Текст книги "Последняя женщина в его жизни"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Эллери Квин
«Последняя женщина в его жизни»

ПЕРВАЯ ЖИЗНЬ

Итак, Эллери наблюдал у выхода на летное поле, как самолет уносит шотландца.

Он все еще стоял на своем необитаемом острове, когда к его руке прикоснулись.

Обернувшись, он увидел инспектора Квина.

– Пойдем, Эл, – сказал старик, беря сына за руку. – Я куплю тебе чашку кофе.[1]1
  Этой сценой завершается роман Э. Квина «Лицом к лицу». (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть]

Отец всегда все понимает, думал Эллери над второй чашкой кофе в ресторане аэропорта.

– Сынок, в нашем бизнесе время от времени приходится переступать через самого себя, – говорил инспектор. – Ты слишком привязался к этому парню. Если бы я позволял себе такое, то уже много лет назад был бы вынужден расстаться с полицейским значком.

Эллери поднял руку, словно другая покоилась на Библии.

– Клянусь, что больше никогда не совершу подобной ошибки.

После этого его взгляд устремился на Бенедикта и Марша, беседующих друг с другом в противоположной стороне ресторана.

Все люди, говорил Бернард Шоу, имеют добрые намерения.

Эллери не являлся исключением. Ведь это была всего лишь одна из многих случайных встреч, не причиняющих никакого вреда, после которых каждый идет своей дорогой.

Если бы он только знал…

Все началось с обычных рукопожатий и дружеских усмешек. Пара сразу же приняла приглашение Эллери перейти за столик Квинов. Ведь они не виделись со времен Гарварда.

Марш для инспектора Квина был всего лишь гражданином, носителем фамилии. Но безусловно, инспектор слышал о Бенедикте, или, как его чаще называли, Джонни-Би – постоянном персонаже статей обозревателей женского пола, приятеле аристократов, завсегдатае Монако, Китцбюэля[2]2
  Китцбюэль – курорт на западе Австрии, в Тироле.


[Закрыть] и греческих островов. В январе Бенедикта можно было застать на зимнем фестивале в Малаге,[3]3
  Малага – провинция на юге Испании, в Андалусии.


[Закрыть] в феврале – в Гармиш-Партенкирхене,[4]4
  Гармиш-Партенкирхен – город на юго-западе Германии, в Баварии, у подножия Альп.


[Закрыть] в марте – на национальных играх в Блумфонтейне,[5]5
  Блумфонтейн – административный центр Оранжевой провинции в Южно-Африканской Республике.


[Закрыть] в апреле – на празднике Сонгкрана в Чиангмае,[6]6
  Чиангмай – город на северо-западе Таиланда, где проходят праздники Сонгкрана – южноазиатского Нового года.


[Закрыть] в мае – на спектакле Королевского балета в Копенгагене, в июне – на скачках в Эпсоме[7]7
  Эпсом – город на юго-востоке Англии, в графстве Саррей, где находится знаменитый ипподром.


[Закрыть] или в Ньюпорте[8]8
  Ньюпорт – порт на юго-востоке штата Род-Айленд в США.


[Закрыть] и Корке[9]9
  Корк – порт и центр одноименного графства на юге Ирландии.


[Закрыть] на трансатлантических регатах, в июле – в Хенли[10]10
  Xенли-на-Tемзе – город на юге Англии, в графстве Оксфордшир, место ежегодной регаты.


[Закрыть] и Байройте,[11]11
  Байройт – город на севере Баварии, где проходят ежегодные музыкальные фестивали, основанные Рихардом Вагнером.


[Закрыть] в августе – в Мистике[12]12
  Мистик – город в США, на юго-востоке штата Коннектикут.


[Закрыть] на фестивале искусств под открытым небом, в сентябре – на дегустации вин в Люксембурге, в октябре – на автошоу в Турине, в ноябре – на смотре лошадей в Мэдисон-сквер-гарден, а в декабре – на чемпионате по серфингу на Макаха-Бич.[13]13
  Макаха-Бич – курорт на Гавайях.


[Закрыть] Помимо этого, в рукаве у Джонни-Би была припрятана сотня запасных развлечений. Эллери всегда думал о нем как о человеке, бегущем по жизни, не обременяя себя секундомером.

Джон Леверинг Бенедикт Третий нигде не работал – работа, как он любил повторять, является глупейшей тратой времени. Он был обаятелен, причем без червоточин, свойственных людям его круга, и даже красив, несмотря на маленький рост, – с мягкими светлыми волосами, которые обожали гладить женщины, и безупречной формы руками и ногами. Разумеется, его облачение всегда было идеальным – из года в год он входил в десятку мужчин, одевающихся лучше всех. В его внешности ощущалось нечто древнегреческое. Дед Джонни-Би с отцовской стороны застолбил солидный кусок полуострова Олимпик и лесов вокруг озера Челан, став одним из первых древесных баронов северо-западного тихоокеанского побережья. Отец Джонни делал инвестиции в грузовые перевозки, нагромождая Пелион на Оссу[14]14
  Пелион и Осса – горы на востоке Греции, в Фессалии. Согласно мифу, сыновья титана Атоэя, От и Эфиальт, грозили богам взгромоздить Пелион на Оссу и взобраться на небо, но Аполлон поразил их стрелами. Выражение «громоздить Пелион на Оссу» означает попытку совершить нечто грандиозное.


[Закрыть] и, согласно сплетням, предоставив сыну тратить накопленные богатства. В кругу Джонни часто говорили, что при многомиллионном состоянии этот подвиг не так легко совершить. Однако Джонни мужественно справлялся с возложенной на него задачей. И хотя он только что развелся с третьей женой, алименты, очевидно, были для него комариными укусами.

Упомянутые тенденции Джонни Бенедикта, как говорили, направлял в нужное русло Эл Марш. Как и Джонни, Марш принадлежал к высшему обществу и с детства купался в деньгах, но при этом выбрал трудовую жизнь – не из алчного стремления приумножить свое состояние, а потому, как утверждали те, кто хорошо его знал, что ему был скучен образ жизни его окружения. Дилетантизм in vacuo[15]15
  В изоляции (лат.).


[Закрыть] не привлекал Марша. Он с отличием окончил юридический факультет Гарварда, блистательно прошел стажировку в Верховном суде США, после чего основал собственную адвокатскую фирму с офисами в Вашингтоне и Нью-Йорке, обзаведясь (не без помощи связей и влияния семьи) избранной клиентурой и отменной репутацией.

Эксперты в подобных делах считали Марша одним из самых выгодных женихов. Он был необычайно привлекателен для женщин, с которыми обращался столь же тактично, как со своими клиентами, однако не позволял себя заарканить. Марш был гораздо крупнее Бенедикта, темноволосый, с расплющенным носом (память о боксерских поединках в университете), мощной челюстью и легким косоглазием – эдакий «ковбой Мальборо»,[16]16
  Имеется в виду ковбой с рекламы сигарет «Мальборо».


[Закрыть] как называл его Джонни. Он казался рожденным для того, чтобы ездить на лошадях и иностранных автомобилях, чем и занимался время от времени, но особое пристрастие испытывал к пилотированию собственного самолета, что делал с мрачным усердием, которое можно было объяснить только тем, что его отец погиб в авиакатастрофе.

Как часто бывало с мужчинами, на которых охотно реагируют женщины, Марш не так легко и непринужденно контактировал с другими мужчинами. Некоторые называли это высокомерием, другие – сдержанностью, но в любом случае друзей у Марша было очень мало. Джонни Бенедикт был одним из них.

Впрочем, их связывала не только дружба. Джонни унаследовал от отца услуги старинной и престижной юридической фирмы, которая контролировала вклады трех поколений Бенедиктов, но в личных финансовых делах он полагался на Марша.

– Конечно, ты только что прилетел с Луны, – сказал Эллери. – Это единственное известное мне место, где ты до сих пор не бывал.

– Вообще-то мы с Элом только пятнадцать минут назад прилетели из Лондона, – отозвался Бенедикт. – У нас там были кое-какие д-дела, а потом аукцион «С-Сотби»…

– Который ты, разумеется, должен был посетить.

– Пожалуйста, измени вспомогательный глагол, – поморщился Марш. – Мне неизвестен закон, могущий принудить человека выложить такую сумму, какую выложил Джонни за этого Моне.

Бенедикт засмеялся:

– Разве ты не убеждаешь меня постоянно тратить д-деньги таким образом, чтобы получить шанс на прибыль? – Он не только заикался, но и имел затруднения с буквой «р», что придавало его речи особый шарм. Трудно разглядеть алчного капиталиста в человеке, который говорит «пвибыль».

– Значит, вы купили эту картину? – воскликнул инспектор Квин. – Выложить столько денег за старый холст, покрытый краской стоимостью в несколько франков!

– Не говори нам, сколько ты заплатил за нее, Джонни, – сказал Эллери. – Такие цифры не вмещаются у меня в голове. Полагаю, ты превратишь картину в мишень для дартса в твоей игральной комнате или во что-нибудь в таком же роде?

Марш подал знак официанту:

– Ты наслушался клеветников… Еще по одной порции, пожалуйста… Джонни разбирается в искусстве.

– Конечно разбираюсь. – Бенедикт произнес «ваз-биваюсь». – Я бы хотел, чтобы ты как-нибудь взглянул на мою к-коллекцию. – Он вежливо добавил: – И вы тоже, инспектор Квин.

– Спасибо, но меня можете исключить, – отозвался инспектор. – В том, что касается искусства, мой сын называет меня абсолютным невеждой. Разумеется, за моей спиной – он слишком хорошо воспитан, чтобы говорить такое в глаза.

– Я тоже вряд ли это выдержу, Джонни. – Эллери покосился на отца. – Никак не могу привыкнуть к неравному распределению богатств.

– А как насчет неравного распределения мозгов? – осведомился Бенедикт. – Судя по тому, что я читал о деле Глори Гилд,[17]17
  См. роман «Лицом к лицу».


[Закрыть] не упоминая уже о д-других чудесах твоего ума, ты троюродный брат Эйнштейна. – Что-то в лице Эллери изгнало шутливые нотки из голоса Бенедикта. – Я с-сказал что-то не то?

– Эллери переутомился, – быстро объяснил его отец. – Дело Гилд оказалось нелегким, а до того он совершил кругосветное путешествие с исследовательскими целями, побывав в таких местах, где не принимают жалобы на клопов и пищу, вызывающую понос. В результате он выбился из сил. У меня скоро отпуск, и мы подумывали о том, чтобы отдохнуть пару недель в каком-нибудь тихом местечке.

– Обратитесь к Джонни, – сказал Марш. – Он знает все такие места – особенно те, которые не фигурируют в рекламных проспектах.

– Нет уж, спасибо, – промолвил Эллери. – Места Джонни мне не подойдут.

– У тебя сложилось обо мне превратное мнение, Эллери, – запротестовал Бенедикт. – Какой сегодня день?

– Понедельник.

– А число?

– 23 марта.

– Перед тем как полететь в Лондон – это было 19-го, если хочешь проверить, – я побывал в Валенсии на празднике святого Иосифа. К-клево? До того я посетил весеннюю ярмарку в Вене, а еще раньше – кажется, 3-го числа – был в Токио на кукольном фестивале. Как тебе это? Вполне к-культурно, не так ли? Эл, я опять хвастаюсь?

– Продолжай в том же духе, Джонни, – посоветовал Марш. – Такое хвастовство поддерживает твой имидж. Это может пойти на пользу.

– Мы с папой подумывали о чем-то менее… э-э… изысканном, – сказал Эллери.

– Свежий воздух, долгие прогулки, рыбная ловля, – подхватил инспектор Квин. – Вы когда-нибудь ловили рыбу, мистер Бенедикт? Я имею в виду – в одиночестве, в горной речке, с удочкой, которая не стоит триста долларов. Простые удовольствия для бедных – вот что нам нужно.

– Тогда можете называть меня доктором, инспектор, так как у меня имеется рецепт для вас обоих. – Бенедикт посмотрел на Марша. – Догадываешься, о чем я, Эл?

– Еще бы, – усмехнулся Марш. – А вот Эллери ни за что не догадается.

– О чем? – спросил Эллери.

– У меня имеется поместье в Новой Англии, – объяснил Джонни Бенедикт, – о котором известно очень немногим. Никакого шика, много д-деревьев, чистая речка, где полно рыбы, – я наловил кучу удочкой, которую сам сделал из еловой ветки, инспектор, – и уютный коттедж для гостей примерно в четверти мили от главного дома. Я уверен, Эллери, что вам с отцом там понравится. Можете пользоваться коттеджем сколько хотите. Обещаю, что никто вас не побеспокоит.

– Не знаю, что и сказать… – начал Эллери.

– Зато я знаю, – прервал инспектор. – Огромное спасибо!

– А где именно в Новой Англии?

Бенедикт и Марш обменялись ироничными взглядами.

– В маленьком городке, – ответил Бенедикт. – Сомневаюсь, Эллери, чтобы ты когда-нибудь слышал о нем. Он называется Вайтсвилл.

– Вайтсвилл? – Эллери сделал паузу. – Ты имеешь в виду Райтсвилл? И у тебя там поместье, Джонни?

– Уже много лет.

– Но я никогда не знал…

– Я же говорил, что не распространялся об этом. Купил его через подставное лицо, чтобы было где отращивать волосы, когда мне все это осточертеет, – а такое бывает чаще, чем ты думаешь.

– Прости, Джонни. – Эллери виновато хлопнул себя по груди. – Я был форменной вонючкой.

– Местечко скромное и вполне буржуазное – в стиле моего прадеда, который, между прочим, был плотником.

– Но почему именно Райтсвилл?

Бенедикт усмехнулся:

– Ты достаточно его разрекламировал.

– Райтсвилл служит мне личным рецептом от недуга, который периодически меня беспокоит.

– Как будто он этого не знает! – сказал Марш. – Джонни шел по следам твоих приключений, Эллери, как Марк Антоний за Цезарем. Особенно его интересуют райтсвиллские истории. Он постоянно проверяет их в поисках ошибок.

– Это, джентльмены, похоже на возобновление прекрасной дружбы,[18]18
  Эллери перефразирует заключительные слова Рика Блейна – героя знаменитого американского фильма «Касабланка» (1943): «Это похоже на начало прекрасной дружбы».


[Закрыть] – сказал Эллери. – А ты уверен, что мы не потесним тебя, Джонни?

Они прошли через освященный веками ритуал протестов и заверений, обменялись рукопожатиями, а тем же вечером посыльный доставил конверт с двумя ключами и запиской:

«Дорогой брюзга! Меньший ключ от гостевого коттеджа, а больший – от большого дома на случай, если вам понадобится войти туда за жратвой, выпивкой, одеждой или еще чем-нибудь (впрочем, это добро имеется и в коттедже, хотя и не в таком изобилии). Можете пользоваться чем хотите в обоих домах. Сейчас там пусто (у меня нет управляющего, хотя старикашка по имени Моррис Ханкер временами наведывается из города проверять, все ли на месте), а судя по мрачному настроению, в котором ты пребывал сегодня, тебе пойдет на пользу целительное одиночество, которое может предоставить мое убежище в Райтсвилле. Bonne chance,[19]19
  Удачи (фр).


[Закрыть] и не ворчи на твоего старика – он выглядит так, как будто ему тоже не помешает отдых.

Твой Джонни.

P. S. Возможно, я вскоре туда нагряну, но вас не побеспокою, если вы сами того не захотите».

* * *

В начале первого следующей ночи Квины приземлились в райтсвиллском аэропорту.

Беда Райтсвилла – а Райтсвилл, по мнению Эллери, генерировал беду – заключалась в том, что он предательски шагал в ногу с двадцатым веком.

В том, что касалось его любимого городка, Эллери был крайним консерватором, практически реакционером. Он привык к вечерним концертам духового оркестра по четвергам в Мемориальном парке со свистульками из арахиса и попкорна, чирикающими, как возбужденные птички, к улицам, где ребята поглядывали на застенчивых девушек, к фермерам, приехавшим на собрание в лучших костюмах, к субботним рыночным дням, когда черно-красные фабрики Лоу-Виллидж закрывались, а торговля в Хай-Виллидж била ключом.

Особую привязанность Эллери испытывал к круглой главной площади с окружающими ее двухэтажными зданиями (за исключением пятиэтажного отеля «Холлис» и гостиницы «Апем-Хаус», построенной еще в период Войны за независимость и располагавшей тремя этажами с мансардой) и с потрепанным временем памятником Джезрилу Райту, основавшему Райтсвилл на месте покинутого индейцами поселения в 1701 году, – бронзовой статуе, давно покрывшейся ярь-медянкой и таким количеством птичьего помета, что стала напоминать современную скульптуру, с поилкой у основания, откуда пило полдюжины поколений райтсвиллских лошадей. Площадь походила на колесо с пятью спицами, отходящими от ступицы: Стейт-стрит, Лоуэр-Мейн, Вашингтон, Линкольн, Аппер-Дейд-стрит, наиболее впечатляющей из которых была Стейт-стрит с ее почетным караулом вековых деревьев, увенчанной золотым куполом ратушей из красного кирпича, зданием окружного суда (сколько раз Эллери шагал по переулку к боковой двери, ведущей в полицейское управление Райтсвилла!), библиотекой Карнеги на другой стороне улицы (где все еще можно было отыскать книги Хенти, Ричарда Хардинга Дейвиса и Джозефа Хергесхаймера), Торговой палатой, зданиями Райтсвиллской электрокомпании и телефонной компании севера штата, а в самом конце, у входа в парк, мемориалом павшим на мировых войнах и помостом для духового оркестра Американского легиона. В эти дни площадь демонстрировала некоторые прекраснейшие плоды городского наследия – надписи маленькими золотыми буквами «Президент Джон Ф. Райт» на пыльных окнах Райтсвиллского национального банка, старый магазин Блуфилда, указатель с надписью «Миникин-роуд», видимый из углового окна магазина «Бон-Тон», и полдюжины других имен, происходящих от семейств основателей.

Аппер-Уистлинг-авеню, которая пересекала Стейт-стрит в одном квартале в северу от площади, тянулась к Хилл-Драйв, где находились старейшие в городе жилые дома (еще более древние строения, ветхие уже во время первого визита Эллери, располагались в дальнем конце Стейт-стрит). Аппер-Дейд-стрит поднималась на северо-запад к Норт-Хилл-Драйв, где размещались поместья райтсвиллских нуворишей (таковыми, с точки зрения Райтов, Блуфилдов, Дейдов, Грэнджонов, Миникинов, Ливингстонов et al,[20]20
  И другие (лат.).


[Закрыть] являлись те, кто накопил состояние после президентства Ратерфорда Б. Хейса).

От всего этого оставалось очень мало. Фасады магазинов на площади напоминали торговые здания на бульваре Вентуры в долине Сан-Фернандо, отходящей от Голливуда, всегда повергавшие Эллери в ужас – высокомерные модернистские сооружения из стекла, штукатурки, красного дерева и неона, полностью подавляющие лавчонки, которые теснились позади. «Холлис», рискнувший установить новый навес над входом только перед Второй мировой войной, опрометчиво предпринял косметический ремонт фасада, сделавший его (по мнению Эллери) до отвращения современным. Универмаг «Нью-Йорк» и аптека в Хай-Виллидж исчезли, а «Бон-Тон», захвативший все пространство между Вашингтон– и Линкольн-стрит, также осуществил перестройку и, к ужасу Эллери, стал напоминать «Корветтс»[21]21
  «Корветтс» – супермаркет на Пятой авеню в Нью-Йорке.


[Закрыть] в миниатюре. Склада оборудования на случай атомной войны, разумеется, больше не существовало, и восточная дуга площади обновилась почти полностью.

На возвышенностях к северу дела обстояли еще хуже. Прекрасная старая Хилл-Драйв пала под натиском застройщиков (несколько домов удалось спасти в качестве «исторических мест» благодаря битве, которую Райтсвиллское историческое общество вело до последнего окопа); величавый Холм порос многоквартирными зданиями, хмуро взирающими на город внизу, словно охрана концентрационного лагеря. Многие из обширных имений на Норт-Хилл-Драйв были проданы, и их места заняли частные дома представителей среднего класса с одноакровыми участками. Более скромные пригороды Райтсвилла дотянулись до аэропорта, где появились новые районы с названиями вроде Нью-Виллидж и Махогани-Эйкрс. По крайней мере тридцать пять ферм, которые знал и любил Эллери, были уничтожены. Вместо них появились аккуратные маленькие заводы, изготовляющие электронное оборудование по субконтракту с министерством обороны. Даже у Твин-Хилл и Скайтоп-роуд, где укрылись наиболее состоятельные жители города, начали отрастать щупальцы.

Большинство старинных семейств исчезли вовсе, или же потомки их капитулировали, обрубили корни и рассеялись кто куда.

Тем не менее для Эллери это был все тот же Райтсвилл. Мощеные улицы Лоу-Виллидж почти не изменились – бедняки оставались последними хранителями американской старины. Река Уиллоу, обслуживавшая мельницы, по-прежнему катила красно-желто-бирюзовые воды без заметного эффекта на бессмертных старых ивах и ольхах, растущих по берегам и впитывающих ее ядовитую влагу. Кафе-мороженое Эла Брауна и здание райтсвиллской газеты стояли на прежнем месте. Вокруг благожелательно улыбались холмы, за которыми высились горы Махогани, обещающие отразить любое посягательство человека, за исключением атаки водородными бомбами, которая казалась невероятной. Райтсвилл был слишком незначителен (как уверяли себя его жители) для подобного оборота событий.

Поэтому для глаз Эллери город, несмотря на все недостатки, оставался вполне жизнеспособной Шан-гри-Ла.[22]22
  Шангри-Ла – вымышленная райская обитель в Гималаях из романа английского писателя Джеймса Хилтона (1900–1954) «Потерянный горизонт». В переносном смысле – земной рай.


[Закрыть]

В агентстве по прокату автомобилей возле аэропорта Эллери взял «кугуар», и Квины, радостно вдыхая свежий воздух, покатили к убежищу Бенедикта.

* * *

На основании рассказа Бенедикта Эллери ожидал увидеть участок в двадцать-тридцать акров. Вместо этого они с отцом обнаружили территорию в две сотни акров с лесом, водой и пастбищем – целую освобожденную от ферм часть долины, где она начинала вторгаться в северо-западные холмы, между Райтсвиллом и Шинн-Корнерс. Поместье было защищено высокой стальной оградой; прикрепленные к ней таблички грозно предупреждали о запрете охоты, рыбной ловли и вторжения на территорию вообще.

– Раньше здесь были молочные фермы, – пожаловался Эллери, выйдя из машины, чтобы открыть главные ворота. – С лучшими коровами, каких я когда-либо видел.

– Только не упрекай Бенедикта, – отозвался его отец. – Вероятно, фермы перестали существовать до того, как он купил поместье. Мелкие фермы исчезают по всей Новой Англии.

Эллери что-то буркнул и вернулся в автомобиль, хлопнув дверцей.

Грязная дорога провела их мимо главного здания, находящегося в нескольких сотнях ярдов от ворот и, очевидно, являвшегося ранее одним из фермерских домов. Это было старое дощатое двухэтажное строение с полудюжиной труб, по внешнему виду вмещающее от двенадцати до пятнадцати комнат. Проехав еще четверть мили, они оказались у гостевого коттеджа в стиле тех, которые сооружали на полуострове Кейп-Код, выглядевшего сравнительно новым. Он стоял на лесной поляне, где деревья вырубили, чтобы не затеняли солнечный свет. Выйдя из «кугуара», они услышали шум водного потока.

– Похоже, мы сможем закидывать удочку прямо из окна спальни, – заметил инспектор. – Вот это жизнь!

– Да, если кто-то печет для тебя хлеб, – мрачно произнес Эллери.

– Что, черт возьми, с тобой творится? – воскликнул его отец. – Если ты думаешь, что я намерен две недели терпеть рядом с собой примадонну, то нам лучше сразу уехать. Со стороны твоего друга было чертовски достойно предложить нам этот коттедж. Так что, если у тебя болит живот, будь любезен держать это при себе, иначе я полечу следующим самолетом назад в Нью-Йорк!

Инспектор Квин уже давно не говорил с сыном таким образом, и Эллери был настолько удивлен, что предпочел промолчать.

Внутри коттедж оказался таким уютным, как его рекламировал Бенедикт. Здесь явно не работал декоратор с Парк-авеню. Мебель – Эллери взглянул на ярлыки – была прислана от А.А. Гилбуна в Хай-Виллидж, а домашнее оборудование и скобяные изделия приобретены в магазине Клинта Фосдика или «Хант и Кекли». На всем остальном красовались ярлыки «Бон-Тон». Мебель была обита ярким ситцем, на полу лежали лоскутные коврики, а камин в гостиной пробуждал желание развести огонь. На полках стояли книги, рядом находился стереомагнитофон с коллекцией кассет, а в углу скромно примостился цветной телевизор, словно давая понять, что пользоваться им не обязательно.

Инспектор вызвался распаковывать вещи, покуда Эллери съездит в город за покупками. В холодильнике они обнаружили солидные запасы мяса, птицы и консервов, но не хватало скоропортящихся продуктов – молока, хлеба, масла, яиц, свежих овощей и фруктов.

– Купи какую-нибудь выпивку у… как бишь его… Данка Маклина, сынок, – сказал инспектор. – Ржаное виски, скотч, водку – что-нибудь, чтобы согреть кости.

– В этом нет надобности, – отозвался Эллери. – Ты не заметил вмонтированный в стену гостиной бар, папа. Там есть все – от абсента до зубровки.

Эллери предпочел лавке Логана на Слоукем-стрит между Аппер-Уислинг и Вашингтон-стрит, где его знали, супермаркет на другой стороне улицы, где он мог рассчитывать остаться незамеченным. Тем не менее ему пришлось отвернуться, дабы избежать взглядов двух женщин, показавшихся знакомыми. Поездка в город лишь усилила депрессию Эллери – слишком много было перемен, и, на его взгляд, только к худшему. Он поспешил вернуться в коттедж, где застал отца, в рубашке с расстегнутым воротом и слаксах, сидящим у камина со стаканом, наполненным коричневой жидкостью.

– Да, – мечтательно произнес инспектор, – это жизнь!

* * *

Старик предоставил Эллери полную свободу. Он ни на чем не настаивал, ограничиваясь предложениями, и не протестовал, когда Эллери от них отказывался. Большую часть среды инспектор посвятил рыбалке (несмотря на хвастовство Бенедикта относительно самодельной удочки, старик обнаружил кладовую со спортивными принадлежностями, включающими несколько первоклассных удочек) и вернулся с великолепной форелью к ужину. Эллери провел день лежа на спине и слушая Баха и Моцарта, иногда перемежая их ансамблем «Тихуана брасс» и время от времени подремывая. Ночью он впервые за много недель спал без снотворных таблеток и кошмарных снов. В четверг Квины обследовали поместье, пройдя пешком большую часть двух сотен акров и вернувшись проголодавшимися. Они пообедали парой стейков, которые Эллери поджарил на углях на заднем дворе, с печеной картошкой, сметаной и луком. Инспектор притворился не заметившим того, что его сын не оставил на тарелке ни кусочка, – такого старик не видел уже давно.

Едва включив посудомойку, Эллери услышал резкий звонок, который издавал аппарат, похожий на внутренний телефон.

– Кто это, черт возьми? – осведомился он, сняв трубку.

– Джонни, – послышался голос Бенедикта. – Как пациент?

– Только начинаю расслабляться. Неужели Бенедикт последовал за ними?

– Эта штука соединяет с большим домом?

– Да. Я помню, Эллери, что обещал не б-беспо-коить вас…

– Когда ты приехал?

– В конце дня. Послушай, я должен к-кое-что тебе рассказать. Не возражаешь, если я загляну на несколько минут?

– Не болтай вздор.

Эллери положил трубку и направился в спальню инспектора. Старик уже переоделся в пижаму.

– Папа, здесь Бенедикт – хочет поговорить с нами или со мной. Сейчас он придет из большого дома. Хочешь при этом присутствовать?

Отец и сын посмотрели друг на друга.

– Звучит таинственно, – заметил инспектор Квин.

– Видит бог, я не ищу неприятностей, – сказал Эллери. – Но я их чую.

– Надеюсь, сынок, ты не прав.

Спустя десять минут Эллери впустил Джонни-Би, который выглядел озабоченным. «Что бы это ни было, – заверил себя Эллери, – я не стану в это вмешиваться».

– Входи, Джонни.

– Прошу прощения за пижаму и халат, мистер Бенедикт, – сказал инспектор. – Я провел утомительный день, бродя по вашему поместью, и как раз собирался ложиться.

– Выпьешь, Джонни?

– Не сейчас, спасибо. – Бенедикт опустился на стул и огляделся. Его улыбка казалась вымученной.

Что-то явно было не так. Квины не смотрели друг на друга.

– Тебе здесь нравится?

– Хочу еще раз поблагодарить тебя, Джонни. Я в полном восторге. Это как раз то, что мне было нужно.

– И ему и мне, – добавил инспектор.

Бенедикт колебался, и Эллери с тоской подумал:

«Сейчас начнется».

– Эллери….

– Да, Джонни?

– Я хотел сообщить тебе, что на этот уик-энд у меня будут гости.

– Вот как?

– Нет-нет, я вас не выставляю! Они остановятся в большом доме – там полным-полно места. Эл Марш прибывает завтра, а его секретарша – девушка по имени Сьюзан Смит – в субботу вечером. Кроме того… – Бенедикт скорчил гримасу и пожал плечами, – завтра также прибудут три мои бывших.

– Бывших жены?

– Да.

– Это что, ежегодная встреча?

Инспектор решил разрядить ситуацию легкомысленной ноткой:

– Я читал, что вы ведете необычайно интересную жизнь, мистер Бенедикт, но это уже чересчур!

Все засмеялись.

– Хорошо, если бы это было так забавно, – вздохнул Бенедикт. – Я ни в коем случае не хочу причинять вам неудобства. В этой встрече нет ничего сентиментального и ностальгического. Она строго д-деловая, если вы п-понимаете, что я имею в виду.

– Не понимаю, Джонни, но все в порядке. Ты не обязан давать нам объяснения.

– Но я не могу позволить, чтобы вы меня считали человеком, который дает и тут же отбирает назад. Д-даю вам слово, что вас не побеспокоят.

Все это казалось настолько излишним, что у Эллери невольно пробудилось любопытство. После Гарварда прошло много времени, и он внезапно осознал, что ему очень мало известно о Джонни-Би. Эллери считал приглашение искренним, но что, если у Бенедикта была тайная цель?..

Дав слово, Бенедикт умолк. Казалось, он решал какую-то проблему. Молчание становилось угнетающим.

– Что-нибудь не так, Джонни? – спросил Эллери, проклиная самого себя.

– Это очень з-заметно? Пожалуй, теперь я выпью, Эллери… Нет, я сам налью. – Он подошел к бару, налил себе неразбавленного виски и вернулся назад. – Я должен попросить вас обоих об одолжении, хотя терпеть не могу это делать…

– Мы у вас в долгу, а не вы у нас, мистер Бенедикт, – улыбнулся инспектор.

– Мы едва ли можем в чем-то отказать тебе, Джонни, – сказал Эллери. – В чем проблема?

Бенедикт поставил свой стакан, достал из нагрудного кармана сложенный втрое лист белой бумаги и развернул его.

– Это мое з-завещание. – Он произнес эту фразу странным ледяным тоном, и для чувствительных ушей Эллери она прозвучала как приговор за тяжкое преступление. Бенедикт ощупал карманы. – Вечно забываю ручку. Могу я позаимствовать твою, Эллери? – Он склонился над кофейным столиком. – Сейчас я подпишу завещание, поставлю дату и прошу вас обоих его засвидетельствовать. Вы с-согласны?

– Естественно.

– Конечно, мистер Бенедикт.

Квины обратили внимание, что Джонни, ставя подпись, заслонял рукописный текст предплечьем. Закончив, он сложил бумагу таким образом, что открытым оставался только низ, и указал Квинам, где им подписываться. Они повиновались, Джонни вернул ручку Эллери, спрятал завещание в конверт, запечатал его и, поколебавшись, неожиданно протянул инспектору Квину:

– Могу я попросить вас, инспектор, с-сохранить завещание у себя? На короткое в-время?

– Ну… разумеется, мистер Бенедикт.

– Я не порицаю вас за то, что вы выглядите озадаченными, – продолжал Бенедикт. – Но тут нет ничего особенного. Марш собирается в этот уик-энд составить для меня официальное завещание – вот почему приезжает его секретарша, – но я хотел, чтобы до тех пор самое основное было зафиксировано на бумаге. – Он снова натужно засмеялся. – Я приближаюсь к возрасту, когда жизнь становится все более неопределенной. Сегодня я здесь, а завтра…

Квины должным образом улыбнулись, а Бенедикт допил скотч, пожелал им доброй ночи и удалился. Казалось, он испытывал облегчение.

Но этого нельзя было сказать об Эллери.

– Что ты обо всем этом думаешь, папа? – спросил он, тщательно закрыв дверь.

– Тут множество вопросительных знаков. – Инспектор уставился на конверт, который держал в руке. – Учитывая его капиталы и юристов вроде Марша, он наверняка должен был располагать официальным завещанием практически со дня рождения. Таким образом, то завещание, которое мы только что засвидетельствовали, аннулирует предыдущее.

– Не только аннулирует, папа, – сказал Эллери, – но и изменяет, иначе зачем писать новое? Вопрос в том, что и как оно изменяет.

– Ни то ни другое тебя не касается, – указал его отец.

– Очевидно, это касается его бывших жен, – пробормотал Эллери, начав ходить взад-вперед, что с неудовольствием отметил инспектор. – Деловой уик-энд… Это скверно пахнет.

– Очевидно, мне придется отложить сон. – Инспектор направился к бару. – Думаю, сынок, и тебе не грех им воспользоваться. Что тебе налить?

– Спасибо, ничего.

– Кто эти везучие леди?

– Что-что?

– Женщины, на которых он женился. Тебе это известно?

– Конечно. Сага о Бенедикте всегда меня интересовала. Его первая жена выступала в кордебалете в Лас-Вегасе. Рыжая грудастая бабенка по имени Марша Кемп, которая путалась с крутыми ребятами, пока Джонни не увез ее из штата и не женился на ней.

– Марша Кемп… – Старик кивнул. – Теперь я припоминаю. Сколько времени продолжался этот брак? Три месяца?

– Ближе к четырем. Миссис Бенедикт номер два была Одри Уэстон – блондинка с актерскими амбициями, но с недостаточным талантом, чтобы реализовать их на Бродвее или в Голливуде. Иногда она получает маленькие роли – в основном на коммерческом телевидении. Но Джонни, очевидно, думал, что она подходящий материал для «Оскара» или «Эмми» – по крайней мере пять или шесть месяцев.

– А номер три? – спросил инспектор, потягивая «Чивас».

– У меня есть особая причина помнить номер три. – Эллери продолжал мерить шагами комнату. – Причина, по которой я уделял особое внимание Элис Тирни, заключалась в том, что, как писали газеты, она из Райтсвилла. Естественно, меня это приятно возбуждало, хотя фамилия Тирни была мне незнакома. Эта девица – судя по фотографиям, довольно невзрачная брюнетка – была медсестрой. Джонни разбил свой «мазерати», или что он тогда вел на сельской дороге, – должно быть, это произошло где-то около Райтсвилла – и в результате был вынужден проваляться долгое время в своем «сельском доме» – как я теперь понимаю, имелся в виду здешний большой дом. Если Райтсвилл упоминался, я это упустил, но думаю, Джонни выложил изрядную сумму за то, чтобы газеты помалкивали о его убежище. Как бы то ни было, сестру Тирни наняли ухаживать за знаменитым пациентом, а вынужденная близость женщины – пусть даже невзрачной – в течение нескольких недель оказалась достаточной, чтобы сломить сопротивление Джонни. После обычного ухаживания в бенедиктовском стиле он женился на Элис Тирни. Этот брак оказался самым долгим – девять с половиной месяцев. Джонни получил официальный развод только около месяца назад.