Текст книги "Безнадёжная любовь"

Автор книги: Эльвира Владимирова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

Он не равнодушен, он не бесчувствен. Он действительно любит ее. Почему Инна не хочет понять этого? Почему говорит о других? Почему замечает их? Разве ей мало его?

Инна случайно заглянула в окошко, просто так. Захотелось вдруг выглянуть во двор, посмотреть, что там делается. Отчего орут дети? Зачем лают собаки? Куда едут машины? Глянула и застыла. Вот он идет! Тот, про кого она рассказывала Никите. Обративший на себя ее внимание взрослый мужчина.

Это от подружки, мать которой училась с ним в одном классе, Инна узнала, что ему сорок семь. Сама бы ни за что не определила. Никогда не задумывалась над тем, как должен выглядеть мужчина начиная где-то с тридцати. А Никита действительно на него похож. И глаза такие же, и губы.

Инна задумалась.

Интересно, когда целуешься, отличаются губы семнадцатилетнего парня и мужчины в сорок семь? Попробовать бы!

Она представила, как обнимает ее этот незнакомец, какие у него сильные и уверенные руки, какая она, по сравнению с ним маленькая и глупая. Ну уж нет! Вовсе она не маленькая и глупая! Она молодая хорошенькая девушка, обаятельная, сексапильная. Она положит ладони на широкие мужские плечи, и они медленно, чувственно заскользят вниз. Пальцы, играя, расстегнут пуговицу на рубашке, и Никита… Господи, почему Никита? А потому, потому, потому…

Перед тем как бросить в стиральную машину рубашку Никиты, Аня проверила единственный нагрудный карман. Что-то зашелестело под пальцами.

Вот бестолковый! Опять забыл выложить деньги. Нет. Не деньги.

Аня присела на край ванны. Зачем он таскает это с собой? Опять: «Я не виновата в том, что…» Может, она действительно считала себя виноватой. «Случайный роман»! Разве он повторяется? Богдан не поверил в слова о случайном романе. Они не могли обидеть его, написанные под влиянием отчаянной решимости поступка. Как он смотрел на этот листок? Отчего через столько лет те же слова перечитали те же глаза?

Глаза ее сына. Глаза его сына.

Мокрыми руками Аня скомкала записку и бросила на пол, а Никита через несколько дней, снимая со стула чистую рубашку, заглянул в карман.

– Мам! Здесь бумажка лежала! – его глаза спрашивали.

– Я ее выстирала. Я же не знала, – соврала она. – От нее остался только мокрый комок, и я его выбросила.

Аня старательно сохраняла на лице немного виноватое и недоуменное выражение.

– А там было что-то важное?

– Да нет. Просто записка. Старая. Из бабушкиных бумаг.

– А-а-а! – протянула Аня вроде бы облегченно, но вдруг спросила: – Зачем она тебе понадобилась?

– Не знаю, – Никита недовольно свел брови. – Это ты писала?

Аня дернула плечами, намекая на то, что ей жалко тратить время на столь глупый и никчемный разговор, но все-таки нехотя ответила:

– Да.

– Кому?

Да какая разница?

Отчего сын так ухватился за эту записку? Отчего пытается вернуть Аню в давно прошедшее и старательно изгоняемое из памяти?

– Кому? – недовольно переспросила она и ответила резко, раздраженно, внезапно открывая правду: – Твоему отцу!

Никита, конечно же, понял по-своему. Как же иначе? Он не любил говорить об Алешке, поэтому больше ни о чем не стал спрашивать.

Ане действительно понравился Сашин Гриша, хотя до знакомства она представляла его несколько другим. Казалось, с Сашенькой обязательно должно случиться то же, что случилось когда-то с ней, ведь сейчас дочери девятнадцать – всего на год меньше, чем Ане тогда. Поэтому Гриша удивил своей непохожестью с заранее сложившимся в воображении образом.

Средний рост, тонко обрисованные черты, серьезные внимательные глаза. Он всегда аккуратен, собран и, пожалуй, даже официален внешне. Никите он сначала показался непростительно хилым и слабым. Пиджак или джемпер слишком обманчиво очерчивали фигуру Гриши. Но наступившее тепло и короткие рукава летних маек обнажили его жилистые руки, крепкие, словно металлические, а Сашка, не выдержав насмешек братца над стройной худощавостью своего друга, призналась, снисходительно глядя на Никиту, что Гриша уже однажды простреленный, не считая всяких мелких неприятностей.

Гриша работал опером.

«Может, поэтому, – думал Никита, – мама так доверяет ему, почти не переживая за Сашку, если она с ним без скандалов разрешает ей не ночевать дома. Вот если бы он, Никита, пропал на всю ночь, такое было бы…

Гриша старше Сашки на пять лет. Аня приняла этот факт как должное.

Иногда он не появлялся несколько дней. Саша грустила, становилась вялой и безразличной ко всему. Аня не сердилась, не раздражалась и – удивительно – по-прежнему не хотела понимать, что и Никита тоскует без капризной порывистой Инки.

Конечно, мама хотела, чтобы подружка сына была благовоспитанной тихоней, скромной симпатяшкой с вечно потупленными глазками или начитанной умницей, которая знает обо всем на свете! А он, дурак, влюбился в Инну. Ни у кого не спросил, ни с кем не посоветовался. Особенно с ней…

Никита не представлял, что мама сама не знает, какой бы хотела видеть его девушку, что она заранее настроена против, что она очень ревнует – и не только его, но еще и того, чьи черты находит в сыновьем облике.

Сашке было плохо без Гриши.

Он стал частью ее мира, ее ощущений, частью ее самой, и она не хотела воспринимать себя ущербной, заброшенной, разделенной и разлученной. Она всегда что-то искала в жизни, выбирала свое, близкое и необходимое, так необходимое, что, не имея этого, чувствовала в себе и возле себя пустоту.

Саша задумывалась об отце.

Если бы он ушел раньше, пока она была еще маленькой девочкой, это показалось бы ей невыносимым и неисправимым. Наверное, она бы плакала, непередаваемо страдала. Сейчас она уверяла себя, что отец ушел не от нее, ее он любит по-прежнему и всегда помнит, и где бы он ни жил, никогда не перестанет ее любить и помнить.

Эти мысли всегда помогали Саше противостоять новой, недавно образовавшейся пустоте, но та упрямо напоминала о себе, болела – странно, как пустота может болеть? – и вдруг забылась, когда появился Гриша.

Никогда и ни с кем еще Саша не чувствовала себя так надежно и уютно с тех самых пор, когда крошечным несмышленышем прижималась к маме или отцу, только так осознавая себя уверенной и неуязвимой.

Потом она поняла: и мама, и отец тоже могут быть беспомощными, нуждающимися в поддержке, они не в силах уберечь от всех забот и проблем, как бы им ни хотелось.

Конечно, Гришка тоже не мог. Но рядом с ним или хотя бы зная о его существовании Саша верила, что все будет хорошо, как бы плохо ни начиналось, как бы ужасно ни шло, в конце концов все будет хорошо. Саша знала: она всегда найдет у него не только ласку и нежность, но и понимание. Она могла болтать с ним о малозначительных пустяках, но могла разговаривать и о совершенно серьезных, по ее мнению, вещах, о чем другие говорить либо совсем не собирались, не понимая их значения, либо рассуждали банальными чужими фразами, вызывая разочарование и досаду.

Саша сидела на остывающем песке, куталась в темноту ночи и кидала камешки в спокойное, едва заметно дышащее море. Камешки – круглые, ровные, ни одного острого выступа – робкой прохладой касались горячей ладони, и Саша отбрасывала их почти незаметно для себя. Они падали в воду с легким всплеском, мгновенно поглощаемым окружающей тишиной.

Саша ни о чем не думала, только ощущала себя в этом мире между небом, морем и землей.

Гриша сидел чуть поодаль. Она не видела его.

Ей и не надо было его видеть, прикасаться к нему, ей достаточно было знать о его присутствии. Он здесь, рядом, совсем недалеко. Он смотрит на нее, не сводя глаз, взглядом рисуя в темноте ее силуэт. Она чувствовала этот взгляд так же ясно, как видела перед собой таинственное мерцание моря, как вдыхала чистый соленый воздух, как ощущала пальцами гладкую поверхность камешка. Саша встала, зная, что и он сейчас поднимется, зашагала неторопливо от пенной кромки воды, зная, что он идет следом, догоняет. Теперь он совсем-совсем близко.

Саша внезапно остановилась и обернулась. Гришка от неожиданности почти натолкнулся на нее. Она, ощутив прикосновение всем телом, обвила руками его шею.

– Все! Попался!

– Нет. Это ты попалась! – он обнял ее и сурово сдвинул брови. – Ты собираешься за меня замуж?

Саша улыбнулась, потом опечалилась, посерьезнела и опять улыбнулась.

– Мне очень-очень хочется сказать «да».

– Так в чем же дело?

Саша вздохнула, пожала плечами.

– Мне кажется, я еще слишком маленькая и глупая для замужества. Подожди, пока я подрасту и поумнею.

Вдруг что-то в небе привлекло ее внимание. Она вскинула голову.

– Смотри! Смотри! Звезда падает, – она проследила путь яркой крошечной искры на темном покрывале неба, поворачиваясь вслед за ней. – Скорей загадывай желание! – и прислонилась к Грише спиной.

Он обхватил ее за плечи, качнул аккуратно.

– Такая маленькая девочка.

– Вот видишь!

Он поцеловал ее в затылок.

– Но я хочу, чтобы у меня была девочка-жена.

– Да? – изумленно воскликнула Саша, ее мысли метались. – Ты читал «Дэвида Копперфилда»?

– Нет, – теперь пришла очередь удивляться Грише. – Почему ты спрашиваешь об этом?

– Так. Небольшой каприз, – Саша беззаботно махнула рукой.

– Только ты можешь, когда тебе делают предложение, вспоминать о Диккенсе.

Саша лукаво улыбнулась.

– Знаешь, что «Дэвида Копперфилда» написал Диккенс?

– Сашка! Веди себя прилично!

– Что? Ах, да! – она заворочалась, делая вид, что пытается освободиться от объятий. – Немедленно отпусти меня. Неприлично обниматься в общественных местах. Ты-то об этом должен знать.

Звезды замерцали, небо склонилось, море накатило волной. Они не просто присутствовали, они наблюдали за этими людьми, они жили в их жизни и переживали за их жизнь.

Никита сидел верхом на скамейке и следил за порхающей вокруг Инной. Та, словно красивая бабочка, то приближалась, то удалялась, никак не давалась в руки и нестерпимо манила.

Вот подошла сзади, положила ладони на плечи. Он чувствовал каждый ее пальчик и не шевелился, боясь спугнуть Инку и лишиться этого чудесного, сладкого до боли ощущения.

– Представляешь, он живет в том доме! – она наклонилась через Никитино плечо, коснулась волосами щеки, указала на темнеющий за деревьями дом. – Второй подъезд. Тридцать девятая квартира.

– Кто – он? – спросил Никита, и ее волосы защекотали его губы.

– Ну он! – выпрямилась и отодвинулась Инна. – Помнишь, я тебе рассказывала? Я познакомилась с ним в баре. Ну помнишь?

Конечно, Никита помнил. И хоть не знал этого мужчину, а уже ненавидел.

– Откуда ты знаешь? – он пытался доказать себе, что она врет.

– А может, я была у него!

Нет, он не верил, не хотел верить, не желал верить. Она не стала разубеждать, легкомысленно прибавила:

– А может, и не была.

Инна вспомнила про этот разговор через несколько дней и прокляла себя. Зачем назвала адрес? Зачем наговорила столько ерунды?

Зачем, с самого начала наткнувшись на сдержанную холодность Никиты, возмутилась и завела прежнюю глупую песенку?

В сумерках, в легком шелесте деревьев, в мягком теплом воздухе ее воображение рисовало страстные любовные сцены, отчаянного мальчишку, на грани беспамятства шепчущего ей о том, как она прекрасна, как она великолепна и как безгранична его любовь к ней. Но мальчишка всего лишь стоял рядом и смотрел. Она опять не заметила в его взгляде ни мольбы, ни признания, ни отчаяния, он опять показался ей равнодушным.

Он встречается со мной, потому как любому парню в его возрасте нужна девчонка, чтобы чувствовать себя мужчиной, чтобы давать разрядку своим сексуальным эмоциям. Я ему нравлюсь, конечно. Но он совсем меня не любит. Иначе бы он сказал об этом. Или сделал бы что-нибудь такое…

– Представляешь, я сегодня встретила его, – сказала Инна. – Того мужчину. Я тебе рассказывала.

– И что? – Никита дернул углом рта.

Как бесстрастно он спрашивает!

– Он пригласил меня к себе. Сегодня вечером! – Инна нарочно взглянула на часики, потом подняла глаза, желая пронаблюдать произведенный эффект, и увидела перекошенное злобой лицо.

– Ну и катись! Времечко, наверное, уже подходит? Ну? – он оставил ей последний шанс передумать, признаться, что она все сочинила, и не отрываясь смотрел в ее лицо. – Ну? Беги же!

– И что? – вызывающе воскликнула Инна. – И побегу. Он не такой, как ты.

– Конечно! Куда мне до него! С его-то опытом! Он знает, как обращаться с такими молоденькими дурочками. Гад! Ненавижу его!

Инка, напуганная, решившая, что у нее нет ходу назад, обиженная, потрясенная, никогда не видевшая в Никите столько злобы, надрывно, отчаянно смело крикнула:

– Он тут ни при чем! Это все я. Я сама.

Она почувствовала непривычно сильную хватку рук, его пальцы так и впились, так и вдавились в ее тело, причиняя боль.

– Ты? – Никита зло встряхнул ее. – Ты?

– Я! Я! Я! – завопила Инка от страха.

Мгновенно исчезла злоба, глаза вспыхнули презрением, ненавистью и решительностью. Никита с силой оттолкнул ее.

– Ты больше никогда не увидишь его.

Он развернулся и пошел, нет, почти побежал прочь.

– Ты куда? – растерянная Инка кинулась следом.

Никита не ответил, даже не оглянулся. Он не услышал ее.

Она недолго бежала за ним, быстро выбилась из сил, остановилась, жадно глотая воздух.

– Куда? – спросила сама себя, с трудом узнала место, где находилась, долго определяла направление, в котором исчез Никита.

Она плутала среди домов, заблудившись в улицах, досконально знакомых с детства. Наконец догадалась, куда побежал Никита. И ужаснулась.

Господи! Что она наделала?! Зачем придумала очередную историю и упоенно рассказывала ее, желая вызвать ревность? Еще и приплела абсолютно невиновного человека.

А Никита поверил. Еще как поверил! И возненавидел. Почему-то вовсе не ее, а того, кто был совершенно ни при чем. Совершенно ни при чем! Хотя он и существовал, был реальным, живым и действительно встретился в баре.

Каким бы значительным и обещающим ни казалось это словосочетание, встреча получилась самой что ни на есть невинной. Она произошла днем, ясным чистым днем, пожалуй, даже ближе к утру.

Бар был пуст и прохладен, превратившись в обыкновенную кафешку, куда несколько заботливых родителей привели своих малышей, чтобы накормить мороженым. Инна неторопливо проходила мимо, помахивая пакетом с хлебом, за которым ее отправила мама.

Видимо, назло ей, с нетерпением дожидавшейся дома мягкого батона, дочь решила потянуть время, заглянуть в почти безлюдный зал и тоже съесть мороженое – подольше и с удовольствием.

Инна не спеша раскапывала кремовую массу в вазочке и глазела по сторонам. Редкие родители с чадами ее не интересовали, и она перевела взгляд к стойке.

За стойкой сидел, тихо переговариваясь с барменом и неторопливо потягивая что-то из высокого стакана, мужчина. Его поза была небрежна и уверенна: прямая спина, свободно расправленные плечи, спокойно лежащая рука. Инна с интересом рассматривала его.

Никогда раньше она не обращала особого внимания на мужчин такого возраста. А этот вдруг отвел взгляд от бармена и посмотрел в зал. Инна вздрогнула, мгновенно приняла изящную позу и очаровательно потупила глазки, из-под ресниц наблюдая за сидящим за стойкой. Он оглядел полупустое помещение и, кажется, не нашел ничего интересного для себя. И наверное, даже не заметил Инну. А ей показалось чем-то знакомым его лицо.

Во власти необъяснимого порыва она, оставив на столе недоеденное мороженое, выбежала за мужчиной, стоило тому только выйти из бара, и проводила его до самого дома, незаметно шагая следом чуть вдалеке.

Оказывается, они были почти соседями. Инна в задумчивости постояла возле его дома и вечером, изменив смысл, рассказала обо всем Никите. Тот лишь посмеялся, назвав незнакомца стариком и недвусмысленно глядя на подружку. Ясно, он посчитал ее ненормальной. Инна лишь сейчас поняла, несмотря на насмешку, он поверил ей тогда, а если и не поверил, то принял во внимание возможность существования столь странного соперника. И надо было всего лишь не вспоминать о нем хотя бы при Никите, чтобы развеять его опасения, но девушка даже не догадывалась об их существовании.

Ее задел веселый смех, она обиделась, подумала, что Никите безразлично, и решила: такое невозможно терпеть.

Странно, что тот мужчина в ту же ночь приснился ей. Во сне они занимались любовью. А уже днем Инна сидела на скамеечке возле его дома и ждала.

Она увидела его издалека. Он шел легкой уверенной походкой и не замечал тихо сидящую на скамеечке девчонку. И не надо! Инна и не стремилась к этому. Хорошо, что он не видел, как она шмыгнула за ним в подъезд, на цыпочках прокралась по лестнице, а услышав скрип ключа в замке, стремительно рванулась вверх, как и рассчитывала, успевая к закрывающейся двери.

Пятый этаж, тридцать девятая квартира.

Зачем ей было знать это? Ну хотя бы затем, чтобы как-нибудь полным многозначительных интонаций голосом назвать равнодушному Никите адрес. Несмотря на всю свою любовь к выдумкам, Инна оставалась щепетильно точна в отношении цифр и мест происшествия. Эти детали придавали реальности ее рассказам.

А еще почему? Потому что во сне они любили друг друга. Невероятно! Инна уже не могла считать мужчину просто незнакомцем из бара. Но в последний раз упомянула о нем, почти забыв о далеком сне, лишь с прежней целью – пробудить ревность в холодном Никите.

Она не подозревала, с каким трудом дается тому холодность. Выпустив на волю призраки разыгравшегося воображения, девушка легкомысленно забывала свои рассказы, не представляя, что Никита отлично помнит все ее бредовые идеи и принимает их за чистую монету.

Не сама ли она совсем недавно не очень-то лестно отзывалась о тех, кто, по ее словам, обращает на нее повышенное внимание? Говорила, что презирает тупых преданных поклонников, беспрестанно бегающих следом послушными щенками. Чего же она хотела от Никиты?

До сих пор не понимая причин, оказывается, ненастоящего равнодушия, Инна вдруг открыла его хрупкость и наигранность и, увидев Никиту незнакомого – неистового, неуправляемого, неудержимого, испугалась.

Она, как и любая девушка, мечтала, чтобы влюбленный рыцарь совершал ради нее безумные поступки, но ужаснулась и растерялась, встретившись со столь долгожданным безумством и горячим порывом.

Что делать?

Теперь Инна знала неподвластную, долго сдерживаемую, а сейчас вырвавшуюся на свободу силу ревности, и пусть испытала ее лишь мгновенье, но запомнила навеки. Она представила, как ворвется Никита в тихую квартиру, увидит хозяина…

Мамочки!

Инка помнила явную, бросающуюся в глаза уверенность того человека. Он силен, его внешняя сдержанность таит в себе угрозу неисчерпаемых запасов энергии. Теперь-то она понимала это. Что произойдет в квартире номер тридцать девять исключительно по ее, Инкиной, вине?

Аня включила телевизор. Сашка, шестым чувством догадавшись об этом, громко крикнула из комнаты:

– Мам! Чего там?

– Не знаю. Программу не могу найти. Сейчас посмотрим.

– Опять Никита читал и куда-то бросил, – проворчала Саша, входя в комнату.

Внезапно, заглушая телевизионные голоса и судорожно разрывая воздух, призывно заголосил звонок. Саша скорчила недовольную гримасу.

– Я открою.

Резкие слова из прихожей долетали до Ани смутными звуками, она не улавливала их смысла, но мгновенно ощутила тревогу. Женщина уже собиралась выглянуть из комнаты, когда дверь распахнулась, и рассерженная Саша втолкнула Инну.

– Мам, ты представляешь! Эта идиотка рассказала Ники сказку о своей страстной любви с каким-то стариком.

– Он не старик! – врываясь в поток Сашиных возмущенных восклицаний, обиженно вставила Инна. – Ему всего сорок семь. Или сорок восемь.

Саша глянула на нее уничтожающе, оставив без внимания ценные дополнения, продолжила:

– И не забыла сообщить точный адрес, – не сдержавшись, зло добавила: – Нет! Она все-таки достала его! Мам, тебе-то не надо объяснять, что стало с Ники и куда он отправился.

– Инна! Господи!

– Но я не думала, что так получится! – чуть не плача, начала оправдываться Инна. – Он всегда был такой спокойный. Я просто хотела, чтобы он…

– Пойдем! – потянула ее за руку Аня. – Пойдем же! Скорее!

Они быстро шли по вечерним улицам мимо светящихся теплом окон, чуть слышно шелестящих деревьев, почти бежали, резко выделяясь среди общего покоя и блаженства. Инка всхлипывала всю дорогу и снова начинала оправдываться.

Ее не слушали, только молча и упорно направляли вперед.

– Вот здесь! – внезапно остановилась девушка. – Пятый этаж, тридцать девятая квартира.

В подъезде царила тишина, только сквозь закрытые двери иногда прорывался звук включенного телевизора да сильно пахло жареной рыбой. Третий этаж, четвертый, пятый. И прямо перед глазами наполовину распахнутая дверь.

Аня толкнула ее, рванулась в комнату. Саша, чуть смутившись, немного задержалась, но потом кинулась вслед за мамой.

В комнате был включен приглушенный свет. Обстановка показалась чем-то знакомой. Смутно почувствовав толчок памяти, Аня поискала глазами Никиту.

Что это? Прямо перед ней – по-прежнему удивительные, особенные глаза, от которых нельзя оторваться. Как странно! Вдруг показалось, она чувствует того, кому принадлежат эти глаза, чувствует его мысли, желания, они откликаются в ней, витают призрачными ощущениями, которые невозможно выразить словами. Вот почему непонятно знакомыми показались дорога, дом, квартира. Все знакомо, хоть и изменилось, обновилось, постарело.

Значит, о нем рассказывала глупая Инна ее влюбленному сыну? Волшебница! Она вряд ли могла выдумать что-либо еще более гениальное.

Как так случилось? Ничего не подозревая, полный негодования и ненависти, Никита прибежал к…

Аня ухватилась рукой за спинку стула и облегченно рассмеялась. На нее пораженно смотрели четыре пары глаз. И две из них – очень похожие.

Интересно, он узнал ее? Так безвозвратно повзрослевшую, а может, уже и постаревшую, без сомнения, изменившуюся.

– Ну вот! На этот раз я первая тебя нашла. Познакомься. Это мой сын.

Аня повернулась к застывшей от изумления Инне.

– Инна! Что ты стоишь? Объясни Никите.

Девчонка послушно кивнула и, чувствуя неминуемость серьезной ссоры, в которой исключительно сама была виновата, поплелась к Никите, заглядывая ему в глаза.

– Не говори ничего. Здесь. Давай уйдем.

У Никиты губы неприятно дернулись, но возражать он не стал. В его глазах не было ни осуждения, ни злобы. Только холод. Холод, с помощью которого замораживают боль.

– Мам, я тоже пойду. Ладно? – Саша растерянно топталась в дверях.

Как все странно!

А хозяин квартиры молчал – куда же пропал теплый, ласкающий голос? – и не двигался с места.

Аня посмотрела на дочь.

– Да! – и опять повернулась к нему. – Мы ушли. Извини.

И шаг к выходу, первый, второй, третий.

– Подожди!

Может, ей послышалось? Может, показалось – так невероятно зовуще, знакомо прозвучало это «подожди».

Аня улыбнулась. Столько времени прошло, а голос по-прежнему ласкает, манит, и кажется, вот сейчас оглянешься – и вернешься на восемнадцать лет назад, а может, даже на все двадцать с хвостиком.

Нет! Смешно! Наивная, доверчивая девочка, влюбившаяся в загорелого циничного красавца.

Аня прислонилась к стене.

Он подошел, остановился рядом, и что-то дерзкое, мальчишеское, насмешливое загорелось в его глазах, а из закоулков памяти, по давности и ненадобности затянутых паутиной ловкого паучка-времени, негаданно вырвалось:

– Мы, кажется, виделись когда-то.

Когда необходимо отвлечься и не думать о чем-то, а заодно создать видимость, будто ты невозможно занят, подойдет что угодно. Например, теория вероятности. Или невероятности.

«Числовой характеристикой степени возможности появления события в тех или иных условиях, которые могут повторяться неограниченное число раз, является вероятность.

Вероятность осуществления события А обозначается Р(А).

Событие, которое в определенных условиях:

происходит обязательно, называется достоверным (Р(А) – 1);

не может произойти, называется невозможным (Р(А) = 0);

может произойти, но может и не произойти, называется случайным (0 < Р(А) <1).

Однако равенство Р(А) = 1 еще не означает, что событие А достоверно. Оно лишь означает, что случайное событие А практически всегда происходит в данных условиях. Аналогичное замечание можно сделать и по поводу равенства Р(А) = 0».

Никита перевернул сразу несколько страниц случайно попавшего ему в руки «Курса теории вероятностей», озадаченно взглянул на бесконечную вереницу формул, все удлиняющихся и усложняющихся по мере увеличения номера страницы. Неужели это может быть понятным? Невероятно!