Текст книги "Клинки Приречья (ЛП)"

Автор книги: Эллен Кушнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Нет, – запротестовал было он, но подумал, что давать разъяснения лучше в вертикальном положении.

Девушка, которая всё так же куталась в плащ, съежилась в уголке кушетки и выглядела испуганной и беззащитной. Алек нависал над ней хаотичной массой нескладных конечностей. Иногда алкоголь придавал ему грациозность, но не этим вечером.

– Ну да, – с надеждой заторопилась девушка, – я умею готовить. Разводить огонь. Носить воду.

Ричард подумал: «Я это сегодня уже во второй раз слышу».

– Мы не можем просить Миледи… – начал он.

– Ты умеешь чистить сапоги? – с интересом спросил Алек.

– Нет, – твердо заявил Ричард, прежде чем она успела согласиться. – Никаких слуг.

– Ну и, – сварливо поинтересовался Алек, – что она тогда здесь делает? Надеюсь, не первое, что приходит на ум.

– Алек. С каких пор это приходит тебе на ум?

– Ох, оставь. – Алек неловко повернулся на каблуках. – Я иду спать. Развлекайтесь. Позаботься, чтобы утром была горячая вода для бритья.

Ричард с извиняющимся видом пожал плечами, адресуясь заворожено глазевшей на них девушке. Это должно было означать: «Не обращай на него внимания», но всё же ему тоже было любопытно, будет ли поутру горячая вода. Пока же он собирался заняться самим Алеком.

***

Проснувшись, Алек не сумел бы сказать, что в сумбуре перепутавшихся конечностей принадлежит ему, а что – Ричарду. Он услышал слова своего друга:

– Н-да, конфузное дело. Алек, не двигайся, ладно?

В комнате, кроме них, был кто-то еще, и этот третий стоял сейчас над кроватью с обнаженным мечом в руке.

– Как ты сюда попал? – спросил Ричард.

Курносый мальчишка хмыкнул:

– Проще простого. Не узнаешь меня? «Мои враги повсюду». Пожалуй, мне кой-чего за это причитается, как думаешь? Я хочу сказать, я ведь тебя провел, а?

Сент-Вир приподнялся на локтях.

– Так кто же ты будешь: невеста, переодевшаяся нахальным сопляком, или сопляк, прикинувшийся невестой?

– Так у нас тут, – не удержавшись, встрял Алек, – мальчишка, переодетый девчонкой, переодетой мальчишкой?

– Какая разница, – отозвался Сент-Вир. И добавил, обращаясь к нарушителю спокойствия: – Ты слишком крепко вцепился в меч.

– О… это не нарочно. – Не отводя острие клинка от своей цели, мальчишка ослабил хватку. – Извини, я этим займусь. Я знал, что просто так мне сюда не пробраться. А девчонкам с тобой опасаться нечего – все знают, что они тебе не по вкусу.

– Ну, нет, – удивленно запротестовал Ричард. – Девушки мне очень даже нравятся.

– Ричард, – протянул Алек, у которого начало сводить левую ногу, – ты разбиваешь мне сердце.

– Но он-то тебе нравится больше.

– Ну да, больше.

– Ревнуешь? – слащаво промурлыкал Алек. – Будь добр, умолкни и катись отсюда. Если я сейчас опять не засну, меня ждет худшее похмелье в мире.

Ричард сказал:

– Я не даю уроков. Я не могу объяснить, как делаю то, что делаю.

– Ну пожалуйста, – взмолился паренек с мечом. – Можешь ты просто меня посмотреть? Сказать, гожусь ли я на что-то. Если скажешь, что да, я буду знать.

– А если скажу, что нет?

– Гожусь, – упрямо заявил парень. – Должен годиться.

Ричард выскользнул из кровати, одним плавным движением возвращая контроль над своими членами. Это приводило Алека в восхищение: будто наблюдаешь, как искусный шахматист завершает партию одним-единственным простым ходом. Обнаженное тело Ричарда в лунном свете походило на скульптуру безупречной работы. В руке у него был меч, который не покидал ее с самого начала.

– Защищайся, – бросил Сент-Вир, и мальчишка отступил, заняв оборонительную позицию.

– Если ты убьешь его, – сказал Алек, удобно закидывая руки за голову, – постарайся сделать это чисто.

– Я – не – собираюсь – его – убивать. – С необычной для него горячностью, Ричард акцентировал каждое слово ударом стали о сталь.

При его словах мальчишка подобрался, возвращая выпады.

– Еще раз, – отрывисто бросил фехтовальщик, продолжая наступать. Его голос был холоден. – Мы повторим всю последовательность, если ты сумеешь ее припомнить. Теперь парируй мои удары.

Иногда мальчик отражал стремительные выпады, но временами глаз или память подводили его и, послушная воле фехтовальщика, смерть замирала на острие клинка в дюйме от его сердца.

– Новая серия, – рявкнул Ричард. – Запоминай. – Они повторили последовательность движений. Алеку казалось, что мальчишка движется ловчее, увереннее. Но фехтовальщик с силой ударил по клинку своего ученика, и меч вылетел из руки мальчика, с лязгом упал на пол и откатился в угол. – Я же сказал, что у тебя слишком жесткая хватка. Подними его.

Мальчик принес свое оружие и урок возобновился. Этот нескончаемый повтор начал нагонять на Алека скуку.

– У тебя устают руки, – заметил Ричард. – Ты не упражняешься с тяжестями?

– У меня нет… тяжестей.

– Раздобудь. Нет, не останавливайся. В настоящем поединке ты не можешь остановиться.

– Настоящий поединок… не такой… долгий.

– Откуда тебе знать? Уже побывал?

– Да. В одном… Двух.

– И победил в обоих, – сурово подвел итог Ричард, рука которого ни минуты не отдыхала, ноги ни на миг не останавливались. – И оттого решил, что тебе море по колено. – Он резко стукнул по клинку. – Шевелись.

Парнишка ответил двойным переводом, легчайшим нажимом пальцев меняя линию нападения. Ричард Сент-Вир уклонился от острия меча своего противника, а его собственный меч без усилия преодолел защиту мальчика.

Тот вскрикнул от нежного поцелуя стали. Но фехтовальщик не оборвал игру.

– Зарубка на память, – сказал он. – Кровь – это пустяки.

– О. Но…

– Ты хотел урок. Так учи его. Ладно, отлично, сейчас ты напуган. Но это не должно ничего для тебя значить.

Проще сказать, чем сделать. Защита мальчика стала агрессивной, понемногу переходя в отчаянное нападение. Ричард позволил ему это. Теперь они сражались молча, хотя фехтовальщик всё время сдерживал себя, чтобы не нанести серьезных увечий. Он начал играть с мальчиком, оставляя ему крохотные зазоры, ровно настолько, чтобы посмотреть, сумеет ли тот воспользоваться преимуществом. Парнишка ухватил примерно половину – остальные либо ускользнули от его глаза, либо тело было недостаточно проворным, чтобы подстроиться под них. Что бы он ни делал, Ричард отражал его атаки, заставляя обороняться.

– Итак… – хрипло проговорил фехтовальщик, – …ты хочешь меня убить или только вывести из игры?

– Я… не знаю…

– Насмерть, – взметнулся клинок Ричарда, – прямо в сердце. Всегда в сердце.

Мальчик замер. Смерть леденила его пылающую кожу. Ричард Сент-Вир опустил острие меча, и поднял снова, чтобы возобновить поединок. Мальчик задыхался, пот катился с него градом – разом от страха и напряжения.

– Хороший удар… может прийтись куда угодно. Тебе решать… будет он легким… или глубоким.

Курносый мальчишка стоял не шевелясь. Из носа у него текло. Он по-прежнему сжимал свой меч, а кровь там и сям струилась по его коже и одежде.

– Ты не плох, – сказал Ричард Сент-Вир. – Но можешь стать лучше. А теперь убирайся отсюда.

– Ричард, у него кровь идет, – тихо сказал Алек.

– Я знаю, что у него кровь. Это, видишь ли, бывает, когда люди дерутся.

– Сейчас ночь, – настаивал Алек, – в Приречье. На улицах смутно. Ты говорил, что не хочешь его убивать.

– Дай мне простыню. – Пот остывал на теле Ричарда, завернувшегося в льняную ткань.

– У нас есть бренди, – сказал Алек. – Я возьму.

– Извиняюсь, что испачкал вам пол кровью, – проговорил мальчишка. Он вытер нос рукавом. – Я плачу от встряски, вот и всё. Это не по-настоящему.

Он не обследовал свои раны. За него это сделал Алек, промывая их бренди.

– Ну ты даешь, – сказал он мальчику. – Я уже целую вечность пытаюсь вывести Ричарда из себя. – Он передал фляжку Сент-Виру. – Можешь допить, что осталось.

Алек расстегнул лохмотья, оставленные мечом от куртки мальчика, и стал стягивать с него рубашку.

– Это девушка, – внезапно объявил он с изумлением повивальной бабки, принявшей младенчика-уродца.

Девица сказала что-то грубое. Плакать она перестала.

– Твою также, – парировал Алек. Его рука нырнула ей в нагрудный карман, извлекая небольшую книжицу, мягкая кожаная обложка которой была теплой и влажной от пота. Он открыл ее и тут же захлопнул.

– Читать не умеешь? – ехидно поинтересовалась девчонка.

– Я не читаю такой вздор. «Фехтовальщик по имени Не-Убий». Такая же была у моей сестры, да и у всех ее подружек. История какой-то благородной девицы, которая возвращается домой после бала и находит в своей спальне поджидающего ее мечника. Вместо смертоубийства выходит случка. Она в восторге. Занавес.

– Нет… – вспыхнув, воскликнула она, – Ты ничего не понял. Глупец. Что ты об этом знаешь?!

– Эй, – заметил Алек. – А ты симпатичная, когда у тебя из носа течет, имей в виду, милашка.

– Глупец! – гневно повторила она. – Глупый ублюдок. – Звонко и четко, будто вкус этих слов был для нее внове. – Да что ты вообще знаешь?

– Больше, чем ты думаешь. Может, у меня и нет твоей редкостной сноровки управляться с клинком, но вот другие твои штучки мне известны. Я знаю, как тебя ублажить.

– О, – вспыхнула она, – значит, вон оно что, приехали. – Вне себя от ярости, она снова не смогла сдержать слез, и оттого разозлилась еще больше. – Меч для тебя – ерунда; книга – вздор… только это ты и способен понять. Да ты ничего не знаешь – вообще ничего!

– Да ну? – выдохнул Алек. – Его глаза сверкали, на высоких скулах проступили красные пятна. – Думаешь, я знаю не все ваши сказки? У моей сестры это были лошади – и настоящие, и выдуманные. – Он взял себя в руки, сумев вернуть себе обычную насмешливость, невозмутимость и язвительность. – Кобылы в стойле, золотые жеребцы во фруктовом саду. Она называла мне их имена. Я ел яблоки, которые она собирала для них, чтобы они казались реальнее. Всё я знаю, – с горечью повторил он. – Волшебные лошади моей сестры были могущественны – она скакала на них по горам и долам и звала их по именам. Но в итоге они ведь предали ее, правда? В итоге от них не было никакого прока, они никуда ее не увезли.

Ричард сидел на краю кровати, позабыв о фляжке с бренди, которую держал в руке. Алек никогда не говорил о своей семье. Ричард даже не знал, что у него была сестра. Он слушал.

– Моя сестра вышла замуж – за человека, которого для нее выбрали, который ей не нравился, которого она боялась. Эти чертовы лошади ждали ее в саду, ждали всю ночь, что она придет к ним. Они бы унесли ее куда угодно, навстречу ее любви, но она не пришла… а потом настал день свадьбы. – Алек высоко вскинул книгу и со всего маху швырнул об стену. – Я знаю об этом всё.

Девушка смотрела не на свою изуродованную книжку, а на Алека.

– А где был ты? – спросила она. – Где был ты, когда совершался этот постылый брак – ждал в саду вместе с ними? О, я знаю, ты сам забрал их и ускользнул. – Она наклонилась – неловко, из-за оставленных мечом отметин, – и подняла книгу, старательно ее разглаживая. – Ничего ты не знаешь. Не можешь знать. И не хочешь. Все вы такие.

– Алек, – сказал Ричард. – Иди в кровать.

– Спасибо за урок, – обратилась она к фехтовальщику. – Я запомню.

– Какая разница? – отозвался он. – Тебе придется найти кого-то другого. Так и никак иначе. Но будь осторожна.

– Спасибо, – повторила она. – Я буду осторожной – теперь, когда знаю, что есть ради чего. Ты ведь сказал то, что думал, правда?

– Да, – ответил Ричард. – Обычно, меня не удается так сильно разозлить. Я сказал то, что думал.

– Хорошо. – В дверях она обернулась, поинтересовавшись всё так же отстраненно и холодно: – Как зовут твою сестру?

Алек, бледный как полотно, будто прирос к месту, где стоял, когда швырнул книгу. Ричард знал, что когда пройдет шок, оцепенение сменится неистовством.

– Я спросила, как ее имя?

Он сказал ей.

– Ладно. Я найду ее. Я передам ей это, – она коснулась книги, на которой пальцы оставили отметины запекшейся крови, – и твою любовь.

Она снова остановилась, открыла книгу и продекламировала:

– «До этой ночи девой я была. Я женщина теперь». Так она заканчивается. Но ты никогда ее не прочтешь, а значит, никогда не узнаешь, что там произошло. – Она улыбнулась – эта улыбка могла бы рассечь сталь. – А я прочла, и знаю, так что со мной всё будет в порядке, правда?

– Иди в кровать, Алек, – повторил Ричард. – Ты дрожишь.

========== Человек с ножами ==========

Комментарий к Человек с ножами

art © by Thomas Canty, 2010

иллюстрированная версия:

https://rarefandoms.wordpress.com/2016/06/18/man-knives/

Отец говорил ей о моряке, разлюбившем море, который вскинул весло на плечо и зашагал прочь от берега, дальше и дальше, пока, наконец, не встретил того, кто, глянув на весло, спросил: Что за штуку ты тащишь, приятель? – там он и остался. Отец говорил ей, что и сам поступил почти так же, перебравшись с материка на остров, где шел через холмы и леса, пока не сыскал место, где никто не умел прочесть книги, и поселился там со своей маленькой дочкой. Крестьянам он отдавал свои умения врачевателя, а Софию учил читать и делать то же, что и он. Отца больше не было, но она оставалась здесь – одна меж толпы, со своими козами и садом, на окраине деревни, населенной людьми, никогда не читавшими книг.

Так и жила она, день ото дня не делаясь моложе, покуда не явился человек с ножами.

*****

Он пришел сюда умереть, выхаркать легкие и сгореть в лихорадке в краю, где никто не слыхал его имени. Бежав из дома у моря, он унес с собой свои перстни. Они помнили его прошлое, но здесь они были книгой, которой никто не мог прочитать. Он хранил их в суме под рубахой, вместе со скальпелями и двумя анатомическими атласами, да впридачу – куском засохшего сыра, что был ему сейчас не по зубам. Он пришел сюда умереть, в лесах чужой земли, будто старый ворон или брошенный пес. Но увидев свет, он подумал: что ж, хотя бы под крышей.

*****

Человек на пороге едва дышал, а говорить не мог и подавно. Она привыкла к являвшимся в небожеский час болящим селянам, но этот ей был не знаком. Он был немолод. Его лицо осунулось, он вымок и дрожал. Он не мог причинить ей зла.

– Входите, – сказала она.

На мгновение он отнял руки от груди и неловко вытянул их вперед, будто говоря: у меня ничего нет. А потом, согнувшись, рухнул на колени, заходясь в кашле и хватая ртом воздух. Она почти подтащила его к очагу, где всегда кипела вода.

– Снимите одежду, – велела она, и он засмеялся, с натугой и хрипом. Она протянула ему сухое одеяло и нарочито отвернулась, занявшись поиском сиропов и микстур. От снадобья, что она дала ему выпить, он уснул прямо здесь же, у очага, стискивая старое грубошерстное одеяло – то, что дала ей Евдоксия за исцеление своей малышки, которая теперь уж и сама стала матерью.

*****

Он был в земле, в земле, кто-то силился погрести его, засыпая легкие равнодушной землей, он не мог вздохнуть и – Ш-ш-ш, – прошептало море, омывая его. – Ш-ш-ш, все хорошо, усни…. Это сон, только сон, не смерть.

*****

Она коснулась его головы. Густые волосы были будто выдраны клочьями. Она посмотрела, нет ли у него чесотки, но дело было не в этом. Кто-то просто срезал целые пряди. Быть может, ножом?

*****

Его любимого подняли из моря, с острозубых скал под их окном. Он не слышал, и уже не узнает, вскрикнул ли тот, соскользнув со скал. Так зычен здесь голос моря. Год за годом то была их любовная песня: гул моря ночами, а днем – жужжание пчел над диким тимьяном, алевшим в нависших над домом утесах.

Ему сказали: – Он мертв, господин, – но он ответил: – О нет! Смерть ему не подруга – она страшится его! – Ему сказали, он может взглянуть, и он двинулся было к порогу, но Марина, их ключница, вдруг удержала его, говоря: – Господин, не смотрите! – но он глянул ей через плечо, он увидел… крови не было, не было, не было, только что-то изломанное и вовсе бескровное, и он схватил первый же острый предмет, и полоснул себя по руке, но ему связали руки, говоря: не сейчас! еще рано, еще слишком рано – на погребении времени будет вдосталь, а он закричал: – Что? Что?! Да ума вы решились, что ли? – но это были не те слова, он видел по лицам людей, что они не поняли.

*****

Обычно она касалась их лиц, только чтобы узнать и лечить недуг, оставляя уход женщинам семьи. Но здесь она была одна, одна за всех. И она мыла его тело, как мать или жена. Он был застенчив; он пытался удержать ее. Но от него воняло, и она не стала его слушать. Чистота придется ему по душе, сказала она, бросая в горячую воду алую горсть дикого тимьяна, чтобы исцелить его грудь. Он рыдал, вдыхая пряный пар.

*****

Каждый проливал толику крови и срезал прядь волос, чтобы возложить… возложить на… Он уже пролил свою кровь; он схватил нож и отсек себе волосы – волосы, что рассыпались по груди его любовника, путались в его пальцах, закрывали глаза…

– Тебе нравится? – спросил он, когда этот остров впервые возник перед ними.

– Я различаю цвета, немного. Здесь красиво.

*****

– Откуда ты? – спросила она спящего мужчину, который кашлял во сне. К ее смятению, он обернулся к ней, открыл глаза и ясно произнес: – У меня есть ножи. – И всё. Ему снились она и ее вопрос. Потом глаза его снова закрылись и он отвернулся.

*****

Ножи не были средством отдалить его от прошлого или же от людей. Они служили тому, чтобы понять, увидеть, узнать больше. Он никого уже не хотел ранить, даже себя самого. Не здесь. Не на острове, где мед так сладко сочился из сот, где пчелы над приторно-пряным тимьяном вели одну песню, а море пело иную среди черных скал у подножия белого дома, что они построили вместе – дома с длинной верандой, чтоб укрыть их от солнца, и окнами, отрытыми в ночь шипенью и грохоту волн, напоминавших, что они на острове, и пришлось бы снарядить парусник, чтобы отыскать их или увезти прочь.

*****

Было странно не знать его имени. Он не назвался, она не спросила. Быть может, имя было ей ни к чему, пока они оставались здесь вдвоем, одни в ее доме на окраине деревни. Месяц выдался тихий: в эти дни не рождались дети, не случалось внезапных лихорадок, никто не падал со скал. После его вторженья погода смягчилась.

*****

Если бы он мог вырвать себе глаза, чтобы изгнать призраки, он сделал бы это. Но, смыкая веки, он лишь видел острее: его любимый – под землей, в земле, часть земли, беззащитный и уязвимый. Призраки приходили снова и снова, а он не мог отвести взгляд.

*****

И пришел день, когда его дыхание стало глубже. Ночь, не потревоженная пробуждением. Сон, не прерванный криком. Утро, когда он с трудом поднялся на ноги, завернувшись в одеяло, и молча взял ведро у нее из рук. Вечер, когда он перенес свою постель в сарай, к козам. День, когда он увидел, что подгорает суп, и, вычистив горшок, сварил новый.

Больше никто не знал, что у нее и впрямь подгорает суп, хотя все, наверно, догадывались.

*****

Он побрел прочь оттуда, где призраки были безжалостны, спотыкаясь о камни, к колючей поросли вдоль кромки моря и прочь от него, взбираясь по лесистым холмам, где никто не нашел бы его, к деревням, где никто не слыхал его имени. Он питался лишь тем, что ему подавали. Свое же никчемное тело отдал дождям и ветрам, но те отшвырнули его. И он тащился дальше, от селенья к селенью, где люди спрашивали, кто он и чего хочет, но у него не было слов для ответа.

*****

И пришла ночь, когда она коснулась его груди, чтобы узнать, что легкие чисты, и коснулась его лба, чтобы узнать, что лихорадка прошла, и коснулась его горла, чтобы узнать, что дыхание ровно.

*****

То была ночь. Ночь, когда буйствовал ветер. Он не слышал, как любимый покинул постель, не заметил исчезнувшей тяжести тела. Его любимый – он часто уходил в ночь, она была ему немногим темнее, чем день. Он любил померяться силами с ветром в скалах над волнами.

*****

И пришла ночь, когда она коснулась его лба, чтобы узнать, прохладна ли кожа, и коснулась его губ, чтобы узнать, отзовутся ли они ей, и коснулась его лица, чтобы узнать, не отведет ли он глаз.

*****

Волны смолкли, когда она коснулась его. Мир стал крохотным. Внутри него была пустота – та, что она искала заполнить.

Ее глаза видели человека, которого он не знал.

*****

Она успела узнать его тело, и теперь, обнимая его, не дивилась белизне не ведавшей солнца кожи. Она едва ли дивилась самим объятиям – будто его тело звало ее с первой минуты, даже из-под лохмотьев сияя пламенем свечи, а она была мотыльком, которого тянул жар его кожи, белой гладкой кожи, длинных и гибких рук, тонких изящных костей, угловатого, заострившегося лица с зелеными глазами – зелени, какой она никогда не видала в природе.

*****

Он дал ей узнать его, открывая в нем себя самоё. Будто она читала книгу, впитывая знание, водя пальцами по буквам, по складам выговаривая слова.

*****

Она спросила:

– Как твое имя?

Он молчал. Он не хотел слышать его снова.

– Твое имя? – мягко повторила она. – Ты можешь мне сказать?

Он так же молча покачал головой.

– Тогда как мне тебя называть?

Он произнес:

– Кэмпион.

– Кэмпион? Это хорошо?

Он рассмеялся и снова покачал головой.

– Нет. Не хорошо. Я.

– Меня зовут София.

– Со-фея?

– Да. Я лекарка. Я умею читать. Ты умеешь читать, Кэмпион?

– Да. Я могу читать вещи.

– Читать вещи? Ты хочешь сказать, читать о вещах?

– Нет, нет! – и опять он тряхнул головой, но теперь жестикулируя также руками, вытягивая их, будто уронил что-то и не может найти. – Вещи. Маленькие… их делают из деревьев… какое слово?

– Маленькие… из деревьев… ты говоришь о книгах? Ты читаешь книги?

Он кивнул.

– Я покажу тебе.

Так вот что было в ворохе тряпья, в свертке, который она не тронула, отчасти из деликатности, но отчасти, хотя она ни за что бы в том не созналась, потому что он был так мерзок. Под тряпьем оказался кусок полотна почище, и в нём – книги.

Анатомия. Рисунки органов и тканей человеческого тела – собранные воедино крупицы тех истин, что не единожды являлись ей в разрозненных фактах, когда она трудилась над спасением очередной жизни, – сейчас они лежали перед ней, черно-белые, будто карта. Бесстрастные и достоверные. И такими же черно-белыми, причудливыми, неузнаваемыми были буквы, которых она не знала. Его язык, его слова.

Она почти лишилась дара речи.

– Кто это сделал? Где ты их взял?

Он покачал головой.

*****

Она говорила. Он слушал. Ему не доставало слов. Оставаясь один, в своих мыслях он выбирал лишь внятные ей слова. Но слова не нужны ни ласке, ни взгляду. Их ждала она, их отдавала. Их теперь мог дать ей он.

*****

– Я не молод, – покаянно шепнул он ей в волосы. Его речь была обрывистой, с прихотливыми акцентами и потерянными словами, но эту фразу он знал: – Мне жаль. Я теперь не красив.

Она хотела ответить, что мужчине красота ни к чему, но вместо того сказала:

– Ты красив для меня, – и это была правда.

Он развел руками, не находя слов, чтобы спорить, лишь с горьким смехом, вместо отповеди.

– Ты видишь меня, – упрямо объяснила она, желая убедить его. – А я вижу тебя.

Он застыл в ее объятиях, будто она рассердила или оскорбила его, но она ждала, и, прижавшись к ней, он расслабился, снова смягчился.

– Ты не знаешь меня, – пробормотал он.

– Да. Чудно, что ты сделал меня счастливой.

– Чудно… чудно?

– Нет. Да, немного. Чудно, – она пощекотала его, с удовольствием чувствуя, что он заерзал, как ребенок, – и странно.

– Я – странник.

– Да, – сказала она. – О да.

*****

Он знал: она вернула его к жизни. Ощущая, как солнце касается рук, вдыхая запах шалфея, розмарина и лаванды в саду, улыбаясь, когда она звала его со двора, он знал, что обязан ей всем. Она возродила его мир.

*****

Доставляя удовольствие ей, а временами – в собственном исступлении, он стонал, как роженица. Эта боль, виденная уже не раз, пугала бы ее, но она знала, что через миг всё пройдет. Сама же она, не ведавшая прежде за собой певческих талантов, распевала в голос длинные летние гимны.

– Почему ты не поёшь? – как-то раз решилась она спросить, зарывшись лицом ему между подмышкой и грудью. Он долго не мог понять, а потом ответил:

– Мужчины редко поют.

Но однажды он выкрикнул слово – крик рвался из него, тело стенало, и он рухнул на нее вязкой тяжестью глиняной глыбы. Она пыталась удержать его, но он откатился в сторону, заслоняясь ладонями, отгораживаясь от чего-то, что видел только он.

Она позвала: – Любовь моя? – и он выдохнул: – Да. Говори… говори со мной… пожалуйста, – и она растеряно запела глупую детскую песню о козочке на холме. Он несколько раз прерывисто вздохнул, спросил, что значит какая-то строчка, и снова стал самим собой.

Слово, что он вскрикивал снова и снова, было на его языке. Может быть, имя? Как срывалось имя и с ее уст в забытьи наслаждения?

На следующий день, подметая хижину и измельчая травы на столе, она раздумывала о том, что у него были другие. Другие, до нее. Претило ли ей, что она была не первой его любовью, как был у нее он? Тревожило ли? Да, немного, решила она. Ей не нравилось думать, что он любил кого-то еще. Но отвергать это было нелепо.

*****

– Мои волосы такие белые…

– Мне нравится. Раньше они были темнее?

– Да. Гораздо темнее, да. Теперь страшный – старик.

– Та не страшный. Козам ты нравишься. Ты хорошо о них заботишься.

– Козам…

– Скажи это. Скажи: я красив.

– Я козел.

– Нет! Красив.

– Красив…ая. Ты.

*****

Так не могло длиться вечно, она знала это. Что бы ни было, ее удел был бодрствовать во всякое время дня или ночи, откликаясь на спешный призыв к людским немощам и недугам – этого не мог изменить даже он. И когда стук в дверь и крики ворвались в их приют сумрака и уютного сна, она отозвалась с привычной готовностью, отстраняясь от него, нащупывая ночную рубашку и одеяло, торопясь к двери.

– Идем, скорее! – лицо Маркоса алело в сполохах факела. – Пожалуйста, пойдем, мы нашли его!

Она даже не знала, что пропал человек. Никто не сказал ей, никто не позвал на поиски.

София поспешно оделась в тусклом свете лампы, зажженной, должно быть, ее любовником, и, машинально подхватив сумку с повязками и мазями, уже шагала рядом с Маркосом. За ними следовал еще один человек, высокий незнакомец. Они добрались до дома, где старик Стефан лежал на полу, завывая как ветер.

София опустилась на колени. В комнату внесли свет. Ей пытались рассказать, что произошло. Но, отрешившись от звуков извне, она вслушивалась лишь в больного и в себя самоё. Увечье было в ноге, в левой ноге, пугающе раздутой у колена. Сломана? Стефан вскрикнул, когда она попробовала подвинуть ее.

София закрыла глаза. Мысленно она ясно видела черно-белые схемы из книг Кэмпиона. Колено, и суставы, соединявшие сухожилья под мускулами. Теперь она понимала.

К рассвету она закончила, аккуратно наложив последнюю повязку, а Стефан, почти утонув в вине, безмятежно храпел. В сизой утренней дымке она видела, как Кэмпион принимает из чьих-то рук чашку горячего чая. Но он не выпил его. Он поднес его ей, и люди не сводили с нее глаз, пока она пила. А после женщины расцеловали ее и растерли ей руки смоченным в лимонной воде полотном.

– Так кто ж он будет-то? – кивнула старая Мария на высокого незнакомца.

– Мой слуга, – неловко заторопилась с ответом София. – Он помогает мне с козами, подносит вещи. Он пришел в сезон дождей, искал работу. – Не слишком ли много она говорит? – Он спит в сарае. Я позволяю ему.

– Он немой?

– Иногда, – ответил Кэмпион.

Мария рассмеялась, обнажив остатки зубов.

– Ты бы крышу лекарке починил. Высоченный, тебе и лестница ни к чему, просто влезешь козе на спину.

Кэмпион слегка улыбнулся и склонил голову. София сомневалась, что он понял хотя бы слово.

*****

Язык был его маской – вроде тех, что надевали они в бесноватых факельных шествиях его прежнего города, – за ней он прятал свое подлинное лицо. Непостижимо, но маски меняли не только лица. Скрываясь под ними, его утонченные друзья превращались в колченогих стариков или дыбящихся тварей, жеманных девиц или скачущих дурачков. Маски врастали в душу.

Но и под масками оставалась душа. Он хотел вытравить душу: забыть о факелах, людях и улицах. Срастись с маской. Стать ею. Забыть себя самоё.

*****

– Как-то, еще девчонкой, после смерти отца, я нашла мертвую птицу в лесу. И прямо там разрезала ее ножом, чтобы посмотреть, что у нее внутри.

– Правда?

– Я никому не рассказывала.

– Расскажи мне.

*****

Она знала и другие истории. Например, о девушке, чей возлюбленный, сильный и прекрасный, приходил к ней каждую ночь под покровом тьмы. Но сестры принудили ее испытать его светом, с которого начались ее скорби и скитания.

Та девушка была совсем юной, но у нее всё же были друзья и семья, которым она хотела довериться. София была женщиной и не ждала советов.

*****

Селяне спрашивали его: – Как дела? – и он отвечал: – Хорошо. – Они спрашивали: – Где ж хозяйка твоя? – и он говорил: – В саду.

Они спрашивали: – Ты откуда сам будешь? – и он отвечал: – Я не понимаю.

*****

– Откуда ты?

Вопрос вертелся у нее на языке по сто раз на дню, но она не смела облечь его в слова ни при свете солнца, ни в темноте, когда трогала языком усыпанное звездами небо его кожи.

– Я счастлива. Так счастлива с тобой. Я и не думала, что могу быть так счастлива.

Не имея слов, чтобы спорить, он просто перестал пытаться.

*****

По ту сторону мира, по ту сторону смерти, был город, который он любил всем сердцем. Его город, растленный и неприступный, был прибежищем ему и его любимому. Но пришло время, когда тень его, простираясь все дальше и дальше, омрачила улицы, и тогда город отверг его.

Они искали места, где снова были бы одни – непревзойденный фехтовальщик и безумный аристократ. Места, какому не стало бы дела ни до них, ни до их былой власти над людскими жизнями – фехтовальщика, чья немочь обернулась затворничеством, аристократа, чья хитрость обернулась злодеянием. Им нужен был мир на двоих. Остров, и дом над морем.

Дивная, сладкая жизнь. Он думал, на сей раз он всё сделал верно. Он думал, вдвоем они смогут быть счастливы. Разве не были они счастливы? Разве не были?

Его любимого подняли из моря, крови не было, не было. Мертвые глаза не смотрели на него.

*****

При свете дня они старались не касаться друг друга слишком часто. Ее жилище было хоть и укромным, но не затерянным. За ней могли прибежать во всякое время – так и случилось ясным солнечным днем. София, не желая снова просить чьей-то помощи в деревне, пыталась починить корзину, проплетая ее тростником, а Кэмпион поучал, что стебли сперва надо вымочить в воде, когда до них донесся хруст и крик, и появилась юная Энтиопа, причитавшая, что муж ее упал, свалился с дерева неподалеку, влез повыше, чтобы нарвать лимонов, которых ей нынче так хотелось, помоги ей господь, покуда все собирали оливки, а теперь… теперь…

Друзья под руки подвели с трудом ковылявшего задыхающегося Иллириана. София сняла с него рубаху, уложила и ощупала ребра. Его грудь вздымалась и опускалась, как должно, но воздуха не хватало. Что-то внутри мешало ему – то, что она не могла нащупать, увидеть. Губы Илли начали синеть. Задыхаясь, он тонул на суше.