Текст книги "Обрученные"
Автор книги: Элли Каунди (Конди)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)
– Кто звонил так поздно? – спрашиваю я.
– Это с работы, – отвечает мама, устало опускается на диван около отца и кладет голову ему на плечо, а он обнимает ее одной рукой. – Я завтра должна уехать на некоторое время.
– Почему?
Мама зевает, ее голубые глаза широко открыты. Лицо еще хранит следы поцелуев солнца, ведь она работает на свежем воздухе. Она выглядит немного старше, чем всегда, и впервые я вижу редкие седые нити в ее густых белокурых волосах, как тени в солнечном свете.
– Уже поздно, Кассия. Тебе надо идти спать, и мне тоже. Завтра утром я все вам с Брэмом расскажу.
Я не спорю. Сжимаю в руке микрокарту и желаю родителям спокойной ночи. Мама наклоняется, чтобы поцеловать меня на прощанье. Вернувшись в свою комнату, я стараюсь сквозь стены прислушаться к разговору. Что-то в предстоящей маминой поездке тревожит меня. Почему именно теперь? Куда она едет и надолго ли? Она редко ездит в командировки.
– Итак, – говорит отец в соседней комнате, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, – в чем дело? Не припомню, чтобы в последнее время в нашем доме раздавался столь поздний звонок.
– Не знаю, в чем дело. Что-то произошло, но я не знаю толком, что именно. Они посылают несколько сотрудников из разных питомников, чтобы посмотреть на урожай, полученный в питомнике Провинции Грандиа. – Ее голос становится певучим, как бывает, когда очень поздно и она устала. Я помню это с тех времен, когда она рассказывала мне сказки о цветах, а я ей во всем верила. Если она считает, что все хорошо, значит, так оно и есть. Моя мать – одна из умнейших женщин, которых я знаю.
– Как долго тебя не будет? – спрашивает отец.
– Самое большее – неделю. Как ты думаешь, с Кассией и Брэмом все будет хорошо? Ведь неделя – немалый срок.
– Они поймут. – Пауза. – Кассия до сих пор выглядит расстроенной. Из-за образца.
– Я знаю. Меня это беспокоит. – Мама вздыхает. Тихий звук, который я едва слышу сквозь стенку. – Ты сделал ошибку, но вел себя честно. Я думаю, она это скоро поймет.
«Ошибку? Но это не была ошибка, – думаю я. И вдруг понимаю: – Она не знает. Он не сказал ей. У отца есть тайна от матери».
И тогда мне приходит в голову ужасная мысль:
«Если так, моих родителей нельзя считать идеальной парой».
В следующий момент я жалею об этой мысли. Если мои родители – не идеальная пара, то есть ли шансы у меня?
На следующее утро новая гроза сорвала листья с кленов и обильно полила цветы. Я ела завтрак, вечную овсяную кашу, которая дымилась в своем контейнере, когда услышала из порта объявление. Кассия Рейес, ваш активный отдых, восхождение, сегодня отменяется из-за плохой погоды. Просим известить среднюю школу о необходимости проведения дополнительных учебных занятий.
Не будет восхождения. Это значит – не будет и Кая.
Иду к остановке поезда, сквозь дождь и туман. Воздух насыщен водой. В такую погоду мои волосы цвета меди обычно превращаются в спутанную, вьющуюся шапку. Поднимаю глаза к небу и вижу только беспросветную массу туч.
В поезде, в котором я еду, нет никого: ни Ксандера, ни Эми, ни Кая. Они, наверное, уехали на других поездах или еще не вышли из своих домов, но у меня такое чувство, что я что-то потеряла, что-то теряю. Или кого-то?
Может быть, саму себя.
Приезжаю в школу, иду наверх, в исследовательскую библиотеку, где установлено несколько портов. Я хочу найти Дилана Томаса и лорда Альфреда Теннисона и узнать, есть ли у них стихотворения, которые вошли в число Ста стихотворений. Не думаю, что это так, но хочу знать точно.
Мои пальцы нависли над экраном порта, но я в нерешительности. Простейший способ – впечатать их имена, но тогда останется запись о чьем-то поиске, и след может привести ко мне. Значительно безопаснее просмотреть список всех ста поэтов, вошедших в базу данных. Если я буду одну за другой просматривать фамилии поэтов, это будет больше похоже на выполнение задания по ознакомлению и меньше – на поиск чего-то конкретного.
Просмотр занимает много времени, но наконец я дохожу до буквы «Т». Нахожу одно стихотворение Теннисона и хочу его прочесть, но у меня уже нет времени. Томаса в списке нет. Есть Торо [7]7
Генри Дэвид Торо(1817-1862) – американский поэт и мыслитель.
[Закрыть]. Я нажимаю на это имя: было сохранено одно его стихотворение под названием «Луна». Если у него и есть другие стихи, я их никогда не прочту.
Почему дедушка дал мне те стихи? Хотел, чтобы я поняла их тайный смысл? Может быть, предостерегал меня от покорности? А что это значит? Что я должна бороться с властью? Но не мог же он хотеть, чтобы я покончила с собой! Потому что такая борьба равносильна самоубийству. Физически я не умру, но если я вздумаю нарушать правила, они отнимут все, что мне дорого: мою пару, мою семью, интересную работу. У меня не будет ничего. Не думаю, чтобы дедушка хотел этого для меня.
Не могу разгадать эту загадку. Думаю и думаю и проворачиваю слова в голове и так, и этак. Хотелось бы снова увидеть их на бумаге; возможно, мне было бы легче их понять. Почему-то мне кажется, что все могло быть по-другому, если бы я смогла увидеть их не только в собственных мыслях.
Однако одну вещь я поняла. Хотя я поступила правильно – сожгла стихи и даже пыталась не вспоминать о них, – цели я не достигла. Они не уйдут от меня.
Увидев Эми, сидящую в пищевом зале, я чувствую минутное облегчение. Она просто сияет и, заметив меня, машет мне рукой. Банкет прошел хорошо. Она не паниковала. Она пережила это. И она жива.
Проскальзываю мимо очереди и сажусь за стол около нее.
– Итак, – спрашиваю я, хотя уже знаю ответ, – как прошел Банкет?
Ее сияние распространяемся на каждого в этом зале. За нашим столом все улыбаются.
– Это было идеально.
– Надеюсь, это не Лон? – стараюсь пошутить я, и неудачно: Лон был обручен несколько месяцев назад.
Эми смеется:
– Нет! Его зовут Дален. Он из Провинции Акадиа.
Акадиа – одна из самых лесистых провинций на востоке, далеко от круглых холмов и рассеченных реками долин нашей Провинции Ориа. У них там в Акадиа камни и море. Здесь у нас почти нет ни того, ни другого.
– И... – Я наклоняюсь вперед. То же делают и остальные наши друзья, собравшиеся за этим столом и жаждущие узнать подробности о мальчике, за которого Эми выйдет замуж.
– Когда он встал, я подумала: не может быть. Он не для меня. Он такой высокий, и он улыбался мне прямо с экрана. И ни капельки не волновался.
– И он красивый?
– Конечно. – Эми улыбается. – И, знаете, он, кажется, не слишком во мне разочаровался, слава богу.
– Да как бы он мог? – Эми так ослепительно сияет сегодня в своей тускло-коричневой робе, что, конечно, на вчерашнем Банкете, когда она была в желтом платье, от нее просто невозможно было отвести взгляд. – Итак, он красив. Но все-таки, на кого он похож? – Я смущена, услышав в своем голосе нотки ревности и зависти. Никто не толпился, вокруг меня, чтобы выяснить, на кого похож Ксандер. Тогда не было тайны, потому что все его знали.
У Эми хватает доброты, чтобы игнорировать мой тон.
– На самом деле он немного похож на Ксандера, – начинает она, но тут же обрывает себя.
Я следую за ее взглядом и вижу Ксандера, который стоит со своим подносом всего в нескольких футах от нас и выглядит расстроенным. Почувствовал ли он зависть в моем голосе, когда я расспрашивала Эми о ее паре?
Что со мной происходит?
Стараюсь исправить положение.
– Мы говорили о паре Эми. Она говорит, он похож на тебя.
Ксандер реагирует быстро.
– Значит, он умопомрачительно хорош. – Он садится около меня, но не смотрит в мою сторону. Я смущена. Наверняка он слышал мои вопросы.
– Конечно! – Эми смеется. – Не понимаю, почему я так волновалась. – Она немного краснеет, возможно, вспомнив вечер в мюзик-холле, и смотрит на Ксандера. – Все получилось замечательно, совсем так, как ты говорила.
– Хорошо бы они разрешили тебе распечатать его фотографию сразу же. Хочется посмотреть, как он выглядит.
Эми описывает свою пару и рассказывает о Далене все, что она прочла в своей микрокарте, но я так расстроена, что почти ничего не слышу. Боюсь, что обидела Ксандера, и хочу, чтобы он посмотрел на меня или взял мою руку, но он не делает ни того, ни другого.
По пути из пищевого зала Эми сжимает мою руку.
– Большое тебе спасибо за то, что одолжила мне свой медальон. Я думаю, это он помог мне получить такую пару, как Дален.
Я киваю, соглашаясь.
– Кай вернул его тебе сегодня утром?
– Нет. – Мое сердце падает. Где мой медальон? Почему он не у Эми?
– Не отдал? – Лицо Эми становится белым.
– Нет, – отвечаю я. – А при чем тут Кай?
– Я встретила его вечером в поезде после Банкета обручения. Он возвращался домой после работы. Мне хотелось как можно скорее вернуть тебе медальон, – Эми глубоко вздыхает, – и я знала, что ты увидишься с Каем на восхождении раньше, чем здесь со мной. Принести его к вам домой я тоже не могла: боялась нарушить комендантский час.
– Сегодня утром восхождение отменили из-за погоды.
– Правда?
Восхождение – единственный вид летнего активного отдыха, который категорически нельзя проводить при неподходящей погоде. Даже плаванием можно заниматься в закрытом бассейне. У Эми удрученный вид.
– Я должна была предвидеть это. Но почему он не передал как-нибудь тебе медальон сегодня утром? Он знал, как это важно. Я же ему все объяснила.
Хороший вопрос. Но я не хочу портить Эми настроение в ее праздничный день, не хочу заставлять ее беспокоиться.
– Я думаю, он передал медальон Аиде, чтобы та отдала его кому-нибудь из моих родителей, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал беспечно. – Или он отдаст его мне завтра на восхождении.
– Не беспокойся, – говорит Ксандер. На этот раз он смотрит прямо на меня, и его слова разрушают тот маленький барьер, который готов был возникнуть между нами. – Каю можно верить.
ГЛАВА 15
На следующее утро я иду к остановке аэропоезда. Воздух легкий и бодрящий. Ночной холод совершил то, что было не под силу вчерашнему дождю: воздух стал свежим. Новым. Солнце, которое светит сквозь остатки облаков, разрешает птицам петь. И они поют. Оно разрешает мне вбирать в себя свет, и я это делаю. Кто бы позволил угаснуть чему-то столь прекрасному, как свет?
Это чувствую не я одна. Кай находит меня, стоящую среди других перед инструктором, как раз когда тот начинает говорить, и вкладывает медальон а мою ладонь. Я чувствую прикосновение его пальцев, и, по-моему, он не убирает их чуть дольше, чем это необходимо.
Кладу медальон в карман.
«Почему здесь? – думаю я с легким трепетом. – Почему не отдать мне его дома?»
Я рада, что одолжила его Эми, но рада и тому, что получила обратно. Этот медальон – единственное, что осталось мне от моих бабушки и дедушки, и я клянусь никогда больше не выпускать его из рук.
Я думала, что Кай подождет меня, чтобы вместе начать восхождение, но он этого не делает. После свистка инструктора Кай, не оглядываясь, исчезает в лесу, и только что возникшее у меня теплое чувство растворяется в воздухе.
«Ты получила обратно свой медальон, – напоминаю я себе. – Что-то возвращается».
Кай совершенно исчезает за деревьями впереди меня. «Что-то теряется».
Тремя минутами позже, одна в лесу, я достаю медальон из кармана, чтобы убедиться, что все в порядке, и вижу, что Кай отдал мне не мой медальон, и какой-то другой. Он похож на мой – золотой, с крышкой, которая захлопывается и открывается, но это совершенно точно не мой артефакт.
Внутри по кругу буквы – С, В, Ю, 3 – и стрелка, Которая вращается, указывая острием на эти буквы. Я не думала, что людям со статусом «Отклонение от нормы» разрешено иметь собственные артефакты... Он дал его мне нарочно? Или по ошибке? Что мне делать: отдать ему эту вещь или ждать, пока он мне что-нибудь скажет?
Слишком много секретов в этом лесу, думаю я и вдруг улыбаюсь, радуясь солнцу.
– Сэр! Сэр! Лон упал. Кажется, он покалечился!
Инструктор ругается сквозь зубы и смотрит на вершину холма, куда забрались только мы с Каем и этот мальчик.
– Вы двое, стойте там и отмечайте всех, кто будет подходить, ладно?
Он сует мне в руки датапод и, прежде чем я успеваю что-нибудь сказать, устремляется вместе с мальчиком вниз.
Я думаю о том, что нужно сказать Каю о необходимости обменяться артефактами, но меня вдруг что-то останавливает. Не знаю почему, но мне захотелось оставить у себя эту таинственную крутящуюся стрелку в ее золотой коробочке. Хотя бы на день или два.
Вместо этого я спрашиваю Кая:
– Что ты делаешь?
Его рука двигается, изображая на земле кривые и палочки, очертания которых кажутся знакомыми. Вспышка синих глаз в мою сторону.
– Я пишу.
Ну, конечно. Вот почему знаки кажутся знакомыми. Он пишет рукописным шрифтом, с наклоном. Как буквы на моем медальоне. Я видела раньше образцы такого шрифта, но не знаю, как его воспроизвести. Этого никто не знает. Мы можем только печатать. Мы могли бы попробовать изобразить буквы, но чем? Приспособлений для ручного письма давно не существует.
Но, наблюдая за Каем, я понимаю, что можно самим сделать такие приспособления.
– Как ты этому научился? – Я не решаюсь сесть около него: в любой момент кто-то может выйти из-за деревьев, и мне надо будет ввести его имя и датапод. Стою как можно ближе к Каю. Он морщится, и я понимаю, что стою как раз посередине фразы, которую он пишет. Делаю шаг назад.
Кай улыбается, но не отвечает. Продолжает писать.
В этом разница между нами. Я умею сортировать, то есть отбирать по определенным признакам. Он умеет творить. Он может писать слова, когда захочет: вдавливать палочкой в землю, чертить на песке, вырезать на коре деревьев.
– Никто не знает, что я это умею, – говорит Кай. – Теперь я знаю твою тайну, а ты – одну из моих.
– Только одну? – спрашиваю я, думая о стрелке, которая вращается в золотом футляре.
Кай снова улыбается.
Капли вчерашнего дождя висят на лепестках диких цветов. Я макаю палец в воду и пытаюсь пивать на гладкой зеленой поверхности широкого листа. Но это трудно и неудобно. Мои руки привыкли печатать и не умеют рисовать буквы. Много лет, со времени учебы в начальной школе я не держала в руках кисточки. Вода чистая, и я даже не вижу свои буквы, но все равно знаю, что они написаны неправильно.
Кай макает палец в другую каплю и выводит на Листе блестящее «С». Кривая у него получается ровной и грациозной.
– Будешь меня учить? – спрашиваю я.
– Не собирался этого делать.
– Мы многого не собирались делать из того, что потом сделали, – напоминаю я ему. Снизу слышатся внуки ломающихся под ногами веток. Кто-то идет к нам. Мне отчаянно хочется заставить его дать мне Обещание до того, как кто-нибудь появится здесь и момент будет упущен. – Мы не собирались учить наизусть стихи, или писать руками, или... – Я обрываю себя и повторяю вопрос: – Будешь учить меня?
Кай не отвечает.
Мы больше не одни.
Несколько человек вышли на вершину, и по стонам, которые доносятся снизу, можно понять, что инструктор с группой Лона тоже недалеко. Я должна занести в датапод имена пришедших и отхожу от Кая. Оглянувшись, вижу, что он сидит, сложив руки, и не отрывает взгляда от окрестных холмов.
Выяснилось, что Лон будет жить – его травма не опасна. После того как инструктор разобрался с мелодрамой вокруг ранения, оказалось, что Лон просто чуть вывихнул лодыжку. И все-таки инструктор предупредил нас, чтобы мы шли вниз медленно.
Мне хочется спускаться вместе с Каем, но он присоединяется к группе, которая помогает инструктору транспортировать Лона к подножию холма. Удивляюсь, зачем инструктору надо было тащить Лона на вершину после его травмы, но потом слышу, как он говорит Каю что-то о квоте и о том, что иначе за ним начнут следить. Слышать это странно, хотя я знаю, что инструкторы тоже должны отчитываться перед вышестоящими чиновниками.
Спускаюсь вдвоем с девочкой по имени Ливи, которая делает большие успехи в восхождении и полна энтузиазма. Она говорит и говорит, а я представляю себе руку Кая, рисующую плавную кривую буквы С, первой буквы моего имени, и мое сердце начинает биться сильнее [8]8
Имя «Кассия» по-английски пишется как Cassia.
[Закрыть].
Мы запаздываем и должны спешить, чтобы успеть на поезд: я – домой, а Кай – в Сити, на работу. Я оставляю намерение поговорить с ним сегодня, но вдруг слышу, как кто-то проскользнул за моей спиной и произнес одно слово так тихо, будто ветерок донес до меня его звучание.
Это слово – «да».
ГЛАВА 16
Я делаю успехи в написании буквы «С». Приехав на восхождение, я практически взлетаю на вершину холма и, отметившись у инструктора, спешу на свое место рядом с Каем. До того как он успевает сказать хоть что-то, хватаю палочку и рисую «С» прямо здесь, в грязи рядом с ним.
– Какая буква следующая? – спрашиваю я, а он слегка усмехается.
– Знаешь, я тебе не нужен, ты можешь учиться сама, – говорит он. – Смотри на буквы в твоем скрайбе или в ридере.
– Но они не такие, как у тебя, – возражаю я, они не связаны друг с другом. Я видела раньше такой шрифт, но не знаю, как он называется.
– Курсив, – говорит он мягко. – Его труднее читать, но он такой красивый. Это один из старых способов письма.
– Вот этому я и хочу научиться.
Мне не интересно копировать угловатые печатные буквы, которыми мы пользуемся сейчас, хочется научиться писать буквы округлые, наклонные и связанные между собой. Так писать умеет только Кай.
Он смотрит поверх моей головы на инструктора, который вглядывается в чащу, будто боится, что кто-нибудь еще упадет и поранится, как вчера.
– Так какая следующая? – спрашиваю я снова.
– «А», – отвечает Кай, показывая, как напирать маленькую букву «а». Он рисует наклонный овал, приставляет справа палочку и загибает ее немного снизу вправо. – Потому что это вторая буква твоего имени. – Он обхватывает рукой палочку поверх моей руки.
Наверх, кривая, вниз.
Его рука мягко ведет мою, слегка надавливая, когда линия идет вниз, и отпуская, когда она идет вверх. Я прикусываю губу от напряжения, а может быть, оттого, что боюсь выдохнуть, пока не закончу писать букву «а». Источник: http://darkromance.ucoz.ru/
Буква выглядит совершенной. Я делаю прерывистый выдох. Мне хочется посмотреть на Кая, но вместо этого я смотрю на наши руки, которые сейчас лежат рядом, обхватывая палочку. При этом свете его рука не кажется красной, она смуглая и сильная. Целеустремленная.
Кто-то выходит из-за деревьев. Мы оба одновременно выпускаем палочку из рук.
Из леса выбирается Ливи. Она еще ни разу не приходила третьей и просто умирает от волнения. Пока она щебечет с инструктором, мы с Каем встаем и как бы случайно затаптываем написанные буквы ногами.
– Почему я начала учиться писать с букв своего имени?
– Потому что даже если тебе больше не придется учиться писать, ты всегда сможешь написать свое имя. – Он наклоняет голову, чтобы посмотреть на меня, и я догадываюсь, о чем он сейчас спросит. – Ты хочешь научиться писать и другие слова?
Киваю. Его глаза расширяются, и я вижу, что он меня понимает.
– Слова из того листка, – шепчет он, продолжая смотреть на Ливи и инструктора.
– Да.
– Ты еще помнишь их?
Я снова киваю.
– Говори мне понемногу каждый день, и я запомню их для тебя. Тогда их будут знать уже двое.
И хотя в любой момент к нам могут подойти и заговорить Ливи, или инструктор, или кто-нибудь другой, я на мгновение задумываюсь. Если я скажу сейчас Каю эти слова, мое положение станет еще опаснее. И я подвергну опасности Кая. И должна буду ему доверять.
Могу ли я сделать это? Я стою и любуюсь видом, открывающимся с вершины холма. Но небо не дает ответа. И купол Сити-Холла вдали тоже хранит молчание. Вспоминаю сказки об ангелах, о которых думала в пути на Банкет обручения. Но я не вижу ангелов, они не слетают на мягких крыльях к моему уху и не шепчут ответа на мой вопрос. Могу ли я довериться этому мальчику, который умеет писать палочкой на земле?
И что-то самое сокровенное во мне – мое сердце или, может быть, душа, эта мифическая часть человека, о которой заботятся ангелы, – говорит мне, что могу.
Я наклоняюсь ближе к Каю. Мы не смотрим друг на друга, мы смотрим прямо перед собой, чтобы быть уверенными – никто ничего не заподозрит, если втянет в нашу сторону. Когда я шепчу ему эти слова, мое сердце так переполнено, что готово разорваться: ведь это в первый раз я произношу их, действительно произношу их вслух для другого человека.
Покорно в ночь навек не уходи,
Борись, борись, чтоб свет не угасал...
Кай закрывает глаза.
Открыв их, он вкладывает мне в руку бумажный комок.
– Прочти это для практики, – говорит он, – а потом уничтожь.
Я с трудом дожидаюсь конца занятий в средней школе, а потом – работы по сортировке, прежде чем суметь заглянуть в то, что дал мне Кай. Я терплю, пока не оказываюсь в безопасном месте: дома, на кухне, за ужином и одна, потому что моя работа сегодня закончилась поздно. Слышу, как отец и Брэм играют в холле в игру на порте, и достаю из кармана подарок Кая.
Салфетка. Моя первая реакция – разочарование. Зачем это? Обыкновенная салфетка, какие лежит в пищевых залах средней школы, или питомники, или где угодно. Коричневая, мягкая. Грязная, бывшая в употреблении. Хочется выбросить ее в мусоросжигатель.
Но.
Развернув ее, я вижу на ней слова. Прекрасные слова. Слова, написанные курсивом. Они звучали бы красиво на вершине зеленого холма, под свист ветра в кронах деревьев, но звучали бы красиво и здесь, в моей серо-голубой кухне, под рокот мусоросжигателя в дальнем углу. Темные, закругляющиеся буквы вьются по коричневой бумаге. На влажной поверхности они оставляют пятна.
Но здесь не только слова. Он что-то нарисовал. Какие-то линии, а под ними отрывок не то из стихотворения, не то из лирической песни; мой привыкший к сортировке ум видит в написанном тексте признаки всех этих вещей, но я не могу классифицировать их. С таким я никогда раньше не встречалась.
Я даже не знаю, чем надо пользоваться, чтобы оставлять такие следы на бумаге. Все слова, которые я выучила, я писала пальцем по воде или веточкой по грязи. Наверняка раньше были какие-то приспособления для письма, но я понятия не имею, какие именно. Даже кисточки, которыми мы рисовали в школе, были соединены с портами, и наши рисунки тотчас стирались. Каким-то образом Каю должна быть известна эта тайна, которая старше моего дедушки, его матери и более далеких предков. Как писать. Как творить.
«Две жизни», – написал он.
«Две жизни», – шепчу я про себя. Слова висят в комнате, слишком тихие, чтобы заглушить другие звуки, которые живут в нашем доме, и чтобы перекрыть стук моего сильно бьющегося сердца. А оно бьется сильнее, чем когда-либо на восхождениях, сильнее, чем на тренажере.
Мне бы надо пойти в свою комнату, где все-таки соблюдается мое право на частную жизнь: моя кровать, мое окно. Мой шкаф, где тихо висят мои рабочие платья. Но я медлю, вглядываясь в рисунок на салфетке. Вначале мне трудно разгадать, что тут изображено, но потом я понимаю: это он. Кай. Портрет нарисован дважды, на каждой стороне салфетки. Линия его челюсти, форма его глаз, стройность и сила его тела. Оба рисунка не закончены: его руки поставлены и обращены кверху, будто держат что-то, но они пусты.
На этом сходство обоих рисунков кончается. На первом рисунке Кай смотрит в небо, выглядит моложе, лицо открытое. Руки будто держат что-то невидимое. На втором он выглядит старше, резче обрисованы черты лица, он смотрит вниз, на землю. Внизу, под рисунком, он написал:
Кто подлинный из этих двух людей?
Не спрашиваю я, они молчат.
«Две жизни». Мне кажется, я понимаю, что он имеет в виду. Его жизнь до приезда сюда и его жизнь после этого. Но что представляют собой две парочки в конце: песню, стихотворение, жалобу?
– Кассия? – зовет меня отец из-за двери. Я бросаю салфетку и контейнер из-под моего ужина на поднос и несу все вместе к отверстиям печи и мусоросборника для переработки отходов.
– Да?
«Даже если он все видит, это только салфетки, – говорю я себе, глядя на коричневый квадратик на подносе. – Мы сжигаем их после каждого приема пищи, они сделаны из правильной бумаги, не той, которую дал мне дедушка. Мусоросжигатель не зарегистрирует различия. Кай заботится о моей безопасности». Я поднимаю глаза на отца.
– На порте есть для тебя сообщение, – говорит отец. Он не смотрит на то, что я несу. Он смотрит на мое лицо, чтобы понять, о чем я думаю. Может быть, реальная опасность заключена в этом? Я улыбаюсь, имитируя беспечность.
– Это от Эми? – сбрасываю контейнер в бункер для переработки. Остается только салфетка.
– Нет, – отвечает отец. – Чиновник из Департамента подбора пар.
– О! – Я запихиваю салфетку в трубу мусоросжигателя. – Сейчас подойду, – говорю я отцу. Чувствую слабый поток тепла от огня, в котором горит история Кая, и думаю о том, сколько раз еще придется мне сжигать что-то хорошее и важное: дедушкины стихи, рисунки Кая. Хватит ли у меня сил постоянно что-то уничтожать?
«Кай велел тебе уничтожить это, – говорю я себе. – Поэт, написавший стихотворение, умер, но Кай жив, и мы должны думать о его безопасности»,
Иду за отцом в холл. Брэм сердито смотрит на меня и выходит, потому что сообщение прервало его игру. Слегка шутливо толкаю его, направляясь к порту и надеясь скрыть свою нервозность.
Чиновник, которого я вижу на экране, мне не знаком. Это крепкий, бодрый мужчина, отнюдь не тот аскетический тип интеллектуала, который, по моим представлениям, должен заниматься таким важным делом, как подбор пар.
– Привет, Кассия, – говорит он. Воротник белой униформы плотно облегает шею. Около глаз лучатся морщинки смеха.
– Привет. – Мне хочется взглянуть на свои пальцы, не испачканы ли они рисунками с салфетки, но я смотрю на чиновника.
– Прошел уже месяц со дня вашего Обручения.
– Да, сэр.
– Для других Обрученных наступает время первой встречи через порт. Я провел целый день, устанавливая эти связи для них. Однако вам и Ксандеру было бы нелепо общаться через порт. – Чиновник весело смеется. – Вы так не думаете?
– Согласна, сэр.
– Мы с коллегами решили, что для вашего сближения было бы разумно организовать совместный выход куда-нибудь, конечно, под наблюдением официального лица, как и для других Обрушенных.
– Конечно. – Краем глаза я вижу, что отец стоят в дверях своей комнаты и наблюдает за мной и за нашим разговором. Я рада, что он здесь. Хотя в идее совместного времяпрепровождения с Ксандером нет ничего нового и предосудительного, мысль о присутствии чиновника во время нашей встречи кажется мне немного странной.
«Надеюсь, это не будет та чиновница с зеленой Лужайки», – подумалось вдруг мне.
– Отлично. Завтра у вас будет совместный ужин вне дома. Ксандер и прикрепленный к вашей паре чиновник зайдут за вами перед вашим обычным временем приема пищи.
– Я буду готова.
Чиновник исчезает с экрана, а порт дает сигнал, что нас снова вызывают.
– Мы популярны сегодня вечером, – говорю я отцу, довольная, что этот второй звонок отвлечет нас от обсуждения моего предстоящего свидания с Ксандером. Отец с надеждой смотрит на экран и встает рядом со мной. Звонит мама.
– Кассия, можно я поговорю с папой несколько минут наедине? – спрашивает она меня после обмена приветствиями. – У меня сегодня мало времени. А мне надо кое-что ему сказать.
Она еще в униформе, с профессиональным значком, и выглядит усталой.
– Конечно, – отвечаю я.
Кто-то стучит в дверь, и я иду открывать. Это Ксандер.
– У нас есть несколько минут до комендантского часа, – говорит он. – Выйдешь поговорить немного?
– Конечно. – Я выхожу на крыльцо и закрываю за собой дверь. Фонарь над крыльцом освещает нас ярким светом. Можно сказать, мы на виду у всего мира, по крайней мере у Кленового городка, когда усаживаемся рядом, бок о бок, на цементных ступенях. Мне хорошо рядом с Ксандером, хотя я чувствую себя по-другому, чем рядом с Каем.
И все же – с Каем или с Ксандером – в обоих случаях чувствуешь себя на ярком свету. Правда, свет разный, но не темнота.
– Похоже, нас завтра ожидает свидание вдвоем? – спрашивает Ксандер.
– Втроем, – отвечаю я. И поскольку он смотрит удивленно, добавляю: – Не забудь о чиновнике.
Ксандер охает:
– Правда. Как я мог забыть?
– Жаль, что мы не можем встретиться наедине.
– Мне тоже.
Пауза. Ветер гуляет по нашей улице, шевелит листья кленов. В вечернем свете листья кажутся серебристо-серыми; их подлинный цвет похищен ночью. Я вспоминаю ночь, когда я сидела с дедушкой и думала о том же – о давно изжитой болезни, которая выражалась в неумении распознать цвет, о том, как мир должен был относиться к таким людям.
– Ты когда-нибудь мечтаешь? – спрашивает Ксандер.
– Очень часто
– А когда-нибудь представляла в мечтах свою пару? Я имею в виду, до Обручения?
– Иногда, – отвечаю я. Перестаю любоваться игрой ветра в листьях кленов и смотрю на Ксандера.
Надо было сделать это перед тем, как ответить. Теперь слишком поздно. Я вижу по его глазам, что он надеялся на другой ответ. Своими словами я закрыла некую дверь, вместо того чтобы открыть ее. Может быть, Ксандер мечтал обо мне и надеялся услышать, что и я мечтала о нем. Может быть, у него, как и у меня, бывают моменты сомнения в наших отношениях, и ему надо знать, что я в них уверена.
Мы – необычная пара, и в этом наша проблема. Мы слишком хорошо друг друга знаем. Мы ощущаем неуверенность в наших прикосновениях, читаем в глазах друг друга. Мы не можем мечтать о своей паре день за днем, вдали от нее, как это делают другие. Потому что они не встречаются, как мы, ежедневно.
Однако мы все-таки пара, и глубокое взаимное понимание сильнее нашей растерянности. Ксандер дотрагивается до моей руки, я сплетаю его пальцы со своими. Это знакомо. Это хорошо. Когда я думаю о том, что еще много-много раз мы будем сидеть с ним на ступеньках при свете уличного фонаря, мне становится хорошо, и я чувствую себя счастливой.
Я хочу, чтобы Ксандер опять поцеловал меня. Сейчас поздний вечер, и в воздухе стоит аромат новых роз, как тогда, при нашем первом поцелуе. И я хочу, чтобы он снова поцеловал меня, чтобы я могла убедиться, что мое чувство к нему реально. Более реально, чем то, которое возникло, когда рука Кая сжимала мою руку на вершине малого холма.
Через улицу слышно, как со вздохом подкатил к остановке последний поезд из Сити. Через несколько мгновений мы видим фигуры рабочих, которые спешат по боковым дорожкам, чтобы успеть к своим домам до отбоя.
Ксандер встает:
– Я, пожалуй, пойду. Увидимся завтра в школе.
– До завтра, – говорю я.
Он сжимает мою руку и присоединяется к идущим домой по боковым дорожкам.
Я не ухожу. Наблюдаю за прохожими, некоторым из них машу рукой. Я знаю, кого жду. В тот момент, когда я думаю, что сегодня уже не увижу его, Кай останавливается прямо перед моим домом. Я спускаюсь со ступенек, чтобы поговорить с ним.
– Я собирался сделать это в течение последних нескольких дней, – говорит Кай. Сначала я думаю, что он хочет дотронуться до моей руки. Сердце замирает, но потом вижу: он что-то достает. Конверт из коричневой бумаги, какими пользуются иногда люди, работающие в офисах. Наверное, его отец дал ему этот конверт. Тут же я понимаю, что внутри, должно быть, мой медальон, и протягиваю руку, чтобы взять конверт. Наши руки не соприкасаются, и я ловлю себя на мысли, что жалею об этом.
