Текст книги "Четвёртая сторона треугольника"

Автор книги: Эллери Куин (Квин)

Соавторы: Аврам (Эйв) Дэвидсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Эллери Квин, Аврам Дэвидсон
«Четвёртая сторона треугольника»

ПЕРВАЯ СТОРОНА
Шейла

В тот медленно текущий августовский вторник Дейн планировал свой уик-энд. Выбор был достаточно обширным. Его пригласили поплыть на взятой напрокат лодке в Ньюкасл, штат Пенсильвания, а оттуда – вдоль округа Бакингем с севера на юг (или, наоборот, с юга на север), днем прохлаждаясь на тентовой палубе вдали от загазованных улиц столичного лета, а вечерами танцевать на лужайках при мерцании светлячков.

Вторым вариантом было отправиться к друзьям на Файр-Айленд – это путешествие было более коротким и предполагало серфинг, который Дейн обожал.

Третью возможность предоставляло поместье на Гудзоне, возле Райнбека. Это означало плавательный бассейн (Дейн их ненавидел) и необходимость надевать смокинг, но также великолепную пишу и одну-две восхитительные женщины.

Но в одном Дейн был твердо уверен: он не останется в Нью-Йорке, задыхаясь от жары, что бы ни случилось.

Однако это было прежде, чем он узнал кое-что о своем отце.

* * *

Первый Маккелл прибыл в Америку, когда Нью-Йорк еще был Новым Амстердамом, в результате маленьких разногласий с вождем клана. Впоследствии рассерженный иммигрант, как и Питер Стейвесант,[1]1
  Стейвесант Питер (1592–1672) – последний губернатор североамериканских Новых Нидерландов (1646–1664). (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть] не без тревоги наблюдал королевское знамя Стюартов[2]2
  Стюарты – королевская династия в Англии в 1603–1714 гг.


[Закрыть] над городом, предоставившим ему убежище, но герцог Йоркский и его офицеры нисколько не интересовались оскорблением, нанесенным Маккеллом его вспыльчивому кузену. Постепенно он вышел из укрытия и начал понемногу покупать и продавать, занимаясь скромным экспортом и импортом. Потом Маккелл женился, наплодил детей и умер в лоне пресвитерианской церкви, оставив состояние в пятьсот фунтов и совет: «Обращайтесь с деньгами осторожно и не тратьте их без толку». Его старший сын принял этот совет настолько близко к сердцу, что, по слухам, не тратил деньги вовсе, оставив наследникам тысячу фунтов и шлюп на Гудзоне.

Впоследствии каждый из Маккеллов умудрялся перещеголять своего предшественника в предприимчивости. Во время Гражданской войны Джеймс Маккелл, возглавлявший семейство, нанял себе замену для призыва, заключил контракт на поставку союзной армии черного орехового дерева для ружейных прикладов и умер от апоплексического удара, оставив почти миллион долларов. Его сын Тейлор, не имея возможности доказывать свой патриотизм на войне вследствие ее отсутствия, направил энергию на расширение семейной торговли сахаром, кофе и табаком. Ему также хватило проницательности сделать инвестиции в кораблестроение, когда американский торговый флот еще не оправился от потрясений, нанесенных рейдами конфедератов[3]3
  Конфедераты – сторонники самопровозглашенной рабовладельческой Конфедерации южных штатов.


[Закрыть] и конкуренцией с железными дорогами. Он умер в почтенном возрасте, оставив более трех миллионов долларов юному сыну по имени Эштон, и скамью в нью-йоркской епископальной церкви Милости Божией.

Эштону Маккеллу было пятьдесят пять, когда его сын Дейн сделал потрясающее открытие, касающееся отца.

Многие из ровесников Эштона не смогли даже сохранить полученное наследство, виня профсоюзы, налоги, кризис и самого Господа Бога, предавшего Себе подобных, но только не Эштон Маккелл. К двадцати пяти годам он удвоил свое состояние, а затем приумножил его в несколько раз.

Корабли «Маккелл лайнс» бороздили все моря. Кофе Маккелла попадал в куда большее количество американских домов, чем это могло понравиться конкурентам, и, как правило, подслащался сахаром Маккелла (не в розничной продаже). А сигареты, выкуриваемые впоследствии, почти наверняка содержали продукцию «Национальной и южной табачной компании» (дочернего предприятия Маккелла). Общая сумма капиталов Эштона Маккелла колебалась между восьмьюдесятью и сотней миллионов долларов – в точной цифре не был уверен даже он сам.

Эштон все еще хранил первый шиллинг, полученный патриархом Маккеллов в Америке в качестве прибыли.

* * *

– Дейн, – произнесла Лютеция Маккелл, – я должна сообщить тебе кое-что о твоем отце.

* * *

Эштона отличала кипучая энергия. «Не принимать близко к сердцу? – отозвался он как-то на совет врача. – Если бы я так поступал, то последние двадцать лет только и делал бы, что стриг купоны. Вы называете это жизнью?»

Медлительное существование, оканчивающееся долгим угасанием, было не для него, Эштон любил вспоминать Зэкари Маккелла. Старый Зэк внезапно умер в возрасте девяноста двух лет после того, как самолично поколол дрова на зиму, дабы не платить работнику по доллару за корд.[4]4
  Корд – мера дров (3,63 куб. м).


[Закрыть]

Его кредо было «К черту умеренность!». Эштон выкуривал по двадцать сигар в день, ел тяжелую пищу, работал, играл, сражался с конкурентами, стараясь удерживать в своих руках всю полноту власти на капитанском мостике своей империи.

Дейн внешне очень походил на отца. Он унаследовал румяный цвет лица, римский нос, властный подбородок, волнистые каштановые волосы, которые женщинам так нравилось гладить, но если у отца были ледяные серые глаза его предков с «холодных и мрачных Гебрид»,[5]5
  Гебриды – группа островов у западного побережья Шотландии.


[Закрыть] то у сына – ярко-голубые глаза матери. А жесткие складки в уголках рта, свойственные Эштону, появлялись у Дейна только во время приступов гнева.

– Мама! – Дейн вскочил со стула, изображая удивление, которого он, как ни странно, не ощущал. – Ты уверена? Я не могу в это поверить.

Но он мог.

* * *

Сомнения Эштона относительно сына зародились еще во время детства Дейна. Парень, который предпочитает книги футболу! Мендельсона – «Реке старика»[6]6
  «Река старика» – знаменитая песня из мюзикла «Плавучий театр» американского композитора Джерома Керна (1885–1945) на либретто Оскара Хаммерстайна Второго (1895–1960).


[Закрыть] (а позднее Моцарта – Мендельсону)! Языки – математике! Сравнительную религию – экономике! Коллекционирование монет – накоплению денег! Что за Маккелла он породил?

Отец говорил себе, что это всего лишь «фаза», подобно невероятному предпочтению Дейном (в соответствующем возрасте) поэзии борделям. «Это пройдет с возрастом», – твердил себе Эштон Маккелл. Когда Дейн учился в частной начальной школе, отец надеялся, что его изменит средняя, а когда это не удалось Гротону – что это удастся Йелю.[7]7
  Гротон – школа в одноименном городе в штате Массачусетс. Йель – университет в городе Нью-Хейвен, штат Коннектикут.


[Закрыть] Втайне Эштон полагал, что лучше всего подействовала бы служба в корпусе морской пехоты, но Лютеция, разумеется, не пожелала бы и слышать об этом, поскольку считала закон об общенациональном призыве оскорблением для всех приличных людей. Так что Дейн продолжал идти своим путем.

Но, несмотря на все опасения, Эштон Маккелл не мог предвидеть самого худшего. Дейн бросил Йель и исчез. Отец обнаружил его трудящимся под палящим солнцем на табачной плантации Северной Каролины, даже не принадлежащей Маккеллу! Позднее его сын устроился палубным матросом на одном из грузовых судов Маккелла, но сбежал с корабля в Маракайбо, а спустя полгода объявился в богемном Гринвич-Виллидж, где делил жилье с длинноволосой девицей с грязными босыми ногами и масляной краской на носу. Большую часть следующего года он провел слоняясь в трущобах, а в течение еще трех лет побывал статистом в Голливуде, подсобным рабочим на карнавалах, сборщиком урожая на гавайских ананасовых плантациях, уборщиком на пляже в Санта-Монике, а также помощником чикагского полицейского репортера-алкоголика, который нуждался в ком-нибудь, чтобы не быть избитым и, возможно, зарезанным в темном переулке.

Когда Дейн вернулся домой, тощий и голодный (его мать провела три чудесных месяца, самолично готовя сыну пищу – как мрачно заметил Эштон, ему она никогда не оказывала подобных услуг), отец сказал:

– В течение столетий каждый Маккелл веками участвовал в семейном бизнесе.

– Я нарушу это правило, – отозвался Дейн.

Это было все равно, как если бы он объявил, что отправляется в траппистский монастырь в Кентукки, дабы принять обет молчания.

– Ты имеешь в виду, что не станешь этого делать?

– А почему я должен этим заниматься, папа? Мне не нравится бизнес. Никакой. И твой в том числе. И вообще, мне это ни к чему.

– Что, черт возьми, ты имеешь в виду? – рявкнул Эштон. По крайней мере, думал он, парень говорит серьезно и вполне сознает, что означает весь этот радикальный вздор. Все было лучше, чем легкомыслие.

– Я совершеннолетний, – продолжал Дейн. – Это подразумевает не только право голосовать и вступать в масонскую ложу. Дедушка Маккелл и дедушка де Витт предусмотрели меня в своих завещаниях. К чему же мне заниматься бизнесом?

– Ты хочешь сказать, что намерен жить не работая? Господи, Дейн, это недостойно!

– Вовсе нет. Я собираюсь работать. Но это работа по моему выбору. В каком-то смысле, – задумчиво добавил Дейн, – скорее она выбрала меня, чем я ее.

Эштон Маккелл жил не хлебом единым. Он был религиозным человеком и членом приходского совета. Поэтому в его голову сразу пришла кошмарная мысль.

– Ты хочешь стать священником? – в ужасе спросил он.

– Нет, – засмеялся Дейн. – Я хочу стать писателем.

Последовала пауза.

– Не понимаю, – заговорил наконец Эштон. – Что ты собираешься писать?

Эштон напряг память. Знал ли он хоть одного писателя? Да, сына Ламонта – Корлисса,[8]8
  Ламонт, Корлисс (1902–1995) – американский поэт и философ.


[Закрыть] – но он был социалистом. А у сына Корнелиуса Вандербилта[9]9
  Вандербилт, Корнелиус (1794–1877) – американский финансист.


[Закрыть] не было даже этого оправдания… Ах да, подруга его покойной матери, миссис Джоунс, написала несколько романов под псевдонимом Эдит Уортон.[10]10
  Уортон (Ньюболд Джоунс), Эдит (1862–1937) – американская писательница.


[Закрыть] Но, черт возьми, она была женщиной!

– Так что же ты собираешься писать? – медленно повторил Эштон. Ему на ум пришло только одно объяснение: сына испортила мать.

– Прозу. В основном романы, – ответил Дейн. – Я уже пробовал сочинять рассказы – один опубликован в журнальчике, но ты вряд ли нашел время прочитать экземпляр, который я тебе прислал. – Он улыбнулся. – Мне повезло в том смысле, что я могу писать, не беспокоясь о плате за жилье и электричество или о сроках сдачи рукописи. Многим приходится писать то, что они ненавидят, только чтобы зарабатывать на жизнь. Я не должен этого делать…

– Благодаря деньгам, которые ты не заработал, – вставил его отец.

– Я же признал, что мне повезло, папа. Но я надеюсь оправдать свою удачу, написав хорошие книги. – При виде выражения отцовского лица Дейн спешно добавил: – Не пойми меня превратно. Снабжать людей сахаром и кофе – вполне достойное занятие.

– Спасибо! – саркастически произнес Эштон. Тем не менее он был тронут. По крайней мере, парень не называет его проклятым капиталистом-эксплуататором и не смеется над тем, как его предки зарабатывали себе на жизнь почти триста лет.

– Только это не для меня, папа. Я хочу писать.

– Ладно, – сказал Эштон Маккелл. – Посмотрим.

* * *

Он «посмотрел» и постепенно убедился, что это не «фаза» и не причуда, а вполне серьезное намерение.

Дейн поселился в квартире в одном из домов, которые он унаследовал от Жерара де Витта, но в течение долгого времени почти каждый день навещал родителей, хотя Эштон знал, что он делает это не столько по искреннему желанию, сколько заботясь о чувствах матери.

Парень работал тяжело – отцу приходилось это признать. Дейн позволял себе только один свободный уик-энд в месяц – все остальные дни он проводил в четырех стенах, наполняя комнату табачным дымом и стуча на машинке. Он писал, переписывал, уничтожал и начинал снова.

Первый роман Дейна «Ад утром» обернулся полным провалом. Ни один крупный критик не упомянул о нем, а мелкие были безжалостны. Типичный заголовок в колонке провинциального литературного обозрения гласил: «Ад утром» – ад в любое время суток». Его именовали «богачом Нелсона Олгрина», «Керуаком быстрого приготовления» и «молью в бороде Стейнбека».[11]11
  Олгрин, Нелсон (1909–1981), Керуак, Джек (Жан-Луи) (1922–1969), Стейнбек, Джон (1902–1968) – американские писатели.


[Закрыть] Одна дама-обозреватель («Почему бы ей не сидеть дома и не стирать грязные пеленки?» – орал Эштон Маккелл) заметила: «Редко столь малый талант работал столь усердно со столь малым результатом». Дейн, переносивший критику в мрачном молчании, как боксер-ветеран, разразился бранью, прочитав лишь эту статью. Но его отец (только Джуди Уолш, личная секретарша Эштона, знала, что магнат велел присылать ему вырезки) бушевал и неистовствовал:

– Даксберийский «Интеллидженсер»! На что годится этот паршивый листок, кроме того, чтобы заворачивать в него треску? – И так далее. Наконец, на смену гневу пришло утешение. – По крайней мере, теперь он бросит заниматься этой чепухой.

– Ты так думаешь, Эштон? – спросила Лютеция. Разговор происходил за семейным обедом, где Дейна не было – его отсутствия становились все более частыми. Было очевидно, что Лютеция не знает, переживать ли ей за сына или поддерживать мужа. Но борьба была недолгой. – Надеюсь, дорогой, – добавила она. Если Эштон думает, что литературная деятельность не на пользу Дейну, значит, так оно и есть.

– Не понимаю вас, – сказала Джуди Уолш.

Она была частым гостем в доме своего босса. Эштон требовал от своей секретарши сверхурочной работы, иногда диктуя ей за полночь в своем кабинете, и в качестве компенсации она нередко приглашалась на обед. Для Лютеции Маккелл Джуди была важна в другом отношении. Лютеция никогда не выражала сожаления по поводу отсутствия женского общества, хотя часто его испытывала. Собственные племянницы, на ее вкус, были чересчур эмансипированными, а Джуди – сирота, деловитая, чопорная и немногословная – под внешней независимостью, как подозревала Лютеция, скрывала нужду в ласке. У нее были огненно-рыжие ирландские волосы, маленький ирландский носик и искренние голубые ирландские глаза.

– Право же, мистер Маккелл, – отозвалась Джуди на замечание Эштона. – «Бросит заниматься этой чепухой». Вы говорите как персонаж из «Позднего-позднего шоу».[12]12
  «Позднего-позднего шоу» – популярная американская телепередача.


[Закрыть] Неужели вы не знаете Дейна и не понимаете, что он никогда не сдастся?

Эштон мрачно уставился в тарелку с супом.

Второй роман Дейна, «Охотник на лис», также провалился. «Таймс» назвала его «Фолкнером[13]13
  Фолкнер Уильям (1897–1962) – американский писатель.


[Закрыть] с содовой в новоанглийском стиле», а «Нью-йоркер» – «первым жизненным опытом подростка, оказавшимся совсем не таким, как он ожидал». «Сэтерди ревью» высказывалась в том же духе.

Но Дейн продолжал работать.

* * *

Нью-йоркский август оказался одним из тех, когда, идя к морю от настила пляжа на Кони-Айленде, стараешься шагать по доскам, не касаясь раскаленного песка. В такое время обычно мягкие, безобидные люди бегают по улицам, бросаясь на встречных с топором, те, кто не имеет кондиционеров, пользуются вентиляторами, а те, у кого нет вентиляторов, спят на кухонном полу возле открытого холодильника, перегруженные же электросети замыкаются, выводя из строя и холодильники, и вентиляторы, и кондиционеры.

И как неизбежное следствие – мужья колотили своих жен, жены били детей, офисы закрывались рано, подземки превращались в ад, сердца не выдерживали духоты, а Лютеция Маккелл сообщила сыну, что у его отца, как он признался сам, есть другая женщина.

* * *

– Мама! – Дейн вскочил со стула, изображая удивление, которого не ощущал. – Ты уверена? Я не могу в это поверить.

Но как ни странно, он мог. Еще за секунду до того, как мать произнесла эти слова, Дейн готов был поклясться, что мысль о неверности отца никогда не приходила ему в голову, но когда слова прозвучали, их очевидность показалась само собой разумеющейся. Как и большинство людей, он не мог представить без смущения своих родителей, занимающихся любовью, но в его случае на фрейдистские причины накладывались личностные особенности отца и матери. Мать походила на моллюска, присосавшегося к скале, получая куда больше, чем давая, ибо давать она могла только покорность и преданность, подчиняясь приливам и отливам. Где-то глубоко в голове у Дейна мелькала мысль, что она, очевидно, была наихудшим партнером в постели.

С другой стороны, ему казалось несомненным, что его отец, в соответствии с прочими аппетитами, обладал и гипертрофированной сексуальностью. Удивление Дейна было вызвано не столько наличием другой женщины, сколько тем, что он сам был так слеп.

– Да, уверена, дорогой, – вздохнула Лютеция. – Такое я не могла бы вообразить.

«Нет, – подумал Дейн, – ты скорее вообразила бы коммунистическую революцию и комиссара, пользующегося твоим лучшим серебряным сервизом».

– Но уже некоторое время я… ну, подозревала, что что-то не так.

– Но, мама, как ты узнала?

Точеное лицо Лютеции порозовело.

– Я спросила его, что не так. Придумывать всевозможные объяснения далее я была не в состоянии.

– И что он ответил? – «Значит, ты способна догадываться», – подумал Дейн. Забавно, когда так поздно узнаешь что-то о своих родителях. Он горячо любил мать, но всегда считал, что у нее в голове нет ни капли мозгов.

– Он сказал: «Я очень сожалею, но у меня есть другая женщина».

– Прямо так и сказал?

– Ну, дорогой, я же спросила его.

– Знаю, но… А что сказала ты?

– Что я могла сказать, Дейн? Я никогда не сталкивалась с такой ситуацией. Кажется, я сказала: «Мне тоже очень жаль, но, когда знаешь все, становится легче».

– А папа?

– Кивнул.

– Кивнул? И все?

– Да. – Когда Дейн поморщился, его мать добавила: – Прости, дорогой, но ты сам спросил…

– И на этом разговор закончился?

– Да.

Невероятно! Это походило на фрагмент из Ноэла Кауарда.[14]14
  Кауард, сэр Ноэл (1899–1973) – английский драматург и актер.


[Закрыть] Но теперь Дейн сознавал кое-что еще. В последнее время где-то на уровне подсознания он беспокоился о матери. По-видимому, этим объяснялось его нежелание покидать город. Ведь он всегда ощущал, насколько Лютеция зависит от мужа и сына.

* * *

Как Дейн однажды в шутку сказал Джуди Уолш, его мать была не абсолютно исчезнувшим в природе видом, наподобие тетерки, странствующего голубя или Каролинского длиннохвостого попугая, но встречающимся куда реже, чем бизон.

Анна Лютеция де Витт Маккелл являла собой ходячий атавизм. Родившись спустя шесть лет после смерти королевы Виктории, она привнесла в своем хрупком теле викторианский дух в середину двадцатого века, лелея его, словно страж вечный огонь. Рано оставшись без матери, она была воспитана бабушкой, урожденной Филлипс, которая не позволяла никому, особенно Лютеции, забывать об этом. Старая леди считала себя – по крайней мере, духовно – дочерью Англии (во время революции Филлипсы были тори[15]15
  Тори – английская политическая партия, выражавшая интересы земельной аристократии. Во время «Славной революции» 1688 г. поддерживала Иакова II. Предшественница Консервативной партии.


[Закрыть]) и всегда обижалась, когда о ней говорили как о принадлежащей к епископальной церкви. «Я англокатоличка»,[16]16
  Англокатолики – последователи высокой церкви – направления англиканской церкви, сохранившего многие католические обряды.


[Закрыть] – заявляла она. Но влияние бабушки не полностью объясняло особенности внучки. С отцовской стороны Лютеция унаследовала всю гордость и все предубеждения нью-амстердамцев, от которых происходила семья ее отца, оказавшись таким образом в тисках добродетелей викторианцев и голландских бюргеров.

В глубине души она все еще считала «неправильным», когда двое молодых людей разного пола остаются наедине при каких бы то ни было обстоятельствах, – свободные социальные нормы двадцатого столетия озадачивали и оскорбляли ее. Слово «секс» леди не должны были использовать в разговорах с мужчинами, и ей понадобились все силы, чтобы произнести слова «другая женщина» в беседе с сыном. В лексиконе Лютеции были и другие лингвистические странности. К примеру, Джуди Уолш являлась «деловым партнером» ее мужа (и как мучительно было для нее признавать, что «приятная молодая женщина» может быть использована в «бизнесе»!). Если бы она думала о Джуди как о наемном работнике, то неизбежно перевела бы ее в «класс прислуги». Хотя и со слугами следует говорить вежливо, даже любезно, но нельзя же садиться с ними обедать!

Лютеция де Витт вела достаточно замкнутую жизнь – посещала школы для приличных молодых леди, совершала путешествия под присмотром компаньонок старшего возраста и никогда в жизни не переступала порог ночных клубов, которые именовала «кабаре». Иногда она могла выпить бокал шерри, но пиво считала пищей, употребляемой для прибавки в весе, а виски пригодным только для мужчин. Ей нравилось посвящать хотя бы час в день «рукоделию», но только не в присутствии визитеров, так как оно заключалось в изготовлении одежды для младенцев, которую рукоположенные сестры ее церкви раздавали «несчастным» молодым женщинам.

– Я люблю маму, – говорил Дейн Джуди, – но пребывать в ее обществе все равно что находиться на сцене во время спектакля «Беркли-сквер».[17]17
  «Беркли-сквер» – пьеса английского драматурга Джона Болдерса (1889–1954).


[Закрыть]

По мнению Лютеции, разведенные женщины, снова выходившие замуж, жили во грехе и можно было только пожалеть их бедных детей.

Именно в вопросах секса и брака воспитание Лютеции Маккелл давало себя знать особенно сильно. Женщина могла первый раз ложиться в супружескую постель только девственницей – иного и представить было нельзя. Мысль завести себе любовника приходила ей в голову не чаще, чем желание быть съеденной медведями. Сдвоенные кровати были ей так же чужды, как молитвенные коврики или плевательницы, хотя раздельные спальни могли оказаться пригодными в некоторых супружеских ситуациях. Она смутно сознавала, что в не значащихся на картах морях, где плавали мужья, существовали такие монстры, как «падшие женщины», для каждой из которых находился распутный мужчина, и даже мирилась с этим фактом, хотя и не одобряла его. В этом смысле Лютеция Маккелл больше походила на француженку из среднего класса, чем на англичанку и американку из высшего общества.

То, что Лютеция располагала независимым состоянием, давало ей возможность жертвовать на благотворительные цели и делать личные подарки. На семейные и домашние расходы она никогда не тратила ни цента и не подписывала ни одного чека – ей и в голову не приходило требовать этого по праву жены.

Лютеция Маккелл жила там, где велел ее супруг, путешествовала там и тогда, когда он ей это предписывал, покупала то, что он поручал купить, вела хозяйство так, как ему этого хотелось. Она была счастлива, когда муж выглядел довольным, и горевала, когда он был в дурном настроении. У нее не было иных желаний и надежд, кроме тех, которые испытывал Эштон Маккелл, и она не страдала от их отсутствия.

А теперь… «другая женщина»…

* * *

«Вот старый козел!» – подумал Дейн.

Он испытывал глубокую жалость к матери, хотя по-своему жалел и отца. Но сейчас его занимала только мать. Как она справится с ситуацией, не имея для этого никаких ресурсов? Она ведь совсем не походила на других женщин.

– Такого никогда не случалось раньше, – продолжала Лютеция и сжала губы, словно говоря: «И не должно было случиться теперь». Это было единственным выражением неодобрения. – Я знаю, что у мужчин есть… ну, определенные чувства, которых может не быть у женщин, и что бывают моменты, когда они… абсолютно не в состоянии контролировать себя. Но я уверена, Дейн, что с твоим отцом такого никогда не случалось раньше. – Казалось, она защищает мужа в суде. В ее детских голубых глазах не было и намека на слезы – она сидела, сложив руки на коленях и напоминая хрупкую фигурку из старинного фарфора.

Отцу не следовало так поступать с мамой, думал Дейн. Она не заслужила этого. Несмотря на неполноценность их интимной жизни, он не должен был делать ее жертвой самой банальной из супружеских трагедий, прожив с ней столько лет, изъяв ее из викторианской скорлупы и приспособив к осуществлению собственных удобств. Как она будет жить без мужа? Эштон Маккелл был причиной ее существования. Теперь она как планета, оторванная от солнца. Дейн почувствовал прилив гнева.

Вначале он был склонен смотреть на это мужскими глазами, но теперь подумал, каково ему будет прийти в дом отца и обнаружить там смазливую крашеную бабенку лет сорока с лишним. «Дейн, это твоя мачеха». – «О, Эши, не надо! Зови меня Глэдис, Дейн!» Или Герт, или Сэди… Дейн содрогнулся. Его отец не мог пасть так низко, связавшись с какой-то шлюшкой из ночного клуба.

– Мама, он говорил что-нибудь о разводе?

Лютеция устремила на него удивленный взгляд своих ясных глаз:

– Что за вопрос, Дейн? Разумеется, нет! Твой отец и я никогда бы не стали даже думать об этом.

– Почему? Если…

– Люди нашего круга не разводятся. Как бы то ни было, церковь не признает разводы. Я, безусловно, не хочу разводиться, а если бы даже хотела, твой отец не помышлял бы об этом.

«Еще бы!» – мрачно подумал Дейн. Лютеция хорошо знала, что, пока кто-то из супругов не вступил в новый брак после гражданского развода, правила епископальной церкви не были нарушены. Но как она могла примириться с изменой? К своему удивлению, Дейн обнаружил, что придерживается старомодных взглядов на ситуацию. Возможно, потому, что он ставит себя на место матери? Проблема имела и другие аспекты. Дейн подумал о деньгах Маккелла. Для него они ничего не значили – он не заработал ни цента из них, никогда их не домогался и, учитывая завещание обоих дедушек, не испытывал в них нужды, постоянно отказываясь даже подтвердить свой статус наследника юридически. Однако мысль, что семейные деньги могут достаться «другой женщине», приводила его в ярость.

– Он изменил тебе, мама. Как ты можешь продолжать жить с ним?

– Ты меня удивляешь, Дейн. Ведь он твой отец.

Она была готова простить измену! Неужели утопающая женщина откажется от спасательного пояса только потому, что он грязный? Лютеция терпеливо сидела на стуле, который мужчина-фаворит брата le roi soleil[18]18
  «Король-солнце» (фр.) – прозвище французского короля Людовика XIV (1638–1715, на троне с 1643).


[Закрыть] подарил своей фаворитке-женщине, впрочем не зная историю этого стула и уставясь невидящим взглядом на картину школы Фонтенбло,[19]19
  Группа художников, в основном итальянских и фламандских, декорировавших королевский дворец Фонтенбло под Парижем в XVI в.


[Закрыть] где нимфы резвились под деревьями. Ранее на этом месте висел портрет ее бабушки Филлипс в платье, которое она надела по случаю представления «барону Ренфру» сто лет назад.

– Конечно, я бы дала твоему отцу развод, если бы он этого хотел, – продолжала она рассудительным тоном. – Но я уверена, что такая мысль не приходила ему в голову. Никто из Маккеллов никогда не разводился.

– Ради бога, зачем тогда он вообще рассказал тебе об этом? – сердито осведомился Дейн.

Снова тот же укоризненный взгляд.

– Пожалуйста, дорогой, не упоминай имя Господа всуе.

– Прости, мама. Так почему?

– У твоего отца никогда не было от меня секретов.

Подавив желание всплеснуть руками, Дейн отошел к окну, выходящему на Парк-авеню.

Уверенность матери его не обманывала. У отца было от нее достаточно секретов. Если он не хотел развода, то потому, что не был влюблен в ту женщину. И это только усиливало гнев Дейна, так как означало всего лишь случайную связь, бессмысленную возню в постели, ради которой старый козел был готов причинить боль жене и пойти на риск появления грязных скандальных статеек в бульварной прессе, если сведения об этом просочатся.

Бедная мама, думал Дейн. До сих пор она не приближалась к скандалу ближе чем на сотню миль, а теперь он таился за углом. «Имя леди должно появляться в газете трижды: когда она рождается, когда выходит замуж и когда умирает». Лютеция всегда придерживалась этого кредо. Понимает ли она, что ее ждет? Дейн отвернулся от окна и спросил мать напрямик.

– Естественно, я думала об этом, – кивнула Лютеция. В самом ли деле что-то блеснуло в глубине ее голубых глаз? – И говорила об этом отцу. Эштон заверил меня, что никто ничего не узнает, так как он ведет себя крайне осмотрительно – очевидно, принимает специальные меры предосторожности.

Неужели это не сон? – думал Дейн. Они с матерью обсуждают предосторожности в связи с изменой! Поведение отца казалось столь же невероятным, как и реакция матери. Или Эш Маккелл настолько привык к полнейшему подчинению жены, готовности следовать каждой его причуде, что теперь не испытывает к ней ничего, кроме презрения? «Понимал ли я когда-нибудь своих родителей?» – спрашивал себя Дейн.

А еще говорят о преданной Гризельде! Героиня «Истории клерка»[20]20
  «История клерка» – первая часть «Кентерберийских рассказов» английского поэта Джеффри Чосера (1340?–1400), где повествуется о простой девушке Гризельде, выданной замуж за аристократа и терпеливо сносящей выпавшие на ее долю невзгоды.


[Закрыть] пылала мятежным духом в сравнении с его матерью. Лютеция в такой степени посвятила свою жизнь счастью мужа, что даже мирилась с его изменой! «Или это я ограниченный педант? – думал Дейн. – В кротости матери есть нечто подвижническое. Может, я так и не вырос?»

– Ты знаешь, кто она, мама? – мягко спросил он. – Отец говорил тебе?

Лютеция снова удивила его, улыбнувшись сладчайшей улыбкой:

– Мне не следовало рассказывать тебе об этом, дорогой. У тебя свои заботы. Кстати, ты уладил проблему с третьей главой? Я весь день об этом беспокоилась. – И она продолжала в том же духе, отложив в сторону тему неверности мужа, как откладывала рукоделие для более неотложных занятий.

«Мне придется самому выяснить, кто эта женщина, – решил Дейн. – Она не расскажет мне, даже если знает. Вероятно, дала какой-то чисто викторианский обет не осквернять уста именем этого существа».

– Бог с ней, с третьей главой, мама. Я скажу еще одну вещь и перестану об этом говорить. Хочешь переехать ко мне? – Даже допуская такую возможность, Дейн чувствовал себя героем. До сих пор он считал своей величайшей удачей приобретение собственной квартиры.

Мать удивленно посмотрела на него:

– Спасибо, дорогой, но, разумеется, нет.

– Ты собираешься оставаться здесь с отцом, как если бы ничего не произошло?

– Я не знаю, кто она, – сказала Лютеция Маккелл, – но я жена своего мужа, и мое место рядом с ним. Нет, я не собираюсь оставлять твоего отца. Прежде всего, это сделало бы его несчастным…

«Ты воплощенное величие! – подумал Дейн. – К тому же ты лжешь мне, что не подобает леди, или, вернее, лжешь себе, что более соответствует современной психологии. Клянусь богом, мама тверда как сталь! Она намерена принять бой».

Дейн нежно поцеловал ее и удалился.

* * *

Почему он решил разоблачить любовницу отца, Дейн не задумывался – только поспешно отверг идею, что это как-то связано с Фрейдом.

Очевидно, все дело было в матери. Сама мысль о бледном и хрупком существе, бросающем вызов силам цинизма, пробуждала его жалость. Это была неравная битва. Он должен найти способ помочь ей. (И причинить вред отцу? Но до этого пункта Дейн не доходил.)

Какое-то время он думал о том, чтобы напрямик обратиться к отцу, заявив, что все знает, и спросив: «Кто она?» Но сцена была слишком ужасной, чтобы даже мысленно представлять ее себе. Отец либо схватил бы его за шкирку и вышвырнул вон, либо (что еще хуже) во всем признался бы и расплакался. (Дейн не задумывался о третьей возможности – что отец просто скажет: «Это не твое дело, сын» – и переменит тему.)

В любом случае действовать требовалось с осторожностью.

В целом передвижения Эштона Маккелла были достаточно предсказуемы. Он придерживался твердо установленного времени прибытия в офис, возвращения домой, прихода в клуб, чтения газет, журналов или полного собрания сочинений Редьярда Киплинга. Пять дней в неделю старший Маккелл приходил домой в семь и обедал в восемь, а по уик-эндам развлекался, но в открытую.

Кроме…

Дейн внезапно вспомнил, что уже несколько недель – а может, и месяцев – по средам отец возвращался домой куда позже обычного времени. Мать никогда не комментировала этот феномен, а когда Дейн однажды затронул эту тему, Эштон произнес лишь одно слово: «Дела».

Какие же «дела» могли происходить каждую среду вечером? Напрашивался вывод, что в это время Эштон Маккелл встречался со своей любовницей.

Сегодня, во вторник, было невозможно что-либо предпринять. Но завтра… И придется пересмотреть планы на уик-энд, так как это время, по-видимому, окажется напряженным…

Дейн вернулся к листу бумаги в пишущей машинке.

«Джерри в старой каменоломне. Приходит Эллен – далее как намечено. О'кей, но почему Джерри отправился туда? Поплавать? В апреле – слишком рано. Может быть, ловить рыбу? Рыба в каменоломне? Проверить».