Текст книги "Роман на Рождество"

Автор книги: Элоиза Джеймс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц)

Глава 16

5 июня

К началу июня герцог Вильерс болел уже более месяца, но улучшения все не наступало. Он по-прежнему был беспокоен, на щеках пылал вишневый румянец, с губ, словно листья осенью, то и дело слетали бессвязные слова. Финчли чувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Он выставил Бандерспита, который настаивал на непременном кровопускании, накричал на экономку, желавшую во что бы то ни стало напоить хозяина свежей петушиной кровью, но пути к спасению не знал.

– Если герцог не придет в себя к утру, – заявил Бандерспит, выйдя из покоев Вильерса, – то он уже не выздоровеет. Запомните мои слова. Больной в лихорадке не может выжить, если он почти не пьет.

Действительно, заставить герцога выпить больше одного малюсенького глотка воды не мог никто. Последний раз он по-настоящему напился воды во время краткого возвращения рассудка, когда Финчли безуспешно пытался разыграть шахматный гамбит.

– У него на уме одни шахматы, – сказал камердинер миссис Феррерс. – Его светлость говорит только о них. Вот сами послушайте!

В это мгновение Вильерс произнес надтреснутым, хриплым от многочасового бормотания голосом:

– Придется пожертвовать пару пешек в обмен…

При этом он помахал двумя пешками, взявшимися невесть откуда – то ли их ему дали слуги, то ли он сам сотворил их из воздуха. Зрелище было настолько странным и пугающим, что миссис Феррерс опешила.

– Пойду к герцогине, попрошу навестить его светлость, – вздохнул Финчли.

– Вы имеете в виду герцогиню Бомон? – удивленно переспросила экономка. – Разве не вы говорили, что хозяин вас никогда не простит, если вы позволите герцогине увидеть его в подобном положении?

– Думаю, теперь это вряд ли возможно, – ответил Финчли, посмотрев на своего господина – мокрого от пота, с красным, изможденным лицом. – Он того и гляди умрет, поэтому я должен попытаться.

Взяв хозяйский экипаж, он в скором времени уже стоял у дверей особняка герцога Бомона. Но ему не повезло.

– Нет, я не могу передать ее светлости вашу просьбу! – отрезал дворецкий Бомонов Фаул, выслушав Финчли. – Герцог Вильерс и так доставил моему господину много беспокойства, а вы вдобавок хотите, чтобы миледи посетила его, раненого, в его собственном доме. Да уже половина Лондона убеждена, что у них чуть ли не любовная связь.

– Он смертельно болен, – в отчаянии возразил Финчли. – Никто не может так думать.

– Не говорите глупостей! Вы отлично знаете, что Вильерс может лежать на смертном одре, а досужие языки будут рассказывать, что он кувыркается в постели с любовницей. Единственный выход для вас – поговорить с самим герцогом Бомоном. Если он согласится сопровождать герцогиню, тогда в этом визите не будет ничего предосудительного.

– Вы думаете, он согласится? Его ведь нельзя отнести к лучшим друзьям Вильерса…

– Его светлость может не одобрять поведения вашего хозяина, но он никогда не оставит человека в беде, – приосанившись, с гордостью заявил Фаул.

Лучшего Финчли и желать не мог. Через несколько мгновений он уже торопливо излагал свою просьбу герцогу Бомону.

– Будь прокляты дуэли, – резюмировал тот, когда дворецкий Вильерса закончил, – и прежде всего будь проклят Гриффин со своим вызовом! Принесите мне пальто, Фаул.

– А герцогиня? – озабоченно спросил Финчли.

– Она уже отошла ко сну. Если Вильерс хочет сыграть партию, я к его услугам.

– Самое главное – он должен выпить воды, – перешел к сути дела Финчли, чувствовавший, что может потерять последнюю надежду. – Я пытался играть с ним, ваша светлость, но ему нужны не шахматы сами по себе. Боюсь, помочь может только герцогиня. Нельзя ли ее разбудить? Очень вас прошу!

Бомон окинул Финчли внимательным взглядом.

– Вы хороший человек, – заключил он. – Давайте договоримся так: если мне в течение часа не удастся уговорить Вильерса выпить воды, то я сам привезу к нему свою жену. Согласны?

– Да, ваша светлость, – с глубоким поклоном ответил камердинер.

За несколько недель, прошедших со времени впечатляющего появления Вильерса на приеме у Джеммы, он ужасно переменился – глаза глубоко запали, обтянутые кожей скулы горели болезненным румянцем, казавшимся еще ярче из-за смертельной бледности, разлившейся по лицу несчастного.

Бомон прошел вперед, к кровати раненого, стянул с плеч плащ и бросил его, не глядя, спешившему за ним лакею. Вильерс держал в руке ладью и что-то бормотал. Прислушавшись, Бомон понял, что речь идет о ферзевой пешке.

– Я сделаю все, что в моих силах, – сказал он Финчли. Но как поговорить с Вильерсом, если в комнате столько посторонних – лакей, смачивавший больному холодной водой лоб, Финчли, с волнением ожидавший дальнейших действий, и экономка, которая с любопытством наблюдала за происходящим со ступенек лестницы? – Прошу оставить нас с герцогом наедине, – добавил Бомон.

Финчли попытался что-то возразить, но Элайджа бросил на него взгляд, которым он обычно осаживал не в меру упрямых законодателей в палате лордов, и камердинер осекся.

Когда слуги вышли, Бомон подвинул стул к кровати и сел.

– Послушайте, Вильерс, – позвал он. Сколько-нибудь заметной реакции не было.

– Ваша светлость! Вильерс! – сказал Бомон громче.

– Белую королеву окружают… – отчетливо произнес Вильерс и помахал своей ладьей, даже не глядя в сторону гостя.

Элайджа взял стакан с водой и хотел поднести его к губам герцога, но едва не выронил – Вильерс попал по нему своей шахматной фигурой.

– Окружают… – прохрипел он, и его речь снова превратилась в невнятное бормотание.

Пожалуй, ему не выкарабкаться, подумал Бомон. Ах, Вильерс, Вильерс… Они уже много лет фактически не разговаривали… Но разве можно забыть, что этот светский хлыщ на самом деле тот Леопольд, Лео, которого Элайджа знал и любил столько лет?! Несчастный больной со спутанными, влажными от пота волосами, красными, воспаленными глазами, и есть дорогой Лео, первый человек на свете, ставший ему другом…

Бомон отставил стакан и выхватил у Вильерса ладью. Это не осталось незамеченным – больной открыл глаза и сказал:

– Черные в безнадежном положении, они не могут объявить белым шах.

– Леопольд, я пришел сыграть с вами, – проговорил Элайджа, используя самые властные нотки из своего арсенала.

Вильерс попытался снова завладеть ладьей.

– Это моя фигура, – отстранил его руку Бомон. – Разве вы не помните, что я всегда играл белыми?

Вильерс впервые перевел взгляд на гостя.

– Кто вы? – спросил он.

– Я – Элайджа.

– Элайджа… – повторил больной как во сне. – Нет, не может быть! Элайджа теперь герцог, и жена у него герцогиня.

– Вы тоже герцог, – твердо продолжал Бомон. – И я пришел сыграть с вами в шахматы.

Вильерс попытался приподняться на подушках, и Бомон ему помог.

– Сначала выпейте воды, а потом сделаете ход, – сказал он.

В больном что-то неуловимо изменилось – казалось, он вновь стал самим собой. Избегая его взгляда, Бомон поднял шахматную доску, проворно расставил фигуры и снова поднес к губам Вильерса стакан с водой. Не сводя с гостя воспаленных глаз, больной с трудом открыл запекшийся рот и сделал глоток.

– Кто вы? – спросил он.

– Элайджа, герцог Бомон, – ответил гость и добавил с усмешкой: – Муж Джеммы.

– У Джеммы нет никакого мужа.

– Вот как? – ухмыльнулся Бомон и двинул пешку на е-4. Вильерс протянул руку, чтобы сделать ответный ход, но гость остановил его:

– Сначала выпейте воды.

Больной отпил из стакана и взялся за черную пешку. Рука сильно дрожала, но он все-таки сделал ход.

Элайджа пошел конем. Его противник, уже без напоминания отпив воды, сделал ход пешкой.

– Джемма не замужем, – сказал он, когда стакан почти опустел. – Я уверен, что она свободна, потому что она совсем не похожа на замужнюю даму.

– Неужели? Почему? – спросил Бомон с интересом.

Залпом допив остаток воды, больной протянул ему стакан:

– Что-то меня сегодня мучит жажда.

С этими словами он двинул вперед свою королеву.

Бомон не без досады отметил, что Вильерс хоть и не в своем уме, но навыков хорошего шахматиста не утратил и мастерски создает ловушку для его белой королевы.

– Так почему же Джемма, по-вашему, не похожа на замужнюю? – переспросил он.

– Потому что в ней чувствуется тоска женщины, которую никто никогда не любил по-настоящему, – ответил Вильерс. – Вы, наверное, не знаете, но она вообще-то замужем за человеком, которого я когда-то хорошо знал.

Элайджа бросил на него быстрый взгляд, но Вильерс не обратил на это внимания – нахмурившись, он сосредоточенно смотрел на доску.

– Мы с ним больше не друзья, – сказал он, делая новый ход и еще один глоток из стакана.

– Может быть, муж Джеммы любит ее, – проговорил Элайджа.

– О нет. По ее словам, он без ума от своей любовницы, что чертовски странно, но он сам ей признался.

Элайджа скрипнул зубами: да, так все и было – он действительно имел глупость сказать это Джемме, но много лет назад! Неужели она помнит до сих пор? Но тогда…

– Я бы и сам был не прочь на ней жениться, – заявил Вильерс, который, видимо, смочив горло, чувствовал потребность выговориться. Он почти допил второй стакан, и Бомон налил ему еще один.

– Неужели? – буркнул он.

– Она весьма сведуща в постельных делах, – продолжал больной. – А вы угрожаете мне ладьей? Опрометчивый ход. – Он быстро убрал с доски поигранную герцогом фигуру. – Так вот, Джемма весьма сведуща в любви и вдобавок очень умна. Я бы охотно уложил ее в постель, но боюсь потерять ее расположение. Глупо, правда?

– Нет, почему же? – сказал Элайджа, стараясь сохранить самообладание. Его королеве угрожала опасность, а он ничего не мог поделать. Даже в лихорадке и безумии Вильерс ухитрился сыграть так, что белая королева оказалась в гибельном окружении пешек противника и под ударом черной ладьи.

– Я хочу ее как женщину, но еще больше мне нужна ее дружба, – пояснил Вильерс. – Боюсь, вы проиграли эту партию. Как, вы сказали, ваше имя? Вы врач, да? Мне уже лучше, доктор, спасибо. – Он взял белую королеву, положил к себе на подушку, закрыл глаза и что-то пробормотал.

– Что вы сказали? – наклонился над ним Элайджа.

– Боже, что за глупцы эти смертные, – повторил больной, не открывая глаз.

Бомон оторопел: как может несчастный, сгорающий от жара, цитировать Шекспира? Он приложил тыльную сторону ладони ко лбу Вильерса – жара не чувствовалось. Тогда самого Бомона бросило в жар, но уже от гнева.

Больной снова открыл глаза.

– Не забудьте выпустить из комнаты Бетси, когда соберетесь уходить, – проговорил он.

– Бетси? Вы сказали «Бетси»? – изумился гость.

– Да, это моя собака, которая скрашивает мне одиночество. Ей нужно погулять.

– Бетси – не ваша собака, Вильерс, а моя, – сдерживая гнев, возразил Бомон. – К тому же она издохла много лет назад.

Глаза Вильерса широко открылись.

– Так это вы, Бомон? – изумился он. – Значит, у вас была и женщина, и собака? А сейчас вы женаты на трактирщице? Ну и везет же этим скотоложцам!

– Нет, я не женат на трактирщице, – покачал головой гость. – Выпейте-ка еще воды.

Видимо, что-то в его голосе подействовало на больного отрезвляюще, потому что тот замолчал и задумался. При этом он выпил целый стакан воды, который ему протянул Элайджа.

Взяв из рук Вильерса опустошенный стакан, герцог Бомон нагнулся и поднял свой плащ.

– Бетси и Джемма, – донеслось с кровати, – разве это не все, что нужно человеку?

И Элайджа уже в который раз за свою жизнь осознал, каким ничтожным может быть это «все».

За дверью его поджидал Финчли.

– Он выпил пять стаканов воды, – сообщил герцог. – Наверное, теперь ему понадобится ночной горшок, но я не готов оказать ему такую услугу, поэтому оставляю это вам.

– О, благодарю вас, милорд! – со слезами на глазах произнес Финчли. – Вы придете к нам еще?

– В случае необходимости – непременно, – сурово поджав губы, ответил Элайджа. – Пошлите за мной, если возникнут осложнения. Так вы говорите, что у него не бывает жара по утрам?

Финчли кивнул.

– Ему нужно выпивать по пять-шесть стаканов воды в день, – продолжал герцог. – Он нуждается в достаточном количестве жидкости.

– Обязательно, ваша светлость! Все сделаем, как надо, – заверил камердинер, умоляюще складывая руки: – Только навещайте его, пожалуйста…

– Если во мне возникнет нужда, я приду.

Глава 17

13 июля

Гневливость была чужда миролюбивой натуре Поппи, но сейчас ярость жгла ее грудь, словно раскаленный уголек. Это чувство вспыхнуло, когда Флетч прислал записку, в которой сообщал о намерении навестить жену.

«Навестить»! Прошло целых два месяца, как Поппи ушла, и вот наконец он решил ее «навестить»!

Что она ему сделала плохого? Ничего – просто всем сердцем любила его.

– И он меня когда-то любил, – сказала молодая герцогиня своему отражению в зеркале.

После свадьбы она старалась поддерживать высокий, соответствующий ее новому положению уровень во всем – она подкрашивала губы, даже выходя к завтраку, и никогда не появлялась на людях dishabille.[9]9
  В домашнем платье (фр.).


[Закрыть]

Но невысказанные требования мужа давили на Поппи постоянно. «Наверное, во мне слишком мало французского, – решила она, – он хочет, чтобы я была похожа на француженку, хоть я ею не являюсь».

На деле ее отношения с мужем стали напоминать отношения с леди Флорой, но мать требовала от Поппи совсем иного, нежели Флетч. «Будь красивой, будь сильной, будь послушной», словно говорила она дочери. В то же время Поппи внушалось, что самого главного она добиться не в силах. «Ты никогда не будешь столь же красива, как я, – не раз говаривала маман. – Тебе недостает моего обаяния. Это я должна была выйти за герцога».

Вдруг в голову Поппи пришла ужасная мысль: а что, если она никогда не любила Флетча по-настоящему, а просто подчинилась приказу матери выйти замуж за герцога, в то время как Флетч оказался единственным холостым обладателем этого титула? Поппи задумалась – действительно, все остальные герцоги, которых она встретила в Париже после своего первого выхода в свет, были женаты.

Нет, надо признать, что она совсем не понимала мужа, даже, пожалуй, не знала, что он за человек. Как в таком случае она могла считать, что искренне любит его? Неожиданная догадка слегка ослабила то ужасное напряжение, в котором находилась Поппи, – действительно, она только думала, что любит Флетча, а на самом деле обманывала сама себя…

Что касается леди Флоры, то выбора не было: каждая дочь обязана любить свою родительницу, как бы та ее ни разочаровала. А вот Флетч – его можно не любить, и пусть себе сердится и досадует сколько хочет!

«Я должна сделать свой собственный выбор, – подумала Поппи, – должна решить, как поступить со своей жизнью». Оскорбленное сердце подсказывало ей: не возвращайся в дом Флетча, прекрати попытки ему угодить и не старайся его полюбить.

Чего ей хотелось больше всего на свете, так это возможности быть просто Поппи, а не герцогиней Флетчер.

Решено, так и будет!

Тотчас множество идей хороводом закружились у нее в голове – столько дел можно переделать, столько книг прочесть, столько интереснейших мест посетить! От радости у Поппи даже случилось легкое головокружение – ах, она совсем не хочет быть герцогиней, ей достаточно просто быть самой собой.

Она может жить одна – посмотрите на Джемму, которая в свое время оставила мужа и стала жить отдельно! Поппи наверняка справится не хуже. И еще можно путешествовать!

В ее воображении замелькали волнующие виды Парижа, берега могучего Нила, дикие просторы обеих Америк…

Размышления Поппи прервал негромкий стук в дверь, и заглянувшая в комнату горничная сказала:

– Его светлость герцог просит его принять.

Поппи привычно потянулась к помаде, чтобы подкрасить губы, но отдернула руку. Зачем краситься, стараться быть красивой, ведь она никогда не любила Флетча?..

Спускаясь по лестнице в гостиную к мужу, Поппи поймала себя на том, что улыбается. Как давно она уже не улыбалась в его присутствии? Наверное, больше года. Подумать только, сколько времени она отчаянно пыталась понять, как угодить Флетчу, как вернуть его любовь!

Однако даже в ее новом душевном состоянии Поппи было нелегко переступить порог гостиной – помня, как Флетч красив, она с трудом сохраняла присутствие духа, хоть и убеждала себя, что теперь красота Флетча не имеет для нее никакого значения.

С черными, как эбеновое дерево, блестящими волосами, прямым носом и миндалевидными глазами, придававшими ему немного экзотический вид, Флетч действительно был чертовски хорош собой. Наверное, зная это, он сразу взял требовательный тон.

– Поппи! – увидев жену, строго сказал он и нахмурил брови.

Это облегчило ей задачу – она была сыта по горло его хмурыми взглядами.

– Да, Флетч? – ответила герцогиня с улыбкой, в которой уже не было обычного для прежней Поппи подобострастия щенка, вымаливающего ласку у хозяина.

– Ты должна сейчас же вернуться домой.

– Не хочу, – спокойно сказала она и села в кресло. – Я собираюсь остаться у Джеммы по крайней мере еще на несколько месяцев. Она не уедет за город до декабря, потому что Бомон принимает участие в заседаниях палаты лордов, вот я и составлю ей компанию.

– Перестань, пожалуйста, Поппи. Неужели нельзя обойтись без скандала? Мы достаточно давно знаем друг друга, чтобы ты могла просто простить мне мой проступок и вернуться домой.

– Я тебя прощаю.

– Вот и хорошо, – произнес Флетчер с таким видом, будто нисколько не сомневался в великодушии жены.

– Хотя ты при всех вел себя со мной ужасно грубо.

– Я ведь уже извинился! Уверяю тебя, это больше никогда не повторится.

– И ты заигрывал с одной из моих подруг.

– Но я не имел ни малейшего понятия… – начал оправдываться Флетчер, но осекся.

– Да, для этого случая тебе трудновато найти оправдание, – задумчиво сказала герцогиня, постукивая пальцем по подлокотнику кресла. – Луиза действительно моя подруга, причем одна из лучших, к несчастью для тебя. Но в Лондоне очень много женщин, с которыми я не знакома.

– Да уж, – подтвердил он, и ей показалось, что он впервые смутился.

– Поэтому я считаю, и ты, наверное, согласишься со мной, что сейчас нам обоим следует подумать о будущем, – мягко продолжала Поппи.

К ее удовольствию, у Флетчера от удивления отвисла челюсть.

– Нам надо составить план, – пошла в наступление молодая герцогиня. – Очевидно, когда-нибудь нам снова придется начать совместную жизнь – скажем, лет через пять или около того. Когда ты почувствуешь, что рождение наследника больше нельзя откладывать, уверяю тебя, я тотчас откликнусь на твой призыв. Сразу после нашей свадьбы мне очень хотелось завести ребенка как можно скорее, но сейчас я понимаю, что гораздо, гораздо разумнее подождать, ведь у меня столько дел!

– Вот как? – ошеломленно пробормотал Флетчер.

– Да. Так вот: поскольку мы с тобой расстались вполне по-дружески, то можем спокойно, без взаимных обид все как следует спланировать. Я предлагаю пожить отдельно пять лет, а затем мы могли бы снова сойтись.

– Что-что?

– Можно, конечно, пожить отдельно и дольше, но, боюсь, в таком случае мы рискуем остаться бездетными, ведь мы женаты уже четыре года, однако до сих пор не обзавелись потомством.

Флетчер не сводил с жены изумленного взгляда.

– Детали мы можем обсудить позже, – снова ободряюще улыбнулась Поппи. – Ты хочешь что-нибудь сказать? – Она ждала ответа, но Флетчер, казалось, потерял дар речи. – Джемма уверяет, что с удовольствием возьмет меня с собой в загородное имение на Рождество, – снова заговорила герцогиня. Внешне очень бодрая и оживленная, она, однако, по-прежнему чувствовала раскаленный уголек у себя в груди. – О, с нами будет большая компания. Потом я могла бы провести несколько лет во Франции. Впрочем, я еще не уверена, что хочу этого. Я собираюсь изрядно попутешествовать. Но не волнуйся, Флетч, – подстегиваемая сердечной болью, с сарказмом добавила Поппи, – я буду держать тебя в курсе относительно своих передвижений, ведь не знать о местонахождении собственной жены так неловко! Муж не должен выслеживать жену, словно охотник куропатку.

– У меня такого и в мыслях не было, – вновь обретя дар речи, ответил Флетчер.

– Я обязательно сообщу, куда собираюсь поехать, так что тебе не придется беспокоиться. Ах да, совсем забыла, ты же у нас никогда ни о чем не беспокоишься, не правда ли?

– Прежде ты никогда так не разговаривала со мной, Поппи, – нахмурился герцог. – Я искренне сожалею, что разозлил тебя.

Он казался таким смущенным, выбитым из колеи, что она не выдержала и хихикнула, как прежняя Поппи:

– Да, я злюсь, Флетч, но не только на тебя, а на нас обоих. Мне не следовало выходить за тебя замуж.

– Ты так думаешь?

– Я думаю, что вышла за тебя по настоянию своей матери.

– Нет, ты любила меня!

– Ты ошибаешься, Флетч. – Она снова не смогла сдержать улыбки – как все-таки приятно говорить правду ему в лицо! – Моя мать внушала мне с семилетнего возраста, что мой долг – стать женой герцога. Ты был первым английским герцогом, прибывшим в Париж во время моего дебюта в свете, вот я и вышла за тебя. Разумеется, тогда я думала, что влюблена, но не так давно поняла, что ошибалась. Впрочем, – она сделала небольшую паузу, чтобы подчеркнуть значимость своих слов, – это даже хорошо, поскольку ты, очевидно, некоторое время назад сделал такое же открытие.

Флетч открыл рот, чтобы возразить.

– Разве нет? – не давая ему солгать, спросила Поппи. – Мне кажется, что ты не только понял, что не любишь меня, но и решил искать любовь на стороне.

Он не ответил, и в комнате повисло молчание. С каждым мгновением оно становилось все невыносимее для Поппи – пусть между ними и не было любви, но разве явная готовность Флетча к измене не унизительна?

– Я не вижу необходимости продолжать обсуждение, – не выдержав, заявила Поппи.

– А мы ничего и не обсуждали, – запротестовал Флетчер.

– Тут нечего обсуждать.

– Ты должна сейчас же вернуться домой, Поппи, – вновь потребовал он с упрямством маленького мальчика, выросшего в сиротском приюте.

– И не подумаю.

– Это твой долг!

– С какой стати? – На мгновение слова застыли у нее в горле: несмотря на ее решимость, браваду и все, в чем она уверяла мужа, крошечная частичка ее сердца сопротивлялась.

– Видишь ли, твоя мать…

– Ах вот как, дело в моей маме… – Протестующий голос сердца умолк, и Поппи, подавив нахлынувшие слезы, взяла себя в руки. – Что ты хотел сказать о маме?

– Ты прекрасно знаешь, что леди Флора переехала в наш дом, – мрачно сверкнув глазами, сказал Флетчер. – Прошло уже два месяца, но она, похоже, и не думает перебираться обратно.

– Уверена, ты найдешь с ней общий язык, – пожала плечами Поппи, с удовольствием отмечая, что отчуждение в его взгляде ее больше не пугает.

– Что ты задумала? – прищурился герцог. – Кто состряпал этот безумный план? Признайся, тебя подучила герцогиня Бомон?

– Она ничего не знает о моем плане, уверяю тебя, – честно призналась Поппи. – Единственное, о чем я с ней говорила, – это совместная поездка за город на Рождество. И уж конечно, я не посвящала ее светлость в свои умозаключения о нашем с тобой браке. Но она знает, что о нем думаешь ты. Должно быть, сейчас об этом наслышана большая часть Лондона.

– А ты стала злой, – заметил Флетчер.

– О Господи, не хотела тебя обидеть, – ответила Поппи. – Но я столько времени и душевных сил потратила на безуспешные попытки пробудить в тебе любовь, что поневоле очерствела.

– Твоя мать… – проговорил герцог, ощущая свое бессилие что-либо изменить.

Ярость, тлевшая в груди Поппи, вспыхнула с новой силой – похоже, Флетча волнует только неудобство, связанное с переездом в его дом леди Флоры. Хотя, конечно, его можно понять: маман трудно назвать приятной соседкой.

– Ладно, я поговорю с ней, – снисходительно согласилась Поппи, решив, однако, этим и ограничиться – она просто поблагодарит леди Флору за помощь.

– Поппи! – позвал Флетчер, и в его голосе звучала мольба.

Но герцогиня уже перевернула эту страницу своей жизни. А муж… Он мог отправляться куда угодно, хоть в преисподнюю, со всеми своими изысканными черными одеяниями и неотразимым обаянием! Она развернулась и не прощаясь направилась к двери.

– Поппи!

Она вышла, не удостоив его даже взглядом.