Текст книги "Труп на балетной сцене"

Автор книги: Эллен Полл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Потом все стало происходить одновременно. Грег Флитвуд авторитетно изгнал из зала и зрителей, и труппу. Патрик взял у Джульет мобильник и позвонил 911. Пока приглашенные и танцовщики покидали репетиционную, Викторин заботливо склонилась над Антоном. Тот был без сознания, его кожа странно покраснела. Когда зал опустел, к ним присоединился Патрик и, прижимая телефон к уху и выполняя указания медика, стал проверять, не следует ли начинать меры по спасению жизни. Но поскольку Мор дышал, хотя и очень слабо, и причины обморока оставались неизвестными, оставалось ждать прибытия «скорой помощи».

Викторин взяла безжизненную руку Антона, Рут и Патрик рухнули на скамейку у фортепьяно, а Джульет решила обойти зал, но краем глаза заметила, как, отправив всех вон, возвратился Грег. Ему не терпелось выгнать и ее, но Джульет сознательно избегала взгляда руководителя студии.

Медики появились на удивление быстро – здоровые ребята в тяжелых ботинках и со всякими приспособлениями в руках. Вместе с ними вошли два полицейских, которых автоматически вызвала диспетчер, направившая «скорую». Они присматривались и принюхивались ко всему, словно сошли с экрана сериала «Закон и порядок». Но все же растерялись, оказавшись в зале с зеркальными стенами, грязными окнами, потертыми станками по сторонам и неподвижной фигурой в трико на полу. Один из офицеров достал планшетку и со слов Патрика записал фамилию, возраст и адрес Антона. Когда они закончили и Патрик вернулся к Рут, Джульет, поколебавшись, приблизилась к полицейскому с планшеткой. Он был высок, молод, с тонкими каштановыми волосами и россыпью веснушек на курносом носу. Она помедлила и тронула его за рукав.

– Офицер… офицер Пелтц, – начала она, прочитав фамилию на жетоне. – Мне кажется, мистера Мора могли накачать наркотиками.

– Должно быть, так, – отозвался полицейский.

Звучные вопросы медиков и тихие точные ответы Рут уже прояснили ситуацию: до того как потерять сознание, танцовщик пришел в некое бредовое состояние.

– Я хочу сказать, – Джульет старалась всеми силами сохранить спокойствие, – его накачали против его воли.

– Вот как? Назовите себе.

Джульет ответила, полицейский занес ее фамилию в блокнот, а рядом сделал пояснительную запись.

– Вы подруга мистера Мора?

– Нет, – мотнула головой она и спросила: – Но вы будете в больнице? Попросите врачей, чтобы его проверили на наркотики?

– Проверят, – успокоил ее другой полицейский, плотный мужчина с бесцветными волосами и бычьей шеей. И коротко хохотнул.

– Эта дама полагает, что парню что-то подсыпали, – объяснил Пелтц и обратился к Джульет: – А почему вы думаете, что он не сам себе что-нибудь ввел?

Джульет колебалась. Она поняла: полицейские заподозрили, что это она подпоила Мора, а потом, видя катастрофические последствия, решила рассказать обо всем.

– Вы что-нибудь видели? – вступил в разговор напарник Пелтца по фамилии Рурк.

Джульет никак не могла сообразить, что ответить, и наконец мотнула головой:

– Это было бы такой же глупостью, как если бы на аэродромной полосе перед самым взлетом напился пилот. Если, конечно, речь идет о наркотиках.

Полицейские переглянулись. Летчики – известные выпивохи, говорили их глаза. Джульет решила не спорить. Ни один из офицеров не показался ей особенно смышленым.

– Вы видели, чтобы он что-нибудь ел или пил? – поинтересовался Рурк. – Кто-нибудь крутился возле его еды и вещей?

– Нет… или вот что… – Ее тихий девичий голос осекся. – Он пил содовую, но я не видела, чтобы кто-нибудь касался бутылки.

Офицер Пелтц изогнул бровь, потом добавил к фамилии ее адрес и номер телефона. Через несколько минут медики увезли больного. Викторин поспешила следом, чтобы сопровождать Антона в карете «скорой помощи». Полицейские тоже ушли. Грег объявил, что едет следом в такси.

А затем Рут совершенно потрясла Джульет: она вызвала танцовщиков и решила продолжать заниматься постановкой первого акта. Труппа переволновалась, и все, казалось, в шоке, что после таких экстраординарных событий приходится заниматься повседневной работой. Но впереди были два дорогих репетиционных часа, два часа, за которые предстояло отдать несколько тысяч долларов зарплаты. Рут коротко сообщила, что Антона «отправили», и тут же перешла к обсуждению провалов в синхронности движений во время прогона.

Джульет возвращалась на свое место, когда заметила под роялем рюкзачок Антона и бутылку колы, из которой он пил. Итак, полицейские решили, что им не нужны его вещи. Немного нерешительно она взяла бутылку, а колпачок нашла во внешнем кармашке рюкзачка. Захватив то и другое, не очень охотно вернулась на стул. Ее одновременно и восхищала дисциплинированность Рут, и наводила на мысль, что подруга не в себе. Разве мог человек в твердом уме сосредоточиться на работе после того, как был свидетелем подобной сцены? Но Рут в последние дни вообще ошалела, особенно если дело касалось «Больших надежд». Казалась одержимой, жутко боялась провала и не обращала внимания ни на что, кроме своего драгоценного проекта.

Другие реагировали на происходящее гораздо естественнее. Патрик, хотя и подчинился хореографу, побледнел и был явно расстроен. Занявший место Антона Харт был профессионалом, но не мог вложить в то, что делал, ни настроения, ни плавности, и его лицо искажали смешанные чувства. Рут поставила его в пару с Кирстен Ахлсведе, которая была гораздо – на пять-шесть дюймов – выше партнера. Ее красивые голубые глаза застыли, может быть, от потрясения, может быть, от злости на настырность хореографа, а может быть, по какой-то другой причине, которую Джульет не надеялась угадать. Она заметила, как переглядываются Кирстен и Лили Бедиант, выслушивая замечания Рут. Лили добросовестно делала все, что положено, но лицо было мрачнее тучи. Тери Малоун стояла с остальными и ждала своей очереди, но Джульет показалось, что она вот-вот бросится наутек к своей рукописи. Рядом хмурилась и тихо кипела Олимпия Андреадес. Электра с мужем сидели у стены под станком – ее маленькое симпатичное личико испуганно сморщилось, а его, хоть и потемневшее, казалось непроницаемым. Единственным, кто чувствовал себя свободно, был Алексей Островский, тот самый квадратный русский; похоже, ему даже доставляло удовольствие видеть подавленными всех остальных. Пока Рут затеяла с Луисом новый спор по поводу ритма и тактов, он с зеркальной точностью изображал сумасшедший танец Антона и сам, словно помутившись разумом, в конце упал в забытьи. Клоунада вызвала несколько несмелых улыбок, но большинство артистов гневно сверкали глазами, так что в конце концов он тоже притих.

Когда наконец Рут, поблагодарив, отпустила труппу, по залу пронесся отчетливый вздох облегчения. Танцовщики шумно покидали помещение, многие бросали недовольные взгляды в сторону хореографа, но она, как обычно, ничего не замечала.

Оставшись наедине с Рут, Джульет предложила подвезти ее в больницу. Однако подруга слишком устала и расстроилась. Она решила, что нет смысла туда ехать: все, что потребуется, ей сообщат Грег и Викторин. И раньше, чем ей бы хотелось, добавила Рут.

Впервые потеряв терпение и не в силах выносить свою непростую приятельницу, Джульет круто повернулась и вышла одна. Она верила, что тех, кого любишь, надо принимать со всем, что в них есть, – и хорошим, и плохим. Но нынешняя реакция Рут была за гранью. Саму Джульет потрясла сцена припадка Антона. Она подумала, не завезти ли в больницу его рюкзак, но потом решила, что это может подождать до завтра. Вечером Викторин и Грег присмотрят, чтобы у больного было все необходимое.

Джульет вернулась домой и позвонила своей самой старинной подруге Молли Лоуренс. Ей очень хотелось утешения. Пять лет назад Молли полюбила мужчину, ушла с работы и уехала из города. Теперь, выброшенная на Лонг-Айленд и занятая воспитанием трехлетнего сынишки, влачила существование в своем несчастливом браке. Но от этого не перестала быть прежней Молли; стоило ей несколько минут послушать Джульет, как она сформулировала диагноз:

– Душечка, у тебя был чрезвычайно суматошный день. Неудивительно, что так расходились нервы. Тебе требуется горячая ванна и что-нибудь из Бетховена. Ароматизированное масло или соли в ванну и… м-м-м… я бы посоветовала струнный квартет, опус 59, номер 3. Если не сможешь высидеть все, попробуй в два приема.

Джульет послушалась: отмокала в ванне почти час, а потом сделала на ужин бутерброды с ореховым маслом и джемом. Остаток вечера она провела в обществе леди Портер, которая демонстрировала все более изощренное коварство.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

– Умер? – Джульет выронила трубку радиотелефона, и та закатилась под подушку, на которую она облокачивалась. Порывшись, она извлекла ее. – Что ты несешь?

– Антон умер, – повторила Рут. – Час назад, в палате интенсивной терапии. Только что позвонил Грег. У него был сильный жар, невероятный. Температуру так и не сумели сбить. Он буквально сварился.

– Господи помилуй! – Джульет, пытаясь обрести самообладание, скосила глаза на часы: двенадцать минут седьмого. – Что сказали доктора? Его накачали наркотиками?

– Накачали? – эхом отозвалась хореограф, выделив голосом слово. – Нет, сказали, что он принимал экстази.

– Что принимал?

– Экстази. Эк-ста-зи. Распространенный уличный наркотик. В каком монастыре ты обитаешь?

Джульет выпрямилась в постели.

– Это что, смертельный яд? Или передозировка?

– Нет, конечно, не яд. От него у людей возникает волшебное чувство. – Рут помолчала, потом заговорила спокойнее: – А еще врачи полагают, что никакой передозировки не было. Они не могут объяснить, откуда такая реакция. Антон танцевал, в зале было жарко, возможно, произошло резкое обезвоживание организма, – вот все, что было сказано. Но он умер. Как это могло произойти? Джульет, что мне теперь делать?

Осознав, хотя и немного поздно, что поспать больше не удастся, Джульет встала и направилась на кухню.

– Слушай, Рут, – спросила она, спускаясь по лестнице, – ты когда-нибудь замечала, чтобы Антон принимал наркотики?

– Нет, а что?

– А вообще-то танцовщики ими балуются?

– Еще как. Особенно «химией» и кокаином.

– Вот как? – искренне удивилась Джульет. А такие бесподобные фигуры. Она добралась до кухни и, прижимая телефон плечом к уху, взяла чайник. – Рут, вчера ты что-то шептала на ухо Антону. Сразу после сцены с апельсинами. Что ты говорила?

– Не помню. Кажется, спрашивала, не тревожит ли его лодыжка и…

– И как? – перебила ее подруга, задерживаясь у раковины и наливая воду.

– Сказал, что нет. Жаловался на легкое головокружение. А так ничего особенного. Я посоветовала быть сдержаннее и не выпендриваться.

– Да, он был из тех, кто любил повыпендриваться. – Только тут до Джульет стало доходить, что Антона Мора больше нет, что он умер. – Почему он тебе улыбнулся и похлопал по руке?

– Понятия не имею. Наверное, уже поплыл. Как он мог это сделать перед самым прогоном?..

Пока Рут продолжала стенать, Джульет выглянула в переднюю убедиться, что рюкзачок Антона все еще там.

– Джульет! – Рут перешла ко второй части беседы, принялась договариваться о встрече. – Ты меня слышишь? Можешь подъехать?

– Извини. Подъехать куда?

– В студию. Поддержишь меня сегодня? Грег объявит о том, что случилось, а мне следует подумать об изменении в составе исполнителей. Да что там думать, надо менять солистов. Ну, хватит болтать. – И, не дождавшись ответа, повесила трубку.

– Хорошо, приеду, – буркнула Джульет в мертвый телефон, заварила кипятком пакетик чая в кружке и отправилась в туалет. Но при этом все время думала, как и почему Антону Мору выпало умереть таким молодым. Мысли путались, печаль сменяли прагматически-практичные соображения. Когда вчера она расхваливала немца после обеда с Патриком, тот был абсолютно трезв и немного не в духе. Во всяком случае, не в настроении ликовать и резвиться. Ее собственный опыт баловства наркотиками растворился во мраке времен, но Джульет смутно помнила, что между приемом дозы и наступлением реакции существовал период напряженного ожидания, повышенного внимания к любому внутреннему ощущению, к самой шальной мысли – не это ли начало блаженного улета? – и стремления скрыть свое состояние от окружающих. Ничего подобного она не заметила в Антоне.

Как ни было рано, но день начался. Солнечный луч высветил хрусталь окна в ванной. Джульет плеснула водой на лицо, причесалась и спустилась на кухню глотнуть в необычном утреннем освещении чаю. Охватив ладонями кружку, она позволила себе вернуться мыслями к собственным делам и с удовольствием вспомнила шесть страниц, которые вечером удалось произвести на свет, прежде чем ее сморил сон. Теперь лорд Саффилд со дня на день сделает предложение Кэролин Кастингэм, и с этого момента «Лондонская кадриль» покатится своим чередом.

Джульет успела принять душ, одеться и сидела за письменным столом, когда вскоре после девяти раздался звонок консьержа. Ответила Эймс; она направлялась в свой маленький кабинет забить сотворенную вчера порцию романа в компьютер и теперь заглянула в соседнюю комнату, где Джульет в поисках имен листала «Реестр пэров» издания 1807 года. Леди Портер давала вечеринку и ждала немало гостей. К тому же «Реестр пэров» был неплохим противоядием от грустных мыслей после вчерашних событий.

– В холле детектив Мюррей Лэндис, – сообщила Эймс, ее интонация явно содержала вопрос.

Джульет подняла глаза. В ее голове были сплошные Августы, Фредерики и Джемаймы.

– Мюррей? – с сомнением переспросила она, словно Эймс предлагала ей еще одно имя для «Лондонской кадрили».

– Из полицейского участка Западной Семьдесят четвертой, – добавила помощница. – Желает видеть вас.

– О, это, видимо, по поводу Антона Мора. – Джульет встала из-за стола, но вдруг замерла. – Мюррей Лэндис? Я знавала одного Мюррея Лэндиса в Редклиффе. Студента Гарварда. С факультета искусств.

– Не исключено, что это другой, доктор Бодин, – предположила Эймс и старательно состроила непроницаемое лицо. Она упорно называла так Джульет и упорно надевала на работу костюм и чулки. Джульет иногда разбирало любопытство: какой она была девочкой? Наверное, точно такой же, какой суждено было стать через пятьдесят лет: высокой, бледной, сосредоточенной, наблюдательной и абсолютно компетентной. Эймс не мучилась рефлексией и была из тех детей, которые рано ушли в себя; без тени улыбки выдавала даже самые умненькие суждения. Веселой и экспансивной Эймс никогда не была и уже никогда не станет, но она отличалась верностью, что, наверное, превыше обычной дружбы. У Эймс было своеобразное – тонкое, сдержанное, словно бы подсушенное, – чувство юмора. Не исключено, что на свой манер она и в эту минуту хохотала над своей работодательницей.

– Сказать, чтобы его пропустили наверх? – спросила она.

– Да, да, разумеется, – ответила Джульет, – проводите его в библиотеку, – и сама направилась туда. Мысли трепыхались в голове, как мышь в мышеловке. Разве принято, чтобы детективы являлись домой? И почему сначала к ней, а не к Грегу или Максу? Неужели полиция в самом деле полагает, что это она опоила Антона Мора? А что сталось с тем Мюрреем Лэндисом? Они познакомились, когда он еще на первом курсе начал встречаться с ее соседкой по комнате в общежитии, Моной. С этой Моной они с тех пор не виделись. Джульет слышала, что она вышла замуж за дипломата и уехала в Норвегию, и…

– Мисс Бодин? – На пороге библиотеки появился высокий, худощавый мужчина с темными глазами, длинным, крючковатым носом и на удивление плоскими скулами. У него были смуглая кожа, короткие вьющиеся волосы. Джульет показалось, что сломана переносица. Она машинально отступила на шаг. Одно дело – смотреть на выцветшие фотографии родителей и смеяться над их потешными костюмами и прическами, и совсем другое, – взглянуть на лицо, которое вы привыкли видеть молодым, но вдруг оно мгновенно состарилось и уже принадлежало человеку среднего возраста. Это стресс. Но в конце концов (хотя привычка мирит нас с худшими из спецэффектов), каждый из нас Дориан Грей.

Джульет уставилась на полицейского, на ее лице отразились радость, смущение, испуг. Мюррей за прошедшие годы вырос и изменился. Сутулость в зачаточном состоянии была заметна и в девятнадцать лет. Оливковая кожа задубела, жесткие курчавые волосы подернула седина. Нос словно еще больше загнулся вниз. Но маленькие темные глаза все так же блестели, и острый взгляд производил впечатление совершенной мужественности. Его свободные брюки цвета хаки сильно потерлись внизу, от куртки отрывалась пуговица. Но одежда хорошо сидела на долговязой фигуре.

Он тоже узнал ее – Джульет поняла это по глазам. И, когда подошел пожать руку, она вспомнила студента-скульптора, с плечами, покрытыми перхотью, который отовсюду притаскивал всякую рухлядь – старые машины и игрушки, детали мебели и столовое серебро. Он был подвижен и напорист, словно наэлектризован энергией. Из тех мальчишек (Джульет в те годы еще думала о них как о «мальчишках»), которые постоянно звенят монетами в кармане, расхаживают по комнате, а при разговоре машут руками или качают ногой. Много раз Джульет уходила из общежития, чтобы оставить Мюррея и Мону наедине, и, когда, сонная, возвращалась под утро, заставала их вместе в постели. Она не помнила, что послужило причиной их разрыва. Ревность? Какие-то сексуальные неурядицы? Обычная беда беззаботной, любвеобильной Моны. Джульет всегда помнила Мюррея (как помнят людей за подобные вещи) – ведь это именно он первым процитировал ей сетования Э. М. Форстера, [7]7
  Форстер, Эдуард Морган (1879–1970) – английский писатель и критик.


[Закрыть]который утверждал, что невозможно «обратиться лицом к фактам», ибо факты – все равно что стены комнаты: поворачиваешься к одной, но три другие остаются за спиной. Вот таким и был этот человек – открытым, любопытным, полным необыкновенного энтузиазма и неожиданным в суждениях. И еще он был добрым, отзывчивым, терпеливым – а как иначе удалось бы поладить с Моной? И (по мнению Джульет) – талантливым. Глядя на него, Джульет подумала: наверное, есть менее подходящие кандидатуры на роль полицейских Нью-Йоркского управления, но сразу ей в голову никто не пришел.

– Джульет Бодин? Полагаю, это вы?

Джульет не замечала за ним такого сильного бруклинского выговора. Но внезапно вспомнила, что отец Мюррея, а может быть, и дядя были копами. Он учился в Гарварде на стипендию и, если задуматься, это в какой-то мере спровоцировало их разлад с Моной. Задиристый Мюррей подозревал, что дочка богатея из пригородов, у которой выправлены зубы и заново слеплен нос, видит в нем не личность, а социальный курьез.

– Ничего, если я сяду? – спросил полицейский, пока Джульет стоя предавалась воспоминаниям.

– Конечно, пожалуйста.

Она вернулась в настоящее, усадила Мюррея в удобное кожаное кресло, предложила кофе и спросила, как он поживал все это время.

– Нормально поживал. А ты хорошо выглядишь. Хотя прошло столько лет…

В голове пронеслась ужасная мысль – она сильно изменилась.

– Да, столько лет. – Ее слова прозвучали негромким эхом.

– Смотрю, ты процветаешь. – Полицейский обвел глазами дорогое жилище: тяжелые шторы на окнах, стеллажи с книгами по стенам и видневшуюся в открытую дверь лестницу на второй этаж. У Джульет слегка екнуло сердце – они вернулись к той самой теме, которую обсуждали в давние времена: деньги, престиж; у кого они есть и у кого их нет.

– Повезло, – просто ответила она. – Книги хорошо расходятся.

– Ты писательница?

– Исторические романы. Сочиняю под псевдонимом.

– Ты всегда была смышленой.

– А что сталось с твоим искусством?

– По-прежнему занимаюсь. Сейчас работаю над тенями. Свет и тени. Если хочешь, как-нибудь покажу. Это трудно объяснить.

– С удовольствием.

– Кстати, тебе нечего смущаться денежной темы. – Вспышками проницательности Мюррей отличался и в прошлом. – Я это в себе преодолел.

– Поздравляю.

– Женился на деньгах, – рассмеялся он. – Потом развелся с деньгами.

– Сочувствую.

– Давняя история. А теперь послушай, зачем я пришел. – Мюррей подался вперед, и его лицо посерьезнело. Джульет заметила, что исчезла юношеская болтливая суетливость, но напористость осталась прежней. И еще он пах, как раньше: мылом «Слоновая кость», кофе, мужским дезодорантом с прослойкой собственного мужского запаха. Должно быть, половой аттрактант, подумала Джульет. Пробило даже сквозь насморк. Как славно снова повидаться. Она вспомнила жуткий час, когда в общежитии они ждали Мону. Ничего не произошло, но их явно потянуло друг к другу. – Этот парень, который умер сегодня утром, Антон Мор, он был твоим другом? – спросил полицейский.

Джульет объяснила, как оказалась в студии Янча. Она подумала, что Мюррей может вспомнить и Рут по учебе, но он не вспомнил.

– Так ты считаешь, кто-то подсыпал мистеру Мору наркотик? – продолжал детектив. – Именно так я прочитал в рапорте.

– Не знаю, – покачала головой Джульет, отметив про себя официальное «мистеру Мору». Как странно слышать такое от прежнего мальчишки. – Просто пришло в голову. Кстати, у меня здесь его вчерашние вещи, в том числе бутылка колы, из которой он пил. Взяла домой, думала, утром отвезу в больницу. – При мысли о том, что теперь казалось вчерашней наивностью, на глаза навернулись слезы, но Джульет пересилила себя и не расплакалась.

Зато брови Мюррея поползли вверх.

– Хочешь сказать, что его рюкзак оставался у тебя всю ночь? – По его тону можно было понять, что Джульет совершила нечто безрассудное, даже преступное. Неужели Мюррей подумал, что она решила присвоить рюкзак?

– Да.

– Ты слышала когда-нибудь о цепной ответственности за судебную улику?

– Нет, а зачем это мне?

– Жаль. Это документ, который определяет, когда и в чьем распоряжении находилась та или иная вещественная улика. Если бы ты вчера отдала рюкзак офицеру Пелтцу, мне не пришлось бы интересоваться, что с ним происходило за последние шестнадцать часов. Доходит? Так почему ты не отдала его офицеру полиции?

Джульет выпрямилась в кресле. Она понимала, что, даже изображая верх достоинства, не производит особого впечатления, но разве от нее убудет, если взять да и выпрямиться? Что нашло на этого типа? Забыл, сколько раз она сматывалась из собственной комнаты, чтобы он спокойно забавлялся с Моной? Минуту назад она обрадовалась, увидев Мюррея, но оказалось, что тот предпочитает строго официальные отношения.

– Потому что я понятия не имела, что Антон умрет, – отозвалась Джульет как можно спокойнее. – Вещи принадлежали Антону. И я собиралась вернуть их ему. Кстати, почему офицер Пелтц не взял их сам? Я сказала ему, что Антон пил из бутылки. Почему он не спросил о ней?

– М-м-м… – протянул Лэндис. – Я хочу понять, почему ты высказала предположение, что в питье мистера Мора могли что-то всыпать?

– Ничего подобного я не предполагала. – Джульет понимала, что ее тон стал язвительным. Но в конце концов, это не ее вина. Пусть Лэндис пеняет на собственную безапелляционность. – Мне вообще не следовало в это встревать, – раздраженно продолжала она. – Я заявила офицеру Пелтцу только то, что Антон пил колу, но не заметила, чтобы кто-то крутился возле его бутылки. И пыталась объяснить, что Антон не похож на человека, который принимает наркотики. Тем более сомнительно, чтобы он сознательно решил рисковать таким ответственным представлением. Ты, видимо, не понимаешь, насколько важен прогон.

Она в нескольких словах объяснила суть вчерашнего события: как много ключевых фигур студии впервые смотрели постановку и какое это имело значение для труппы. Потом описала обычно сдержанную манеру Мора и то, как во время прогона менялось его поведение, пока не наступила подобная взрыву развязка.

Лэндис не перебивал. Он достал из внутреннего кармана маленькую записную книжицу и с таинственными паузами вписывал в нее слово-другое. Сначала Джульет решила, что он заносит сообщаемые ею детали. Но постепенно поняла: все не так просто.

– Прости, – перебил ее полицейский, – я до сих пор не вполне понимаю. У тебя были серьезные основания подозревать, что кто-то хочет насолить мистеру Мору? – Он порывисто подался к ней, темные глаза сузились. Джульет испытала физическое потрясение, когда поняла, что в ней видят не свидетеля, а подозреваемую. Что он там писал? Отмечал несоответствия в ее показаниях, возможные мотивы, что-нибудь насчет ее невольных жестов?

Но с другой стороны, вопросы свидетельствовали, что он понятия не имел о ловушке недельной давности в ящике с канифолью. Иначе не был бы таким неверующим, несообразительным. Джульет поспешила прояснить ситуацию:

– Да, основания были. Надо было с самого начала тебе рассказать. – И она, улыбаясь, как можно короче описала падение Антона и его травму. – Я уверена, что тальк всыпали в конце общей репетиции. Все видели расписание и знали, что потом в зале останется один Антон. Значит, ловушка была расставлена на него.

Детектив Лэндис кивнул. Но, против ее ожиданий, не смягчился и шевельнул ноздрей, словно пытался сдержать усмешку.

– Порошок талька в качестве грозного оружия. Что-то новенькое. Но тем не менее – уголовное преступление. Ты сообщила об этом Пелтцу?

– Как-то не пришло в голову.

– Понятно. – Джульет показалось, что Мюррей произнес это достаточно зловеще. – А что последовало за тем, как ты проинформировала о тальке администрацию студии?

Она рассказала, как Грег разослал сотрудникам письма. Слушая себя, Джульет сама удивлялась, почему Флитвуд не принял серьезных мер, чтобы оградить от опасности своего протеже и бывшего любовника. Разве ничего нельзя было предпринять?

– Кто-нибудь откликнулся? – спросил Лэндис.

– Нет.

– Нет, – подхватил Мюррей, и его глаза сузились. – Мор не называл Флитвуду возможного злоумышленника?

– Не знаю, – ощетинилась Джульет. Ей было неприятно, что все время приходится защищаться. – Спроси его самого. Но поскольку никто не откликнулся, я решила ближе познакомиться с исполнителями «Больших надежд».

– Присматривалась?..

– Присматривалась, прислушивалась и задавала вопросы, – нехотя согласилась Джульет.

– Строила из себя частного сыщика?

– Так и знала, что ты это скажешь!

– Ты в курсе, что в штате Нью-Йорк, чтобы заниматься частным сыском, необходима лицензия? Мисс Ренсвик тебе платила за услуги, которые ты ей оказывала в студии Янча?

– Естественно, нет, – отрезала Джульет. – Мне даже в голову не приходило, что я изображаю частного детектива! – «Интересно, – подумала она, – если бы я была мужчиной, Мюррей бы тоже взял со мной такой тон?» – Я вообще ничего не изображала, – добавила она.

Взгляд полицейского стал откровенно скептическим.

– Кстати, – поинтересовался он, – разнюхивая, что и как, ты, случайно, не спросила у Мора, не подозревает ли он кого-нибудь?

– Не спросила.

– Не спросила, – повторил он и глянул так, словно получил очередное доказательство ее злого умысла. Но правда состояла в том, что Джульет ни в коем случае не собиралась показывать, что ей известно о ловушке в ящике с канифолью, в которую попался танцовщик. Она считала это внутренним делом студии Янча и не собиралась обсуждать происшествие даже с жертвой. Кроме того, Джульет понимала: Грег и Рут беспокоятся о своей звезде и отвергают всякие предположения, что выпад совершен специально против него.

Но, взглянув на детектива Лэндиса, она решила, что эти аргументы не убедят полицейского.

– Таким образом, твое весьма тесное общение со студией Янча было целиком и полностью альтруистическим?

Джульет наконец потеряла терпение.

– Неужели тебе взбрело в голову, что это я устроила так, что Антон поскользнулся? – взорвалась она. – Или вчера уморила его?

– С моей точки зрения, ты была в центре и того и другого события, – ответил Мюррей.

– Господи!

Да кто он такой, чтобы ее судить? Джульет столько лет даже не вспоминала о нем.

Мюррей некоторое время смотрел на нее, затем круто поменял манеру разговора – потеплел, демонстративно отложил записную книжку, положил длинную ногу на ногу и улыбнулся.

– Ну, и что мы накопали? – Теперь тон стал очень дружелюбным. – Вычислила плохого парня? Думаешь, Мор кому-то засел в печенках?

Джульет колебалась. Минуту назад она бы использовала все, что угодно, только бы отвести подозрения от себя. Но она не поверила внезапной перемене в поведении полицейского. И ей не светило подставлять других.

– Понимаю, никому не охота наговаривать на людей. – Мюррей прочел сомнение на ее лице. – Но все-таки скажи, о ком ты думаешь? Ты же там все вынюхивала. Кого подозреваешь? Дай мне наводку.

Джульет смущенно поерзала.

– Я не пришла к определенному выводу. – Слушая себя, она понимала, что мямлит. – Только выяснила, что у Мора были связи с несколькими коллегами.

– То есть?

– Ну… с балериной Олимпией Андреадес… – по мере того как Джульет произносила имена, ее лицо краснело все сильнее, – с другой… Лили Бедиант и с самим Грегом Флитвудом. Может быть, с кем-нибудь еще, но мне не сказали.

Она совсем расстроилась, когда Мюррей взял записную книжку и принялся заносить фамилии. Но когда он поднял глаза, не заметила в них никакого интереса.

– Кто-нибудь из этих людей состоит в браке?

– Нет… я по крайней мере не знаю.

– В таком случае их нельзя считать подозреваемыми.

Джульет собиралась возразить, но следующий вопрос полицейского отвлек ее внимание:

– А ты сама?

– Хочешь спросить, замужем я или нет?

– Именно.

– Нет, не замужем. Неужели подозреваешь меня?

– Просто спрашиваю. Так это ты сделала?

– Разумеется, нет. С какой стати?..

– Ты не любила Мора?

– Я его даже не знала.

– Знала достаточно хорошо, чтобы утверждать, что он не из тех людей, которые употребляют наркотики.

– Он произвел на меня такое впечатление. – Джульет снова начала раздражаться. – Послушай, если это я, зачем мне было обращаться к Пелтцу и?..

– Как обстояли дела с постановкой? – перебил ее полицейский. – Возникали трудности? Как исполнители относились к твоей подруге Рут?

В последние несколько лет, отчасти по воле случая, а отчасти – потому, что на его территории было много театров, концертных залов и музеев, подозрительные смерти деятелей искусств стали чем-то вроде специализации детектива Лэндиса. Он распутывал самоубийство в Музее национальной истории и еще одно – известного покровителя американского фольклора. Он знал хитросплетения отношений в Нью-Йоркском историческом обществе, систему безопасности «Метрополитен-опера» и схему руководства несколькими не бродвейскими театрами. Балет оказался для него новой сферой. Но Мюррей не сомневался, что во всяком творческом коллективе есть трения.

– Все относились к ней вполне нормально, – пробормотала Джульет.

– Давай колись. Я не собираюсь выдвигать обвинение в убийстве только потому, что у хореографа были трудности с труппой. В таком случае убили бы ее. Расскажи, что она за человек?