Текст книги "Обрученные"

Автор книги: Элли Каунди (Конди)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА 29

И снова в нашем городке раздается крик, на этот раз человеческий.

Я открываю глаза. Еще так рано, что в небе больше черноты, чем синевы, и полоса рассвета на краю горизонта – скорее обещание, чем реальность.

Дверь в мою комнату со стуком распахивается, и в прямоугольнике света я вижу маму.

– Кассия, – произносит она с облегчением и, обернувшись, говорит отцу: – Она в порядке!

– Брэм тоже, – отзывается он, и вот мы все уже в холле и бежим к входной двери, потому что кто-то на нашей улице кричит, и этот крик так необычен, что глубоко потрясает.

Не часто в Кленовом городке раздается крик боли, но инстинкт постараться помочь ближнему из нас еще не вытравлен.

Отец распахивает входную дверь, и мы смотрим на улицу.

Уличные фонари кажутся затуманенными, форма чиновников – тусклой и серой. Они идут быстро, между ними – темная фигура. Позади еще несколько фигур. Офицеры.

И еще кто-то. Кричит. Даже в мутном свете фонарей я узнаю ее. Аида Макхэм. Та, которая давно несла в себе боль и теперь испытывает ее с новой силой, следуя за темной фигурой, окруженной чиновниками и офицерами.

Кай.

– Кай!

В первый раз в моей жизни я бегу изо всех сил на людях. Нет тренажера, чтобы замедлить мой бег, нет веток, чтобы помешать мне. Мои ноги летят над травой, над цементом. Бегу напрямик по газонам и цветам моих соседей, догоняя группу, которая идет впереди к остановке аэропоезда. От группы отделяется офицер и спешит к Аиде. Она привлекает слишком много внимания – из других домов тоже выходят люди и смотрят на нее.

Я ускоряю бег. Мои ноги мнут острую холодную траву газона во дворе Эми. Еще несколько домов.

– Кассия! – окликает меня Эми со своего крыльца. – Куда ты бежишь?

Из-за криков Аиды Кай меня не слышит. Они уже почти у ступеней платформы. В свете фонаря я вижу его закованные в наручники руки.

Точно так же, как на его рисунке.

– Кай! – снова кричу я, и он вскидывает голову. Поворачивает ко мне лицо, но я слишком далеко, чтобы видеть его глаза. Я должна увидеть его глаза.

Еще один офицер отделяется от группы и направляется в мою сторону. Надо было подбежать ближе, прежде чем кричать, но я боялась не успеть. Я уже почти рядом.

Часть моего сознания старается понять, что происходит. Они везут его на место новой работы? Если так, почему так рано утром? Почему так расстроилась Аида? Разве она не должна радоваться, что у него есть шанс на что-то лучшее, чем мытье контейнеров? Почему он в наручниках? Он пытался бороться с ними? Или они видели наш поцелуй и все произошло из-за него?

Я вижу, как к остановке подходит аэропоезд. Но это не тот серебристо-белый поезд, на котором мы все обычно ездим. Это угольно-серый состав дальнего следования; такие ходят только за пределы Сити. У него и звук другой: более низкий, более громкий, чем у белого поезда.

Что-то неправильно.

И если я не была уверена в этом до сих пор, то слова Кая, обращенные ко мне в тот момент, когда они вталкивают его на ступени, все подтверждают. Потому что там, на глазах у всех, его инстинкт выживания уступает место другому инстинкту.

Он выкрикивает мое имя: «Кассия!»

И в этом единственном слове я слышу все. Что он любит меня. Что ему страшно. И еще я слышу в этом крике – прощай. Он хотел сказать это вчера на холме. Он знал. Он едет не просто на место новой работы, он уезжает туда, откуда не надеется вернуться.

Я слышу мягкие шаги по траве позади меня и твердые по металлу – впереди. Оглядываюсь и вижу офицера, который спешит ко мне, а впереди – чиновника, сбегающего с металлических ступеней. Аида больше не кричит. Теперь они хотят остановить меня, как они утихомирили ее.

Я не могу до него добраться. Не так. Я не могу оттолкнуть офицера от ступеней. У меня не хватит силы, чтобы бороться с ними, и скорости, чтобы убежать от них.

«Покорно в ночь навек не уходи».

Эти слова... Может быть, Кай произнес их сейчас, и они вошли в мое сознание, или просто они всегда со мной, или дедушка пустил эти крылатые, как ангелы, слова ниоткуда – на ветер, в эту почти ночную мглу, нам обоим.

Я поворачиваю к торцу платформы, бегу по цементу. Кай видит, что я делаю, и всем телом кидается ко мне, завоевав только одну секунду свободы, прежде чем его схватили.

Но этого достаточно.

В тот момент, когда он перегибается через край освещенной платформы, я вижу то, что стремилась увидеть, – его глаза, полные жизни и огня. И я знаю, что он не оставит борьбу. Даже если это будет только тихое внутреннее сопротивление, которое не всегда заметно. И я тоже не оставлю борьбу.

Окрики чиновников и гул приближающегося поезда заглушат мои слова. Кай не услышит ни слова. И тогда, среди всего этого шума, я указываю рукой на небо. Я надеюсь, он понимает, что я имею в виду, потому что я имею в виду очень многое: мое сердце всегда будет лететь за ним, я «не уйду покорно», я найду способ и полечу, как ангелы из сказок, и отыщу его.

И я знаю: он понимает, когда смотрит прямо на меня, в мои глаза. Его губы беззвучно шевелятся, но я знаю, что он говорит: слова стихотворения, которое во всем мире знают только двое. В глазах слезы, но я их смахиваю. Потому что, если есть момент в моей жизни, когда взгляд должен быть ясным, то этот момент настал.

Офицер подбегает ко мне первым, хватает за руку и тянет назад.

– Оставьте ее, – говорит мой отец. Даже не представляла, что он может так быстро прибежать. – Она ничего не сделала.

Мама и Брэм спешат по траве в нашу сторону. За ними – Ксандер и его семья.

– Она вызвала беспорядок, – хмуро произносит офицер.

– Конечно, вызвала, – отвечает отец. – Они хватают и увозят друга ее детства почти ночью. Его мать кричит. Что происходит?

Я слышу, как громко говорит отец, задавая свои вопросы, и бросаю взгляд на маму, чтобы понять, что она чувствует. И вижу, что она гордится им.

К моему удивлению, отец Ксандера тоже вступает в разговор:

– Куда они увозят мальчика?

Чиновник в белой форме объясняет, кратко и формально. Голос звучит громко, так что слышно всем собравшимся:

– Приношу извинения за прерванный сон. Этот молодой человек переведен на другое место работы. Мы пришли, чтобы его транспортировать. Поскольку его место работы за пределами Провинции Ориа, его мать взволнована и расстроена.

Но почему столько офицеров? Почему столько официальных лиц? И зачем наручники? В объяснении чиновника нет смысла, но после короткой паузы все кивают, принимая его. Кроме Ксандера. Он открывает рот, намереваясь что-то сказать, но, взглянув на меня, закрывает его.

Весь адреналин, погнавший меня за Каем, улетучивается, и ужасная реальность глубоко ранит меня. Куда бы Кая ни отправили, это случилось из-за меня. Из-за моей сортировки или из-за моего поцелуя. В любом случае – это моя вина.

– Ложь, – вдруг произносит Патрик Макхэм. Все поворачиваются и смотрят на него. Даже сейчас, кода он стоит здесь в ночной пижаме, его тонкое, худое лицо со следами пережитых страданий выражает чувство собственного достоинства, которого ничто не может коснуться. Такое выражение я знаю еще только у одного человека. И хотя Патрик и Кай – не родственники по крови, они оба обладают этой внутренней силой и благородством.

– Чиновники сказали Каю и другим рабочим, – говорит Патрик, глядя на меня, – что им предложат другую работу. Лучшую. На самом деле они посылают их в Отдаленные провинции воевать.

Я откидываюсь назад, как от удара. Мама протягивает руку, чтобы поддержать меня.

Патрик продолжает говорить:

– Война с врагом развивается не в нашу пользу. Им нужно больше солдат. Все местные крестьяне мертвы. Все до одного. – Он делает паузу и продолжает говорить как бы сам с собой: – Мне следовало знать, что они берут людей со статусом «Отклонение» в первую очередь. Мне следовало знать, что Кай будет в списках... Я думал, что раз уж мы прошли через такое... – Его голос прерывается.

Аида в бешенстве, вне себя, поворачивается к нему:

– Мы иногда забывали. Но не он! Он не забывал никогда. Он знал, что к этому идет. Вы видели, как он боролся? Видели вы его глаза, когда его уводили? – Она обнимает Патрика за шею, и он прижимает Аиду к себе. Звуки ее рыданий разносятся в холодном утре. – Он уехал умирать! Это был смертный приговор! – Она отпрянула от Патрика и кричит чиновникам: – Он уехал умирать!

К ним подбегают два чиновника, связывают им обоим за спиной руки и отгоняют прочь. Голова Патрика откидывается назад, когда один из чиновников затыкает ему рот кляпом, чтобы заставить замолчать. То же самое делают с Аидой, чтобы заставить ее не кричать. Я никогда не видела и не слышала, чтобы чиновники применяли силу. Неужели они не понимают, что их действия подтверждают правдивость слов Патрика и Аиды?

Рядом с нами садится аэромобиль и изрыгает из себя еще группу чиновников. Офицеры толкают Макхэмов к машине, Аида тянется рукой к руке мужа. Ей не хватает нескольких сантиметров до прикосновения – единственного утешения, которое могло бы ее сейчас успокоить.

Я закрываю глаза. Если бы я могла не слышать ее криков, которые эхом отдаются в моих ушах, и слов, которые я никогда не забуду. «Он едет умирать». Я хочу, чтобы мама увела меня домой и уложила в постель, как она делала, когда я была маленькая. Без тени беспокойства смотрела я тогда в окно на осенний вечер и не знала, что это такое, когда хочешь вырваться на свободу.

– Извините.

Я узнаю этот голос. Это «моя» чиновница, та самая, с зеленой лужайки. Рядом с ней стоит чиновник со знаком отличия самого высокого ранга в правительстве: три золотые звезды, сверкающие в свете уличного фонаря. Вокруг все стихает.

– Пожалуйста, пусть каждый достанет контейнер с таблетками, – говорит он вежливо. – Возьмите красную таблетку.

Мы все повинуемся. Моя рука нащупывает в кармане маленький контейнер с таблетками. Синяя, красная, зеленая. Жизнь, смерть, забвение всегда на кончиках моих пальцев.

– Теперь оставьте у себя красную таблетку и передайте ваши контейнеры гражданке Стандлер. – Он указывает на «мою» чиновницу, у которой в руках пластмассовый ящичек. – Вскоре после того, как мы закончим, вы получите новые контейнеры с новым набором таблеток.

Мы снова повинуемся. Я вместе с другими опускаю в ящик маленький металлический цилиндр, но не встречаюсь взглядом с чиновницей.

– Нам нужно, чтобы вы приняли ваши красные таблетки. Гражданка Стандлер и я убедимся, что вы все это сделаете. Здесь не о чем беспокоиться.

Похоже, что офицеров становится больше. Они идут вдоль улицы и приказывают всем, кто находится в своих домах, оставаться на местах. Нас, примерно человек двенадцать, стоящих рядом с остановкой аэропоезда, они изолируют. Мы – это та горстка людей, которые знают, что произошло сегодня в Кленовом городке и происходит по всей стране. Могу допустить, что подобные сцены в других местах проходили более гладко, чем у нас. Вряд ли у кого-нибудь из мальчиков со статусом «Отклонение» есть родители или родственники, стоящие достаточно высоко на служебной лестнице, чтобы знать, что происходит на самом деле. Но даже Патрик Макхэм не смог спасти своего сына.

Во всем виновата я. Я не пыталась играть роль бога или ангела, я играла роль чиновника. Позволила себе думать, что знаю, что лучше и что хуже, и соответственно изменила чужую жизнь. Не имеет значения, что решение было подсказано мне объективными данными. Решение принимала я. А поцелуй...

Не могу позволить себе думать о поцелуе.

Смотрю на красную таблетку, такую маленькую на моей ладони. Даже если она означает смерть, мне кажется, сейчас я ее приветствую.

Но подожди. Я обещала Каю. Я показала на небо и обещала ему. А теперь, минутой позже, готова сдаться?

Стараясь быть осторожной, я бросаю таблетку на землю. Еще секунду я вижу ее в траве, маленькую красную точку, и вспоминаю слова Кая о том, что красный цвет – цвет рождения и обновления. «К новым начинаниям», – говорю я себе, чуть-чуть передвигаю ногу и давлю таблетку. Теперь она лежит капелькой крови рядом с моей ногой. Это напоминает мне вечер, когда я увидела лицо Кая в переполненном зале игрового центра и в тот же момент раздавила потерянный кем-то контейнер с таблетками.

Но сегодня я напрасно ищу лицо Кая, мне его не найти.

Еще никто не выполнил приказа. Хотя чиновник – самого высшего ранга, который мы когда-либо видели, и он приказал нам сделать это, нас останавливают многочисленные слухи о красных таблетках, которые ходят годами.

– Хочет ли кто-нибудь быть первым?

– Я хочу, – говорит моя мама, выступая вперед.

– Нет! – кричу я, но отец взглядом останавливает меня. Я знаю, что он хочет сказать мне. «Она делает это для нас, для тебя». И, по-видимому, он знает, что это не опасно.

– Я тоже готов, – заявляет он и встает рядом с мамой. Вместе, на наших глазах они глотают свои таблетки. Чиновник обследует рты моих родителей и коротко кивает.

– Они растворяются за секунды, – объясняет он всем. – Слишком быстро, чтобы выплюнуть их, но это и не нужно. Они не причинят вам вреда. Все, что они сделают, – просветлят ваше сознание.

«Все, что они сделают, – просветлят ваше сознание». Ну, конечно. Теперь я понимаю, для чего они заставляют нас принимать таблетки. Чтобы мы забыли, что случилось с Каем. Забыли, что враг выигрывает войну в Отдаленных провинциях и что есть деревни, где никого не осталось в живых. И я понимаю, почему нас не заставляли принимать красные таблетки, когда случилось несчастье с родным сыном Макхэмов. Потому что мы не должны забывать, как опасны могут быть «Аномалии». И как беззащитны были бы мы, если бы Общество не изолировало их вовремя.

Интересно, они тогда нарочно выпустили человека со статусом «Аномалия»? Чтобы напомнить нам о своей власти?

Что они скажут после о том, что случилось с Каем? Какую сказку преподнесут нам вместо правды? И что будет дальше? Заставят принимать зеленые таблетки, чтобы успокоиться после полного забвения?

Я больше не хочу быть спокойной. И не хочу забывать.

Чем сильнее моя боль, тем лучше должна я помнить всю его историю, потому что это история его боли.

Мама оборачивается взглянуть на меня, и я боюсь, что увижу ее пустые глаза, отсутствие в них всякого выражения. Но она выглядит нормально, так же, как и отец.

Вскоре все выстраиваются в один ряд с красными таблетками на ладонях, готовые принять их и возвратиться к обычной жизни. Что мне делать, когда они обнаружат, что я избавилась от своей таблетки? Я смотрю вниз, на траву под моими ногами, думая увидеть хоть крошечный красный кусочек. Вместо этого я не вижу вообще ничего. Ни одного красного пятнышка на траве. Наверное, я уничтожила ее полностью.

У Брэма вид испуганный, но и взволнованный. Ему по возрасту еще не полагается носить при себе красные таблетки, поэтому отец дает ему запасную из своего контейнера.

Чиновница начинает проверять людей. Она двигается все ближе и ближе ко мне, но я не могу оторвать взгляд от Брэма и потом от Эми, когда она принимает таблетку. На секунду я вспоминаю свой сон, и меня охватывает ужас при виде ее. Но ничего не происходит. Ничего, что я смогла бы разглядеть.

Потом наступает очередь Ксандера. Он оглядывается, видит, что я за ним наблюдаю, и его лицо искажает гримаса боли. Я хочу отвернуться, но не могу. Смотрю, как Ксандер кивает мне и поднимает красную таблетку по направлению ко мне, будто тост.

Прежде чем я вижу, как он ее принимает, кто-то встает передо мной, отделяя меня от всех и всех от меня. Это чиновница.

– Покажите, пожалуйста, вашу таблетку, – говорит она.

– Она здесь, – я вытягиваю руку, не раскрывая ладонь.

Кажется, я почти вижу ее улыбку. И хотя я знаю, что у нее есть запасные таблетки – я их вижу, – она мне вторую не предлагает.

Ее взгляд устремляется вниз, к траве у моих ног, и затем обратно, к моему лицу. Я поднимаю руку, делаю вид, что кладу что-то в рот, с трудом глотаю. Она переходит к следующему человеку.

И хотя все получилось, как я хочу, я ненавижу ее. Она хочет, чтобы я помнила, что здесь произошло. Что я сделала.

ГЛАВА 30

Когда тьма наконец рассеивается, наступает тусклое, жаркое утро цвета темной стали, утро, лишенное объема и глубины. Дома вокруг меня похожи на декорации для фильма, они могли бы быть картинкой на экране. Мне кажется, если пойти далеко-далеко, то упрешься прямо в этот холст или пройдешь через бумажную стену, за которой черная бесконечность и конец всему.

Как-то я сумела избавиться от страха, но теперь погружаюсь в состояние полного безразличия, которое, наверное, еще хуже. Зачем тревожиться о тусклой планете, населенной тусклыми людьми? Кому нужно место, где нет Кая? Я понимаю – вот одна из причин, по которой он мне так нужен. Когда я с ним, я чувствую.

Но он ушел. Я видела, как это случилось. Я сделала так, что это случилось.

«Интересно, у Сизифа было так же? – думаю я. – На минуту остановиться и сконцентрировать силы на том, чтобы камень не сорвался вниз и не раздавил тебя, прежде чем ты сможешь хотя бы подумать о том, чтобы снова карабкаться вверх...»

Красная таблетка подействовала почти сразу после того, как офицеры и чиновники сопроводили нас домой. События последних двенадцати часов испарились из памяти моих домашних. Спустя час прибыли новые контейнеры с таблетками и объяснением, в котором было указано, что старые таблетки были признаны негодными и изъяты ранее утром. Члены моей семьи принимают это объяснение без вопросов. У них есть другие причины для беспокойства.

Мама в недоумении: куда она положила свой рабочий датапод, когда закончила дела вечером? Брэм не может вспомнить, выполнил ли он письменное домашнее задание.

– Милый, включи скрайб и проверь, – советует расстроенная мама. Отец тоже выглядит несколько вялым, но не таким запутавшимся. Думаю, он испытывал действие красных таблеток и раньше, возможно, даже не раз из-за своей работы. И хотя действие таблетки продолжается, он выглядит не таким смущенным и дезориентированным.

И это хорошо, потому что чиновники еще не прекратили терзать нашу семью.

– Частное сообщение для Молли Рейес, – объявляет невыразительный голос из порта.

Мама удивленно поднимает голову.

– Я опоздаю на работу, – слабо протестует она, хотя тот, кто передал сообщение, не может ее слышать. И не может видеть, как она распрямляет плечи, прежде чем подойти к порту и взять наушник. Экран темнеет, изображение видно только с того места, где она стоит.

– Что теперь? – спрашивает Брэм. – Мне подождать?

– Нет, езжай в школу, – говорит отец. – Не хватает еще, чтобы ты опоздал.

Уже у двери Брэм досадует:

– Я всегда все пропускаю.

Жаль, я не могу сказать ему, что это неправда, но действительно ли я хочу, чтобы он помнил, что случилось сегодня утром? Что-то происходит со мной в тот момент, когда я смотрю на выходящего из дома Брэма. Все опять обретает реальность. Брэм реален. Я реальна. Кай реален, и мне нужно начинать его поиски.

Немедленно.

– Я еду в Сити на все утро, – говорю я отцу.

– Разве ты не едешь на восхождение? – спрашивает он, но потом трясет головой, будто желая прояснить ее. – Извини. Вспомнил. Летний активный отдых рано закончился в этом году, да? Поэтому и Брэм пошел в школу вместо бассейна. Сегодня утром у меня голова как в тумане.

Похоже, что его не удивляет это обстоятельство, и я снова думаю, что он не впервые принимает красную таблетку. И я помню, что он позволил маме принять ее первой. Значит, был уверен, что таблетка не причинит ей вреда.

– Они не предложили нам никакого другого занятия вместо восхождений, – говорю я отцу. – Так что у меня есть время съездить в Сити до школы.

Это само по себе – недосмотр, небольшой сбой в работе хорошо отлаженной машины, которая называется нашим Обществом. Значит, где-то что-то неладно.

Отец не отвечает. Он пристально смотрит на маму, которая с бледным, пепельно-серым лицом не отрывается от экрана порта.

– Молли? – окликает он ее. Вообще-то нельзя прерывать частные сообщения, но он делает несколько шагов по направлению к ней. Потом подходит еще ближе.

Наконец он кладет руку на ее плечо, и она отворачивается от экрана.

– Это моя вина, – говорит мама, и в первый раз в моей жизни я вижу, что она смотрит не на отца, а сквозь него, фиксируя взгляд на какой-то далекой точке за его спиной. – Нас переселяют в сельскохозяйственные районы, решение вступает в силу немедленно.

– Что? – спрашивает отец. Он трясет головой и смотрит на экран порта. – Это невозможно. Ты представила отчет. Сказала правду.

– Я полагаю, они не хотят, чтобы те из нас, кто видел инородные культуры, оставались на ответственных постах, – говорит мама. – Мы слишком много знаем. У нас может появиться искушение тоже попробовать. Они выселяют нас в сельскохозяйственные районы, где у нас не будет особых прав. Там мы будем в их власти. Там они будут следить за нами и заставят выращивать то, что они прикажут.

– Но там мы хотя бы будем ближе к бабушке и дедушке, – говорю я, стараясь ее утешить.

– Те сельскохозяйственные районы, куда нас переселяют, находятся не в Провинции Ориа, а в другой, – объясняет мама. – Мы уезжаем завтра.

Затем ее вялый, пустой взгляд останавливается на отце, и я вижу, что она приходит в себя. Ее лицо уже выражает какие-то чувства и мысли. И тогда сознание необходимости действовать пронзает меня с такой силой, что это почти невозможно вынести. Я должна выяснить, куда они послали Кая. Прежде чем мы уедем.

– Я всегда хотел жить в сельскохозяйственных районах, – говорит отец. И мама кладет голову на его плечо, слишком усталая, чтобы плакать, и слишком подавленная, чтобы притворяться, что все в порядке.

– Но ведь я делала только то, что должна была, – шепчет она. – Точно то, о чем они просили.

– Все будет хорошо, – шепчет отец маме и мне. Если бы я приняла красную таблетку, может быть, я бы ему и поверила.

На нашей улице, перед домом Макхэмов стоит аэромобиль. Определенно, в последние несколько недель наш городок пользуется слишком большим вниманием властей.

Эми выскакивает из двери своего дома.

– Ты слышала? – спрашивает она возбужденно. – Чиновники собирают вещи Макхэмов. Патрика переводят на работу в Центральное правительство. Это такая честь! А ведь он из нашего городка! – Она хмурится. – Плохо, что они не дали нам попрощаться с Каем. Я буду скучать по нему.

– Я знаю, – отвечаю, и сердце мое болит, и я опять стою под своим камнем, с трудом удерживая тяжелый груз того, что я единственная, кто знает, что произошло на самом деле сегодня утром. Кроме нескольких чиновников. Но даже им неизвестно все, что знаю я. Только два человека действительно знают, что произошло и что я не приняла красную таблетку. Я. И моя чиновница.

– Мне надо идти, – говорю я Эми и снова начинаю двигаться к остановке аэропоезда. Я не оглядываюсь на дом Макхэмов. Патрик и Аида тоже ушли навсегда. Получат ли они статус «Отклонение» или просто тихо уйдут в отставку далеко отсюда? Пришлось ли им тоже принять красные таблетки? Осматривают ли они новое место жительства, удивляясь, куда пропал их второй сын? Я должна попытаться найти их тоже, для Кая, но прежде я должна найти Кая. Мне приходит в голову только одно место, где можно поискать какую-то информацию о том, куда они его послали.

Еду в Сити-Холл с опущенной головой. Слишком много мест, на которые я просто не в состоянии смотреть. На скамейку в поезде, где он обычно сидел. На пол в салоне, где стояли его ноги, такие сильные, что он легко и естественно сохранял равновесие, ни за что не держась. Не могу заставить себя смотреть в окно, зная, что могу наткнуться взглядом на холм, на вершине которого еще только вчера стояли мы с Каем.

Вместе. Когда поезд останавливается, чтобы впустить людей, и ветер врывается внутрь, я думаю, не влетят ли в поезд вместе с ветром полоски красной ткани, которые мы с Каем оставили вчера на холме. Сигнальные флажки нового в нашей жизни, но не о таких переменах мы мечтали.

Наконец я слышу голос, который объявляет место моего назначения.

Сити-Холл.

Здесь я ничего не добьюсь. Я осознаю это в ту же минуту, когда во второй раз в жизни касаюсь ступнями лестницы Сити-Холла. Сейчас это уже не то место открытых дверей и мерцающих огней, которое приветствовало меня, приглашало поймать проблеск моего будущего. При дневном свете это место с вооруженной охраной, место, где совершаются дела, где прошлое и настоящее надежно заперты внутри. Меня не впустят туда, а даже если впустят, ничего мне не скажут.

Они даже могут ничего не знать. Ведь и чиновники принимают красные таблетки.

Я поворачиваю назад, смотрю через улицу, и сердце мое начинает трепетать. Конечно. Почему я раньше не подумала о нем? Музей.

Музей – низкое, длинное, белое и слепое здание. Даже окна сделаны из непрозрачного, матового белого стекла, чтобы охранять заключенные в нем артефакты от наружного света. Сити-Холл, стоящий напротив, сияет высокими, прозрачными окнами. Сити-Холл видит все. Однако у Музея с его плотно закрытыми глазами, может быть, что-то есть для меня. Надежда ускоряет мои шаги, когда я пересекаю улицу, и дает силу открыть непомерно огромную белую дверь.

– Добро пожаловать, – встречает меня куратор, сидящий за круглым белым столиком. – Могу я помочь вам найти что-нибудь?

– Я просто гуляю, – говорю я, стараясь выглядеть беззаботной. – У меня сегодня есть свободное время.

– И вы пришли сюда, – говорит куратор, удивленный и польщенный. – Прекрасно. Наверное, вам лучше пройти на второй этаж. Наиболее интересные наши экспонаты представлены там.

Не хочу привлекать к себе слишком много внимания, поэтому киваю и иду наверх. С болью вспоминаю Кая, поднимающегося по металлическим ступеням платформы. Не думай сейчас об этом. Сохраняй спокойствие. Помнишь, как бывала здесь, когда училась в начальной школе, когда Кай еще не приехал в наш городок? Тогда мы еще изучали прошлое, а уже в средней школе все внимание обращено на будущее. Помнишь, как обедала с одноклассниками в пищевом зале Музея, расположенном в подвале здания, и как всем было весело есть в незнакомом месте? Помнишь золотистую голову Ксандера среди других детей и как он делал вид, что слушает куратора, а сам незаметно отпускал шуточки, когда его никто не слышал, кроме тебя?

Ксандер. Я уеду, а он останется. Оторвется ли еще один кусок моего сердца от разлуки с ним? Конечно, да.

Стрелка указывает на Зал артефактов, и я иду туда, внезапно решив посмотреть выставку. Хочу увидеть, где лежат отобранные у нас вещи. Может быть, я увижу свой медальон, запонки Ксандера, часы Брэма? Тогда я привезла бы сюда брата перед отъездом в сельскохозяйственные районы.

Останавливаюсь в середине зала и понимаю, что наших вещей здесь нет. Стоят шкафы, набитые другими артефактами, а вместо новой выставки – длинный, пустой стеклянный шкаф с надписью, так не похожей на курсив Кая: «Выставка недавно поступивших артефактов скоро откроется». Свет, проникающий сверху, обнажает пустые внутренности шкафа. Может быть, эта вывеска так и останется навсегда на пустом шкафу. Как клочок моего платья с Банкета обручения.

Но я уже сломала стекло и отдала зеленый клочок. Я сделала свой выбор. Я здесь умираю без Кая, но я должна жить, чтобы найти его.

Я понимаю, что наши вещи скорее всего никогда не попадут в этот шкаф. Единственной «ценностью» останется эта вывеска. Я не знаю, что они с ними сделали.

Я только знаю, что у нас не осталось ничего.

Спускаюсь вниз, в подвал, где расположены экспонаты по истории славы Провинции Ориа. Может быть, мне удастся найти там что-нибудь полезное для моих поисков и отвлечься от того, что нами утрачено.

Я стою перед картой нашей провинции с ее Сити, сельскохозяйственными районами и реками и слышу за спиной звук шагов по мраморному полу. Человек маленького роста в униформе подходит и становится рядом со мной.

– Хотите, я расскажу вам больше об истории Ориа? – спрашивает он.

Наши взгляды встречаются: мой – изучающий, его – острый и ясный. Я смотрю на него и понимаю: я не продам наше стихотворение. Я эгоистка. Кроме клочка ткани, стихотворение – это все, что я смогла дать Каю, и мы с ним – единственные люди на земле, которые знают его целиком. Даже если это тупик, даже если моя последняя идея не сработает. Я могла бы записать стихотворение, но это не даст мне ничего. Это не то, чем я могу меняться; это то, что я должна исполнить.

– Нет, спасибо, – говорю я этому человеку, хотя на самом деле мне хотелось бы знать истинную историю того места, где я живу. Но я не думаю, что кто-нибудь знает ее по-настоящему.

Перед уходом я еще раз бросаю взгляд на географическую карту нашего Общества. Здесь, в середине карты, расположены провинции, в которых живут сытые и счастливые люди. А вокруг, по окраинам, находятся Отдаленные провинции, разделенные линиями на секции, но названий у них нет.

– Подождите, – окликаю я человека в форме.

Он оборачивается и смотрит на меня выжидающе.

– Да?

– Кому-нибудь известны названия Отдаленных провинций?

Он машет рукой, не заинтересованный в продолжении разговора, потому что видит, что я ничего не собираюсь ему продавать.

– Это и есть их название, – отвечает он, – «Отдаленные провинции».

Эти белые, разделенные на части Отдаленные провинции по-прежнему приковывают мой взгляд. На карте такое множество букв и информации, что трудно различить все названия. Я сканирую их все, не вчитываясь, не будучи уверенной, что именно я ищу.

Затем что-то останавливает меня, какая-то часть информации приковывает к себе внимание моего привыкшего к сортировке мозга: Сизифова река. Она рассекает надвое несколько западных провинций, затем – две Отдаленные провинции и исчезает где-то в Чужих странах.

По-видимому, Кай должен быть родом из одной из этих двух Отдаленных провинций. Если тогда, когда он был ребенком, там шли военные действия, они могли вспыхнуть и сейчас. Наклоняюсь ближе к карте, чтобы запомнить эти две области, где он может находиться.

Снова слышу шаги и оборачиваюсь.

– Вы уверены, что я не могу помочь вам чем-нибудь? – спрашивает маленький человек.

«Я ничего не хочу продавать!» – почти вслух восклицаю я и вдруг соображаю, что он искренне хочет мне помочь.

Я указываю на Сизифову реку на карте, тоненькую линию надежды, бегущую по бумаге.

– Вы знаете что-нибудь об этой реке?

Он понижает голос:

– Однажды, когда я был моложе, я слышал одну историю. Много лет назад воды этой реки на каком-то участке содержали яды, и никто не мог жить по ее берегам. Но это все, что я слышал.

– Спасибо, – благодарю я его. Потому что у меня появилась идея. К тому же я теперь знаю, как умирают наши старики. Способно ли было наше Общество отравлять реки, которые текли по враждебным странам? Но Кай и его семья не были отравлены. Возможно, они жили выше по течению реки, в одной из этих двух Отдаленных провинций.