Текст книги "Детонепробиваемая (ЛП)"
Автор книги: Эмили Гиффин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
Глава 27
Без вестей от Бена проходят четыре мучительных дня. Рисую в голове трагичные сценарии один ужаснее другого: Бену настолько наплевать, что он оставляет мое письмо болтаться во входящих, забыв мне ответить; Бен хмурится, глядя на экран, и с отвращением удаляет мое сообщение; Бен пересылает мое послание Такер, и они вместе смеются над моим отчаянием. Порываюсь позвонить Энни и спросить, не разговаривала ли она с ним и не знает ли каких-то новостей о его жизни. В конце концов, Энни ведь лихо делилась с Беном подробностями моих отношений с Ричардом. Но я не хочу идти по этому пути. Не желаю превращать глубоко личный разговор в испорченный телефон. Вдобавок я не верю, что Энни будет действовать сугубо в моих интересах. Да, она моя подруга, но она дружит и с Беном, а к настоящему времени, возможно, даже сблизилась с Такер.
Джесс со мной согласна.
– Разберись с ним сама, без посредников, – советует она.
– А если он мне так и не ответит?
– Ответит. Наверное, он не сидит в офисе, а работает где-то на объекте или что-то вроде того. Или занят, или просто из вредности хочет, чтобы ты понервничала. А если верен последний вариант, значит, ему до сих пор не все равно.
– Ты права, – соглашаюсь я, но морально готовлюсь к тому, что моя слабая надежда угаснет навсегда. Что я больше никогда не поговорю с Беном по душам.
Вечером пятницы, после долгого обеда с одним из моих любимых литературных агентов, сажусь почитать несколько присланных авторами напрямую рукописей – презрительно называемых «самотеком», так как в основном это высосанные из пальца графоманские потуги. В общей массе они настолько ужасны, что большинство издательств и редакторов отказываются их принимать. Нет смысла тратить на них ограниченные редакционные ресурсы. К настоящему моменту за тринадцать лет чтения самотека я представляла на редколлегии только одну такую рукопись, которую минут через шесть с начала презентации с треском забраковали.
Однажды Бен спросил, почему я не брошу бесполезного занятия.
– Ты же не покупаешь лотерейные билеты и не играешь в казино, – сказал он. – Так зачем тогда читаешь самотек?
Я объяснила, что поступаю так из иррациональных соображений. Что частично берусь за самотек из-за глубоко укоренившегося еще в детстве невроза: желания подходить ко всякому делу скрупулезно, охватывать все сферы своей деятельности. Ведь никогда не знаешь, где найдешь следующий феноменальный роман. Но помимо этого, призналась я тогда, мне нравится сама концепция самотека.
– Как так? – зацепился Бен, проглядывая очередное безграмотное сопроводительное письмо из-за моего плеча. – Неужели тебе нравится концепция скучных, банальных сюжетных линий и изобилие грамматических ошибок?
– Сложно объяснить, – вздохнула я тогда. – Штука в том, что самотек абсолютно демократичен. Мне нравится иметь возможность дать зеленый свет неустроенному писателю. Нравится представлять, как вчерашний неудачник преодолевает все препоны и добивается величия.
– Ну, мне такой ход твоих мыслей только на пользу, – усмехнулся Бен и поцеловал меня. – Потому что я сам вроде как попался тебе в самотеке свиданий вслепую.
Я тогда рассмеялась и подтвердила, что так и есть.
– Страшно представить, что бы я упустила, если бы решила тебя отшить!
С того дня, если Бен надевал разные носки, сжигал тост или делал что-нибудь из рук вон плохо, я называла его «мужем из самотека». Это была одна из многих наших интимных шуточек.
Поэтому кажется закономерным, что ответ Бена наконец приходит как раз в тот момент, когда я изучаю несколько рукописей, отобранных для меня Розмари как наиболее многообещающие из вороха самотека. При сигнале уведомления о новом письме я поднимаю глаза и в ужасе вижу во входящих его имя. Сердце бешено колотится, но я сижу с открытым ртом, парализованная страхом. Что-то в этих жирных буквах « Бенджамин Дэвенпорт» кажется мне зловещим. А может, загвоздка в том, что письмо без темы. Внезапно я почти на сто процентов уверяюсь, что фразы Бена будут резкими и негативными: «Не вижу смысла встречаться. Мне нечего тебе сказать».
Проходит целый час, прежде чем я набираюсь смелости открыть письмо. Дважды читаю три предложения, пытаясь уловить смысл: «Следующая неделя очень суматошная. Как насчет после Дня благодарения? В понедельник тебе удобно?»
Ничего. Сообщение абсолютно ничего не проясняет, но мне определенно не кажется многообещающим, что Бен не обратился ко мне по имени и не написал ни единого вежливого слова на прощание. Поверить не могу, что четыре дня томилась ожиданием ради этих сомнительных трех предложений. Но в общем и целом я чувствую облегчение. Это не самое худшее, что могло бы быть. И я продолжаю цепляться за надежду, отсылая ответ: «Конечно. Таверна Пита в двенадцать?»
Как самый старый из действующих пабов Нью-Йорка, «Таверна Пита» привлекает толпы туристов, но мы с Беном никогда не были против многолюдья. Мы много раз сидели в этом баре, поэтому, едва нажав кнопку «отправить», я начинаю переживать, что Бен подумает о моем сентиментальном выборе. Но его ответ приходит мигом: «Увидимся там. Хорошего Дня благодарения».
«А вот это вряд ли», – думаю я, царапая красными чернилами поперек титульного листа драгоценной рукописи какого-то автора слово «Отказано».
* * * * *
Позже тем же вечером, возвращаясь с работы, я замечаю Мауру и Зои, спешащих в сторону дома Джесс. Одной рукой Маура держит дочку за руку, а в другой несет ее спальный мешок «Даша-следопыт» и холщовую фирменную торбу с монограммой. Шнурки розовых кроссовок Зои развязаны и волочатся по мокрому тротуару.
Наконец заметив меня, племянница визжит: «Тетя Клаудия!», словно я какая-то знаменитость. Зои творит чудеса с моей самооценкой.
– Эй, Зои! – кричу я. – Ты приехала ко мне на выходные?
– Ага! – вопит в ответ она. – И мама сказала, что я могу ложиться во сколько захочу и есть что угодно!
Перевожу взгляд на Мауру, чтобы та подтвердила слова дочери. Сестра устало пожимает плечами. Она выглядит одинокой и отчаявшейся, и слишком обессиленной, чтобы спорить о времени отхода ко сну или о сладких хлопьях. Интересно, неужели уже берется курс на «подкупи своего ребенка», которым зачастую следуют разведенные родители? Все дети знают, что у развода родителей есть одна выгодная сторона – возможность манипулировать чувством вины, замотанностью и состязательным духом мамы и папы, чтобы выжать максимум пользы для себя любимого из обоих лагерей. Помню, когда мама ушла от нас, у меня стало вдвое больше рождественских подарков, причем их цена тоже удвоилась.
Зои отпускает руку Мауры и ковыляет ко мне. Наклоняюсь, чтобы завязать ей шнурки на бантик. Потом целую племянницу в холодную розовую щеку и шепчу ей на ухо:
– Угадай, что я для тебя приготовила?
– Что? – подпрыгивает от нетерпения Зои.
– Печеньки «Поп-тартс»!
Зои обожает клубничные печенья, но прежде они ей доставались только по особым поводам. До недавнего времени Маура сходила с ума по органическим продуктам.
– С каким вкусом? – теребит меня Зои.
– Клубничные. С глазурью и обсыпкой, – искушаю я. – Парам-пам-пам!
Зои лучится улыбкой. До чего же приятно, когда кого-то так легко порадовать. Жаль, что я не могу помочь решить проблемы и Мауре. Я выпрямляюсь и обнимаю сестру. Под пальто от «Берберри» чувствуются ребра и костлявые плечи.
– Ты стала совсем худющая, Маура, – хмурюсь я. – Я за тебя волнуюсь.
Маура вздыхает и касается скулы.
– Знаю. Выгляжу изможденной, да?
– И никакой не изможденной, – возражаю я. – Просто слишком худой. Нужно следить за собой.
– Забавно, – говорит Маура. – До этой недели я всерьез считала, что нельзя быть слишком богатой или слишком худой. Сейчас я уже не так в этом уверена. Лучше бы я была бедной и толстой, но счастливой.
Зои перебивает мать возгласом:
– А Джесс дома? Можно мне будет примерить ее туфли?
– Конечно! Все сто пар! – подхватываю я, думая, что если в глазах Зои я выступаю в роли какой-никакой знаменитости, то Джесс уж наверняка занимает позицию вровень с Мадонной. Даже шестилетка не может не заметить превосходство в красоте и стиле.
Маура бросает взгляд на свои часики от Картье и опять вздыхает.
– Ладно. Мальчики у Дафны, а Скотт ждет меня к восьми. Пожалуй, мне пора домой.
– Удачи, – напутствую я. Затем беру сестру за руку и заверяю, что люблю ее. Мы с Маурой редко говорим это друг другу, хотя никогда не подвергаем сомнению.
– Спасибо, Клаудия. Я тоже тебя люблю, – слабо улыбается Маура. Затем присаживается перед дочерью и убирает с ее лица прядь волос. – И тебя, тыковка.
– Люблю тебя, мамочка, – откликается Зои и обнимает мать за шею.
– Веди себя хорошо, слушайся тетю, – наказывает Маура.
– Хорошо, мама.
Маура улыбается дочери, потом встает и смотрит на меня.
– Позвони, когда сможешь, – прошу я.
Она кивает, разворачивается и быстро идет к серебристому «рейнджроверу», цокая шпильками ботильонов по асфальту. Несколько секунд я смотрю ей вслед, охваченная тревогой. Предстоящий мне обед в «Таверне Пита» кажется вполне обыденным в сравнении с тем, что ждет сестру в эти выходные. Наверное, сказывается переменная "три невинных ребенка" в уравнении, которое решает Маура, троих невинных детей.
Опускаю глаза на Зои и вижу, что она тоже выглядит обеспокоенной. Девочка щурится, глядя, как мать заводит машину и отъезжает от обочины. Маура машет нам и слегка бьет по клаксону. Зои машет в ответ и одними губами произносит:
– Пока, мамочка!
Я никогда прежде не видела племянницу такой печальной и невольно задумываюсь, в чем причина ее грусти: чувствует ли она неладное или просто слишком мала, чтобы две ночи провести вне дома. Взъерошиваю ее волосы и шучу:
– Готова залезть в теплую духовку, Зои-пирожочек?
Она кивает и с восходящей интонацией говорит:
– Тетя Клаудия?
– Да, милая? – замираю я, страшась ее вопроса.
И, конечно, она задает один из фирменных.
– Почему мама такая грустная?
– Мамы иногда грустят, вот и все, – даю я универсальный ответ.
Зои вздыхает:
– Вчера в машине она сказала слово на букву «п», а потом расплакалась.
– Иногда мамы произносят плохие слова, а иногда расстраиваются, – утешаю я. – Но все наладится, милая. Все будет хорошо.
– Обещаешь? – спрашивает племяшка и смотрит на меня обеспокоенными голубыми глазенками.
Я паникую, пытаясь угадать правильный ответ. Могу ли я дать такое обещание? Что именно подразумевается под «хорошо»? Совершенно точно я не хочу врать Зои. Внезапно на память приходит один жуткий выпуск «Семейной вражды», который я посмотрела лет в семь. На суперигре вопрос был следующий: назовите пять главных тем, насчет которых родители постоянно лгут. Помню, как усердно думала, пытаясь припомнить хоть что-нибудь подходящее, а потом семья Джонсонов принялась выпаливать: «Это… Санта Клаус! Пасхальный кролик! Зубная фея!» Момент был чудовищный. Отчасти потому, что я внезапно узнала горькую правду о моей любимой троице, но самое кошмарное, что как раз в тот день мне пришло написанное от руки письмо с Северного полюса – драгоценное письмо, которое, как сказали по телевизору, было фальшивкой. Тогда я сорвала его с доски над своим столом и предъявила родителям обвинение во вранье.
Сейчас я тщательно обдумываю вопрос Зои и решаю, что все-таки все будет хорошо. И поэтому говорю:
– Да, Зои. Обещаю.
Обнадеженная племяшка улыбается, потом сует ручонку мне в ладонь и говорит:
– Мы можем теперь пойти есть «поп-тартс»? На ужин?
– Отличная идея, – киваю я. – «Поп-тартс» на ужин. И на десерт!
– И на закуску? – уточняет она.
– Ага, и на закуску, – с улыбкой подтверждаю я. – Что может быть лучше?
* * * * *
Пока мы с Зои заканчиваем наш изысканный ужин из трех перемен клубничных «поп-тартс», с работы возвращается Джесс. Они с Зои обнимаются и здороваются, а я осторожно интересуюсь, придет ли позже Майкл. Джесс качает головой и говорит, что ей хочется провести вечер только с нами. Я рада, потому что ума не приложу, как объяснить Зои совместную ночевку неженатых мужчины и женщины. И тут Зои поворачивается к Джесс и приступает к допросу:
– Кто такой Майкл? Ваш парень?
– Ага, – с улыбкой подтверждает Джесс. – Мой парень.
– Вы его любите? – тут же выпаливает Зои.
Джесс глядит на меня и смеется.
– Бьет не в бровь, а в глаз, – замечаю я.
– Что это значит? – спрашивает Зои.
– Ты задаешь очень хорошие вопросы, – перевожу я.
– О. – Зои снова выжидающе смотрит на Джесс.
– Да, – кивает та. – Я его люблю.
– А почему?
– Ну-у… Он умный. И милый. И забавный. И очень-очень красивый.
Зои хмурит светлые бровки, переваривая информацию, а потом задает вопрос, ответ на который интересен многим.
– Вы поженитесь?
Джесс наконец выглядит озадаченной.
– М-м-м. Ну, Зои, я пока не знаю. Поживем, увидим.
– Когда увидим?
– Хм-м. Сложно сказать.
– Почему сложно?
– Ну-у, потому что иногда влюбляешься в человека, который на самом деле не является твоей второй половинкой. И должно пройти время, прежде чем это выяснится, – объясняет Джесс гораздо лучше, чем смогла бы я.
– Надеюсь, вы с вашим парнем поженитесь, – говорит Зои. – Это будет по-настоящему романтично.
– Очень романтично, – соглашается Джесс. – Давай загадаем желание, чтобы у этой истории был счастливый конец.
Зои жмурится и про себя загадывает желание. Открыв глаза, она с серьезным видом смотрит на Джесс.
– Дядя Бен и тетя Клаудия ра… развелись, – сообщает она, словно меня нет в комнате.
– Знаю, – кивает Джесс, не глядя на меня.
– Но тетя Клаудия любила дядю Бена, – продолжает Зои и смотрит на меня. – Правда, тетечка?
– Правда, – киваю я. И, ступая на скользкую дорожку, добавляю: – И всегда буду любить.
Зои приободряется.
– Значит, может быть, что вы снова поженитесь?
«Вот оно», – думаю я. Единственная моя великая надежда выявлена и озвучена ребенком. Обдумываю варианты ответов. Сначала решаю сказать, что это действительно возможно. Что я очень этого хочу. Что всем сердцем скучаю по Бену и понимаю, что совершила ужасную ошибку, не решившись родить ему ребенка. Что на свою беду я была слишком упрямой, несгибаемой, мстительной и гордой. И что я очень надеюсь, что время не окончательно упущено.
Но боязно озвучить что-либо из этого. Страшно себя сглазить. Вместо этого я произношу туманное и безразличное:
– Ну, Зои, на это желание я бы не стала задерживать дыхание.
Как всегда поняв меня буквально, Зои театрально набирает в легкие воздуха и не дышит. Щеки надуваются, а личико краснеет.
– Дыши! – смеясь, прошу я.
Она качает головой, и уголки ее плотно сжатых губ приподнимаются в улыбке.
– Зои! Дыши! – повторяю я и щекочу ее, пока девочка, хихикая, не выпускает воздух изо рта.
Когда она наконец успокаивается, то говорит:
– Тетя Клаудия?
– Да, Зои?
– Если вы с дядей Беном снова поженитесь, пусть это будет поскорее. Знаешь, почему?
Я с тревогой смотрю на нее и сосредоточиваюсь на зуде в пояснице. Конечно, малышка и не подозревает о стареющих яйцеклетках. Конечно, она не в курсе, что я собираюсь предложить Бену ребенка в обмен на шанс получить мужа обратно. Наконец я говорю:
– Почему же?
– Потому что если вы будете тянуть, я слишком вырасту и не смогу держать для тебя букет.
Я с облегчением улыбаюсь.
– Хмм, резонно, Зои. Но тебе еще расти и расти.
– Но все равно, не тяните, – не уступает она. – И на этот раз не избегайте друг от друга.
– Сбегайте, – поправляю я.
– Сбегайте, – повторяет за мной племянница.
– М-м-м, ладно. Хорошо. Посмотрим, – бормочу я, задумываюсь, как долго Зои может бомбардировать нас вопросами. Если я перестану осторожничать, не исключено, что она сумеет навести меня на разговор о переписке с Беном, о нашем предстоящем свидании за обедом и о моей отчаянной надежде на то, что бывший муж не влюбился до одури в девушку по имени Такер.
Мысленно готовлюсь к новому вопросу, который оказывается блаженно безобидным:
– А сейчас уже можно попримерять туфли?
– Конечно, – говорю я, испытывая облегчение. Ура, мне не придется рассказывать племяннице о Такер – легконогой, густоволосой и готовой родить докторше, которая совершенно точно не способна любить Бена так сильно, как люблю его я.
Глава 28
На следующее утро я просыпаюсь и вижу, как Зои в лавандовой ночной рубашке в горошек стоит на цыпочках у окна моей спальни, прижимаясь к стеклу носом и ладошками. Изучаю ее серьезный профиль и встопорщенные от статического электричества волосики и наконец прерываю сосредоточенность малышки вопросом:
– Что там такого интересного, Зои?
Она поворачивается и бежит к моей кровати с криком:
– Снег, снег идет, тетя Клаудия!
– Правда?
– Да! Сама посмотри!
Я следую за ней к окну, вспоминая, какой восторг вызывал снег в детстве. Теперь же он просто создает неудобства, особенно в городе, мигом покрывая улицы грязным слякотным месивом. Но я забываю о житейском дискомфорте, выглядывая из окна вместе с племянницей. И даже чувствую некоторое разочарование, когда вижу лишь несколько разрозненных снежинок, не собирающихся на земле в сугробы.
– Непохоже, что снег уляжется, – говорю я. – Обычная ноябрьская дразнилка.
Зои выглядит удрученной, а в моей памяти всплывает, как мы с сестрами, бывало, воспаряли духом в снежное утро, но затем надежды пропустить занятия безжалостно разрушал диктор по радио, который весьма жизнерадостно объявлял, что все школы открыты. Или, что еще хуже, перечислял школы, которые не будут работать, а потом уточнял, что наша явилась исключением и уроки начнутся вовремя, не дав нам ни часика в утешение. Одним из самых счастливых дней моего детства стал тот, когда мама воскликнула, что не поддержит такое дурацкое решение: «Я не стану рисковать, отправляя вас в школу на автобусе! Объявляю День Снега!» Да, в том, что наша мамочка не следовала общим правилам, имелись некие второстепенные плюсы.
– Если снег ляжет, пойдем кататься на санках в парк? – спрашивает Зои.
– Конечно, – киваю я, думая, насколько же ярче эмоции, когда ты еще ребенок. Радость необъятнее, разочарование болезненнее, надежда осязаемее. – Хочешь станцевать снежный танец, чтобы помочь снежинкам?
Зои снова расцветает и уточняет:
– Что такое снежный танец?
Я подскакиваю на матрасе и изображаю карикатурный ритуальный танец, которому малышка пытается подражать. Мы взмахиваем руками и ногами, пока не выбиваемся из сил. Потом я говорю:
– Ладно, пора выдвигаться! У нас впереди насыщенный день!
– А куда пойдем, тетя Клаудия?
Я обрисовываю план: дневной спектакль, поход в старейший магазин игрушек «ФАО Шварц» и катание в запряженной лошадьми карете по Центральному парку.
Зои выглядит радостной.
– Что ж, тогда переоденусь в платье.
– Да, давай, – поддерживаю я. – И думаю, сегодня не помешает накраситься, согласна?
Зои еще больше расплывается в улыбке. Она настоящая девочка, и постоянно требует то проколоть ей уши, то побрить ноги, то нанести макияж. Маура меня убьет, если я проколю малышке уши или дам ей бритву, но немного румян и блеска для губ – совсем другое дело. Зои чинно шагает в ванную и более взрослым голосом, чем ей пристало по возрасту, говорит:
– Почему нет, тетя Клаудия? Отличная идея.
* * * * *
Несколько часов спустя, после интересной постановки «Короля Льва», мы с Зои выходим из театра «Новый Амстердам» [12]12
Театр «Новый Амстердам»(New Amsterdam Theatre) – старейший театр на Бродвее. Был построен еще в 1903 году. Сегодня входит в Национальный реестр исторических мест США. В конце XX века театр New Amsterdam был флагманской площадкой Корпорации Уолта Диснея для демонстрации всех премьер диснеевских фильмов. Сегодня это ведущий бродвейский театр.
[Закрыть]на Сорок второй улице. Солнце ярко светит, и от снега не осталось и следа, но день все равно кажется зимним и праздничным. Город уже украшен лампочками и гирляндами, а по улицам ходят толпы понаехавших к Рождеству туристов. Зои надевает пушистый розовый берет и того же цвета перчатки, а я быстро ловлю такси и прошу водителя отвезти нас к гостинице «Плаза», поскольку «ФАО Шварц» находится через дорогу от нее. По дороге в центр мы распеваем «Акуна матата» – очень прилипчивая мелодия. Пока мы веселимся, я почти забываю о настоящей причине того, что Зои на выходные осталась у меня. Узнает ли она когда-нибудь правду о нашем совместном уик-энде? Не будут ли ее воспоминания скорее грустными, чем веселыми?
Мы выходим из машины на подъездной дорожке к гостинице. Отдаю водителю деньги и придерживаю дверь, выпуская Зои. Она выскакивает из такси, начисто забыв, что в джемпере в рубчик и в модном пальтишке должна вести себя как леди. Затем указывает на синелицего мима, который застыл в странной позе рядом с фонтаном перед отелем.
– Можно пойти на него посмотреть? – спрашивает Зои.
– Конечно, – разрешаю я, а сама вспоминаю, как Бен постоянно негодовал: «Почему это считается талантом? Кому вообще интересно учиться такой фигне?» Очевидно, многие не разделяют его мнения, потому что вокруг мима собралась внушительная толпа зевак, снимающих зрелище на видео.
Зои стремглав бежит к неподвижной фигуре, а я, стоя у лестницы, достаю из сумочки сотовый телефон. Хочу посмотреть, не звонила ли Маура. Обнаруживаю новое сообщение, но оно от Дафны. Одним глазом приглядывая за Зои, слушаю рассказ Дафны о свежеиспеченном лимонном пироге и как мальчики теперь облизывают ложки. Затем сестра добавляет, что от Мауры никаких известий. «Скрести пальцы, чтобы новости были хорошими», – завершает она свою речь.
Вряд ли хорошие новости по версии Дафны те же, которые хотела бы услышать я. За исключением случаев насилия в семье, Дафна убеждена, что пары с детьми должны во что бы то ни стало оставаться вместе. А мне кажется, что все зависит от счастья. Не такого счастья, как на семейной рождественской фотографии, а настоящего, всеобъемлющего счастья.
Проматываю сообщение Дафны и слушаю старое послание от Бена, которое мне не хватило духу удалить после развода. Это единственная сохранившаяся у меня запись его голоса. В словах нет ничего особенного – он просто диктует номер нашего офтальмолога, но один лишь голос Бена заставляет мое сердце трепетать. Жаль, что не получится поговорить с ним раньше следующего понедельника. Обещание готово сорваться с языка: «Я рожу тебе ребенка, Бен. Я готова на все, лишь бы тебя вернуть».
Нажимаю кнопку сохранения, закрываю телефон и поднимаю глаза на Зои, все еще зачарованную неподвижным мимом. Теперь она держит свой берет в руке, и солнечный свет падает на ее волосы, отчего они кажутся рыжее, чем обычно. На один восхитительный момент я чувствую, что меня переполняют ощущения мира и благоденствия.
А в следующую секунду все разом меняется.
Сначала я замечаю мальчика, щуплого скейтбордиста в мешковатых шортах, высоких кедах и оранжевом шлеме. Рассеянно удивляюсь, что он в такой холодный день вышел из дома без пальто. Он не старше двенадцати, а в движениях проскакивает подростковая неуклюжесть, хотя трюки паренек выполняет быстро и уверенно. Начинающий каскадер явно рисуется, но притворяется, будто не замечает нескольких восторженных зрителей, уже уставших от созерцания мима. Должно быть, он одиночка: мальчишки его возраста обычно ходят стайками. Смотрю, как он перелетает несколько ступенек, ловко приземляется и снова разгоняется. И тут вижу, что Зои бежит ко мне как раз на пути движения скейтбордиста. Я замираю, уже зная, что сейчас случится, но бессильная предотвратить неизбежное – совсем как при просмотре особо жуткой сцены в фильме ужасов, сопровождаемой зловещей музыкой. И вот мальчик на полной скорости мчится навстречу Зои и кричит: «Эй! Эй! Поберегись!» Вижу, как моя девочка в последнюю секунду пытается свернуть в сторону, и молюсь, чтобы навыки лихача победили силу инерции. Но в момент разворота подросток соскальзывает с доски и врезается в Зои. Малышка падает на спину как кукла, и ее голова с глухим стуком ударяется об асфальт. Скейтбордист лежит рядом с ней: похоже, он больше смутился, чем поранился.
Слышу свой крик и стук сердца в ушах. Кажется, что все вокруг движется в замедленном темпе, пока я пробираюсь сквозь толпу и падаю на колени рядом с Зои. Ее кожа посерела, веки прикрыты, а по левой щеке струится кровь – прямо на воротник из белого кроличьего меха. Меня переполняют ужас и паника, пока проверяю, дышит ли она. Да, дышит. Но в голове бьется мысль: «А если она умрет?» Настойчиво убеждаю себя не сходить с ума, ведь дети не умирают от столкновения со скейтбордом. Это просто небольшой несчастный случай. Но страх не унимается: «Сотрясение мозга, черепно-мозговая травма, увечье головы и шеи, паралич». Вспоминаю другие несчастные случаи, например, с мальчиком из сюжета новостей, который остался парализованным после обычной игры в хоккей на льду. В голове проносится образ Зои, приезжающей на школьный выпускной в инвалидной коляске.
«Соберись же, – приказываю я себе. – Действуй и перестань драматизировать!»
Но все, что я могу, – повторять имя Зои и осторожно встряхивать ее за плечи. Малышка не реагирует. Лихорадочно пытаюсь вспомнить правила оказания первой помощи, выученные сто лет назад в скаутском отряде и на уроках в старших классах: «Никогда не перемещайте человека с черепно-мозговой травмой или травмой шеи, проверьте зрачки, наложите шину, чтобы остановить кровь, вызовите скорую, позовите на помощь».
Я чувствую взгляды окружающих и слышу беспокойный ропот вокруг, пока нашариваю в сумке гигиеническую салфетку. Когда прижимаю ее к голове Зои, веки бедняжки трепещут и она открывает глаза. С огромной благодарностью произношу ее имя. Зои хнычет и трогает лицо. При виде крови на розовой перчатке малышка вскрикивает, поворачивается на бок, и её тошнит. Где-то на периферии сознания всплывает, что рвота – признак сотрясения мозга, но понятия не имею, ни насколько оно серьезно, ни как его лечить.
Зои садится и начинает, подвывая, звать Мауру и Скотта.
– Мамочка! Папочка! Хочу к мамочке!
Скейтбордист, прихрамывая, подходит к нам и бормочет извинения.
– Простите, – мямлит он, – она выбежала мне поперек дороги.
Похоже, он боится влипнуть в неприятности. Мне хочется обвинить его, накричать за катание на доске в толпе, но я просто говорю:
– Все нормально.
Мальчик незаметно исчезает, зажав под мышкой свою доску. Я переключаюсь обратно на Зои, и тут внезапно, словно из ниоткуда появляется пожилой мужчина и приседает рядом с нами. Он хорошо одет, а низкий голос звучит успокаивающе. Он осторожно спрашивает, моя ли это дочь.
– Нет, я ее тетя, – виновато признаюсь я.
И такое случилось, когда племянница была под моим присмотром.
– Я поймал вам машину, – сообщает незнакомец, указывая на автомобиль, стоящий на дороге перед отелем в нескольких метрах от нас. – Вас отвезут в медицинский центр Нью-Йоркского Университета. Наверное, девочке просто наложат несколько швов.
При упоминании о наложении швов Зои хнычет, а потом бурно протестует, когда мужчина пытается поднять ее с земли.
– Позволь дяде донести тебя, милая, – прошу я.
И она успокаивается. Несколько секунд спустя я сажусь в машину, а спаситель передает мне Зои и мягкий белый платок с вышитыми инициалами «У.Р.Г.».
– Все будет в порядке, милая, – говорит он.
Не уверена, обращается ли он ко мне или к Зои, но мне хочется поцеловать этого доброго седоволосого незнакомца, чье имя начинается на букву У. Он диктует водителю адрес больницы и закрывает дверь. Пока мы едем по Пятой авеню, Зои сворачивается в клубочек на сиденье и всхлипывает. Я прижимаю платок к ссадине на ее голове. Волосы спутались и липкие от крови. В какой-то момент я осознаю, что оставила берет малышки на тротуаре, и чувствую себя еще более виноватой. Сначала я допустила несчастный случай, затем потеряла любимый головной убор племянницы. Могу только вообразить, что подумает Маура, выслушав мой рассказ о случившемся: «Знаю, ты любишь Бена, но ты уверена, что способна быть матерью?» Звоню сестре – и на домашний телефон, и на сотовый – и с облегчением слышу включившуюся голосовую почту. Я еще не готова каяться, равно как и не хочу расстраивать Мауру, которой и так несладко. Пытаюсь успокоить Зои, повторяя последние слова незнакомца. Говорю ей, что все будет в порядке. Но в ответ она только хнычет и требует мамочку.
* * * * *
По приезде в больницу кровь из ранки сочится гораздо слабее, и я больше не беспокоюсь о параличе или повреждении мозга. Но нас все равно вызывают почти сразу же после регистрации. Что очень отличается от посещения неотложки с Беном, когда он сломал лодыжку, играя в флагбол, – в тот раз мы просидели в приемном покое семь часов. Или от случая, когда я отравилась суши и буквально умирала от рези в желудке, но все равно дожидалась приема, пока врач не осмотрел, казалось, всех бандитов и «Ангелов Ада» в Нью-Йорке.
Поэтому я чувствую гигантское облегчение, когда племяшке предоставляют первоочередность и нас ведут в смотровую. Медсестра помогает Зои переодеться в больничную рубашку и снимает ее основные жизненные показатели. Секунду спустя за ширму влетает жизнерадостный ординатор, который представляется доктором Стивом. Доктор Стив напоминает гибрид Дуги Хаузера [13]13
Дуги Хаузер– Персонаж американского телесериала «Доктор Дуги Хаузер», мальчик-вундеркинд, который в 16 лет уже работает врачом в клинике.
[Закрыть]и Джорджа Клуни из сериала «Скорая помощь». Он очень молод, но все равно уверен в себе и харизматичен. Пока он выспрашивает подробности несчастного случая и осведомляется у Зои о ее самочувствии, перемежая медицинские вопросы с болтовней о школе и любимых занятиях, я вижу, что малышке он нравится и способен ее успокоить. После короткого осмотра он обращается к Зои со словами:
– Что ж, Зои, ты довольно сильно поранилась, поэтому вот что мы сделаем. Для начала устроим тебе маленький рентген головы, а потом наложим несколько крохотных швов за ухом.
При упоминании швов Зои опять пугается (медикам нужно придумать для них новое название: ну какому ребенку понравится мысль о том, что его кожу будут сшивать иголкой?), но доктор Стив улыбается и обещает наложить швы не только не больно, но еще и чудесной розовой ниточкой, которая через несколько дней рассосется. Зои продается с потрохами.
– А зачем рентген? – спрашиваю я, все еще опасаясь, что племянница могла серьезно повредить голову.
– Просто мера предосторожности, – обращает свою улыбку уже ко мне доктор Стив. – Буду очень удивлен, если обнаружится что-то помимо легко устранимого повреждения.
Я киваю и благодарю его. Доктор Стив уходит, чтобы организовать для Зои рентген и принести волшебную розовую нитку, а я пока отыскиваю в сумке лист бумаги и предлагаю малышке сыграть в «виселицу».
Два часа и минимум переживаний спустя исследование рентгеновского снимка подтверждает врачебный прогноз, и Зои выглядит как новенькая с пятью розовыми шовчиками и по уши влюбленная в доктора Стива. Тот вручает ей леденец на палочке – хороший, с жевательной конфетой внутри – и говорит:
– Итак, Зои, ты мне нравишься и все такое, но я очень надеюсь, что больше никогда тебя здесь не увижу.
Зои неуверенно улыбается и становится непривычно стеснительной.
