Текст книги "Собрание сочинений. т.1."

Автор книги: Эмиль Золя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 41 страниц)

XXXII

В следующий четверг вечер у Ракенов – так гости по-прежнему звали своих друзей – прошел особенно весело. Засиделись до половины двенадцатого. Гриве, уходя, заметил, что никогда еще не проводил время столь приятно.

Сюзанна, ожидавшая прибавления семейства, без конца рассказывала Терезе о своих радостях и огорчениях; Тереза, казалось, слушала ее с большим интересом; глаза ее были устремлены в одну точку, губы поджаты, голова временами склонялась вниз; веки, закрываясь, бросали тень на все лицо. Лоран тоже с неослабным вниманием слушал рассказы старика Мишо и Оливье. Они болтали без умолку, и Гриве с трудом удавалось вставить словечко в их россказни. Впрочем, он относился и к отцу и к сыну с явным уважением; он считал, что они превосходные рассказчики. В тот вечер беседа заменила игру, и Гриве простодушно воскликнул, что рассказы бывшего полицейского комиссара почти так же увлекательны, как партия в домино.

За все четыре года, что Гриве и семейство Мишо проводили по четвергам вечер у Ракенов, им ни разу не прискучили эти однообразные собрания, повторявшиеся с удручающей регулярностью. Ни на единый миг не возникло у них подозрения о драме, которая разыгрывалась в этом доме, с виду столь мирном и приветливом. Оливье не раз замечал, в порядке полицейской шутки, что в столовой Ракенов пахнет честностью. Гриве, чтобы не отстать, назвал ее «святилищем мира». За последнее время Терезе два-три раза пришлось объяснять гостям происхождение синяков, которые были у нее на лице; она говорила, что упала и расшиблась. Да никому из друзей и в голову бы не пришло, что это следы от кулака Лорана; они были убеждены, что их хозяева – примерная семья, в которой царят любовь и ласка.

Параличная больше уже не пыталась разоблачить страшную истину, скрытую за унылой безмятежностою четверговых собраний. Наблюдая терзания убийц, предчувствуя взрыв, который рано или поздно должен произойти, как результат неизбежного развития фактов, она в конце концов поняла, что события не нуждаются в ее вмешательстве. С тех пор она совсем стушевалась, она предоставила действовать последствиям убийства Камилла, которые в свою очередь должны были убить преступников. Она только молила небо продлить ее дни, чтобы стать свидетельницей ужасной развязки, которую она предвидела; заветным ее желанием было утолить взор зрелищем последних мук, которые сломят Терезу и Лорана.

В тот вечер Гриве подсел к старухе и долго беседовал с ней, по обыкновению сам и спрашивая и отвечая на вопросы. Но ему не удалось добиться от нее хотя бы взгляда. Когда пробило половину двенадцатого, гости засуетились.

– У вас так уютно, что не хочется уходить, – признался Гриве.

– Достаточно сказать, – подтвердил Мишо, – что мне здесь никогда не хочется спать, а дома я обычно ложусь в девять.

Оливье счел уместным ввернуть шуточку.

– Дело в том, – воскликнул он, обнажая желтые зубы, – что тут пахнет честностью; поэтому-то здесь так и хорошо.

Гриве стало досадно, что его опередили, и он с напыщенным жестом провозгласил:

– Эта комнатка – «святилище мира».

Тем временем Сюзанна, завязывая ленты шляпки, сказала Терезе:

– Завтра я приду в девять.

– Нет, приходите не раньше двенадцати, – поспешила ответить Тереза. – Утром меня не будет дома.

Голос у нее был странный, глухой. Она проводила гостей до коридора. Лоран тоже спустился с лампой в руках. Оставшись одни, супруги с облегчением вздохнули, – видимо, весь вечер их снедало глухое нетерпение. Со вчерашнего дня они стали еще мрачнее, с глазу на глаз они чувствовали себя еще тревожнее. Стараясь не смотреть друг на друга, они молча поднялись наверх. Руки их слегка подергивались, и Лорану пришлось поскорее поставить лампу на стол, чтобы не выронить ее.

Перед тем как уложить г-жу Ракен, они обычно приводили в порядок столовую, готовили себе стакан подслащенной воды на ночь и сновали вокруг параличной, пока все не было готово.

В тот вечер, поднявшись наверх, они присели к столу; взгляд у них был рассеянный, губы побелели. Помолчав с минуту, Лоран спросил, как бы внезапно очнувшись от сна:

– Так что ж? Ложиться не будем?

– Ложимся, ложимся, – отвечала Тереза, вздрогнув, словно от озноба.

Она встала и взяла графин.

– Оставь! – вскричал Лоран, стараясь придать голосу обычную интонацию. – Я сам приготовлю воду… Займись теткой.

Он взял у Терезы графин и налил воды в стакан. Потом, чуть отвернувшись, вылил в него содержимое глиняного пузырька и добавил кусок сахара. Тем временем Тереза нагнулась над ящиком буфета; она вынула оттуда нож и стала прятать его в широкий карман фартука.

В этот миг, под влиянием того странного чувства, которое предупреждает нас о надвигающейся опасности, супруги инстинктивным движением повернули головы. Они посмотрели друг на друга. Тереза увидела в руках Лорана пузырек, а Лоран заметил нож, сверкнувший в складках ее юбки. Так, безмолвные и холодные, они несколько мгновений взирали друг на друга, муж – стоя возле стола, жена – склонившись у буфета. Они все поняли. Каждый из них замер, обнаружив у сообщника свою же собственную мысль. Читая по растерянному лицу другого свои тайные намерения, они почувствовали взаимную жалость и отвращение.

Госпожа Ракен, понимавшая, что развязка близка, наблюдала за ними пристальным, острым взглядом.

И вдруг Тереза и Лоран разразились рыданиями. Сильнейший припадок подорвал их силы и бросил, слабых, как дети, в объятия друг друга. Им казалось, будто нечто ласковое и умильное пробуждается у них в груди. Они плакали молча, думая о грязной жизни, которую они вели и которая ждет их в будущем, если у них достанет подлости и трусости, чтобы жить. Вспоминая прошлое, они почувствовали такую усталость и такое отвращение к самим себе, что им страстно захотелось покоя, небытия. При виде ножа и стакана с отравой они обменялись последним благодарным взглядом. Тереза взяла стакан, выпила половину и протянула Лорану; тот осушил его до дна. Это произошло мгновенно. Сраженные, они рухнули друг на друга, обретя утешение в смерти. Губы молодой женщины коснулись шеи мужа – того места, где остался шрам от зубов Камилла.

Трупы пролежали всю ночь на полу столовой, у ног г-жи Ракен, скрюченные, безобразные, освещенные желтоватыми отсветами лампы. Почти двенадцать часов, вплоть до полудня, г-жа Ракен, неподвижная и немая, смотрела на них, уничтожая их своим тяжелым взглядом, и никак не могла насытиться этим зрелищем.

Перевод Е. ГУНСТА

ИЛЛЮСТРАЦИИ ХУДОЖНИКА А. КОКОРИНА

КОММЕНТАРИИ

СКАЗКИ НИНОН

«Сказки Нинон» – первая книга Эмиля Золя, отразившая его творческие искания на рубеже 50—60-х годов.

Работа над «Сказками» продолжалась с 1859 по 1864 год.

Золя прибыл в Париж из Экса (Прованс) в 1858 году. Молодой художник смотрел на мир глазами своих излюбленных романтических героев, вроде Ролла из одноименной поэмы Мюссе. Подражая ему, Золя создает поэтическую трилогию – «Любовная комедия» (1858–1861). В ней порицалась чувственная страсть за эгоизм, который она пробуждает в человеке. Ей противопоставлялась платоническая любовь, самопожертвование. В мечте, оторванной от реальности, Золя искал убежища от трагических контрастов жизни. Слово «реализм» им тогда отождествлялось с понятием грубый и вульгарный. Герои ранних сказок – духовные братья романтического героя лирики Золя.

Первоначально сборник сказок был задуман в духе романтического противопоставления мечты уродливой реальности; идеал неземного счастья олицетворялся в образе сказочной феи, которой по замыслу суждено было играть центральную роль. «Раз мы с тобой заговорили о фельетоне, – пишет Эмиль Золя своему провансальскому другу Батистену Байю 29 декабря 1859 года, – я скажу тебе, что отправил один для „Ля Прованс“ – а именно волшебную сказку „Фея любви“. От начала до конца это поэтическая мечта, веселый хоровод, который я подсмотрел в моем очаге. Строки, которые должны появиться, всего лишь набросок. Мне хотелось бы рассказать несравненно больше о моей прелестной Сильфиде, мне хочется превратить ее в живое создание. Я собираюсь начать работу над томом новелл, и сказка, которая занимает всего лишь несколько колонок, займет в нем половину книги. Вместо старых я введу новые персонажи, но фею не трону. Я покажу, что влюбленных бог бережет и что ни ад, ни люди, ни священники с их вредными догмами – ничто не властно разрушить чистую любовь!» Судя по письмам Золя, «Фея любви» увидела свет в газете города Экса «Ля Прованс» 22 декабря 1859 года. И больше к образу доброй волшебницы, покровительницы влюбленных, писатель не возвращался.

Суровый жизненный опыт вывел Золя из сферы обманчивых грез. В первые же годы пребывания в Париже, потерпев неудачу на экзаменах (1859) на степень бакалавра, он начал свой жизненный университет сначала в конторе товарных складов, затем в бюро упаковок и отделе рекламы издательства Ашетт.

Творческая эволюция Золя протекала в его непрерывной борьбе с иллюзорным представлением о действительности. Прощаясь с наивными мечтами о царстве сказочных фей, молодой писатель в начале 60-х годов приходит в своих новеллах и рассказах к романтическому протесту против сил, олицетворяющих зло в самой действительности. «Реальность, да ведь это лишь слово для тебя! – писал он Байю 2 июня 1860 года. – Где ты встречался, где ты сталкивался с ней, ты, постоянно отгороженный стенами лицея, уверенный утром, что у тебя есть хлеб на вечер… Реальность! Вот уж поистине я ее знаю, а ты только и делаешь, что твердишь мне о ней. Ты похож на слепца, который указывает дорогу зрячему».

Новая идейно-эстетическая задача побудила Золя пересмотреть замысел сборника, обратиться к иным жанрам.

В письме к Байю в июле 1860 года Золя сообщил, что завершает новеллу «Порыв ветра» и намеревается в ближайшее время написать пять или шесть ей подобных и издать под общим названием «Майские сказки». Ныне как программную для «Майских сказок» он выдвигает не волшебную легенду, а вновь сочиненную новеллу «Порыв ветра». В ней содержится ироническая насмешка над живущим в грезах поэтом, у которого ветер унес три стихотворных признания в любви. Один листок залетел к старой консьержке, другой – к богатой вдове. И обе они размечтались бог знает о чем. А третий попал к той, в которую был влюблен поэт. Девушка была бедна и неграмотна: однажды поэт увидал, как из его розовой бумаги она делала папильотки. Грациозная шутка носила знаменательный подзаголовок: «Сказка Нинетты» (в «Сказки Нинон» Золя эту новеллу не включил). Созданная, видимо, одновременно с «Порывом ветра», новелла «Бальная книжечка», как гласит рукописный текст, также предназначалась для Нинетты.

Четыре года спустя Нинетта превратилась в Нинон, которой и посвятил свои сказки Золя. Обращение автора к Нинон придает всему сборнику композиционную целостность, стилевое единство, лиризм, неповторимый провансальский колорит.

На смену сказке о фее приходит философская сказка-аллегория («Симплис», «Кровь»), романтическая новелла с сюжетами и характерами, взятыми из повседневной жизни («Бальная книжечка», «Воры и осел»); новелла-утопия («Сестра Бедных»), философская повесть («Приключения большого Сидуана и маленького Медерика») и реалистический рассказ («Та, что любит меня»).

В «Симплисе» Золя рисует сказочный образ принца, которому чужды хитрость, жестокость и коварство. Подобно многим романтическим героям, Симплис бежит от людей в «республику природы». В «Симплисе» впервые прозвучал антицезаристский мотив. Короли «совсем не нужны» – вот что услышал Симплис в «республике леса». Его гибель – символ невозможности осуществления идеала естественного человека. Отсюда общий минорный строй этой философской аллегории, которую сам Золя называл сатирой сквозь слезы. Симптоматично, что именем своего героя Симплиса Золя подписывал статьи о творчестве Флобера, Санд, Тэна и др., которые появлялись в газете «Эвенеман» с 12 августа по 7 ноября 1866 года.

В философской повести «Приключения большого Сидуана и маленького Медерика» объект сатиры конкретизируется. Традиционный мотив путешествия используется для иносказательного повествования о современности. По-вольтеровски острая мысль Медерика метко пародирует широковещательные декларации Наполеона III, сулившего подданным мир и благоденствие, а принесшего войны и нищету.

Антибонапартистская позиция Золя – один из главных итогов идейной и творческой эволюции первой половины 60-х годов. Именно в ту пору у Золя зародилось сатирическое отношение к режиму Второй империи, которое вылилось с такой силой в период 1867–1870 годов.

В двух новеллах «Сказок Нинон» отсутствует обращение к Нинон («Сестра Бедных» и «Та, что любит меня»). Обе они затрагивают проблему народной жизни, но решают ее по-разному. В «Сестре Бедных» совместились как бы два жанра – очерк с натуры и романтическая утопия. Золя будто приоткрыл занавес над реальностью, а потом принялся ретушировать, улучшать «ужасную» картину. Драматическая коллизия получает в «Сестре Бедных» Золя утопическое разрешение. Нужно не только видеть зло, был убежден тогда Золя, но и стремиться его исцелить: «…истинная мудрость заключается в том, чтобы принять жизнь такою, как она есть; приукрасить ее мечтами, хорошо сознавая, что именно они ее преображают». И хотя эта «сладкая ложь» показалась крамольной издателю Ашетту, самого Золя она скоро уже не могла удовлетворить.

В одном из лучших рассказов сборника «Та, что любит меня» Золя впервые приблизился к реализму.

Характерно, что в это же время эстетические поиски Золя приводят его к пониманию значения реализма в современном искусстве. Если уже в 1861 году Золя полагал, что «романтическая школа мертва» и «необходимо решительно действовать против нее», то в знаменитом рассуждении «Экран» (письмо к А. Валабрегу, 1864) Золя решительно заявил о том, что все его «симпатии принадлежат экрану реалистическому».

В рассказе «Та, что любит меня» Золя попытался воспроизвести человеческие характеры, увиденные в самой жизни. Не морализировать, как в «Симплисе», не пробуждать чувство сострадания мелодраматической развязкой, как в «Сестре Бедных», а рассказать все как было, заставить читателя ощутить драматизм повседневной жизни, – такова цель новеллы.

Кроме «Феи любви», лишь «Симплис» и «Кровь» первоначально увидели свет в периодической печати. Некоторые рассказы Золя предлагал столичным журналам, но получил отказ: «Сестру Бедных» отвергли в благонамеренном «Журналь де ля Женесс», а «Ту, что любит меня» – в респектабельном еженедельнике «Фигаро».

С немалым трудом, при посредничестве Этцеля, Золя в начале июля 1864 года нашел для «Сказок» издателя А. Лакруа, и они вышли в свет 24 октября 1864 года.

Столичная и провинциальная печать благожелательно встретила дебют молодого писателя. Характерно, что многие современники Золя отметили сатирическую направленность «Сказок». «Живое чувство соседствует здесь с сатирой», – писал, например, Дюранти в газете «Прогрэ де Лион» 11 декабря 1864 года.

В России имя Золя впервые было упомянуто в февральском номере «Отечественных записок» за 1865 год. «„Рассказы для Нинон“ составляют первый дебют некоего Эмиля Золя, – сообщает анонимный обозреватель. – На его произведениях заметно влияние Виктора Гюго, Альфреда Мюссе, Гофмана и Гейне – влияние, которым определяется и отличительный характер его поэтических рассказов – тонкое смешение грациозной фантазия с остроумной и ядовитой насмешливостью, – такое влияние не обезличивает… а только воспитывает его самобытный талант».

Переводы на русский язык отдельных рассказов из сборника «Сказки Нинон» появились вслед за изданиями первых романов из цикла «Ругон-Маккаров»: «Приключения большого Сидуана и маленького Медерика» опубликованы в журнале «Библиотека для чтения» за 1875 год, книга 2, и одновременно в том же году вышли отдельным изданием в Петербурге.

«Сестра Бедных» увидела свет в журнале «Семья и школа» за 1875 год, № 9, книга 1, Отдельно рассказ издан Сытиным в Москве в 1899 году. С тех пор неоднократно переиздавался.

Рассказ «Кровь» появился в «Отечественных записках» за 1875 год, № 9, в стихотворном переложении поэта-искровца Д. Минаева.

Рассказ «Та, что любит меня» вышел отдельным изданием в Киеве в 1891 году. Затем был опубликован в приложении к журналу «Живописное обозрение» за 1895 год.

Целиком «Сказки Нинон» вошли в Полное собрание сочинений Эмиля Золя, под редакцией М. В. Лучицкой, Киев, 1903, т. 40, а также в Собрание сочинений Эмиля Золя, Петербург, 1896–1899, т. 29.

ИСПОВЕДЬ КЛОДА

«Исповедь Клода» – первый роман Золя. Еще 30 декабря 1859 года Золя писал своему другу – художнику Полю Сезанну: «Тебе должно быть известно, что Мишле в книге „О любви“ начинает лишь с момента, когда люди вступили в брак, повествуя таким образом о супругах, а не о влюбленных. Так вот, а у меня… возник план описать зарождающееся чувство любви и довести его до заключения брака… Это будет своего рода поэма, которую я должен сам придумать и где все должно быть подчинено единой цели – любви». Полгода спустя первоначальный замысел будущего произведения подвергается существенному пересмотру. Золя обращается к теме «обманутой любви», к сюжету из жизни богемы. «Полюбите лоретку, и она ответит вам презрением, выкажите ей свое презрение, и она полюбит вас», – утверждает Золя в письме к Байю (июль 1860 г.), которое и является своеобразным зерном «Исповеди Клода».

В 1862 году, как свидетельствует Поль Алексис, приблизительно треть рукописи будущего романа была готова. После двухлетнего перерыва Золя вновь обращается к «Исповеди Клода». «Вполне возможно, – сообщает он поэту А. Валабрегу 21 апреля 1834 года, – что я наконец закончу начатый два года тому назад роман, отодвинув в сторону „Сказки“». Но в июне 1864 года Золя, найдя издателя для «Сказок», решает отложить завершение «Исповеди» на следующий год. В сентябре 1865 года «Исповедь Клода» закончена. В ноябре того же года роман вышел в свет.

Роман отчасти автобиографичен. Сам писатель подтверждает это в предпосланном «Исповеди Клода» посвящении друзьям П. Сезанну и Ж.-Б. Байю. О том же свидетельствует и Мопассан в очерке «Эмиль Золя» (1883).

Консервативная критика встретила «Исповедь Клода» в штыки. «Я не знаю, – восклицает Анри Лавуа („Монитер Юниверсель“, 11 декабря 1865 г.), – под влиянием какого пагубного реализма он утратил молодость и обаяние…» «Дебютировав год назад в грациозном жанре „Сказками Нинон“ – этой чистейшей фантазией, – пишет Гюстав Ваперо, – Эмиль Золя в „Исповеди Клода“ бросается в иную крайность, пытаясь писать в духе наигнуснейшего реализма». Наконец, критик еженедельника «Иллюстрасьон» (28 января 1866 г.) Андре Лефевр, пытавшийся направить творчество молодого писателя в русло охранительной литературы, наставляет его: «Искусство состоит не в фотографировании безобразного, а в выборе прекрасного; не следует рисовать голую реальность… искусство должно извлекать из недр реальности великие и идеальные концепции».

Советы «благожелательного» Лефевра не возымели действия. Начиная с «Той, что любит меня», теория «идеализации реальности» – пройденный этап в развитии эстетической мысли Золя. Ипполит Тэн, в ответ на просьбу Золя привлечь внимание литературного обозревателя «Журналь де Деба» к «Исповеди», писал в 1866 году: «Редактор, о котором идет речь, господин Кювелье-Флери. В его распоряжении ежемесячный обзор – „Новые романы“. Если Вы желаете, я могу с ним поговорить, но должен предупредить Вас, что „Исповедь Клода“ бросит его в дрожь… Тем не менее он мог бы взглянуть на роман как на симптом и, не роняя своего достоинства, сказать о таланте автора. Вместе с романом отправьте ему и его антипод – „Сказки Нинон“». Неизвестно, как повлияли «Сказки» на приговор высоконравственного обозревателя официозного органа. Достоверно лишь, что «Исповедь Клода» почтили вниманием высшие сановники империи – префект полиции, генеральный прокурор, министр юстиции и сам министр внутренних дел.

«Следуя направлению реалистической школы, – доносил генеральный прокурор министру юстиции, – автор в некоторых случаях с явным удовольствием предается анализу постыдных страстей». Сообщив министру, откуда Золя родом, кто его родители, прокурор не преминул вспомнить о связи Золя с газетой Латинского квартала «Травай» и группой «Ля Ревю дю Прогрэ». Дело в том, что в 1862 году Золя сближается с оппозиционно настроенным кружком молодежи, издававшим журнал «Ля Ревю дю Прогрэ». После запрещения журнала Золя входит в группу республиканцев, выпускавших еженедельник «Травай», в котором он опубликовал антибонапартистскую поэму «Данте» (в третьем номере за 1862 год). То ли потому, что Золя был молод, и прокурор полагал, что он одумается, то ли, как пишет Жан Фревиль, «прокурор предпочел молчание судебному разбирательству, которое лишь привлекло бы общественное внимание к книге», так или иначе, дело до суда не дошло. Чиновники прокуратуры ограничились обыском на квартире писателя да пристрастным дознанием, произведенным на его службе. Попав под подозрение, Золя потерял место в издательстве Ашетт (1 февраля 1866 г.). Утрата была чувствительной. За годы, проведенные у Ашетта, писатель значительно расширил круг своих литературных знакомств и интересов. Здесь он познакомился с Дюранти, основателем журнала «Реализм», с Ипполитом Тэном, с братьями Гонкурами. Существенна была и материальная сторона. Какой бы душной ни казалась художнику издательская контора, она избавляла его от забот о хлебе насущном.

Роман «Исповедь Клода», сыгравший важную роль в судьбе писателя и отнесенный современниками к реалистической школе, большинством критиков нашего времени причислен к ультраромантическим произведениям Золя. Как же его оценивал сам создатель? «Я считал своим долгом, – сообщает Золя в письме к братьям Гонкурам от 7 декабря 1865 года, – исследовать все, что в страсти является самым роковым и необъяснимым. Тем самым я воздаю вам должное, вам, преданным истине, к которым я испытываю величайшую симпатию». Подчеркивая свою близость к авторам романа «Жермини Ласерте», Золя не случайно акцентирует внимание лишь на одной стороне своего произведения. Увлеченный идеей научного романа, писатель выделяет в «Исповеди» лишь то, что соответствует новому направлению его интересов. «Ужасная повесть» о страсти «девственного сердца», «психологический и физиологический этюд» – так определял Золя «Исповедь» в безымянной заметке-анонсе, появившейся с небольшими вариациями в газетах «Тан» (18 ноября 1865 г.), «Эвенеман» (18 ноября 1865 г.), «Сьекль» (25 декабря 1865 г.), «Патри» (8 ноября 1865 г.). Термин «физиологический этюд», употребленный здесь, Золя впервые применил к собственному творчеству. Таким образом, «Исповедь Клода» предвосхищает в известном смысле интерес Золя к физиологическим проблемам, которым так много места будет уделено в «Терезе Ракен». Однако в «Исповеди Клода» Золя прежде всего интересует герой, являющийся, по его мнению, характерным представителем определенной эпохи. Это сын своего времени, говорит Золя. Золя решительно восставал против истолкования судьбы Клода как экстраординарного патологического случая. «Я немало встречал людей, подобных Клоду, – полемизирует Золя с Жюлем Клареси в письме от 6 марта 1866 года. – Их порода не перевелась и поныне!»

Вскоре после публикации «Исповеди» для Золя стали очевидны ее многие художественные просчеты. Главное же, его не удовлетворял характер самого героя – потомка экзальтированных и рефлексирующих романтических персонажей литературы 30-х годов, таких как герой «Исповеди сына века»

А. Мюссе. «Герои нашего времени – люди действия, те, кто борется за правду и справедливость, – провозгласил Золя в газете „Эвенеман“ 27 февраля 1866 года. – Что же касается хлюпиков, тех, что ищут идеал и не видят, что у них творится под ногами, то ведь это марионетки минувшего времени, пусть их спят себе в пыли». Золя отрицательно относится к романтическому герою, у которого, как и у Клода, мечта оторвана от реальности, мысль – от действия. Отсюда и критическая оценка романа. В романе«…немало слабых мест, – писал Эмиль Золя Валабрегу 8 января 1866 года, – в нем заключено еще много ребячества. Временами он неровно написан, порой наблюдатель исчезает и вместо него появляется поэт, да еще поэт, вскормленный на молоке и сахаре. Книга не мужественна. Она как крик ребенка, который плачет и возмущается».

В «Исповеди Клода» Золя продолжает поиски темы, героя, индивидуального стиля, но на всем этом лежит печать глубокой противоречивости. Стремление к жизненной правде осложнено пока еще не преодоленным влиянием романтической школы. Камерность сюжета, романтические штампы в разработке характеров, мелодраматичность ситуаций – все это сказалось на литературных достоинствах первого романа Золя.

На русском языке «Исповедь Клода» увидела свет в Собрании сочинений Эмиля Золя, Петербург, 1896–1899, т. 23, а также в Полном собрании сочинений Эмиля Золя, Киев, 1903, т. 39.

ЗАВЕТ УМЕРШЕЙ

Роман «Завет умершей» Золя начал публиковать в газете «Эвенеман» осенью 1866 года. Вскоре газета прервала его печатание. Вполне возможно, что произошло это по воле подписчиков, которые не могли забыть дерзких выступлений Золя на страницах этой газеты в защиту новой школы живописи. Это были статьи («Мой салон»), в которых Золя бросал вызов академической рутине и косности.

Отдельное издание романа «Завет умершей» появилось в ноябре 1866 года, а 10 декабря Золя благодарил своего эксийского друга – Мариуса Ру за благожелательный отзыв о романе: «Тебе удалось найти средство польстить мне необычайно и разнести с той же силой роман-фельетон». Золя, видимо, действительно задумал «Завет умершей» в полемике с потоком развлекательного чтива.

В новом романе писатель обратился к кругу моральных проблем, волновавших его еще в «Сказках Нинон». Спекуляция этой темой в романах-фельетонах, как, например, в романе «Два пути жизни» Бенжамена Питто, неизменно вызывала у Золя решительный протест. «„Два пути“ – это эгоизм и самопожертвование. Случается, что эгоизм берет верх. Господину Питто и невдомек, – иронизирует Золя в рецензии, опубликованной в „Эвенеман“ 2 февраля 1866 года, – что подобные истины высказывают лишь те, кого именуют Стендалем или Бальзаком».

Стремясь подчеркнуть правдоподобность событий, развернувшихся в романе, писатель в основу интриги кладет извлеченное из газетной хроники происшествие. Впоследствии использование газетных материалов войдет в творческую практику художника. У нового романа, в отличие от «Исповеди Клода», границы времени действия четко обозначены. Завязка романа приурочена к 1831 году, когда и произошла та катастрофа, о которой сообщалось в газетной заметке. Мальчика-сироту, который один уцелел среди пепелищ, усыновила молодая женщина. Читатель впервые встречается с ней в 1848 году, семнадцать лет спустя после опустошительного пожара. Мадам до Рион, – так звали благодетельницу, – внезапно пораженная недугом, умирала. У ее смертного одра находился восемнадцатилетний Даниель Рембо, ее воспитанник. Даниель, в отличие от пассивного страдальца Клода, жизнедеятельная натура. Он способен на борьбу и самопожертвование. Однако активность Даниеля проявляется в основном в сфере частной жизни. По существу он, как и Клод, сродни романтическим персонажам. По сравнению с «Исповедью Клода» в «Завете умершей» границы изображаемого расширяются. В лирическое повествование врываются сатирические интонации, особенно ощутимые, когда Золя рисует сановников и дельцов Второй империи. Вместе с героем читатель вступает в один из великосветских салонов, где встречает персонажей, которых Золя впоследствии нарисует крупным планом в «Ругон-Маккарах». Таков ограниченный и самодовольный биржевик Телье, характерный представитель наполеоновской империи; в честолюбце Лорене, биржевом игроке, расчетливом эгоисте, угадываются черты героя, который станет воплощением мира чистогана, – Аристида Саккара.

Однако острый конфликт между бескорыстным Даниелем и бесчестным Лореном, решившим «приобрести» Жанну-бесприданницу, разрешается мелодраматически. В решающий момент карающая длань смерти настигает негодяя, расчищая путь праведнику.

Критика обошла молчанием злободневность романа, его сатирическую направленность. В лучшем случае критики, подобно Андре Лефевру, ограничились констатацией одаренности автора. «„Завет умершей“, – отмечал Лефевр в „Иллюстрасьон“ 26 января 1867 года, – лишний раз указывает на талант молодого писателя, способного воздействовать на тончайшие струны человеческого чувства».

Сам художник не переоценивал достоинства своего романа. «Ах, мой друг, какая слабая вещь! – замечал Золя в письмо к издателю Жоржу Шарпантье по поводу переиздания „Завета умершей“ в 1889 году. – Но в конце концов эту книгу все же любопытно будет сравнить с теми, которые последовали за ней».

Русский перевод романа, озаглавленный «Завет матери», увидел свет в журнале «Северный вестник» за 1889 год, №№ 11, 12.

В том же году в Петербурге роман под заглавием «Воля умершей» вышел отдельным изданием. «Завет умершей» вошел и Полное собрание сочинений, под редакцией М. В. Лучицкой, Киев, 1903, т. 43.

ТЕРЕЗА РАКЕН

24 декабря 1866 года Золя печатает в газете «Фигаро» новеллу «Брак по любви». Сюжет рассказа будет им использован впоследствии в романе «Тереза Ракен». К его созданию Золя приступил в феврале 1867 года. В отличие от «Завета умершей», новый роман писатель предназначал для журнала. «Меня не устраивает задыхающийся, обрываемый изо дня в день фельетон ежедневных газет. Мне хочется давать каждый раз по большой части. Итак, я Вам предлагаю, – обращался Золя в письме от 12 февраля 1867 года к писателю Арсену Уссейю – редактору журналов „Артист“ и „Обозрение XIX века“, – роман из шести частей, каждая из которых равна по объему моему этюду об Эдуарде Мане. В качестве сюжета я возьму историю, о которой я кратко рассказал недавно в „Фигаро“…

Скажите – да, и я примусь за работу. Я чувствую, что это будет лучшим произведением моей юности. Сюжет целиком захватил меня, я живу вместе с персонажами». 4 марта 1867 года Золя отдал Арсену Уссейю первую часть «Брака по любви» (роман сохранил заглавие новеллы).

Золя работал увлеченно. «Я очень доволен психологическим и физиологическим романом, который я скоро опубликую в „Обозрении XIX века“… Мне кажется, я вложил в этот роман свою душу и плоть. Боюсь даже, что вложил в него слишком много плоти и вызову волнение у господина имперского прокурора. Ну что ж! Несколько месяцев тюрьмы меня не пугают» (из письма к А. Валабрегу от 29 мая 1867 г.). Работу над рукописью Золя закончил 4 сентября 1867 года.