Текст книги "Роман на Рождество"

Автор книги: Элоиза Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 21 страниц)

– Ты знала?

– Мама – человек крутого нрава, и я, конечно, не могла не понимать, что она меня ударит, если начать на нее давить. Мама не умеет сдерживаться, впадая в ярость. А мои слова ее вывели из себя.

– Я ее убью! – взорвался Флетч. Его лицо исказилось от гнева – от «очаровательного мальчика», как говаривала леди Флора, не осталось и следа. Он превратился в воплощение ярости и неистовства, как человек, готовый идти с голыми руками против целой толпы.

– Нет, не надо, Флетч, – поспешно сказала Поппи и попыталась улыбнуться, хотя это заставило ее поморщиться отболи – щека уже немного опухла. – Я сама виновата.

– Это абсурд!

– Понимаешь, в эти несколько месяцев я задумалась о своих отношениях с мамой и решила: если она больше никогда меня не ударит, я останусь ее дочерью. Видишь ли, пока я не переехала к Джемме, у меня даже не было возможности задуматься об этом.

– Но как ты могла утаить от меня, что она поднимала на тебя руку?! – Его голос дрожал от гнева. Но не на Поппи.

– О, мама не била меня со дня нашей свадьбы, – сказала герцогиня, – и еще некоторое время до того. Я ведь делала все, что она требовала, и, поскольку я вела себя хорошо…

– И вышла замуж за герцога, – продолжил Флетч, снимая руки с ее плеч.

– Да, – кивнула Поппи. – Но я действительно была уверена, что люблю тебя.

– Но ты вряд ли была в состоянии трезво мыслить в это время.

– Наверное, не была.

На обоих будто повеяло холодом, так безобразна была истинная подоплека их брака.

Из-за двери гостиной доносились громкие рыдания леди Флоры.

– Твоя мать должна покинуть мой дом, – сказал Флетч.

– Не беспокойся, она уедет, – поспешно ответила Поппи. – Мама чувствует себя униженной. К тому же я велела ей уехать. Господи, раньше я никогда бы не посмела ей указывать!

– Я прослежу, чтобы она это сделала, – кивнул Флетч. – Полагаю, ты не захочешь остаться? – Она не успела ответить, как он бросил: – Зачем я спрашиваю, и так все ясно! – Потом он поднял голову и закричал: – Куинс!

– Да, ваша светлость! – тут же выглянул из-за обитой зеленым сукном двери дворецкий. Быстрота, с которой он откликнулся, наводила на мысль, что все время он стоял под дверью, ловя каждый звук.

– Мой экипаж ждет на улице. Проводите ее светлость, – распорядился герцог и кивком указал на дверь гостиной. – И ради Бога, пошлите кого-нибудь прекратить этот кошачий концерт!

Поппи судорожно сглотнула.

– Позволь маме остаться еще на два-три дня, – попросила она. – Так она сможет показать, что игнорирует мои команды. К тому же она устраивает завтра суаре. После этого сразу съедет, вот увидишь. Я хорошо ее знаю.

– Я тоже, – сурово произнес Флетч. – Поезжай, Поппи. Я… – Гримаса гнева на его лице исчезла, уступив место страданию: – Мне так жаль, что здесь, в собственном доме, я не сумел тебя защитить.

– Поверь, Флетч, мама не всегда такая. Просто сейчас она в дурном расположении духа.

Он опять сжал зубы.

– Я больше никогда не хочу ее видеть, ни в дурном, ни в хорошем расположении духа. Ты уверена, что с тобой все в порядке?

Чувство вины отняло у Поппи почти все силы, но она сказала:

– Да. – И упрямо повторила: – Да!

Это помогло ей взять себя в руки. Теперь она будет жить своей жизнью, она больше не марионетка, которую дергает веревочки кукловод.

Она повернулась, дворецкий накинул ей на плечи шубку, и Поппи вышла.

Она считала, что оставляет позади свои прошлые унижения, и поэтому шла, не оглядываясь, с гордо поднятой головой. Но она забыла, что у медали всегда две стороны. Если бы Поппи оглянулась, то увидела бы полное отчаяния лицо Флетчера. «Она не попрощалась со мной, – думал он, – ушла, словно я пустое место».

Действительно, с какой стати ей обращать на него внимание? Может быть, уродливая подоплека их брака не ограничивалась ее отвращением к интимной жизни, а имела гораздо более глубокие корни?

Поппи уходила с таким видом, словно больше не желала его видеть. Ничего удивительного, ведь она вышла за него не по своей воле, а под угрозой насилия…

Флетч рывком распахнул дверь библиотеки. Гилл, сидевший с раскрытой книгой в руках, поднял голову.

– Я собираюсь в Сент-Эннз-Хилл! – бросил герцог. – Ты со мной?

– Где твоя жена? – спросил Гилл, вставая.

– Уехала.

– Ты едешь в Сент-Эннз-Хилл, к Элизабет Армистед? Но…

– Да, я хочу встретиться с куртизанкой, о которой тебе уже рассказывал. Ее зовут Крессида. Она очаровательна, тебе понравится.

Гилл бросил на друга внимательный взгляд. На лице Флетча было такое выражение, какого Гилл еще никогда не видел и надеялся не видеть впредь. Что ж, если благодаря визиту к Крессиде это выражение исчезнет с лица Флетча, то Гилл сам с радостью кинет к ее ногам свой кошелек.

Глава 41

На пути в загородную резиденцию герцога Бомона

15 декабря

– Как вы себя чувствуете, ваша светлость? – должно быть, в пятисотый раз спросил Финчли.

Вильерс заскрипел зубами. «Вот бы вытащить из бокового кармана кареты пистолет и застрелиться – тогда, наверное, этот болван уймется. Но к чему лишнее беспокойство?..»

Герцог был слишком умен, чтобы обманывать себя, – ему еще никогда не было так плохо. Даже то, что он всю дорогу в этой проклятой карете лежал, не приносило облегчения. Похоже, действительно помочь ему мог только пистолет.

– Я умираю! – прорычал он. – Как еще, черт подери, я могу себя чувствовать?

– Вы просто раздражены, – кротко возразил камердинер. – Но вы не умираете, нет! – Бедняга, он был одним из немногих, кто отказывался посмотреть правде в глаза. – Вы ведь едете на рождественский прием, ваша светлость, совсем как в былые времена, – выложил свой единственный козырь Финчли.

– Давай, рассказывай свои сказки, – пробормотал герцог.

Он чувствовал приближение очередного приступа лихорадки. О, Вильерс теперь отлично знал ее повадки. Она накатывала на него неумолимо, как могучий океанский прилив, и, накрыв с головой, уносила на глубину, в багровую мглу. Он из последних сил барахтался, пытаясь выплыть, но его только бросало из стороны в сторону, как балласт, выброшенный с тонущего корабля.

– Где мисс Татлок? – спросил больной.

– Она присоединится к нам в имении.

– А Бенджамин?

Финчли молчал.

– Барнаби?

– Кто такой Барнаби, ваша светлость?

– А где Даутри, мой кузен?

– Он тоже будет позднее, – постарался успокоить хозяина Финчли.

Но прилив уже подхватил Вильерса и увлек в багровую глубь. Однажды он останется там навсегда… Внезапно карета накренилась, ее сильно тряхнуло, и раненое плечо герцога пронзила такая адская боль, что он очнулся и закричал.

– Ах, простите, ваша светлость! – чуть не плача запричитал Финчли, и Вильерс окончательно пришел в себя. – Мы уже скоро приедем, обещаю, ваша светлость. Пожалуйста, потерпите еще часок-другой, и все. Господи, почему я только не отговорил вас ехать!

Как раз решение о поездке было совершенно правильным, подумал Вильерс, но, обессилев от боли и жара, не стал ничего объяснять. За всю жизнь у него было всего двое друзей – Элайджа и Бенджамин. Элайджа стал герцогом Бомоном, напыщенным политиком, Бенджамин умер…

Вильерс решил, что обязательно попросит у Элайджи прошения, будь тот хоть самым важным политиком на свете. Но за что? Герцог не знал. Он не мог вспомнить, из-за чего они поссорились. Это произошло много лет назад и как раз в доме Бомона, так что поездка туда имела смысл.

«Надо попрощаться, – подумал Вильерс, – все исправить…» С этой мыслью он перестал сопротивляться и позволил багровому приливу унести его туда, где он не ощущал душевных и телесных мук.

Через несколько часов герцог очнулся уже не в карете, а на кровати, между двумя полотняными простынями. Сначала его вывел из забытья чей-то громкий голос, а потом холодное лезвие ножа вонзилось в его раненое плечо.

– Господи Иисусе! – вскрикнул Вильерс, дергаясь и пытаясь открыть глаза. Его должна была ждать багровая глубина, а не ледяная волна боли! Это несправедливо! Нож повернулся в ране. – Проклятие! – взревел герцог и наконец открыл глаза.

Он увидел склонившегося над ним звероватого вида детину с косматой бородой, похоже, сельского жителя. Одной здоровенной ручищей детина удерживал герцога на кровати, а второй делал что-то с его плечом, отчего тело Вильерса пронзала такая боль, что он мог только вопить благим матом. Герцог попытался вырваться, но, к своему стыду, не сумел даже пошевелиться – так сильно его придавили к кровати.

– Держитесь, – произнес детина с сильным шотландским акцентом. – Я должен очистить вашу рану, не то вам несдобровать.

Вильерс должен был что-то сказать, как-то выразить свой протест, но не смог – на этот раз ему помешал не багровый прилив, а черная волна, застлавшая ему глаза и сбросившая с утеса вниз.

– Слава Богу, потерял сознание, – сказал доктор Треглоун, ибо сельский увалень был местным доктором. – Ну и запущенная же у него рана! Какой идиот его лечил?

– Хирург, доктор Бандерспит, – ответил Финчли. – Скажите, это из-за того, что я не позволил делать герцогу кровопускание? Доктор Бандерспит настаивал на кровопускании, а я не разрешил. Значит, это моя вина, что его светлости так плохо?

Доктор Треглоун выкатил глаза и начал лить на рану какую-то жидкость с кислым запахом, от которой поднимался легкий дымок.

– Кровопускание точно убило бы его светлость, так что не волнуйтесь, вы ни в чем не виноваты, – успокоил он слугу. Но, доложу я вам, чтобы несколько месяцев мучиться от такой заразы и не помереть, нужно быть здоровым, как бык.

– Что вы сейчас делаете? – прошептал Финчли.

– Очищаю рану, что ж еще? Ох и противное же зрелище.

– Но мы же ее уже очистили, – забеспокоился Финчли, – с помощью бренди, в точности, как сказал хирург, и делали это до тех пор, пока она не зажила.

– Бренди? Ха!

Финчли не понял, что означало это «ха», но ему было не до расспросов – хозяин, его дорогой хозяин, лежал на постели бледный и неподвижный, как покойник.

– Вы уверены, что он жив? – дрожащим голосом спросил камердинер. – Он плохо выглядит.

– Потому что ему сейчас действительно плохо, – ответил врач, отворачиваясь, чтобы помыть руки. – Видели, сколько заразы вышло из раны? Она-то и убивала вашего герцога.

– Но сверху рана выглядела так, как будто уже зажила… – горестно недоумевал Финчли. – А я ни о чем не догадывался!

– Еще бы, вы же не называете себя хирургом, как некоторые! – с пугающей ухмылкой ответил доктор. – На этот раз мы оставим рану открытой, будем промывать ее четыре раза в день терпентиновым спиртом. – Он со стуком поставил на бюро возле кровати бутылку черного цвета и продолжал: – Ваш герцог будет орать, как ненормальный, когда придет в себя. Так что приготовьтесь, это будет нелегко. Я пробуду тут до завтрашнего вечера. Если он доживет до того времени, то, наверное, сможет выжить. Или умрет.

– Святые угодники, сейчас же Рождество! – застонал Финчли.

– Еще нет, – поправил его Треглоун. – До Рождества осталось несколько дней. Думаю, вскорости вы сами поймете, испортит его светлость праздники своей кончиной или нет. Еще раз промойте рану через шесть часов. Это надо делать и ночью.

– Да, сэр, – ответил камердинер, – все будет исполнено.

– Интересно, когда приедут хозяева и остальные гости? Мы, здешние жители, еще не видели супругу нашего герцога. Восемь лет назад она уехала в Париж, так и не побывав в загородных владениях. Все мои пациенты вне себя от нетерпения, так хотят ее увидеть.

– Через несколько дней увидят, как я понимаю.

Треглоун хмыкнул.

– Этот рождественский прием – просто из ряда вон, доложу я вам, – сказал он. – Представьте себе – внизу веселятся гости, наверху – больной герцог кричит от боли. Просто как в каком-то романе, не иначе.

Финчли оглядел красиво обставленную старинную спальню. Герцогиня Бомон распорядилась поместить герцога Вильерса в королевские апартаменты. Герцог непременно оценил бы иронию судьбы, если бы пробыл в сознании достаточно долго, чтобы увидеть, куда его поместили.

– И еще: давайте ему много жидкости, если сможете заставить ее проглотить, – посоветовал Треглоун, направляясь к двери. – Я постараюсь заехать сюда позже, если смогу. У нас тут то и дело роды, а повитуха сама недавно родила. Так что у меня нет времени на исправление ошибок лондонских эскулапов! – Он презрительно фыркнул и вышел.

Финчли посмотрел на своего господина. Тот лежал на кровати неподвижно, вытянувшись во весь рост, словно уже приготовился к приходу гробовщика.

Глава 42

20 декабря

Имение Бомона находилось в Дорсете, возле городка Стеринстер-Ньютон, по меньшей мере в трех днях пути от Лондона. К концу третьего дня путешествия, уже в сумерках, карета, в которой ехали Джемма и Поппи, остановилась у гостиницы «Кольцо из роз». Навстречу тут же выбежал хозяин, сиявший от счастья, что удостоился посещения не одной, а сразу двух герцогинь.

– Ваши светлости, госпожи герцогини, – затараторил он, довольно потирая руки. – Ваши слуги уже все приготовили, чтобы удобно вас разместить!

– Чудесно, – ответила Джемма.

– Его светлость тоже уже изволили прибыть, – сообщил ей хозяин.

– Вот как? – удивилась она. – Я думала, Бомон еще занят на последнем в этом году заседании парламента, и уже начала бояться, что оно никогда не кончится. Должно быть, он мчался как ветер, чтобы догнать нас.

Однако когда обе дамы вошли в гостиницу, стало ясно, что хозяин имел в виду совсем не Бомона. Проходя мимо открытой двери общей залы, Поппи заглянула внутрь и остановилась как вкопанная: в конце залы за одним из столов сидел, привалясь спиной к бревенчатой стене, молодой человек – высокий, одетый во все черное, с зачесанными назад волосами, чей облик неопровержимо свидетельствовал о благородном происхождении.

Это был Флетчер. Он заметил приросшую к месту Поппи и в знак приветствия поднял пивную кружку.

Просто растаяв от радости, юная герцогиня восторженно помахала мужу рукой, как пятилетняя девочка. Он сидел, вытянув вперед ноги, и не казался таким элегантным, как обычно: камзол нараспашку, на шее простой шейный платок.

От восторга у Поппи даже немного закружилась голова, и юная герцогиня чуть ли не бегом бросилась по узкому коридору догонять Джемму.

– Попробую угадать, что случилось, – сказала та, окинув взглядом подругу. Похоже, Бомон все еще дискутирует в парламенте по поводу конца цивилизованного мира.

– Флетч приехал, – прошептала Поппи. – Он здесь, в этой гостинице.

– И проведет ночь в твоей комнате? – озорно посмотрела на подругу Джемма.

– Не знаю…

– Скажите, любезный, – повернулась герцогиня Бомон к хозяину, – сколько комнат зарезервировано для наших гостей?

– Сейчас вы, ваша светлость, ваша спутница и герцог занимаете три моих лучшие комнаты, – кланяясь, ответил тот. – Еще шесть предназначены для вашего окружения. Я надеюсь, что у меня вы найдете все необходимое для удобного ночлега.

При мысли о предстоящей ночи у Поппи упало сердце – любовные утехи с Флетчем ее по-прежнему страшили. Так с какой стати ей желать, чтобы он провел ночь у нее?

– Я ему прискучила, – прошептала она с грустью.

– В таком случае почему бы тебе не войти к нему в комнату обнаженной? Посмотришь, что будет. Спорим на мою лучшую шахматную доску, что ты проведешь с ним ночь?

– Это было бы слишком неловко, – пробормотала Поппи, ужаснувшись, что могла даже подумать о таком бесстыдстве.

За ужином Флетч и Джемма поддразнивали друг друга и напропалую кокетничали, а Поппи все время молчала, словно глупенькая младшая сестренка, которой разрешили составить компанию взрослым.

Герцог захватил с собой номер «Тэтлера».[19]19
  Буквально: «Сплетник» – издание, специализирующееся на освещении светской жизни.


[Закрыть]

– У меня не было времени его прочесть, – сказал он, – но, думаю, там вряд ли одобрительно высказываются о вашем рождественском приеме.

– Позвольте мне взглянуть! – Джемма выхватила газету у него из рук и стала быстро просматривать. – Но тут пишут не о моем приеме, а о вас, Флетч. О, ваша недавняя речь в палате произвела большое впечатление.

– С каких это пор «Тэтлер» занялся политикой? – удивился Флетч.

– Поздравляю. – Поппи коснулась его руки, и на мгновение их глаза встретились.

Джемма перевернула страницу.

– А вот и заметка о моем приеме, – сказала она. – Но кажется, не столько о приеме, сколько о моем брате. Ввиду приближающейся кончины герцога Вильерса предлагается высылать завзятых дуэлянтов во Францию вместе с сестрами, которых обвиняют, цитирую, «в таком преступлении, как крайняя вульгарность» Ну уж вульгарность мне совершенно не свойственна.

– По-вашему, это слово применимо только к другим людям? – спросил герцог.

– Естественно. Кстати, я вкладываю в него самые разнообразные значения.

– Например?

– Целомудренность.

Флетч расхохотался. Занятый игривым разговором с Джеммой, он почти не смотрел на жену, а она просто не могла отвести от него глаз. Он уже не выглядел записным франтом, как раньше, хотя камзол по-прежнему идеально сидел на его ладной широкоплечей фигуре.

– В вашем лексиконе наверняка есть такие слова, которые вы никогда не применяли к собственной персоне, – заметила Джемма. – Правда, Поппи? Помоги-ка мне, дорогая! Ну, скажем, слабый, вялый?

– Да, это слово может относиться к кому угодно из мужчин, но только не ко мне, – быстро сказал Флетч.

Поппи ничего не поняла из их разговора, но на всякий случай улыбнулась.

– В отношении себя я бы применил слово «феникс», – продолжал герцог. – Как бы ни был силен жар пламени, феникс, сгорая, всегда возрождается к жизни.

– О чем вы говорите? – не выдержала Поппи.

Джемма только хихикнула в ответ, а Флетч бросил:

– О вульгарных вещах, дорогая.

Мать всегда внушала Поппи, что леди не должна замечать вульгарных вещей. Но почему Джемма и Флетч о них заговорили?

– Не могли бы вы объяснить мне, в чем дело? – попросила она. Слышавшая их беседу служанка тоже прыснула, отчего любопытство Поппи только усилилось.

– Эту честь я предоставляю вам, – ответила герцогу Джемма.

Флетч посмотрел на жену.

– Феникс, о котором идет речь, – это мужской орган, – сказал он.

– Ну конечно! – сообразила Поппи. – А пламя – это сифилис?

– Нет! – поспешно ответил герцог. – Я тебе потом объясню.

– Мне кажется, я и так все поняла, – пожала плечами Поппи. – Шекспир писал: «Растают замки, как мираж в пустыне». А ты хотел сказать, что твой феникс не тает.

Джемма рассмеялась, а Флетч только изумленно посмотрел на жену.

– Удивлены? – спросила Поппи. – Недаром же я уже четыре года замужем! К тому же я много времени уделяю работе с раскаявшимися блудницами в нашем Благотворительном обществе.

– Ты вызываешь у меня беспокойство, – усмехнулась Джемма.

– А вы видели новую гравюру Джорджа Таунли Стаббза «Его высочество у Фиц»?

– У Фиц – то есть у миссис Фитзерберт? – уточнила Джемма.

– Да, – кивнула Поппи. – На этой гравюре его высочество одет, а на миссис Фитзерберт ничего нет.

Флетч принялся рассказывать о гравюре с изображением принца под названием «Утро после бракосочетания», и Поппи, решив, что достаточно продемонстрировала им свою осведомленность, после чего они вряд ли будут считать ее наивной дурочкой, вновь стала наблюдать за мужем.

Он по-прежнему носил маленькую бородку, закрывавшую ямочку на подбородке, но теперь даже эта эспаньолка начала герцогине нравиться. Бородка придавала Флетчу более мужественный вид – герцог вовсе не был «хорошеньким мальчиком», как любила повторять леди Флора.

Нет, подумала Поппи, его совсем нельзя так назвать. Взять хотя бы его глаза – черные в центре, серо-голубые по краям, они совсем не напоминали глаза херувима. И вообще, Флетч, высокий, широкоплечий, с густыми, стянутыми в косу волосами, казался таким же диким и неистовым, как первопроходцы в Америке, которые рыскали по лесам, охотясь на аллигаторов и опоссумов…

Из задумчивости герцогиню вывела служанка, приносившая еду: девушка явно пыталась обратить на себя внимание Флетча. Она то и дело задевала его грудью и, предлагая отведать того или иного блюда, наклонялась так, что не только герцог, но и Поппи могли видеть ее грудь, и герцогиня не без зависти отметила, что бюст у служанки намного больше, чем у нее. Кроме того, девица то и дело демонстративно облизывала губы, что было совсем уж отвратительно.

Наконец служанка оторвалась от герцога и обратила внимание на Поппи: она подошла к герцогине и не слишком почтительно предложила пирожные со взбитыми сливками. Холмики сливок подрагивали, как ее пышные груди.

Задумчиво посмотрев на них, Поппи отпила вина из бокала Девица тем временем отвлеклась, начав отряхивать крошки, якобы упавшие на бедро Флетчу, который и не подумал возражать. Эта бессовестная посмела коснуться его бедра!

Служанка снова повернулась к Поппи и налила ей чаю, всем своим видом демонстрируя свою неприязнь. Но за что? За то что Поппи не сразу поняла шутку про феникса? Служанка вновь наклонилась, и ее огромная грудь оказалась прямо перед глазами юной герцогини.

В следующее мгновение кусок пудинга, лежавший на тарелке Поппи, оказался в вырезе нахалки.

Служанка завопила и аж подпрыгнула.

Поппи с извиняющейся улыбкой поднялась со своего места.

– Ах, какая я неловкая, – проворковала она. – Выронила свой пудинг!

Прибежал встревоженный хозяин. Одним взглядом оценив обстановку, он схватил служанку за руку и потащил прочь. Из коридора донесся его гневный голос:

– Прибереги свои штучки для тех, кому они по душе! Сколько раз я просил тебя не приставать к гостям! Ты позоришь мое заведение!

– Если бы на моих глазах здесь явился феникс, я была бы меньше удивлена, – расхохоталась Джемма.

Флетч встал со стула и потянулся – при желании он мог бы достать до потолка.

– Жена, – проговорил он неторопливо, – ты меня пугаешь.

Поппи тряхнула головой, с удовольствием ощутив, как всколыхнулись не обремененные клеем и пудрой волосы, и, обогнав Флетча, быстро двинулась вперед по коридору. Через мгновение большая теплая рука мужа обвила ее талию, и он сказал ей на ухо своим глубоким голосом:

– Ты плохо вела себя, Пердита.

– Девица получила по заслугам, – через плечо ответила герцогиня.

Флетч рассмеялся, и она ощутила, что кровь быстрее побегала по жилам.

– Жаль, что в твоем декольте маловато места для пудинга, – заметил он, глядя на ее грудь. – Было бы интересно использовать твой бюст как тарелку.

Проследив за взглядом мужа, Поппи тоже посмотрела вниз – сверху ее грудь вовсе не казалась маленькой. К своему удивлению, она почувствовала легкое возбуждающее покалывание во всем теле – ей показалось, что Флетч сейчас прикоснется к ее груди.

Но вместо этого он взял Поппи под руку и двинулся дальше, как будто ничего не произошло.

«Боже, какой же я была глупой», – осенило ее. Возбуждающее тепло, разлившееся внизу живота, и означало желание! Да, она желала Флетча! Как ей хотелось предложить ему угоститься пудингом у нее на груди!

Теперь-то она понимала, что такое желать мужчину так, как говорила Джемма. Но не слишком ли поздно пришло это понимание?

У Поппи горестно сжалось сердце – из-за ее глупых предрассудков потеряно целых четыре года!..