Текст книги "Обрученные"

Автор книги: Элли Каунди (Конди)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

«Когда идет дождь, я вспоминаю». Это написано под рисунком.

Через вереницу слов я смотрю в окно, где пылающее вечернее солнце садится в чистое небо. На нем ни облачка, но я обещаю себе, что, когда пойдет дождь, я тоже буду вспоминать. Эту бумагу, эти рисунки, эти слова. Эту часть Кая.

ГЛАВА 19

В аэропоезде, идущем на следующее утро в направлении Сити, почти все молчат. Никому не хочется обсуждать, что случилось в городке прошлым вечером. Те, у кого отобрали артефакты, молчат, переживая потерю. Те, у кого нечего было взять, молчат из уважения к первым. А может быть, они молчат из чувства удовлетворения, потому что теперь всех уравняли.

Перед тем как выйти у бассейна, Ксандер наклоняется, чтобы поцеловать меня в щеку, и шепчет еле слышно:

– Под цветами, перед домом Кая.

Он сходит с поезда и исчезает из вида вместе с другими школьниками, а я еду к питомнику. Вопросы теснятся в моем мозгу. Как сумел Ксандер незаметно спрятать артефакт в клумбе у Макхэмов? Знал ли он, что артефакт принадлежит Каю, или это случайное совпадение, что он выбрал дом Макхэмов, чтобы спрятать его?

Знает ли он, что я чувствую к Каю?

Знает он или только догадывается, но несомненно одно: лучшего места, чтобы спрятать артефакт, найти нельзя. Нам всем предписано содержать наши дворы в чистоте и порядке. Если Кай будет копать в своем дворе, никто ничего не заподозрит. Мне только надо сказать ему, где искать.

Как и все, Кай смотрит в окно, когда поезд останавливается у питомника. Видел ли он, как Ксандер поцеловал меня? Как он к этому отнесся? Наши взгляды не встречаются.

– На этом этапе вы будете подниматься парами, – объявляет инструктор, когда мы подходим к подножию Большого холма. – Вы все распределены по парам по принципу близких физических возможностей на основании моих наблюдений за вами на первом этапе восхождений. Это означает, что Кай пойдет в паре с Кассией, Ливи – с Тэем...

На лице Ливи разочарование, я стараюсь изобразить полное безразличие.

Инструктаж подходит к концу.

– Цель восхождения на Большой холм иная. На его вершину вы не пойдете. Общество просило нас использовать ваши восхождения, чтобы пометить все препятствия на пути к вершине. – Инструктор жестом указывает на сумки, сваленные в кучу у его ног. – В сумках полоски из красной ткани. Каждая пара берет одну сумку. Приклеивайте маркеры к веткам упавших деревьев, перед практически непроходимыми чащами и так далее. Позднее по Вашим следам пройдет команда, ликвидирует помеченные вами препятствия и проложит тропинку к вершине холма.

Они собираются проложить через холм мощеные дорожки. Хорошо хоть дедушка не увидит этого.

– А что, если у нас не хватит полосок? – жалобно спрашивает Лон. – Холм не чистили годами. Там везде препятствия! Нам чуть ли не каждое дерево придется отмечать!

– Если у вас закончатся полоски, собирайте Камни и складывайте из них пирамиды, – говорит инструктор. Он поворачивается к Каю: – Вы можете сложить пирамиду?

После недолгого колебания Кай отвечает:

– Да.

– Покажите им.

Кай собирает несколько камешков вокруг нас и начинает складывать – самые крупные внизу, потом поменьше и так до верха. Наверху один камешек. Его руки двигаются проворно и уверенно, как тогда, когда он учил меня писать. Пирамида кажется шаткой, но не падает.

– Видите? Это просто, – говорит инструктор. – А позже я свистну, и вы начнете обратный спуск. Если потеряете дорогу, свистите. – Он раздает нам одинаковые металлические свистки. – Это будет нетрудно. Только идите вниз тем же путем, которым поднимались.

Его плохо скрытое пренебрежение к нам обычно забавляет меня. Но сегодня я его понимаю. Я сама чувствую отвращение, когда думаю, как мы покорно лезем снова и снова на свои маленькие холмики по первому слову. Как мы по приказу чиновников отдаем им самое дорогое и ценное. И никогда не боремся.

Нас уже почти не видно остальным, когда Кай поворачивается ко мне и я поворачиваюсь к нему. На мгновение мне кажется, что он хочет дотронуться до меня. Я больше чувствую, чем вижу, что его рука делает слабое движение по направлению ко мне, но затем снова падает вниз. И я разочарована сильнее, чем сегодня утром, когда открыла шкаф и не нашла на обычном месте медальона.

– Ты в порядке? – спрашивает он. – Прошлой ночью они обыскивали дома. Я не знал об этом, пока не вернулся с работы.

– Я в порядке.

– Мой артефакт...

Это все, что его беспокоит? Я гневно шепчу:

– Он в твоей клумбе. Зарыт под новыми розами. Откопай его и получишь снова.

– Я не об артефакте думаю, – говорит он, и, хотя он пока до меня не дотронулся, я согрета огнем его глаз. – Я не спал всю ночь, боялся, что из-за него ты попадешь в беду. Я беспокоюсь о тебе.

Эти слова звучат тихо здесь под деревьями, но в моем сердце они звучат громче, чем все Сто песен, спетые одновременно. И под его глазами тени, потому что он не спал, а думал обо мне. Мне хочется дотронуться до кожи под его глазами. Здесь особенно заметна его ранимость, и от моего прикосновения ему станет легче. А потом мои пальцы пробежали бы по его скуле. А потом вниз, к губам и к тому месту, где подбородок переходит в шею, а от шеи к линии плеч. Мне нравятся места, где одно встречается с другим: глаз – со щекой, запястье – с рукой. Что-то останавливает меня, я делаю шаг назад.

– Как ты...

– Мне помог кое-кто.

– Ксандер, – говорит он.

Как он догадался?

– Ксандер, – соглашаюсь я.

Какое-то время мы молчим. Я стою поодаль и вижу его всего. Потом он поворачивается и снова начинает пробираться между деревьями. Идем медленно; подлесок такой густой и запутанный, что это больше похоже на лазанье, чем на ходьбу. Упавшие деревья никто не убирает, и они лежат на земле, как гигантские кости.

– Вчера... – начинаю я. Я должна спросить, Хотя мой вопрос может показаться непоследовательным. – Вчера ты учил Ливи писать?

Кай снова останавливается и смотрит на меня. Его глаза кажутся почти зелеными под пологом деревьев.

– Конечно нет, – отвечает он. – Она спросила, что мы с тобой делали накануне. Она видела, как мы писали. Мы не были достаточно осторожны.

Я чувствую себя глупо, но мне стало легче.

– Я сказал, что показывал тебе, как надо рисовать деревья.

Он кладет около меня веточку и начинает ею рисовать что-то похожее на листья. Затем кладет веточку рядом, она должна изображать ствол дерева. И смотрю на его руки и не знаю, что делать дальше.

– Никто не рисует после окончания начальной школы.

– Знаю, – отвечает он, – но это хотя бы не запрещено.

Я лезу в сумку, достаю полоску красной ткани и привязываю ее к ветке упавшего дерева рядом с Каем. Опускаю глаза и смотрю на свои пальцы, которые завязывают полоску в узел.

– Извини. За то, что я вчера так себя вела. – Когда я выпрямляюсь, Кай уже впереди.

– Не извиняйся, – отвечает Кай, отрывая от куста клубок вьющихся зеленых стеблей, чтобы мы могли пройти. Он бросает клубок мне, и я ловлю его в изумлении. – Мне было приятно, что ты меня ревнуешь. – Он улыбается, и будто солнце освещает лес.

Стараюсь не улыбнуться в ответ.

– Кто сказал, что я ревную?

– Никто, – отвечает он. – Сам догадался. Давно наблюдаю за людьми.

– Зачем ты дал мне свой артефакт со стрелкой? – спрашиваю я. – Он красивый. Но я не была уверена...

– Никто, кроме моих родителей, не знает, что он у меня есть, – говорит он. – Когда Эми дала мне твой медальон, чтобы вернуть тебе, я заметил, как они похожи, и мне захотелось, чтобы ты увидела и мой артефакт.

Внезапно я слышу в его голосе чувство одиночества и другое чувство, от выражения которого его удерживает инстинкт самосохранения. «Мне захотелось, чтобы ты увидела меня». Потому что эта золотая вещица со стрелкой – часть его истории. Кай хочет, чтобы кто-нибудь его увидел.

Он хочет, чтобы я его увидела.

Мои руки тянутся к нему. Но я не могу так предать Ксандера после всего, что он для меня сделал. После того что только вчера вечером он спас нас обоих – Кая и меня.

Но есть что-то, что я могу дать Каю, никому не изменяя, потому что это только мое и не принадлежит Ксандеру. Стихотворение.

Я хочу прочесть ему только еще несколько строк, но, начав, трудно остановиться, и я читаю все. Слова связаны между собой. Некоторые вещи возданы для того, чтобы быть вместе.

– Эти слова нельзя назвать мирными, – замечает Кай.

– Да.

– Тогда почему они меня успокаивают? – спрашивает он удивленно. – Я не понимаю.

В молчании мы прокладываем свой путь сквозь все более густой подлесок. Стихотворение звучит в наших ушах.

Теперь я знаю, что хочу сказать.

– Думаю, это потому, что, когда слышишь эти строки, понимаешь: мы не единственные, кто так чувствует.

– Прочти его еще раз, – просит Кай мягко. Его дыхание прерывисто, голос звучит сипло.

Весь остаток времени, пока мы не слышим свисток инструктора, мы движемся к вершине холма, повторяя друг другу стихотворение, как песню. И эта песня известна только нам двоим.

Перед тем как покинуть лес, Кай снова учит меня писать мое имя на мягкой земле под одним из упавших деревьев. Мы низко склоняемся с красными полосками в руках. Если кто-нибудь подойдет и увидит нас, мы сделаем вид, что привязываем полоски к стволу. У меня не сразу получается буква «s», но мне нравится, как она выглядит: будто что-то колышется на ветру. Простую палочку с точкой над ней в букве «i» выучить легко, а как писать «а», я уже знаю.

Я пишу каждую букву своего имени курсивом и связываю их между собой. Рука Кая рядом с моей рукой, чтобы помочь. Мы не совсем прикасаемся друг к другу, но я чувствую тепло его руки и изгиб его тела, склоненного надо мной, когда я пишу. Cassia.

– Мое имя, – говорю я, отклонившись и глядя на буквы. Они неровные, написаны менее уверенно, чем буквы, которые пишет Кай. Если кто-то пройдет мимо и взглянет, он может вообще не понять, что это буквы. Но я-то знаю, что это. – Что дальше?

– Теперь, – отвечает Кай, – вернемся к началу. Ты знаешь «а». Завтра мы выучим «b». Постепенно ты узнаешь их все и сможешь записать свои собственные стихи.

– Но кто их стал бы читать? – спрашиваю я, смеясь.

– Я, – отвечает он. И протягивает мне еще одну использованную салфетку. Там, между жирными отпечатками пальцев и остатками пищи, написана еще одна глава истории Кая.

Кладу салфетку в карман и думаю о Кае, который писал на ней свою историю вот этими красными руками, обожженными огнем печи, около которой он работает. Думаю, как каждый раз, опуская исписанную грязную салфетку в карман, он рискует всем. Долгие годы он был сама осторожность, но теперь хочет использовать свой шанс. Потому что он нашел кого-то, кто хочет знать. Кого-то, кому он хочет рассказать.

– Спасибо, – говорю я, – за то, что ты учишь меня писать.

– Спасибо тебе, – отвечает он, и я вижу свет в его глазах, который появился благодаря мне, – что оберегла мой артефакт, и за стихи.

Мы многое могли бы еще сказать, но мы только учимся говорить друг с другом. Вместе мы выходим из-за деревьев. Не касаясь друг друга. Пока.

ГЛАВА 20

Вместе с Эми я иду домой после школы и работы по сортировке от остановки аэропоезда. Когда часть наших попутчиков уходит вперед, а другая – остается позади, Эми кладет руку мне на плечо.

– Я так виновата, – говорит она тихо.

– Эми, не думай об этом больше. Я не сержусь. Я смотрю в ее глаза, чтобы она убедилась в моей искренности, но они остаются печальными. Так много раз в моей жизни я смотрела на Эми, как на вариант самой себя. Но сейчас я чувствую, что это не так. Слишком многое изменилось за последнее время. Но Эми остается моей лучшей подругой. Мы взрослеем по-разному, но это не отменяет того, что долгое время мы жили бок о бок. Наши корни сплетены навсегда, и я рада этому.

– Ты не должна извиняться, – говорю я ей. – Я счастлива, что одолжила тебе медальон. В конце концов, он хотя бы порадовал нас обеих перед тем, как они его отняли.

– И все-таки я не понимаю, – возражает Эми мягко. – У них в музее полно экспонатов. В этом нет никакого смысла...

Я усмехаюсь, потому что никогда раньше не слышала из уст Эми ничего более близкого к неповиновению. Может быть, мы становимся не такими уж разными?

– Что мы делаем сегодня вечером? – спрашиваю я, чтобы переменить тему. Похоже, что Эми испытывает от этого облегчение.

– Я говорила сегодня с Ксандером. Он хочет идти в игровой центр. Что думаешь?

На самом деле я предпочла бы провести вечер, поднявшись на вершину малого холма. Мысль об игровом центре с его духотой и теснотой, вместо того чтобы посидеть и поболтать под чистым ночным небом, кажется мне ужасной. Но я могу пойти. Я могу сделать что угодно, чтобы все было нормально. И потом, у меня есть история Кая. Если повезет, я увижу и самого Кая в игровом центре. Надеюсь, он пойдет туда с нами сегодня.

Эми прерывает мои мысли:

– Смотри. Твоя мама ждет тебя.

Эми права. Мама сидит на ступеньках нашего мыльца и смотрит в нашу сторону. Увидев меня, она машет рукой и встает, чтобы идти нам навстречу. И машу ей в ответ, и мы с Эми немного ускоряем шаг.

– Она вернулась, – говорю я вслух, и по нотке удивления в моем голосе понимаю, что какая-то часть меня беспокоилась, что она может не вернуться совсем.

– А она уезжала? – спрашивает Эми, и я понимаю, что мамино отсутствие – это одна из тем, которые не следует обсуждать ни с кем, кроме членов нашей семьи. Не то чтобы чиновники этого потребовали. Просто нам не следует говорить на эту тему с посторонними.

– Вернулась раньше с работы, – уточняю я и даже не лгу при этом.

Эми прощается и идет к своему дому. Клен в ее дворе, похоже, собирается засохнуть, думаю я, заметив, что в разгар лета на нем осталось всего с десяток вялых зеленых листьев. Перевожу взгляд на мой двор: там клен утопает в зелени, и много красивых цветов, и моя мама идет встречать меня.

Это напоминает мне время, когда я была совсем маленькая и училась в начальной школе, а мамин рабочий день кончался раньше, чем мои занятия. Иногда мама с Брэмом выходила встречать мой поезд. Но им никогда не удавалось уйти далеко, потому что Брэм ежеминутно останавливался на что-нибудь поглазеть.

– Такое внимание к деталям может свидетельствовать о том, что он станет хорошим сортировщиком, – любил говорить отец.

Но когда Брэм подрос, стало очевидно, что его внимание к деталям улетучилось вместе с его молочными зубами.

Я добегаю до мамы, и она обнимает меня прямо здесь, на боковой дорожке.

– О, Кассия, – только и говорит она. Ее лицо выглядит бледным и усталым. – Прости, что я пропустила твое первое официальное свидание с Ксандером.

– Ты пропустила кое-что еще, что произошло вчера вечером, – шепчу я, уткнувшись лицом в ее плечо.

Она выше меня, и не думаю, что мне удастся когда-нибудь до нее дорасти. Я худая и маленького роста, в семью отца. В дедушку. Слышу такой знакомый мамин аромат – смесь запаха цветов и чистой ткани – и стараюсь вдохнуть глубже. Я так рада, что она вернулась.

– Я знаю.

Мама никогда не говорит плохо о правительстве. Единственный раз она проявила непокорность, когда чиновники обыскивали отца. Не думаю, что она станет вслух протестовать против несправедливости чиновников, отобравших артефакты. Она не протестует. Мне приходит в голову, что, если бы она стала кричать и злиться, это было бы направлено против ее собственного мужа. Ведь он тоже чиновник.

Хотя его не было среди тех, кто пришел в наш дом и требовал отдать принадлежащие нам ценности, он поступал так с другими.

Придя домой вчера вечером, отец только крепко обнял нас с Брэмом и сразу прошел в свою комнату, не сказав ни слова. Может быть, потому, что ему трудно было видеть боль на наших лицах и знать, что он причинял такую же боль другим людям.

– Мне жаль, Кассия, – говорит мне мама по дороге домой. – Я знаю, что значил для тебя твой медальон.

– Мне очень жаль Брэма.

– Да, я знаю. Мне тоже.

Мы входим в дом, и я слышу сигнал о том, что прибыл наш ужин. Но на кухне вижу только две порции.

– А как же папа и Брэм?

– Папа запросил, чтобы ему прислали ужин пораньше, он хотел погулять с Брэмом после занятий в школе.

– Правда? – спрашиваю я. Мы не часто просим о таких вещах.

– Да. Папа решил, что Брэма надо немного отвлечь от того, что случилось в последнее время.

Я рада за Брэма, что чиновники из Департамента питания удовлетворили папину просьбу.

– А почему ты не пошла с ними?

– Я хотела увидеться с тобой. – Она улыбается мне и оглядывает кухню. – Мы так давно с тобой не ужинали вдвоем. И я хочу услышать подробности о твоем свидании с Ксандером.

Мы сидим за столом напротив друг друга, и я снова замечаю, какой уставшей она выглядит.

– Расскажи о своей поездке, – прошу я, опережая ее вопрос о вчерашнем вечере. – Что тебе удалось увидеть?

– Я еще не уверена в результатах, – говорит она тихо, почти про себя. Потом выпрямляется: – Мы ездили в другой питомник, чтобы увидеть их посевы. А потом пришлось поехать в сельскохозяйственные районы. Все это заняло время.

– Но теперь все нормально?

– В основном да. Я должна написать официальный отчет и представить его чиновникам того, другого питомника.

– А о чем отчет?

– Боюсь, что это секретная информация, – говорит мама с сожалением.

Мы обе погружаемся в молчание, но это добром молчание между матерью и дочерью. Ее мысли где-то далеко, может быть, снова в питомнике. Может быть, она продумывает свой отчет. Но я не возражаю. Я расслабляюсь и позволяю собственным мыслям лететь, куда им угодно, то есть к Каю.

– Думаешь о Ксандере? – спрашивает мама с внимающей улыбкой. – Я тоже когда-то все время мечтала о твоем отце.

Я улыбаюсь ей в ответ. Нет нужды рассказывать ей, что я думаю о неправильном мальчике. Но нет, о нем так нельзя сказать. Хотя он имеет статус «Отклонение от нормы», в нем самом нет никаких дефектов и отклонений. Это наше правительство со всеми его классификациями и системами неправильное. Включая систему подбора пар.

Но если система неправильна, фальшива и нереальна, как расценить любовь между моими родителями? Если она родилась благодаря Обществу, может ли она быть настоящей и правильной? Этот вопрос я не могу выбросить из головы. Мне хочется ответить да. Что их любовь истинна. Я хочу, чтобы она была настоящей и красивой, независимо ни от чего.

– Мне надо собраться, чтобы идти в игровой Центр, – говорю я ей, когда она зевает, – а тебе надо лечь спать. Завтра еще поговорим.

– Да, пожалуй, я отдохну немного, – соглашается она.

Мы обе встаем. Я отправляю ее контейнер в бак для переработки; она несет в стерилизатор мою бутылку с водой.

– Перед тем как уйти, зайди попрощаться, хорошо?

– Конечно.

Мама уходит в свою комнату, я проскальзываю в свою. У меня есть несколько свободных минут до обязательных развлечений. Успею ли я немного почитать историю Кая? Решаю, что успею. Достаю грязную салфетку из кармана.

Мне хочется узнать о Кае больше, прежде чем я его сегодня увижу. Я чувствую, что мы становимся настоящими, естественными только тогда, когда вдвоем карабкаемся в лесах на холмы. В субботние вечера, когда мы в толпе других школьников, нам гораздо труднее быть самими собой. Тогда мы тоже идем сквозь полный препятствий лес, но нет пирамидок, которые могли бы указать выход, если только мы не построим их сами.

Я сижу на кровати и читаю, но снова и снова бросаю взгляд на полку, где еще вчера лежал медальон. Ощущаю острую боль потери и снова возвращаюсь к истории Кая. Продолжаю читать, слезы текут по щекам, и я начинаю понимать, что ничего не знаю о потерях.

Посередине салфетки Кай нарисовал деревню, маленькие дома, маленьких людей. Но все люди лежат на земле, лицом вниз. Никто не стоит прямо, только два Кая. Младший из них что-то несет в руках. Одна рука держит слово «мама», свисающее с его руки и немного похожее на тело. Верхушка одной из букв торчит вбок, как безжизненно брошенная рука.

Вторая рука держит слово «отец»; оно тоже безжизненно. И плечи Кая-мальчика согнулись под тля жестью этих двух коротких слов, его лицо запрокинуто вверх, к небу. Я вижу дождь, который превращается во что-то темное, мертвое и твердое. Боеприпасы, думаю я. Я видела их в кино.

Старший Кай отвернулся от деревни и от младшего мальчика. Его руки больше не раскрыты, как каши; они сжаты. За ним стоят люди в форме и наблюдают. Его губы изогнуты в улыбке, но глаза не смеются. Он в рабочей одежде. На брюках аккуратно заглаженная складка.

Сначала, когда пошел дождь

Из неба, широкого и глубокого,

Он пах, как шалфей. Это мой любимый запах.

Я влез на плато, чтобы рассмотреть его,

Чтобы посмотреть на подарки, которые он приносит.

Но этот дождь стал из синего черным

И не оставил ничего.

Сегодня в игровом зале чиновников мало, хотя народу хоть отбавляй: играют, побеждают, проигрывают. Я вижу троих, которые наблюдают за самым большим игровым столом. Они очень серьезны в своих белых униформах, их лица кажутся более напряженными, чем обычно. И это странно. Обычно в зале двенадцать или даже больше чиновников низшего уровня, которые следят за порядком и за счетом игры. Интересно, где сегодня остальные?

Вероятно, где-то что-то не в порядке.

Но здесь, по крайней мере, хоть что-то в порядке: Кай с нами. Один раз, пока мы с Ксандером пробирались сквозь толпу, я ловлю взгляд Кая в надежде дать ему знать, что я читала его историю, что думаю о нем. Он идет следом за мной, и мне хочется обернуться и дотронуться до его руки, но нельзя – слишком много свидетелей. Единственное, что я могу, – это помочь ему избегать опасности и сказать то, что я хочу, когда место и время позволят мне это сделать. И помнить его слова, его рисунки, даже если я хочу, чтобы такого никогда с ним не случалось.

Его родители умерли. Он видел, как это произошло. Смерть пришла с неба, и он это вспоминает каждый раз, когда идет дождь.

Ксандер останавливается, и мы тоже. К моему удивлению, он делает жест в сторону стола, где играют один на один. Обычно Ксандер не играет один на один. Он предпочитает групповые игры, где ставки выше и в игру вовлечено больше людей. Там ярче проявляются его способности – больше вариантов, больше выбора.

– Будешь играть? – спрашивает Ксандер.

Я оборачиваюсь, чтобы взглянуть, к кому он обращается.

К Каю.

– Давай, – говорит Кай без колебаний. Ни тени сомнения в его голосе. Он смотрит на Ксандера ожидании дальнейших предложений.

– В какую игру хочешь сыграть: «на мастерство» или «на везение»? – В его голосе нет вызова. Он спокоен так же, как и Кай.

– Мне все равно, – отвечает Кай.

– Тогда давай «на везение», – предлагает Ксандер, и это опять удивляет меня. Ксандер терпеть не может играть «на везение». Он предпочитает демонстрировать мастерство.

Эми, Пайпер и я стоим, наблюдая, как Ксандер и Кай садятся и сканируют свои карты прибором на столе. Ксандер достает игральные карты, красным с черными метками в центре, и складывает колоду двумя точными ударами ее краев по металлической поверхности стола.

– Хочешь идти первым? – спрашивает Ксандер Кая. Тот кивает и берет карты из колоды.

– Во что они играют? – спрашивает кто-то около меня. Ливи. Она здесь ради Кая, я уверена в этом. Собственническим взглядом она следит за его руками над картами.

«Нечего тебе смотреть на его руки, они не твои», – мысленно говорю я ей, но тут же вспоминаю, что они и не мои тоже. Мне надо смотреть на Ксандера и надеяться, что выиграет он.

– «Дилемма узников», – произносит Эми рядом со мной. – Они играют в «Дилемму узников».

– Что это такое? – спрашивает Ливи.

Она не знает эту игру? Я поворачиваюсь к ней с удивлением. Это одна из самых простых и популярных игр. Эми шепотом, чтобы не мешать игрокам, старается объяснить это Ливи.

– Оба одновременно выкладывают по одной карте. Если обе карты четные, игроки получают по два очка. Если нечетные, – по одному.

Ливи прерывает Эми.

– А если одна четная, а другая нечетная? – спрашивает Ливи.

– Если так, то игрок, у которого выпала нечетная карта, получает три очка, а у которого – четная, получает ноль.

Глаза Ливи останавливаются на лице Кая. Даже если она, как и я, изучила это лицо во всех подробностях, в чем я сомневаюсь, – все равно она ничего о нем не знает, думаю я ревниво. И была бы она так заинтересована, если бы знала о его статусе «Отклонение от нормы»?

И тут мне приходит в голову мысль, от которой я холодею: а была бы я так заинтересована, если бы не знала о его статусе? Ведь я не обращала на Кая особого внимания, пока не узнала об этом. «И пока не увидела его лицо на микрокарте, – напоминаю я себе. – Естественно, это вызвало мой интерес. Кроме того, я вообще никем не интересовалась до своего Обручения».

И тут я ощущаю легкий шок, подумав, что увлечение Ливи, возможно, более чистое, чем мое, благодаря ее неосведомленности: она просто интересуется им. Никаких тайных причин. Никаких сложностей. Естественное влечение именно к нему.

Но вдруг я сознаю, что все может быть не так просто. Ведь и она может скрывать что-то. Каждый может что-то скрывать.

Я снова переключаю внимание на игру. Пристально наблюдаю за лицами Кая и Ксандера. Они оба смотрят не мигая, не задумываются перед ходом, их движения решительны.

В конце концов, это не имеет значения. Кай и Ксандер заканчивают игру с одинаковым числом очков. Оба не выиграли и не проиграли.

– Выйдем на минутку, – говорит Ксандер, дотронувшись до моей руки. Мне хочется взглянуть на Кая, прежде чем я сплетаю свои пальцы с Ксандером, но я не делаю этого. Я тоже должна играть свою роль. Кай поймет.

Но поймет ли Ксандер? А если бы он знал оба мне и Кае, о тех словах, которыми мы обмениваемся на холме?

Гоню эту мысль прочь, пока иду за Ксандером от стола. Ливи немедленно проскальзывает на его место за столом и вступает в разговор с Каем. Выходим в пустой коридор. Я думаю, не хочет ни он поцеловать меня и как мне вести себя в таком случае. Вместо этого он шепчет мне в ухо и в сердце:

– Кай отдает игру.

– Что?

– Он нарочно проигрывает.

– Но вы же сыграли вничью. Он не проиграл. – Не понимаю, куда Ксандер клонит.

– Не сегодня. Потому что мы играли «на везение». В игре «на мастерство» он всегда проигрывает. Я наблюдал за ним. Он старается, чтобы этого никто не заметил, но я уверен, что он проигрывает нарочно.

Я смотрю в упор на Ксандера, не зная, как реагировать.

– Игру «на мастерство» гораздо легче проиграть, особенно при игре большими группами. Или игру фишками; можно поставить фишку в проигрышное место, и это выглядит естественно. Но сегодня, при игре «на везение», один на один, он не проиграл. Он не дурак, он знал, что я за ним слежу. – Ксандер усмехается, но затем его лицо выражает недоумение: – Одного я не понимаю. Зачем ему это надо?

– Что это?

– Зачем он проигрывает так много игр? Он знает, что чиновники за нами наблюдают. Знает, что они ищут хороших игроков. Знает, что наше умение играть может повлиять на ту работу, которую они нам в будущем предложат. Это бессмысленно. Почему он не хочет дать им понять, что он умен? А он действительно умен.

– Ты ведь не собираешься рассказать это кому-нибудь еще? – Я вдруг начинаю очень беспокоиться за Кая.

– Конечно нет, – отвечает Ксандер задумчиво. – У него, должно быть, есть свои причины. Я их уважаю.

Ксандер прав. У Кая есть свои причины, и они достойны уважения. Я прочла о них на последней салфетке, на которой есть пятна от томатного соуса. Но они выглядят как кровь. Засохшая кровь.

– Сыграем еще? – предлагает Кай, когда мы возвращаемся, взглянув на Ксандера. Мне кажется, что его глаза сверкнули, когда он увидел мою руку и руках Ксандера, но я в этом не уверена. На его лице ничего не отражается.

– Хорошо, – соглашается Ксандер. – «На везение» или «на мастерство»?

– Давай «на мастерство», – предлагает Кай. Что-то в его глазах подсказывает мне, что на этот раз он сдавать игру не собирается. На этот раз он намерен выиграть.

Эми показывает мне глазами на мальчиков, как бы говоря: «Даже не верится, что они такие примитивные». Однако мы обе идем за ними к другому столу. И Ливи тоже.

Я сижу между Каем и Ксандером, равно удаленная от обоих. У меня такое чувство, будто я кусом металла, а они – два магнита, которые тянут меня каждый в свою сторону. Они оба рисковали ради меня: Ксандер – тем, что взял и спрятал артефакт, Кай – тем, что запоминает мои стихи и учит меня писать.

Ксандер – моя пара, мой старейший друг и один из лучших людей, которых я знаю. Когда он целовал меня, это было приятно. Я восхищаюсь им и связана с ним узами тысяч общих воспоминаний.

Кай – не моя пара, но мог бы ею быть. Он научил меня писать мое имя, научил запоминать стихи и строить пирамиду из камней, которая, кажется, вот-вот упадет, но не падает. Он никогда не целовал меня, и не знаю, будет ли когда-нибудь, но, думаю, это было бы больше, чем приятно.

Это почти невыносимо – так понимать его. Каждая пауза, каждое его движение, чтобы поставить фишку на черное или серое поле, вызывают во мне желание схватить его руку и прижать ее к своему сердцу там, где сильнее боль. Не знаю, исцелил бы меня такой поступок или совсем разорвал бы мое сердце, но хотя бы кончилось это постоянное голодное ожидание.

Ксандер играет с отвагой и умом, Каем руководит глубокая интуиция и расчет; оба – сильные игроки. Они так прекрасно подходят друг другу.

Сейчас ход Кая. Ксандер зорко за ним наблюдает. Рука Кая нависает над доской. В тот момент, когда фишка в воздухе, я вижу, куда надо ее опустить, Чтобы выиграть, и знаю, что он это тоже видит. Он планировал всю игру для этого последнего движения. Он смотрит на Ксандера, и Ксандер отвечает ему взглядом, и оба связаны игрой, более глубокой и начатой раньше, чем этот поединок на доске.

И Кай опускает руку и ставит фишку на то поле, где Ксандеру легко взять ее и выиграть. У Кая нет и тени сомнения в сделанном ходе. Он ставит фишку с громким стуком, затем откидывается на спинку стула и смотрит в потолок. Мне кажется, я вижу слабый намек на улыбку на его губах, но я не уверена в этом – она тает быстрее, чем снежинка на рельсах.

Сделанный Каем ход – не блестящий ход, который привел бы его к выигрышу, но и не глупый. Это ход среднего игрока. Отведя взор от потолка, он встречает мой пристальный взгляд и держит его, как держал фишку перед тем, как поставить ее на доску. И говорит мне беззвучно то, чего нельзя произнести вслух.

Кай мог выиграть. Он мог бы выиграть все их игры, включая ту, которую он сейчас проиграл. Он точно знает, как надо играть, и именно поэтому все время проигрывает.