась к выходу, но у самой двери остановилась и снова повернулась к нам.

– Кстати, Тео, в твоей стороне отключили электричество. Эта пара из Нидхэм Маркет, архитекторы… Так вот, они говорят, что электричество вырубилось на всем протяжении от Хэдли до Уолдингфилдз.

– Опять! – воскликнул Тео, когда за ней закрылась дверь. – Вот и живи после этого в деревне. Криспин, ты едешь с нами?

Криспин перевел взгляд с Тео на меня.

– Вы не сочтете меня неучтивым, если я откажусь? К тому времени, когда покончу с уборкой и все закрою, боюсь, я буду уже не годен ни на что, кроме собственной постели.

Вот так получилось, что мы с Тео пошли одни, мимо Стивена и на улицу. Мы прошли мимо машины, направляясь к ресторанчику неподалеку, который он знал. Вокруг было невероятно тихо, но я чувствовала, что и у него, и у меня еще кружится голова от разговоров, вина и массы впечатлений.

– По-моему, все прошло нормально. Как ты думаешь? – поинтересовался он.

– Да, все было очень мило.

– Хорошо, что я познакомил тебя кое с кем. – Он рассмеялся. – Мне казалось, что у тебя такое подходящее имя – ты вела себя так настороженно и даже подозрительно, когда впервые пришла в конюшню, Анна Вэар![51]51
  Игра слов: по-английски «wear» означает «бдительный, осторожный, подозрительный».


[Закрыть] – Я потянулась к нему и поцеловала его. – Кстати, у тебя есть еще одно имя, второе, как вы говорите?

– Джоселин, – ответила я, недовольно поморщившись.

– Хорошее имя. Что-то связанное с радостью, верно?

– Не знаю. Я никогда не думала об этом. Может быть. Теперь уже он поцеловал меня, и тут мы наконец пришли. В ресторанчике царил полумрак и горело множество свечей.

Меню было написано у входа на доске, и у меня осталось смутное воспоминание, что еда была вкусной, хотя уже через пять минут я не могла бы вспомнить, что ела. Весь ужин я думала только о руках и глазах Тео, о том, как сильно его хочу и как сильно люблю.

Автомобиль был припаркован под фонарным столбом, и Тео остановился, чтобы достать ключи. Я, смеясь, вспомнила, как кто-то из попечителей, глядя на серебристое полено, сфотографированное Эвой, посетовал, что до него не добрался опытный садовник, и Тео замер, как если бы я с размаху ударила его по лицу.

Мы не могли сделать даже вздоха, глядя друг на друга сквозь разделяющее нас космическое пространство. Тео не шевелился, словно страшась того, что может произойти, если он хотя бы пошелохнется. Потом нас неудержимо потянуло друг к другу, мы судорожно обнялись, и Тео принялся целовать меня, а я, прислонившись к машине, изгибалась под его руками.

Он покрывал поцелуями мои плечи и шею, я запрокинула голову, отдаваясь его жадным губам, и случайно посмотрела в сторону. В двух шагах, в свете уличного фонаря, стоял Криспин, держа в руках ключи, и глядел на нас. Потом он повернулся и зашагал вверх по улице.

Мы остановились только потому, что продолжать было чревато непредсказуемыми последствиями. Мы сели в машину и поехали домой. Старый двигатель своим ревом разгонял сгущающуюся жаркую ночь, в открытые окна струился запах сожженной соломы и разогретой земли. Уличные фонари не горели, только кое-где в окнах коттеджей мелькали тусклые огоньки. Тео даже не курил. Он молча вел машину, держа руль одной рукой. Другую он положил мне на бедро, и под его горячим прикосновением моя юбка смялась и задралась чуть ли не до пояса.

На лужайке и в конюшне было по-прежнему тихо. Мы вошли, даже не потрудившись закрыть дверь, и сразу же поднялись наверх. В следующее мгновение Тео принялся срывать с меня топик, а я дрожащими руками расстегивала пуговицы на его рубашке, потому что мне отчаянно хотелось ощутить прикосновение его золотистой кожи к своей. Я даже не стала снимать юбку. Мы просто упали на диван, обмениваясь жадными поцелуями и укусами, царапая друг друга, чувствуя только руки и губы, пока наконец безумная волна желания не накрыла нас с головой…

Тео, не шевелясь, лежал на мне. Я ощущала на шее его быстрое и горячее дыхание, наш пот перемешался, я прижималась к нему грудью, животом, каждой клеточкой, а он давил на меня сверху, словно стараясь раствориться во мне, и я знала, что больше никогда не потеряюсь. И мне больше никогда не будет одиноко.

У моего плеча раздался какой-то тихий звук. Я как в тумане лениво повернула голову.

Рядом с нами стоял Сесил. На его груди виднелась белая полоса, это была рука, помещенная в гипсовую повязку. Глаза его озерами темного света выделялись на бледном лице. Он пробормотал:

– Я нигде не могу найти дядю Рея. Что-то случилось.

Несмотря на свою значимость для этой местности, Сан-Себастьян представлял собой относительно небольшой городок. Я нанял двух носильщиков, предложил Люси опереться на мою руку, и мы прошли через портовые ворота, направляясь в гостиницу «Сан-Кристобаль». Казалось, камни мостовой раскачиваются у нас под ногами. Часы на конторе начальника порта показывали девять вечера, а табличка на двери гостиницы гласила «Completo», то есть «Свободных мест нет», на баскском и на испанском языках. Этого следовало ожидать от лучшей гостиницы, которой располагал городок, но я ощутил, как Люси в отчаянии тяжело оперлась на мою руку. Было очевидно, что она устала и еще не пришла в себя после путешествия.

– У меня не было времени написать и заказать номера заранее, – сказал я, – но здесь есть несколько респектабельных гостиниц, в которых мы можем попытать счастья.

– Откровенно говоря, мое единственное желание – лечь и уснуть. При условии, что в кровати не будет клопов, мне все равно, в каком месте она находится.

Я легонько сжал ее руку.

– При некотором везении нам никуда больше не придется идти. Я знаком с владельцем этой гостиницы еще по старым временам. Давайте войдем.

Хозяин, которого звали Мойюа, сразу же вспомнил и меня, и то, как меня зовут, так что мне даже не пришлось представляться. Хотя он и был разочарован тем, что я обратился к нему вовсе не для того, чтобы возобновить давнее знакомство, но все же внес кое-какие изменения в свой огромный гроссбух, отказывая в номерах двум путешественникам, которые, правда, еще не прибыли, и лично сопроводил нас наверх. Если он и был удивлен появлением двоюродной сестры, о существовании которой в прежние времена я не упоминал, то не подал виду.

Наши номера находились на разных этажах, и сначала мы подошли к комнате Люси. На пороге она приостановилась.

– Стивен, вы простите меня, если я оставлю вас? Я чувствую себя очень усталой.

– Разумеется, – ответил я, пожимая ей руку. Под глазами у нее залегли тени, а сам я пребывал в столь смятенных чувствах, что не смог удержаться, поднес ее руку к губам и поцеловал.

Я тоже очень устал, но знал, что если даже и лягу в постель, то уснуть все равно не смогу. Кроме того, невзирая на уверения Люси, что в этом мире ничто не способно удивить ее, я все-таки предпочел бы, чтобы она не знала о визите, который я собирался нанести.

Я был уверен, что Арраж и Мерседес окажутся дома, в своей гостиной, поскольку их распорядок дня столь же строго регулировался боем городских курантов, как и существование монахинь в монастыре, как жизнь солдата подчиняется сигналам горниста. Я не разочаровался в своих ожиданиях. Когда молоденькая служанка ввела меня в комнату, обе они вскочили на ноги и бросились ко мне. Кстати, девушка тоже была новенькой. Должно быть, дела идут совсем неплохо, решил я. Мерседес сердечно обняла меня и звонко расцеловала. У Арраж на руке красовался синяк, скрыть который не могла даже пудра.

– А где остальные? – поинтересовался я.

– Мать Долорес захворала мочекаменной болезнью, – пояснила Арраж, – поэтому она уехала в Сантандер, чтобы ухаживать за ней и присмотреть за девочками. А это Пилар.

Новенькая девушка была одета в платье из белого муслина, волосы ее были заплетены в детские косички, а в руках она держала куклу. Но все это было лишь притворством, равно как и стеклянные побрякушки и пышные кружева, благодаря которым их потасканные тела все еще казались молодыми. Я знал, что Мерседес не взяла бы девушку к себе, если бы ей не исполнилось еще двенадцати.

– Иззага наверху с мэром.

– А Ирагарта? Арраж ответила:

– Она умерла, и ребенок вместе с ней. Каждую субботу я ставлю свечку перед образом Девы Марии, в честь которой ее назвали.

Я молча пожал ей руку и немедленно достал пинту коньяка, которую купил в гостинице «Сан-Кристобаль», причем купил за такую цену, что, не знай я Мойюа по прежним дням, то непременно бы решил, что ему пришлось заплатить таможенную пошлину на французской границе. Мы уселись на диван, и я успел вторично наполнить наши бокалы, когда явился сначала один клиент, а потом и второй. Мерседес слегка наклонила голову, и Арраж и Пилар упорхнули.

Мерседес поднесла бокал к лицу и вдохнула аромат коньяка.

– Я так и думала, что мы с вами еще увидимся. Я слыхала, что Санта-Агуеда нуждается в деньгах. Моя тетка говорит, что с матерью Августиной никто не может сравниться, когда речь заходит о том, чтобы выжать из людей деньги на благотворительность.

– Так ты знала обо всем… – сказал я.

Она кивнула. Рука, которой я обнимал ее за плечи, свидетельствовала, что она сохранила тепло и приятную для глаз округлость форм. А под благовониями скрывалось пусть не слишком чистое, зато спокойное и уютное тело и добрая душа. Я вспомнил вечер, когда она обиняком сообщила мне, что ребенок Каталины мог умереть. При мысли о том, как должна была страдать Каталина, получив подобное известие, я с трудом поднялся из-за стола, не будучи более в состоянии поддерживать разговор, и нетвердой походкой удалился в свою комнату. Потом, много позже, Мерседес поднялась ко мне, чем поразила меня до глубины души. Она не стала разыгрывать роковую женщину, в чем, кстати говоря, была большой искусницей, а просто обняла меня и лежала рядом, пока я не погрузился в беспокойный и тяжелый сон. Ушла она только утром.

Мерседес сделала маленький глоток.

– Итак, что же заставило вас вернуться – ребенок или сестра Андони?

– Главным образом ребенок. Я должен удостовериться, что с ней все в порядке. Но я не мог, приехав сюда, не повидаться с Каталиной, сестрой Андони. Я хотел бы убедиться, что и у нее все хорошо.

Спустя мгновение она спросила:

– Вы ведь… не собираетесь искать встречи с ней или что-нибудь в этом роде, не так ли? У них жесткие правила, если помните. Тем более что она принесла все обеты.

– Нет… я не стану ничего требовать от нее. Я знаю, что она дала невозвратные обеты. У меня… Со мной приехала кузина, двоюродная сестра, она и увидится с ней от моего имени. А потом, если только Каталина не воспротивится этому, мы поедем в Бильбао. Я хочу лишь… – Я взглянул на Мерседес, и она в ответ вопросительно приподняла бровь. – В самом деле, мне более ничего не нужно. Ничего не изменится, только у меня станет спокойнее на душе, да и Каталина будет знать, что я забочусь о ее дочери.

Она не ответила, только провела кончиками пальцев по моему бедру. Мне пришло в голову, что из всех женщин, которых я знал, она была единственной, у кого я не боялся вызвать отвращение.

– Я и не подозревала, что у вас есть кузина. Может быть, проведете со мной час или два? В память о старых временах? Готова держать пари, что теперь вы с одной ногой умеете доставить женщине больше удовольствия, чем раньше с двумя. Я же вижу, что у вас была обширная практика.

– Я очень устал, – ответил я, взяв ее за руку прежде, чем она успела сделать еще что-то, и поцеловал. Но улыбка, которую я ей подарил, была натянутой, поскольку мысли мои были заняты тем, что раньше даже не приходило мне в голову. Я с изумлением понял, что могу искать у Каталины не только спокойствия ума и души. – Мы попали в шторм, а день сегодня выдался очень длинным и тяжелым.

Внезапно в памяти моей всплыло воспоминание о том, как я держал Люси в своих объятиях, как она прятала лицо у меня на груди, как ее сердце билось в унисон с моим. Я вспомнил запах соли и краски, которыми пропитались ее волосы, как ее мелкие белые зубки яростно впились в ладонь, когда она сдерживалась, чтобы не закричать.

Мерседес, естественно, сразу же догадалась, что я пытался скрыть от нее, но, и это вполне объяснимо, сделала неверные выводы.

– Только не говорите мне, что откажетесь подняться наверх, – заявила она. – В память о добрых старых временах?

Возвращаясь в гостиницу по темным улицам, я понял, что более не могу обманывать себя относительно тех чувств, которые столь недвусмысленно выразило мое тело. Однако подобные эмоции не имели выхода, удовлетворить их у меня не было ни малейшей возможности. Добиваться чего-либо подобного от Люси было… невозможно, и именно эта мрачная перспектива едва не толкнула меня искать утешения в объятиях Мерседес. Я чуть не поддался искушению. Невероятно, но тем, что этого не случилось, я обязан прежде всего мэру, который, спускаясь нетвердыми шагами по лестнице и уныло жалуясь на фригидность и экстравагантность своей супруги, внезапно пробудил во мне сильнейшее отвращение к подобному времяпрепровождению. Каким бы мимолетным ни было это отвращение, оно все же охладило мой пыл настолько, что усталость взяла свое. А когда желание утихло, в памяти у меня прозвучали слова Люси. Они пришли издалека, из давних времен, но голос ее звучал чисто и звонко.

Я могу доверять и вам… в том, что вы скажете мне правду.

Мне пришло в голову, что это имя очень ей идет, потому как она бросала яркий свет на все, о чем говорила, и, вероятно, именно с ее помощью я впервые ясно увидел путь, который мне предстояло пройти.

Размышляя об этом, я почти не обращал внимания на то, куда иду, поскольку знал город достаточно хорошо, чтобы ноги сами несли меня. Но вдруг, подняв голову, я обнаружил, что, очевидно, память все-таки сыграла со мной злую шутку, поскольку от дома Мерседес я добрел до монастыря Сан-Тельмо, давшего приют монахиням.

Когда я впервые оказался в Сан-Себастьяне, то после первого дня очень редко приходил на площадь, чтобы бросить взгляд на суровые каменные стены и всегда запертую, обшитую железными полосами дверь и вновь задуматься о том, правильным ли было мое решение. Сейчас, в темноте, монастырские стены показались мне ничуть не ниже стен, цитаделей, которые мне довелось штурмовать, и бесконечно длинными. Они тянулись и тянулись вдоль одной стороны узенькой, извилистой улочки, упираясь в огромный скальный массив, на вершине которого расположился форт. Но каким-то непостижимым образом те же самые стены выглядели странно хрупкими, даже иллюзорными, в колеблющемся свете уличных фонарей, освещавших только углы, как если бы малейшее дыхание ветерка было способно развеять их в пыль и явить постороннему взгляду жизнь внутри их пределов.

Спит ли сейчас Каталина? Или же молится в одиночестве в своей келье, или стоит на коленях в тускло освещенной часовне, воздух которой насыщен благовониями? Я мог только гадать об этом. Что я знал о ней? Я даже не мог представить, о чем она сейчас думает. Вспоминает ли хотя бы иногда обо мне? Она наверняка думает о своем ребенке. Выносить ребенка девять месяцев, в муках произвести его на свет, а потом отдать в чужие руки… Я понимал лишь, что не знаю и не могу знать того, что она чувствует. Это было выше моих сил, мне не хватало для этого воображения. Но все равно Каталина оставалась моей любимой: были времена, когда я точно знал, что означает каждое движение ее губ или улыбка в ее глазах. Я так долго и молча жаждал ее, страдал и мучился столько лет, и вот теперь вернулся… Зачем и для чего?