Текст книги "Приятное и уединенное место"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Очевидно, стремясь этого избежать, я чересчур сильно нажала на газ и разболтала то, о чем не говорила никому, особенно Питеру, причем наихудшим способом – представив это как забавную шутку.

«Давай не будем говорить о папе, – сказала я. – Знаешь, какое ласкательное имя я дала своему мужу?»

Питер прореагировал так, словно я в него выстрелила:

«Ласкательное имя? Нино?»

«Тебя это злит?»

«Ты, должно быть, шутишь».

«Ни капельки».

«Ну и что это за имя?»

«Уменьшительное от Импортуна».

«Уменьшительное? Ты имеешь в виду что-то вроде «Импорт»? Слушай, Вирджин, ты просто пытаешься меня отвлечь…»

«Еще короче». Очевидно, меня подстрекал какой-то демон – иного объяснения я не нахожу.

«Короче, чем Импорт? Имп?[27]27
  Imp – постреленок (англ.).


[Закрыть] Это имя подходит ему, как корове седло».

«Нечто среднее», – весело сказала я, как будто мы были мальчиком и девочкой, играющими в угадайку.

«Среднее между Импортом и Импом? – Питер сдвинул светлые шелковистые брови. – Ты меня разыгрываешь. Ничего среднего там быть не может».

«А как насчет Импо?»

В следующий момент я бы откусила себе язык у самых корней, если бы мои зубы могли достать так далеко. Потому что это подало Питеру новую надежду. Я увидела, как в его глазах родился младенец, готовый завопить.

«Импо! – воскликнул он. – Ты имеешь в виду, что Нино – великий Нино – не способен…»

«Не стоит это обсуждать, – быстро прервала я. – Не знаю, почему я об этом упомянула. Давай лучше сделаем заказ».

«Не стоит обсуждать?»

«Питер, пожалуйста, тише!»

«Господи, малышка, неужели ты не понимаешь, что это значит? Если супружеские отношения никогда не были осуществлены, это не настоящий брак и повод для его аннулирования!»

От возбуждения Питеру не пришло в голову выяснять, из чего состоит моя супружеская жизнь, что было к лучшему. Не хочу даже думать о том, что могло бы из этого выйти. Все и так складывалось достаточно скверно.

Поэтому мне пришлось объяснить, что я не могу расторгнуть брак юридическим, церковным или каким-либо иным способом, так как Нино все еще держит меня на коротком поводке из-за папы. Его вице-президент по контролю так и не усвоил урок 1962 года, за который я уже заплатила почти пятью годами жизни. Правда, он больше не запускал руки в кассу и не устраивал манипуляций с бухгалтерскими книгами – Нино об этом позаботился, – но продолжал играть на бирже и на ипподроме, постоянно проигрывая и все больше залезая в долги. Щедрый и великодушный Нино выкупал векселя своего тестя – своего suocero, – не забывая каждый раз сообщать мне сумму вплоть до последнего цента и давая таким образом понять, что все еще держит дамоклов меч над папиной и моей головой.

«Как я могу допустить, чтобы папа попал в тюрьму, Питер? Он мой отец – другого у меня не будет – и по-своему любит меня. Как бы то ни было, мы не сможем строить свою жизнь на таком фундаменте. Я не смогу, и ты, думаю, тоже».

«Я в этом не так уверен, – грубо отозвался Питер. – Что происходит с твоим полоумным стариком? Какого черта он не обратится к психиатру? Неужели он не понимает, что губит твою жизнь?»

«Он неисправимый игрок, Питер».

«И неисправимый бабник – не забывай об этом. Твой отец, Вирджин, вообще неисправим. – Питер наедине часто называет меня Вирджин, не сознавая, насколько это уместно.[28]28
  Virgin – девственница (англ.).


[Закрыть] Это вызывает у меня корчи. – Ты говоришь, что он тебя любит. Что это за любовь, которая заставляет отца продать дочь евнуху, чтобы спасти свою жалкую шкуру?»

«Папа слабый человек, Питер, и потакает своим слабостям, но он вовсе не считает такой страшной судьбой мой брак с одним из богатейших людей в мире. Конечно, он не знает о… слабостях Нино. – Подошел официант, и я быстро сказала: – Я проголодалась. – Хотя вовсе не хотела есть. – Ты собираешься кормить меня разговорами?»

Мы что-то заказали – кажется, мне подали телячью котлету, запеченную в каком-то клее; очевидно, у их знаменитого шеф-повара был выходной. Питер подверг меня перекрестному допросу относительно договора, который мне пришлось подписать перед свадьбой. Очевидно, бедняга был в отчаянии, так как мы уже сотни раз пытались перелезть через эту Берлинскую стену, но не находили в ней ни единой лазейки. Я была вынуждена снова напомнить ему, что до истечения пятилетнего срока не обладаю никакими правами на состояние Нино, и если покину его ложе (!) и кров до конца срока, то он не только оставит меня без гроша в кармане, но и запросто может отправить папу за решетку по старому обвинению в растрате.

«Неужели его деньги так важны для тебя?» Питер скривил губы.

«Я ненавижу их и его самого! Ради бога, Питер, неужели ты думаешь, что дело в деньгах? Я же говорила тебе, что охотно согласилась бы на бедность, если бы не…»

«Если бы не твой дорогой старенький папочка. – Питер скрипнул зубами. – Черт бы его побрал! Когда истекает срок?»

«Какой срок, Питер?»

«Пятилетний срок вашего договора. Это одна из личных бумаг Нино, к которым он меня не подпускает».

«Какое сегодня число? 9 декабря. Значит, ровно через девять месяцев – 9 сентября будущего года, в шестьдесят восьмой день рождения Нино и пятую годовщину нашей свадьбы».

«Девять месяцев». Питер произнес это очень странным тоном.

Я не поняла смысл, пока Питер не повторил фразу. Это показалось мне забавным, и я засмеялась. Но Питер оставался серьезен, и, взглянув на его лицо, я тоже расхотела смеяться.

«В чем теперь дело, Питер?»

«Ни в чем», – ответил он.

Но я знала, что это не так. Я чувствовала, что в его светловолосой разочарованной голове мелькают ужасные мысли, но не стала об этом думать. Мне хотелось выкинуть это из моей головы как можно скорее. Я уверяла себя, что мой Питер не станет лелеять какие-то кошмарные планы, в какой бы ярости он ни пребывал.

Но я понимала, что он может это делать и делает.

Знает ли один человек другого по-настоящему? Даже того, которого любит? В тот момент я знала мистера Питера Энниса, родившегося в 1930 году и окончившего Гарвард в 1959-м, доверенное лицо Нино, Джулио и Марко Импортуны, ведущего личные дела трех братьев, не более, чем любого незнакомца, которого случайно толкнула на улице.

Это пугало меня и пугает до сих пор.

Но и еще кое-что сделало сегодняшний день таким скверным. Когда я смотрела через стол на Питера, прикусив зубами салфетку, то увидела через его плечо моего отца, только что вошедшего в ресторан. Рядом с ним была размалеванная девица, но пришла ли она с ним, я так и не узнала. Меня беспокоило то, что папа увидит меня с Питером – ведь о наших отношениях не знал даже он. Конечно, папа специально не стал бы выдавать меня Нино, но он иногда выпивает лишнее, а Нино – ходячий радар, добывающий информацию из воздуха. Я просто не могла идти на такой риск.

«Питер, там мой отец, – прошептала я. – Нет, не оборачивайся – он не должен видеть нас вместе!..»

Питер не подкачал. Небрежно бросив на столик двадцатидолларовую купюру, он повел меня к задней стене, так что мы все время оставались спиной к папе. Мы притворились, будто идем к уборным, но вместо этого ускользнули через кухню. Персонал не обратил на нас никакого внимания. Заставить работающих ньюйоркцев оторваться от своих обязанностей можно, лишь подложив под них бомбу.

Мы едва не попались, и на улице я сказала Питеру, что больше нам не стоит появляться вместе на людях. Он посмотрел на мое испуганное лицо, поцеловал меня, посадил в такси, но не поехал со мной. Прежде чем захлопнуть дверцу машины, Питер произнес тихим дрожащим голосом:

«Мне остается сделать только одно, и, клянусь богом, когда придет время, я это сделаю».

Больше я не видела Питера сегодня, но эти слова все еще преследуют меня. Они – и выражение его лица перед тем, как мой отец вошел в ресторан.

Девять месяцев…

Как будто сегодня что-то было оплодотворено в матке времени. Надеюсь, я не права, и молюсь, чтобы это было так, потому что, если взгляд Питера выражал то, что мне показалось, а его прощальные слова означали то, о чем я думаю, зародыш превратится в урода, как бывает, если беременная женщина принимает талидомид,[29]29
  Талидомид – транквилизатор, категорически запрещенный беременным.


[Закрыть] если не в кого-нибудь еще хуже.

Это ужасная мысль, и я чувствую, что больше не в силах излагать свои мысли связно. Я выпила больше половины бутылки и здорово опьянела, чего почти никогда не позволяю, так как боюсь к этому пристраститься. Так что прощайте, миссис Бутылка, лучше я лягу в кроватку.

Первый месяц

Январь 1967 года

Беременность началась.

Зигота стала многоклеточным эмбрионом. Он вырос до размера горошины, а его сердцевина – до размера булавочной головки.

Клетки в этой сердцевине образуют хребет, на краю которого формируется крошечный узелок. Это зачаток головы.

Второй месяц

Февраль 1967 года

До конца второго месяца при обычном наблюдении невозможно отличить человеческий эмбрион от собачьего.

Но по истечении первых восьми недель он приобретает безошибочные человеческие очертания. Теперь это уже не эмбрион, а утробный плод.

Третий месяц

Март 1967 года

Глаза уже не на одной стороне головы, но сближены друг с другом. Крошечные щелочки отмечают уши и ноздри, а чуть большая – рот. Лоб становится массивнее. На верхних конечностях появляются пальцы, запястья, предплечья. По внутренним репродуктивным органам можно определить пол.

Четвертый месяц

Апрель 1967 года

В течение этого периода живот развивается очень быстро, уменьшая диспропорцию между головой и остальной частью плода.

На голове появляются волосы.

Мать начинает чувствовать шевеление маленького тельца.

Пятый месяц

Май 1967 года

На половинной стадии беременности нижняя часть плода пропорционально увеличивается, а ноги начинают подниматься. Теперь мать четко ощущает то, что она вынашивает. Руки и ноги плода совершают внутри ее тела энергичные движения.

* * *

Эллери отделал свой кабинет панелями из сплавного леса – тогда этот выбор казался ниспосланным истинным вдохновением. Щербатая, неровная поверхность выглядела испещренной многолетними приливами и отливами и была искусно покрыта сероватым налетом пены морской. Глядя на нее, Эллери чувствовал, как пол колышется у него под ногами, а щеки обжигают соленые брызги. При установленном на максимальной мощности кондиционере было легко представить себя на палубе прогулочного судна, рассекающего воды Зунда.

Однако это оказалось серьезной помехой требованиям реальности. Метаморфоза стен кабинета изменила обстановку до критической степени, превратив обычную манхэттенскую квартиру в аттракцион. Эллери всегда считал, что для наиболее эффективного использования времени и следования графику писатель прежде всего нуждается в рабочей атмосфере привычного беспорядка. Изменения должны ограничиваться моделью точилки для карандашей на подоконнике. Даже пыль поощряет к работе. Согласно древней метафоре, творческое пламя ярче горит на тусклых и пыльных чердаках.

Зачем же было избавляться от милых сердцу грязных обоев, которые так преданно помогали ему заканчивать многие рукописи?

Эллери тупо смотрел на четыре с половиной фразы, отпечатанные на листе, вставленном в машинку, и складывал руки в молитвенном жесте, когда в кабинет вошел его отец.

– Все еще работаешь? – устало спросил он и быстро удалился при виде мучительного зрелища.

Но через пять минут старик появился вновь, неся запотевший стакан с зеленоватым коктейлем, которым успел освежиться. Эллери стучал себя кулаком по виску.

Инспектор Квин опустился на диван, продолжая потягивать коктейль.

– К чему колотить себя по мозгам? – осведомился он. – Кончай работу, сынок. У тебя на этой странице меньше, чем было, когда я уходил утром.

– Что? – отозвался Эллери, не оборачиваясь.

– Заканчивай работу.

Эллери наконец обернулся:

– Не могу. Я и так запаздываю.

– Еще наверстаешь.

Эллери коротко усмехнулся:

– Если не возражаешь, папа, я все-таки попытаюсь работать.

Инспектор поднял стакан:

– Приготовить тебе то же самое?

– Что именно?

– «Типперери», – терпеливо объяснил старик. – Особый рецепт дока Праути.

– Из чего он состоит? – спросил Эллери, поправляя вставленный в машинку лист на сотую долю дюйма. – Я уже пробовал особые рецепты дока Праути и убедился: они все отдают запахом его лаборатории. Что это за зеленая гадость?

– Шартрез, смешанный с ирландским виски и сладким вермутом.

– А не с мятным ликером? Храни нас Боже от профессиональных ирландцев! Если ты заделался барменом, папа, приготовь мне «Джонни на камнях».

Старик принес скотч. Эллери сделал глоток, поставил стакан рядом с машинкой и начал сгибать пальцы. Инспектор снова сел на диван, сдвинув колени, как викарий во время официального визита, потягивая «Типперери» и наблюдая. Когда пальцы сына готовились опуститься на клавиши, отец семейства со вздохом промолвил:

– Жуткий был денек.

Сын медленно опустил руки, откинулся на спинку стула и потянулся к стакану.

– Ладно, – сказал он. – Я слушаю.

– Нет-нет, сынок, я просто подумал вслух. Ничего важного – жаль, что я прервал твою работу.

– Мне тоже жаль, но факт, как сказал бы де Голль, свершился. Теперь я смог бы напечатать не больше, чем лежа на смертном одре.

– Я же сказал, что сожалею, – проворчал инспектор, вставая. – Вижу, мне лучше убраться отсюда.

– Сиди, где сидишь. Очевидно, ты вторгся в мои владения с заранее обдуманными дурными намерениями, как любила говорить моя знакомая леди из шоу-бизнеса, вопреки правам, гарантированным четвертой поправкой к конституции.[30]30
  Четвертая поправка к конституции США гарантирует защиту от необоснованных обысков и арестов.


[Закрыть] – Старик снова сел с озадаченным видом. – Между прочим, как ты смотришь на то, чтобы не разговаривать на пустой желудок? Миссис Фабрикант оставила нам свое знаменитое – точнее, пользующееся дурной славой – ирландское жаркое. Сегодня Фабби пришлось уйти раньше…

– Я не хочу есть, – быстро прервал инспектор.

– Превосходно! Тогда я позже спущусь в забегаловку Сэмми и закушу горячей кошерной пастромой с еврейским жареным хлебом и пикулями. А стряпню Фабби мы можем отдать сеттеру Дилихэнти, поскольку он ирландец.

– Отлично. Тогда как насчет еще одной порции? – Эллери с трудом принял вертикальное положение, размял затекшие мышцы, подошел со своим стаканом к отцу и взял у него пустой стакан. – Ты все еще идешь долгим путем?

– Долгим путем?

– До Типперери.[31]31
  «Долог путь до Типперери» – английская песня композитора Харри Уильямса (?–1930) на слова Джека Джаджа (1878–1938).


[Закрыть] Каковы пропорции?

– По три четверти унции ирландского виски, сладкого вермута и…

– Знаю. – Эллери содрогнулся и направился в гостиную. Вернувшись, он сел не за письменный стол, а в мягкое кресло лицом к дивану. – Если ты нуждаешься в амбулаторной помощи, папа, то я не в состоянии поднять зад. Срок сдачи книги дышит мне в затылок. Но если тебя удовлетворит совет, данный в кресле… Короче говоря, в чем дело?

– В трети от полумиллиарда долларов. И тут нечего ухмыляться, – сердито добавил инспектор.

– Это истерия разочарованного писателя, папа. Я правильно расслышал? Полмиллиарда?

– Абсолютно правильно.

– Ну и ну… Чьи же они?

– «Импортуна индастрис». Слышал что-нибудь об этом предприятии?

– Только то, что это конгломерат из множества компаний, больших и малых, иностранных и местных, которым владеют три брата по фамилии Импортуна.

– Неправильно.

– Неправильно?

– Им владеет один брат по фамилии Импортуна. Двое других носят фамилию Импортунато.

– Они стопроцентные братья? Не единокровные, единоутробные или сводные?

– Насколько я знаю, стопроцентные.

– А как возникла разница в фамилиях?

– Нино, старший брат, очень суеверен, и у него пунктик насчет счастливого числа или еще чего-то… Мне приходится ломать голову над куда более важными вещами. Короче говоря, он сократил свою фамилию, а его братья нет.

– Допустим. Что дальше?

– Проклятие… – Старик с отчаянием сделал большой глоток. – Предупреждаю, Эллери, что получилась чудовищная неразбериха. Не хочу отвечать за то, что втянул тебя в нее, когда ты занят своей работой…

– Заранее отпускаю тебе грехи, папа. Могу это сделать в письменном виде. Ты удовлетворен? Тогда продолжай.

– Ну ладно, – вздохнул инспектор с явным облегчением. – Три брата живут в принадлежащем им многоквартирном доме в Верхнем Ист-Сайде, выходящем фасадом на реку. В доме девять этажей и пентхаус, его спроектировал какой-то знаменитый архитектор в конце 90-х годов прошлого века. Купив дом, Нино Импортуна восстановил его первоначальный облик, модернизировал водопровод и отопление, установил новейшие кондиционеры – короче говоря, сделал его одним из самых шикарных в районе. Насколько я понимаю, арендаторы проходят там более строгую проверку, чем охранники, прикомандированные к президенту.

– Почему? – осведомился Эллери.

– Этот дом – один из многих, которыми братья – особенно Нино – владеют на всем земном шаре, но именно в «99 Ист», как его называет Импортуна, они осуществляют управление конгломератом – по крайней мере, его американскими компонентами.

– Разве у них нет офисов?

– Офисов? У них куча офисных зданий, однако все главные решения принимаются именно там… Но прежде чем я перейду к убийству…

При этом слове нос Эллери дрогнул, как у сенбернара.

– Не мог бы ты хотя бы сказать мне, кого прикончили, как и где?

– Потерпи минутку, сынок! Ситуация следующая: Нино занимает пентхаус, а его братья Марко и Джулио – апартаменты на верхнем этаже, прямо под пентхаусом. На каждом этаже дома две огромные квартиры – не знаю, сколько в них комнат. У братьев общее доверенное лицо – парень-секретарь по имени Питер Эннис, красивый и, очевидно, смышленый малый, иначе он не удержался бы на такой работе…

– Доверенное лицо, секретарь – слишком неопределенное понятие. Какую именно работу Эннис выполняет для братьев?

– Он говорит, что в основном занимается их личными делами, но поскольку братья управляют предприятиями из дома, то Эннис наверняка осведомлен и об их бизнесе. Как бы то ни было, сегодня рано утром…

– Все братья женаты?

– Только Нино – двое других холосты. Так ты хочешь, чтобы я перешел к убийству, или нет?

– Я весь внимание.

– Когда Эннис утром явился на работу, то обошел все три квартиры, как, по его словам, делает всегда, и обнаружил младшего брата, Джулио, мертвым. Там было настоящее кровавое месиво…

– Где именно он его обнаружил?

– В библиотеке квартиры Джулио. Ему размозжили голову – одним ударом превратили мозги в кашу – во всяком случае, с одной стороны. Убийство само по себе скверная штука, но, учитывая то, что прикончили одного из членов правящей династии империи Импортуна, пошли взрывные волны…

– Какие еще волны?

– Ты не слушал шестичасовые новости?

– Я не включал радио всю неделю. Так что произошло?

– Убийство Джулио Импортунато потрясло фондовую биржу. Не только Уолл-стрит, но и европейские валютные рынки. Это первое следствие. Есть и второе. Комиссар давит с одной стороны, мэр – с другой, а я оказался между двух огней.

– Черт! – Эллери метнул злобный взгляд на пишущую машинку. – Ну, продолжай.

– Какой смысл? Это бесполезно, Эллери. Возвращайся к своей работе. – Инспектор сделал вид, что встает. – Я уж как-нибудь справлюсь.

– Ты знаешь, что можешь здорово действовать на нервы? – сердито сказал Эллери. – Что значит «бесполезно»? Польза всегда есть! Но я не могу быть полезным, пока ты держишь меня в неведении. Каковы факты? Есть какие-нибудь улики?

– Есть. По крайней мере две. – Старик умолк.

– А конкретно?

– Обе указывают прямиком на убийцу, – бодро ответил инспектор.

– На кого именно?

– На Марко.

– Брата жертвы?

– Верно.

– Тогда в чем проблема? Не понимаю, папа. Ты выглядишь озадаченным и в то же время говоришь, что у тебя имеется пара улик, непосредственно связывающих брата убитого с преступлением.

– Так оно и есть.

– Но… Ради бога, что это за улики?

– Достоверные, но ты бы назвал их старомодными. – Инспектор потянул себя за усы. – Вы, современные авторы детективов, постеснялись бы использовать их в своих историях.

– Ладно, ты довел мой интерес до точки кипения, – мрачно сказал Эллери. – Давай вернемся к делу. Что это за достоверные и старомодные улики?

– Судя по состоянию библиотеки Джулио, там происходила жестокая борьба. Так вот, мы нашли на месте преступления пуговицу…

– Какую?

– Золотую, с монограммой «МИ».

– Ее идентифицировали как принадлежащую Марко Импортунато?

– Угадал. На ней остались нитки. Это первая улика.

– Пуговицы, найденные на месте преступления, вышли из моды вместе с длинными гетрами и стоячими воротничками, – заметил Эллери. – А другая улика?

– Вышла из моды вместе с мешковатыми костюмами.

– Но что она собой представляет?

– След ноги.

– Босой ноги?

– Мужского ботинка.

– Где его нашли?

– В библиотеке убитого – на месте преступления.

– И вы считаете, что это след Марко?

– Мы в этом уверены.

– Пуговица и след ноги! – воскликнул Эллери. – В 1967 году! Ну, полагаю, такой анахронизм возможен. Но если все настолько ясно, что тебя беспокоит?

– Все не так уж ясно.

– Но ты сказал…

– Я же предупреждал тебя, что дело сложное.

– В каком смысле?

Старик поставил пустой стакан на пол, где его, очевидно, было удобнее пнуть. Эллери с подозрением наблюдал за ним.

– Мне искренне жаль, что я рассказал тебе об этом. – Инспектор поднялся. – Давай все забудем, сынок. Я имею в виду, ты забудь.

– Благодарю покорно! Как я могу это сделать? Очевидно, это одно из тех дел, которые только кажутся простыми. Следовательно…

– Да? – с нетерпением подбодрил его инспектор.

– У меня внезапно начался рецидив брюшного тифа. Знаешь, папа, последствие попадания ружейной пули, которая угодила мне в плечо, разбила кость и задела подключичную артерию в битве при Майванде.[32]32
  Эллери цитирует рассказ доктора Ватсона о ранении, полученном им в Афганистане, из романа А. Конан Доила «Этюд в багровых топах».


[Закрыть]

– Угодила в плечо?! – недоуменно воскликнул его отец. – Какая пуля задела тебе артерию? В какой еще битве?

– Наверное, мне придется уведомить моего издателя о задержке сдачи очередной книги. В конце концов, что это изменит? Вероятно, она и так безнадежно затерялась в их графике. Никто в издательской профессии не уделяет внимания автору детективов – разве только подсчитывая прибыли от его презренных трудов. Мы – чернорабочие литературы.

– Эллери, я не хочу быть причиной…

– Ты это уже говорил. Конечно, хочешь, иначе съел бы несколько кусочков стряпни Фабби и лег в кровать, даже не сообщив мне, что вернулся домой. Ну а почему бы и нет? В деле замешаны важные персоны, сливки нью-йоркского бизнеса, ты не становишься моложе, а я никогда не покидал тебя в беде. Так что давай приступим.

– Ты действительно этого хочешь, сынок?

– По-моему, я только что это сказал.

Поведение инспектора Квина резко изменилось.

– В таком случае надевай пиджак! – скомандовал он.

Эллери поднялся:

– Куда мы отправимся?

– В лабораторию.

* * *

Сержант Войтершак, один из самых надежных сотрудников Бюро технической службы, сегодня работал сверхурочно. По этому факту Эллери оценил важность дела в глазах начальства, старающегося не перерасходовать бюджет. Сержант изучал сквозь лупу золотую пуговицу с обрывками ярко-голубых ниток.

– В чем проблема, Джо? – спросил инспектор Квин. – Я думал, ты покончил с пуговицей.

– Так оно и есть.

– Тогда почему ты снова ее обследуешь?

– Потому что она мне чертовски не нравится, – мрачно ответил сержант Войтершак. – И я не вижу, чтобы вы прыгали от радости, инспектор.

– Эллери хочет на нее взглянуть.

– Привет, Джо, – поздоровался Эллери.

– Добро пожаловать. – Сержант протянул ему лупу и пуговицу.

– Кажется, папа, – промолвил Эллери, разглядывая пуговицу, – ты говорил, что ее оторвали во время борьбы.

– Разве?

– Ну, не совсем. Но я понял…

– Думаю, сын мой, тебе предстоит узнать, – сказал инспектор Квин, – что в этом деле предположения весьма рискованны. Я сказал, что в комнате были следы борьбы и что мы нашли там золотую пуговицу, но не говорил, что эти два факта непременно связаны друг с другом. Ну а ты что скажешь, Эллери?

– Я вижу несколько обрывков ниток одинаковой длины с ровными аккуратными кончиками. Если бы пуговицу оторвали рукой во время борьбы, то длина обрывков была бы разной, а кончики растрепанными. Пуговицу отрезали инструментом с острым краем – ножницами или ножом, скорее всего ножницами.

– Правильно, – кивнул сержант Войтершак.

– Верно, – подтвердил инспектор Квин.

– Ее нашли в руке убитого?

– На полу.

Эллери пожал плечами:

– Впрочем, если бы вы нашли пуговицу в руке, это ничего бы не изменило. Кто-то отрезал ее от какой-то одежды принадлежащей Марко Импортунато. Так как ее нашли на месте преступления, напрашивается вывод, что пуговицу поместили туда специально для полицейских. И это сделал тот, кто очень не любит братца Марко.

– Ты попал в точку, – сказал инспектор. – Таким образом, то, что сначала казалось бесспорной уликой против Марко, превращается в грязную клевету на него. Простое дело становится не таким уж простым.

Нахмурившись, Эллери поднял пуговицу за ободок и перевернул ее. Рельефный рисунок на лицевой стороне представлял собой рамку из перекрещенных якорей и тросов с искусно вплетенными внутрь инициалами «МИ».

Отложив пуговицу, Эллери повернулся к сержанту:

– С отпечатка ноги сняли гипсовый слепок? Я бы хотел взглянуть на него.

Войтершак покачал седеющей головой.

– Разве инспектор не описал вам его?

– Нет, – отозвался инспектор. – Я не хотел влиять на его впечатления.

Сержант передал Эллери пачку фотографий сильно увеличенного следа, снятого с различных углов, на чем-то, что напоминало ковер с коротким ворсом.

– На чем остался этот отпечаток? – спросил Эллери. – Похоже на пепел.

– Это и есть пепел, – ответил Войтершак.

– Какой именно?

– Сигарный.

Пепла было очень много. На одной фотографии, сделанной с несколько большего расстояния, виднелась опрокинутая стеклянная пепельница с подставкой из слоновой кости, лежащая на ковре примерно в футе от груды пепла.

– От каких сигар этот пепел? – осведомился Эллери.

– От тех, которые ребята нашли в портсигаре на письменном столе убитого. Первосортные гаванские.

– Должно быть, пепельница была переполненной, когда перевернулась.

– Все говорят, что Джулио был завзятым курильщиком сигар, – сказал инспектор. – А горничная не убирала в его библиотеке со вчерашнего дня.

– Значит, пепельница могла упасть со стола во время борьбы?

– Похоже на то. Джо покажет тебе серию фотографий комнаты. Стулья и лампы опрокинуты, двухсотлетняя китайская ваза разбита вдребезги, полка с каминным оборудованием тоже перевернута – кстати, массивная трехфутовая кочерга в форме трезубца стала орудием убийства, – старинный табурет разлетелся в щепки – очевидно, на него кто-то упал. Так что ты скажешь насчет отпечатка ноги, Эллери?

– Правый мужской ботинок небольшого размера – максимум восьмого, а может, даже седьмого. Рифленая подошва – возможно, резиновая. Безусловно, это спортивная обувь. Через всю подошву по диагонали тянется нечто похожее на глубокий разрез. Безусловно, это не деталь рисунка – разрез пересекает четыре бороздки рифления под острым углом. Это должно превратить идентификацию в задачку для детского сада, папа. Конечно, если вы найдете обувь.

– Уже нашли, – сказал инспектор. – Ботинок для яхтсменов на резиновой подошве был обнаружен на девятом этаже «Ист-Сайда 99» на полке для обуви в гардеробной восточных апартаментов, примыкающих к хозяйской спальне. Размер около семи с половиной. Идеально совпадает со следом в пепле. И имеет разрез в подошве, пересекающий те же бороздки под таким же углом.

– В квартире Марко Импортунато? Это его ботинок?

– В его квартире, и ботинок тоже его.

– Джо, ботинок сейчас здесь?

Сержант Войтершак продемонстрировал ярко-голубой спортивный ботинок на толстой резиновой подошве. Эллери стал изучать разрез.

– У вас есть кронциркуль или щипчики, Джо, – что-нибудь, чтобы раздвинуть края разреза?

Войтершак протянул ему инструмент и лупу. Оба полицейских молча наблюдали, как Эллери раздвинул края и уставился в недра разреза через увеличительное стекло.

– Сомнений быть не может, – кивнул он. – Разрез, безусловно, сделан недавно и, судя по длине и одинаковой глубине, не мог быть результатом того, что человек в этом ботинке наступил на что-то острое – разве только он балансировал на лезвии топора. Таким образом, разрез поперек четырех бороздок в подошве сделали намеренно. А поскольку такая спортивная обувь продается почти везде, и отследить происхождение ботинка было бы нелегко, целью разреза являлась идентификация – с его помощью отпечаток в сигарном пепле можно было легко связать с конкретным ботинком Марко Импортунато. Иными словами, снова с целью ложно обвинить Марко в убийстве его брата Джулио. Марко уже допрашивали?

– Очень деликатно, – ответил инспектор Квин. – Мы решили, что в таком деле лучше не спешить. Пока что мы продвигаемся на ощупь.

Эллери поставил ботинок, и сержант Войтершак спрятал его.

– И это все улики против Марко? – спросил Эллери. – Золотая пуговица и отпечаток ботинка?

– Он к тому же левша, – добавил инспектор.

– Левша? Невероятно. Сегодня на уловку с убийцей-левшой уже никто не купится.

– Да, в детективных романах.

– Есть указания на то, что преступление совершил левша?

– Что он мог его совершить.

– И полагаю, все прочие подозреваемые – правши?

– Не знаю насчет всех – их может оказаться великое множество, а мы еще не разобрались со всеми, которые у нас под рукой. Но братья Марко – Джулио, убитый, и Нино, который возглавляет корпорацию, – правши.

– А что указывает на то, что преступление мог совершить левша?

Инспектор Квин кивнул сержанту. Войтершак молча передал Эллери очередную пачку фотографий. Старик постучал по верхней:

– Смотри сам.

Снимок, изображавший угол комнаты, с эстетической точки зрения не был образцом фотографического искусства. Позади массивного дубового письменного стола, щедро украшенного резьбой, на вращающемся стуле сидел человек – вернее, то, что прежде было человеком. Снимок был сделан по другую сторону стола, лицом к мертвецу. Верхняя часть туловища и голова упали вперед на крышку стола, а голова с одной стороны была раздроблена.

На столе лежали большой блокнот и несколько листов бумаги – большая часть крови и мозга попала на газету, где оказалась размозженная часть головы. Вся эта сторона – головы, плеча и стола – являла собой жуткий беспорядок.

Эллери скорчил гримасу.

– Судя по ране, дело обошлось одним страшным ударом, нанесенным с размаху. – Он ткнул пальцем в цветную фотографию. – Вопрос: если между Джулио и его убийцей произошла жестокая схватка с разбиванием ваз и ломанием мебели, каким образом Джулио мог быть обнаружен более-менее мирно сидящим за столом?

– Очевидно, в схватке убийца одержал верх, – пожал плечами инспектор, – и каким-то образом – угрозами или уговорами – заставил Джулио сесть, возможно, чтобы обсудить разногласия, из-за которых произошла драка, а потом огрел беднягу кочергой. Это единственная теория, которая имеет хоть какой-то смысл.

– Время убийства удалось определить? Что сказал человек Праути?