Текст книги "Роман на Рождество"

Автор книги: Элоиза Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

– Скорее всего он даже не заметит пропажи.

В этом Поппи сомневалась. Но что она знала о своем муже? Почти ничего… Удивительно, как поздно к ней пришло прозрение.

– А теперь давай приобретем для тебя что-нибудь, что тебе всегда хотелось, но ты не решалась купить, – предложила Джемма.

Глава 21

В тот же день,

1 сентября

Герцог Вильерс развернул красивый, с тиснением, листок почтовой бумаги, бегло просмотрел его до середины, и листок выпал из его ослабевшей руки – герцог страдал от ужасного упадка сил, вызванного болезнью. В таком состоянии ему было нелегко читать длинный перечень светских сплетен, присланный одним из друзей. В письме упоминалось и о том, что герцог Бомон позволил себе флирт с мисс Шарлоттой Татлок – их замечали оживленно беседующими на каждом приеме, суаре и балу.

Он, должно быть, сошел с ума, подумал Вильерс. Флиртовать с этим «синим чулком», Шарлоттой Татлок, когда есть возможность проводить время с Джеммой! Однако дыма без огня не бывает – Элайджа и правда проговорил с этой Татлок почти весь столь памятный Вильерсу прием в доме Бомонов, последний, который герцог посетил до болезни.

К своему стыду, Вильерс почувствовал, что у него не хватит сил даже на то, чтобы дочитать письмо до конца.

Под рукой у него была шахматная доска, на которой верный Финчли по просьбе хозяина расставил фигуры для одной из партий, описанных Филидором в его «Анализе шахматной игры». Но герцог не мог заставить себя думать о шахматах.

Его взгляд блуждал по комнате, по его полупустой, скучной комнате. Два года назад он распорядился отделать ее в любимых светло-серых тонах – такой оттенок приобретает небо поздней осенью, когда не за горами зима. Вильерсу по-прежнему нравился этот цвет, но серые стены делали одиночество герцога еще ужаснее, еще безысходнее…

Он даже стал жалеть о потере невесты, оставившей его ради брата Джеммы, хотя вначале ее измена оставила герцога совершенно равнодушным.

– Не изволите ли откушать перлового супа, ваша светлость? – спросил камердинер Финчли, бесшумно, словно ангел смерти, возникший в дверном проеме.

– Нет, – ответил больной, потом добавил: – Спасибо, Финчли.

– Сегодня утром у нас было несколько посетителей, – радостно улыбаясь, объявил камердинер. – Не желаете ли взглянуть?

Взяв из рук лакея поднос для почты, он с гордостью, словно счастливая мамаша младенца, продемонстрировал хозяину небольшую кучку визитных карточек с именами аристократов, светских знакомых и просто любопытствующих, заезжавших засвидетельствовать свое почтение больному.

– Нет, спасибо, – пробормотал Вильерс.

Что проку в этих визитерах? Как тяжело на душе…

– Полагаю, – проговорил герцог, когда Финчли уже собрался уходить, – что у меня не были с визитом ни герцогиня Бомон, ни герцогиня Берроу?

– Среди посетителей не было дам, ваша светлость, – с поклоном ответил камердинер. Он произнес эту фразу терпеливо, очевидно, думая, что хозяин забыл правила светского этикета. Но Вильерс все помнил – разумеется, дамы не могли его посетить.

Хотя в глубине души он надеялся, что Джемма, возможно, решится приехать – ведь она говорила, что они друзья. Хотя, видимо, их дружба не настолько сильна…

– А мой поверенный в делах приходил?

– Приходил. Разве вы не помните, что составили завещание?

– Разумеется, помню, – процедил герцог сквозь зубы. Конечно, это была ложь. Потом, пожалев неловко переминавшегося с ноги на ногу камердинера, он добавил: – Вы свободны, Финчли.

Тот исчез. Вильерс уставился на свои исхудавшие пальцы – они стали очень тонкими, почти прозрачными… Безусловно, Джемма не могла его навестить – это было бы равнозначно публичному признанию, что у них роман, причем, что хуже всего, это было бы неправдой. Как глупо он поступил когда-то, проигнорировав то, что могло стать приглашением к их роману…

– Дурак, дурак, – прошептал он едва слышно. Лихорадка снова брала свое – у герцога начала кружиться голова. По утрам она оставляла его в покое, но сейчас, когда день клонился к вечеру, он опять чувствовал ее приближение: его словно подхватило каким-то мощным течением и начало засасывать в темную бархатную глубь.

«Я действительно могу умереть, – в первый раз подумал Вильерс. – И что за дурацкий способ отправиться на тот свет – умереть от раны, полученной на дуэли из-за невесты, которую не любишь! Расплатиться жизнью за необдуманное слово, за один укол шпагой!»

Однако много ли он теряет? Есть ли что вспомнить? Только несбывшиеся надежды и потеря друзей… Бенджамин мертв, Элайджа… Элайджа женат на Джемме… Но как разболелась голова… И все же есть кое-что, что он должен помнить, есть одна вещь, которую он обязан успеть сделать.

Свет перед глазами начал постепенно меркнуть, но герцог нашел в себе силы позвать:

– Финчли!

Камердинер тотчас явился.

– У меня опять начинается жар, – сказал он своим надтреснутым от слабости голосом. – Принесите воды, а также перо, чернила и бумагу – мне надо написать записку. Побыстрей, пожалуйста, пока не начался бред.

Но к тому времени как камердинер вернулся, герцог уже не мог вспомнить, что же он хотел написать.

– Та женщина, – с трудом произнес он. – Адресуйте это ей…

– Какая женщина? – терпеливо спросил Финчли, усаживаясь на стул возле кровати.

Вильерс широко раскрыл глаза: тощая фигура его камердинера закачалась, удлинилась, у него выросли рога… Веки герцога отяжелели и опустились.

– Мы все были друзьями, конечно, – пробормотал он. – Как ее зовут? Шарлотта, наверное. Да, Шарлотта. Так и напишите – поздравление от его светлости, герцога Вильерса…

Он замолчал, забыв, что именно хотел написать и что вообще собирался что-то писать, – вокруг него плескался невесть откуда взявшийся пруд с приятно согревавшей тело водой, и герцог поплыл, чувствуя себя легко и свободно. Вдруг до него донесся приглушенный, размытый, но настойчивый голос Финчли:

– Ваша светлость, скажите мне ее фамилию!

– Чью?

– Шарлотты. Той женщины, которой вы хотите отправить письмо.

– Я хочу отправить письмо? – удивленно переспросил Вильерс, чувствуя, что вопрос звучит нелепо. – Шарлотте? Вы имеете в виду Шарлотту Татлок, довольно странную особу, старую деву?

Утомленный тирадой, он обессиленно откинулся на подушки. «Что еще за письмо, черт возьми?»

– Нет, нет, не письмо, я хотел сказать… сообщите ей… – с трудом ворочая языком, проговорил он и умолк – у его ног снова разверзлась теплая, зовущая глубь пруда, где наверняка обитали прекрасные светлоглазые русалки с зелеными чешуйчатыми хвостами, готовые раскрыть ему свои объятия, окружить заботой… – Попросите ее навестить меня, Финчли, – прохрипел Вильерс.

До него донесся скрип пера по бумаге, который тотчас отозвался в его мозгу болезненной пульсацией.

– Теперь уходите, – собрав последние силы, приказал он. – Отправьте записку с посыльным.

Когда за Финчли затворилась дверь, герцог с облегчением закрыл глаза и нырнул в пруд. К его разочарованию, там не оказалось ласковых светлоглазых русалок, только мелькали какие-то тени и было ужасно жарко, словно внизу клокотало огненное жерло подводного вулкана.

Вильерс набрал в легкие воздуха и погрузился в раскаленную бездну – до следующего рассвета.

Глава 22

Лавка редкостей Груднера располагалась далеко от проезжей части, в самой глубине квартала. «Редкости», в изобилии выставленные в ее остроконечных готических окнах-витринах, по виду больше всего напоминали принесенный с ближайшей свалки хлам.

Сгорая от нетерпения, Поппи торопливо выскочила из экипажа – ей уже много лет хотелось побывать в таинственной лавке, но ее мать, леди Флора, всегда была категорически против. Уайтфрайерз, район, где разместился со своим товаром Груднер, относился к «свободным территориям», которые почтенная леди Селби называла не иначе, как «беззаконными». По мнению же Поппи, улица, открывшаяся ее взору, ничуть не отличалась от остальных – закопченных и заполненных толпами горожан – и совершенно не походила на сердце бандитской вольницы.

Джемма последовала за подругой гораздо медленнее, стараясь не задеть краем кринолина забрызганную грязью дверцу кареты.

– Похоже, мистер Груднер с подозрением относится к мылу и воде, – пробормотала она, оглядев запыленную витрину.

– Ты только посмотри на это, дорогая! – воскликнула Поппи, указывая на одну из выставленных за стеклом вещий.

Герцогиня Бомон наклонилась, чтобы рассмотреть ее сквозь слой пыли.

– Старая перчатка для верховой езды? – удивилась она. – Что в ней особенного? Уж не летает ли она, как птица?

– Она принадлежала самому Генриху Восьмому! Видишь – это написано на табличке.

– А где доказательства, что это правда? – хмыкнула Джемма. – Мы с тобой тоже можем взять какую-нибудь старую перчатку и написать на табличке, что она принадлежала хоть самому царю Соломону – поди проверь!

Лавка оказалась довольно тесным помещением со стенами, покрашенными в приятный темно-красный цвет. Это было настоящее царство стекла – всюду банки со стеклянными крышками, стеклянные полки, и даже подставки для особо ценных экземпляров тоже были сделаны из стекла.

– Вы оказали мне великую честь, миледи, – выступил навстречу посетительницам высокий человек с буйной копной седых волос, из-за которой голова его казалась слишком большой для тощего тела. – Мое имя – Людвиг Груднер. Позвольте предложить вашему вниманию какую-нибудь вещицу, к примеру, перчатку Генриха Восьмого, которой вы изволили любоваться.

– Нет, спасибо, – улыбнулась Поппи. – Меня больше интересуют природные редкости. Если не возражаете, мы хотели бы взглянуть на них.

– У меня есть африканская птица ланао – размах крыла десять футов, чучело прекрасной работы. Я держу его в другом месте, но смогу доставить его к вам уже завтра утром.

– Нет, чучел не надо, только редкости в полном смысле этого слова, – объяснила Поппи. – Мне хочется создать свой собственный кабинет диковинок. Я видела ваше объявление о продаже рога неизвестного животного.

– Замечательный экземпляр, – сказал мистер Груднер, – настоящее чудо. Увы, я уже продал его за триста фунтов.

– Целых триста фунтов! – не удержалась от восклицания Джемма. – Невероятно!

– Но второго такого нет, – возразил хозяин лавки. – Он стоит гораздо больше, уверяю вас, и я отдал его всего за триста фунтов только из уважения к лорду Стрейнджу, одному из лучших моих покупателей.

– Лорду Стрейнджу? – изумилась Джемма.

– О, он великий натуралист! – восхищенно заметил мистер Груднер. – Кроме того, что немаловажно, он может себе позволить столь дорогостоящее увлечение. У него одна из лучших коллекций редкостей в Англии, и большая ее часть приобретена в этом самом магазине у вашего покорного слуги.

– Ах, как жаль, что мне не удалось увидеть рог до того, как вы его продали, – огорчилась Поппи.

– Мой магазин просто ломится от изумительных вещей, – поспешил успокоить ее хозяин. – В наше время каждая дама должна иметь свое собрание всевозможных диковин. Позвольте мне показать вам еще что-нибудь, например, конечность русалки.

Оставив подругу, с интересом осматривавшую жутковатые экспонаты из коллекции мистера Груднера, Джемма принялась прохаживаться вдоль полок в поисках чего-нибудь более приятного для глаз. Очень скоро она обнаружила небольшую картину, целиком сделанную из перьев, и попыталась определить, что на ней изображено – обезьяна, взбирающаяся человеку на спину, человек, поднимающийся по лестнице, или корова под деревом. Когда это наскучило, она продолжила осмотр, и неожиданно ее взгляд упал на одинокую шахматную фигуру, водружению на невысокую подставку.

Белая королева в виде женщины, мастерски вырезанная из слоновой кости, с царственным высокомерием взирала со своего возвышения на разложенный вокруг хлам. Ее голову венчала огромная корона в форме полой ажурной сферы весьма искусной работы. Присмотревшись, Джемма увидела внутри еще одну такую же сферу, поменьше, а в той – еще одну.

– Великолепно, правда? – заметил мистер Груднер, заглядывая посетительнице через плечо. – К сожалению, у меня только одна такая фигура. Остальные принадлежат лорду Стрейнджу, и я до сих пор не смог убедить его с ними расстаться.

– А почему же, скажите на милость, он расстался с королевой?

– Не могу сказать с уверенностью.

– Комплект шахматных фигур без королевы совершенно бесполезен. С какой стати лорду Стрейнджу отдавать ее вам?

– Он мне ее продал, представляете? – хохотнул мистер Груднер. – Один из первейших богачей Англии, а наживается на торговле подобными безделушками.

– Но почему он вам ее продал?

– Полагаю, решил покончить с игрой в шахматы. Как бы то ни было, уверяю вас, что фигурка очень хороша и сама по себе. Внутри короны целых пять сфер, располагающихся одна в другой, в последней же находится самый крошечный шарик из слоновой кости, какой я когда-либо видел.

– Джемма, иди скорей сюда, – позвала подругу Поппи. – Ты должна на это взглянуть!

Герцогиня Бомон подошла к ней с шахматной фигурой в руке – непонятно почему ей хотелось смотреть и смотреть в восхитительное маленькое личико королевы, взиравшей вокруг с высокомерным безразличием, не поколебленным даже потерей короля и всего двора.

– Посмотри, какую я нашла чудесную статуэтку мальчика с бабочкой! – радостно воскликнула герцогиня Флетчер, протягивая подруге свою находку.

– Копия древнегреческой статуи, – тотчас прокомментировал хозяин лавки, – и очень хорошая копия, если вам угодно знать мое мнение.

– Обратите внимание на бабочку, – не унималась Поппи.

Джемма так и сделала, но ее больше заинтересовала не бабочка, а обнаженная фигурка юноши, стоявшего на коленях перед насекомым.

– Кто здесь изображен? – спросила герцогиня Бомон у владельца.

– Эрос, он же Купидон, со своей возлюбленной Психеей. «Психея» значит по-гречески «бабочка».

– А что это? – спросила Джемма, глядя на странный камень в руке подруги.

– Жеода,[11]11
  Замкнутая полость в горной породе.


[Закрыть] – радостно сообщила Поппи, возвращая Эроса на полку. – Ее можно открыть. Вот так.

Одним движением она разъяла камень на две половинки, и взгляду Джеммы предстала полость, усыпанная блестящими аметистами.

– Он похож на маленькую пещеру, правда? – восхитилась Поппи. – На волшебный грот!

– Я не мог бы выразиться лучше, – поспешил высказаться мистер Груднер, хотя выражение его лица свидетельствовало, что о волшебных гротах он не имел ни малейшего понятия, зато отлично осознавал, сколько прибыли сулило ему вовремя вставленное слово.

– Я нашла еще кое-что, – не обращая на него внимания, добавила юная герцогиня и показала небольшую фруктовую косточку, видимо, абрикосовую. Одного осторожного нажатия было достаточно, чтобы косточка раскрылась, и Джемма увидела множество тонюсеньких маленьких ложечек, в беспорядке наполнявших пустую сердцевину.

– Мило, – сказала она. Ей вспомнился миниатюрный игрушечный сервиз, который она в детстве ставила на игрушечный стол для своих давно забытых кукол.

– Целых двадцать четыре ложечки внутри вишневой косточки, представляете? – восторженно сообщила Поппи.

– Самые маленькие ложечки в мире, – вставил хозяин.

– Это не вишневая косточка, а скорее абрикосовая или персиковая, – возразила Джемма.

– Нет, ваша милость, вишневая, – заупрямился мистер Груднер.

Герцогиня Бомон огорченно вздохнула – ясно, что Поппи очень скоро растратит все деньги, снятые со счета мужа. Но с другой стороны, почему бы и нет, если ей это по душе? Не в традициях семьи Рив предостерегать других от ошибок. В таком случае вишни ли, персики – какая разница?

Но подруга удивила Джемму. С очаровательной улыбкой она принялась о чем-то беседовать с мистером Груднером, и через несколько минут тот принес для нее стул, предварительно стерев с него пыль, и даже любезно предложил чаю. К тому моменту, когда Поппи уселась и, стянув перчатки, выпила предложенного чаю, Джемма уже ясно видела, к чему ее подруга ведет дело. Минут через сорок дамы покинули магазинчик, оставив обескураженного хозяина размышлять, почему он практически даром отдал молоденькой герцогине «вишневую» косточку. Потому что ее светлость… само очарование! – решил мистер Груднер, не сразу подобрав подходящее слово.

– Хуже всего, что мне пришлось заплатить полную цену за свою шахматную королеву, – усмехнулась Джемма, когда они с Поппи уселись в карету, – в то время как ты отдала за свои безделушки меньше половины той суммы, которую запросил мистер Груднер. Это несправедливо!

Улыбнувшись, Поппи заметила с видом нераскаявшейся грешницы:

– Мама считает, что леди не пристало торговаться.

– Как тогда назвать неравноценный обмен, который только что произошел? Бедняга запросил с вас за косточку пятьдесят фунтов, а вы заплатили, кажется, всего четыре?

Герцогиня Флетчер довольно ухмыльнулась:

– Я называю это…

– Определим ваше поведение как «неповиновение», – сухо перебила ее Джемма. – Похоже, вместе с мужем вы бросили и свою маман.

– Именно так, – согласилась Поппи, откидываясь на подушки и открывая мешочек со своим только что приобретенным сокровищем.

– Да ты настоящая бунтарка. – Голос Джеммы был по-прежнему сух.

– Мистер Груднер сказал, что твоя шахматная фигура раньше принадлежала лорду Стрейнджу, это правда? – спросила Поппи. – Ах, как бы я хотела посмотреть его коллекцию!

– Это скандально известная личность, дорогая, – возразила Джемма. – Даже я с моей репутацией не могу себе позволить визит в Фонтхилл, имение лорда Стрейнджа. Как ты думаешь, почему он продал не весь комплект шахматных фигур, а только белую королеву? Странное, какое-то бездушное решение.

– Почему ты не можешь поехать в Фонтхилл? Я намереваюсь это сделать.

– Репутация, которой пользуется лорд Стрейндж, в десять раз хуже моей. Его отвергли даже самые терпимые члены общества, в чьих глазах я – просто ангел.

Поппи наклонилась вперед.

– Я хочу осмотреть его коллекцию, – упрямо повторила она. – И еще – пойти в музей Ашмола[12]12
  Музей и библиотека древней истории, изящных искусств и археологии при Оксфордском университете.


[Закрыть] и в Королевское общество. Мама никогда не позволяла мне посещать его заседания, хотя туда регулярно пускают дам.

Изумленная Джемма по-новому взглянула на свою юную спутницу. Лицо Поппи было, как всегда, прелестно, но теперь от внимательного взгляда герцогини Бомон не укрылись ни твердая линия подбородка, ни решительный огонек очаровательных глаз.

– Мисс Татлок – секретарь женского отделения Королевского общества, – заметила она.

– Та самая молодая женщина, которая флиртует с твоим мужем?

– Мысленно я называю ее «мисс Синий Чулок».

– Как бы я хотела придумать какое-нибудь хлесткое прозвище для Луизы, – улыбнулась Поппи. – Но для этого я ее слишком люблю.

– У нас с мисс Татлок совсем другой случай. Я ее терпеть не могу, хотя признаю, что это абсолютно несправедливо по отношению к ней. Насколько мне известно, бедняжка влюблена в Бомона платонически, а он из страха за свою драгоценную репутацию никогда не решится ни на что более интимное, чем простая беседа.

– Тогда нужно направить внимание мисс Татлок в другом направлении, – уверенно предложила Поппи. – На этот случай я знаю одного замечательного молодого ученого, доктора Лаудена.

– Но она не может стать женой простого ученого из Оксфорда, каким бы замечательным и умным он ни был, – возразила Джемма. – Мисс Татлок попала в ловушку наших светских устоев, поскольку она из этих, ну, ты знаешь, – бедных, но гордых пэров.

– Доктор Джордж Лауден тоже не последний человек – у него тоже есть титул «достопочтенный». К тому же в будущем он может стать следующим виконтом Хоувиттом.

– Тогда твоя идея великолепна, дорогая, – похвалила Джемма.

– Решено – я пойду на следующее заседание Королевского общества, на котором разрешено присутствие дам, и представлю мисс Татлок доктору Лаудену.

– Но как ты сама познакомилась с этим ученым, Поппи?

К удивлению герцогини Бомон, ее собеседница слегка покраснела.

– Я написала ему письмо, – призналась она. – Понимаешь, он опубликовал научную статью о трехпалых ленивцах в журнале «Труды Королевского общества». Некоторые его наблюдения показались мне очень интересными, но я обнаружила, что он оставил без внимания один важный аспект, связанный с когтем на тыльной стороне лапы, о котором писал доктор Хемблтон в своей более ранней статье.

– Ты написала ему письмо? О трехпалых ленивцах? – не поверила своим ушам Джемма. Она ожидала чего угодно, но такого…

Поппи кивнула.

– Так, тайная переписка с замечательным молодым человеком, – ухмыльнулась Джемма, откидываясь на спинку сиденья, – Ты, кажется, так его отрекомендовала?

– Но я писала доктору только как ученому… – принялась было оправдываться еще больше смутившаяся любительница природы.

– Ну разумеется, – фыркнула герцогиня Бомон, – как же иначе? Только как ученому. Он тебе ответил?

– Ты все неправильно поняла…

– Так он ответил? И сколько же писем ты ему послала, мисс Безупречная Репутация?

– Неужели ты всерьез полагаешь, что он мог подумать… – переменившись в лице, пробормотала Поппи.

– Кто знает, что он мог подумать? Для меня ход мыслей мужчины – тайна за семью печатями. Будем считать, что ты общаешься, правда, только в письмах, с одним из величайших ученых мира.

– Доктора Лаудена вряд ли можно назвать великим ученым, – покачала головой Поппи. – Он прекрасный знаток трехпалых ленивцев, но в статьях о своих исследованиях делает много ошибок. И я подозреваю, что он сентиментален и хранит все письма и записки. – Видя, что Джемма продолжает посмеиваться, она поспешила добавить: – Поверь, я и не думала переписываться с ним тайно.

– Вот как? Ты показала письма Флетчеру?

– Он только отмахнулся, ведь его совершенно не интересуют ленивцы.

– Ничего удивительного, твой муж совсем не похож на знатока двупалых ленивцев.

– Трехпалых ленивцев, дорогая Джемма, трехпалых, – поправила подругу Поппи. – Уверена, ты бы ими заинтересовалась, потому что доктор Лауден умеет увлекать.

– Сомневаюсь.

– А вот у меня так устроена голова, что я не могу забыть даже крошечной детали из того, что меня увлекло.

– А я вечно все забываю, – посетовала Джемма.

– Все, кроме сыгранных тобой шахматных партий, не правда ли? Моя память работает так же, когда речь идет о статьях, посвященных ленивцам, мартышкам или еще чему-то в том же роде. Ах, она доставляет мне ужасные неудобства.

– Почему?

– Потому что из-за этого свойства я веду себя неподобающим образом, – ответила Поппи, огорченно сморщив хорошенький носик. – Но я ничего не могу с собой поделать. Как увижу книгу или статью об интересующем меня предмете, меня охватывает прямо-таки необоримое желание ее прочесть. Мама ненавидит мое увлечение.

– Откровенно говоря, оно престранное, – сказала Джемма. – Не хочу тебя обидеть, но такой интерес к ленивцам, не важно, трехпалые они или двупалые, действительно весьма необычен для светской дамы. Ты сама должна это понимать.

– Потому-то я и держу его в секрете, и ты обещай никому не рассказывать.

– Удивительно, почему твой оксфордский умник не обнял тебя и не прижал к груди вместе со всем твоим изощренным интеллектом?

Поппи бросила на герцогиню Бомон обескураженный взгляд.

– Понимаешь, выяснилось, что ученые очень не любят, когда им напоминают о каких-то упущенных деталях, – начала она торопливо объяснять. – Но я считаю, что точность – непременное условие научных исследований! Ты бы поразилась, дорогая, узнав, сколь небрежны и непоследовательны бывают некоторые в подобной работе. Доктор Лауден, например, чрезвычайно неохотно отказывается от научной идеи даже в том случае, если все данные против нее.

– Мне трудно судить об этом, – призналась герцогиня Бомон. – Я еще не имела удовольствия беседовать ни с одним натуралистом, поскольку в Париже их было немного. Так ты думаешь, что достопочтенный Джордж Лауден заинтересуется мисс Синий Чулок?

– Не понимаю, почему ты так хочешь оградить своего супруга от ее общества? С одной стороны, по твоим же словам, он никогда не станет рисковать своей репутацией, а с другой, мисс Татлок – слишком хорошо воспитанная молодая леди, чтобы совершить неподобающий поступок. Мне кажется, твоя семейная жизнь вне опасности.

– Понимаешь, мне уже довелось увидеть Элайджу влюбленным в другую женщину, – ответила Джемма. – Я бросила все и бежала в Париж, потому что не могла этого вынести. Бомон никогда не понимал, что брак и репутация – не самое главное в жизни.

– И не он один, – задумчиво добавила Поппи. – Моя мама тоже этого не понимает.