Текст книги "Клинки Приречья (ЛП)"

Автор книги: Эллен Кушнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

«А если ее брат станет за мной гоняться?» – Он еще в детстве натерпелся от деревенской ребятни.

Она повторила те же слова, какими благословила его в ту давнюю пору: «Что ж, попытайся его убить – если сумеешь».

*****

Этой зимой он редко видел Криспина. Снега выпало невиданно много, а сам Криспин корпел над науками. Отец подыскал ему в городе наставника из университетских и засадил обучаться математике, геометрии, правописанию и прочим премудростям. Когда они всё же увиделись, Криспин пожаловался Ричарду, что это точно был самый паршивый год в его жизни. Он не мог взять в толк, зачем ему тратить время на ученье, если у него будут секретари и управляющие, которые станут вместо него всё подсчитывать и записывать – за что заработал затрещину от отца, разъяснившего, что если Криспин не научится всему этому сам, его проведут в два счета, а поместье пойдет прахом. Тут совсем не то, что с фехтованием – такие дела мастера боятся; не ждут же от него, что он сможет сам подковать лошадь, верно? На следующий год он займется логикой, риторикой и танцами.

– Не поддавайся, – убеждал Криспин Ричарда Сент-Вира. – Не позволяй им учить тебя читать, ни за какие коврижки. А если она надумает, скажи, что слишком занят или еще что-нибудь.

– Скажу, что это вредно для глаз.

– Да что угодно. Это – начало конца, уж ты мне поверь.

Криспин подумывал сбежать, если дела будут совсем плохи. Но не в город – средоточие своего кошмара. Скорее, он возьмет лодку и отправится вверх по реке, если Ричард составит ему компанию.

Ричард сказал, что подумает.

Так они дождались весны.

Весной старику стало получше. Грея дряхлые кости, он часами просиживал рядом с дождевой бочкой, на скамейке у стены, как бобовый побег, что тянется к животворному свету солнца. Он фехтовал с Ричардом во дворе, к ужасу кур, которые потом не неслись неделю. Октавия посетовала было насчет цыплят, а старик разобиделся и заявил, что уйдет. Она не хотела его задеть, но все же рада была снова стать хозяйкой в собственном доме. Однако на следующий год им его не хватало. Октавия корила себя, тем паче что была почти уверена, что он мертв. Он был не вечен, и уже весной выглядел скверно. Ричарда, тем временем, взбудоражила новость, что прибывший из города новый камердинер лорда Тревельяна обучен также и фехтованию.

Ричард давно не рассчитывал на Криспина как на партнера в поединках. Криспин утверждал, что и так сыт ученьем по горло, а если они в кои веки могут провести время вместе, то уж лучше проводить его весело. Не было нужды говорить, что Криспин больше не был равным ему противником (кроме, разве что, рутинных упражнений, которые не вдохновляли и самого Ричарда).

Ричард места себе не находил, изобретая способы подступиться к новому камердинеру. Должен ли он держаться как ни в чем ни бывало и высказать свою просьбу будто невзначай? Или лучше отбросить всякое притворство и просто взмолиться об уроке?

В конце концов, дело решила леди Тревельян. Из-за эпидемии лихорадки мать Криспина вернулась из города на месяц раньше, и теперь изнывала от скуки. Ей-то и пришло в голову устроить фехтовальный поединок на пиру в честь Праздника Урожая.

К тому времени, как об этом дозналась Октавия, Ричард уже с ликованием успел согласиться, и было слишком поздно сетовать, что ее сын, будто какой-то фигляр, станет потешать людей, которым только и дела, что глазеть, как другие тычут друг в друга столовыми ножами-переростками. Пожалуй, и лучше, что поздно – у Октавии было отвратительное чувство, что она становится слишком похожа на свою мать.

И все же Эстер Тревельян могла бы потрудиться заехать с визитом и самолично разъяснить Октавии, что острия мечей будут зачехлены и поединок не продлится до первой крови, как это заведено в городе. А как же материнское сердце? Или леди Тревельян думает, что у нее его нет? Октавия обновила подметки на сапогах Ричарда и снабдила его красивой чистой рубашкой.

В праздничный день Октавия высоко зачесала волосы и заколола их золотыми шпильками, надела свое лучшее платье – не то, в котором сбежала из дому и которое давным-давно разошлось на насущные заплатки, но то, что приберегала на свадьбу, когда бы им с ее бесшабашным любовником ни вздумалось ее устроить: переливчатый и легкий, замысловатый наряд, лет десять как вышедший из моды, сидел на ней по-прежнему безупречно и она казалась в нем сказочной королевой.

Когда она ступила на землю Тревельянов, все взгляды обратились к ней. Деревенский люд, столпившийся вокруг огороженной лентами площадки для поединка, посмеивался, ибо в жизни не видал ничего подобного, но Эстер Тревельян, которая на своем первом балу щеголяла в чем-то весьма похожем, пристально разглядывала мать Ричарда. Глазами отыскав в толпе Криспина, она подозвала его.

– Здесь мать твоего друга, – сказала она. – Сходи за ней и – вежливо, Криспин, – пригласи подойти и сесть с нами.

Этого-то Октавия и опасалась. Ей не хотелось сидеть и пытаться поддерживать беседу с Эстер Тревельян в присутствии мужа Эстер Тревельян или же при его участии. Тем не менее, ей следовало держаться учтиво. Она последовала за Криспином и чинно расположилась в кресле рядом с леди Тревельян, улыбаясь и кивая в ответ на всё, что та ей говорила, – но и только.

Эстер нашла свою гостью очень странной, начисто лишенной обаяния и, как она всегда и подозревала, не способной поддерживать приятную беседу. Однако она постаралась быть любезной. Несомненно, мать Ричарда долгие годы была лишена достойного общества, а сейчас, вероятно, беспокоилась за сына. Взгляд женщины непрестанно блуждал по двору, где были расставлены праздничные столы, и факелы дожидались своего часа вспыхнуть вокруг костра.

Обычно, объясняла Эстер, у ее дорогих друзей Перри поединок начинался после того, как разжигали костры. А предварялось всё ритуальной пляской моррис – танцоров для нее специально привозили из имения на Севере – весьма, весьма волнительное зрелище. Но когда зажигаются костры (и начинаются праздничные возлияния, добавила она про себя), кровь ударяет людям в голову, и им кажется, что в самый раз начать поединок, пока не сгустились сумерки. Она надеется, госпожа Сент-Вир не тревожится. Мастер Торн – камердинер-фехтовальщик – кроток как ягненок, право. Она сама убедится.

Октавия наблюдала, как Ричард и Криспин мотаются по двору, поедая пирожные и яблоки, и швыряясь огрызками в столпившихся поодаль людей. Она была рада, что сын ничуть не нервничает. Чистая рубашка, в которой он уходил из дому, сейчас была безнадежна.

Эстер махнула шелковой лентой людям с рожками – это были охотничьи рожки, чьи надтреснутые, но призывные голоса должны были возвестить о начале поединка. Ричард и мастер Торн выступили друг другу навстречу с противоположных сторон двора.

Мастер Торн двигался с плавным изяществом, какого Октавия не видела с той поры, как покинула город. Он был наряжен – другого слова не подобрать – в зеленый атлас или нечто столь же блестящее, на бриджах – ни морщинки, рубашка – безупречной белизны. Он отложил в сторону куртку и закатал рукава с той тщательностью, с какой шеф-повар украшает торт. На их аккуратные складки было любо-дорого посмотреть. Октавия украдкой взглянула на Ричарда, который и пристально наблюдал за противником, силясь понять, какие уловки тому известны, и в то же время не мог устоять на месте от нетерпения. Последнее было ей хорошо знакомо.

Криспин умолял позволить ему быть секундантом Ричарда, но леди Тревельян запретила – это не приличествовало сыну дома даже на Празднике. Потому, снимая куртку, свой меч Ричард передал лакею. Октавия заметила, как он заколебался на мгновение, но всё же решил оставить рукава рубашки как есть. Затем он и Торн прошли на середину площадки и, отсалютовав друг другу, двинулись по кругу.

Впрочем, дальше полукруга дело не пошло. Ричард сделал выпад и Торн упал. В толпе заохали и захлопали.

– Ну, надо же! – воскликнул Торн. – Я, должно быть, поскользнулся. Попробуем еще.

– Прошу вас! – скомандовала леди Тревельян. Она рассчитывала, что ее увеселение продлится несколько дольше. Дуэлисты опять отсалютовали и закрылись. Ричард снова ударил Торна в грудь.

– Отлично! – вскричал Торн. Он поднял руку, прося передышки, и закатал упавший было рукав. – Ты весьма проворен, друг мой. Продолжим?

Не дожидаясь ответа, он снова стал в защитную стойку и тут же попытался нанести удар Ричарду. Ричард даже не парировал его, а просто отступил в сторону – так, во всяком случае, это выглядело для зрителей. Торн делал выпад за выпадом. Ричард отступал, парировал, и снова парировал, не отвечая на удары.

Октавия узнала упражнения, на которые вдоволь насмотрелась у себя на птичьем дворе. Ее сын заставлял Торна показать всё, на что тот способен. Он читал фехтовальный словарь Торна, быть может, даже учился по ходу дела, но для него это было не более чем тренировкой.

– Стоп! – поднялся лорд Тревельян. Противники обернулись к нему. – Ричард, ты собираешься сражаться или просто… просто…

– Простите, – ответил Ричард. Он повернулся к своему противнику. – Хотите, чтобы я двигался помедленнее, сэр?

Мастер Торн покраснел. Он зыркнул на мальчика, встряхнул руками и глубоко вздохнул. Провел рукавом по лицу – и рассмеялся.

– Да, – сказал он, – двигайся помедленнее, ладно? Это – Праздник Урожая и битва Защитников за честь дома и добродетель земли. Так дадим же людям то, ради чего они собрались!

Поединок стал столь неспешен, что даже Октавия могла уследить за маневрами противников – впервые она по-настоящему поняла, на что способен ее сын. Для него это был урок из хрестоматии – но деревенский люд, не знакомый с подлинным искусством фехтования, распалился не на шутку.

Ричард был не столь взрослым, чтобы позволить Торну одержать верх. И когда Торн, наконец, устал, продемонстрировав Ричарду и толпе почти всё, что имел за душой, он с готовностью открылся последнему удару Сент-Вира.

– А вы долго учились? – после спросил Ричард Торна.

– О, ровно столько, чтобы прикинуться мастаком. Я рассудил, что если с камердинерством не заладится, смогу получить место стражника. Многие городские так делают. Всегда неплохо иметь лишний козырь в рукаве.

– Так вы думаете, мне следует обучаться камердинерству? – с отвращением спросил Ричард.

– Тебе? – Торн покачал головой. – Только не тебе.

*****

Старик вернулся, когда Ричарду стукнуло шестнадцать.

Ричард учуял его дух еще на подходе к хижине, а переступив порог, и впрямь обнаружил того у большого стола из каштана, за которым старик чистил картошку для матери, будто никуда и не уходил.

– Глянь-ка на этот кинжал, – прохрипел он. – Истончился, что твоя Листва Королей. Нынче только на кухне сгодится.

– Возьми лучше тот, что для овощей, – предложил Ричард, протягивая ему нож.

Старик вздрогнул.

– На стол положи, – велел он. – Плохая примета из рук в руки нож передавать. К ссоре это. Не знал?

Но дрожал он не от страха.

– Пофехтовать хочешь? – спросил Ричард.

– Фехтовать? С тобой? Ну, нет. Мне больно, хлопче, кругом болит. Кругом, да, и я еле вижу. Фехтовать с тобой?

– Ну, давай, – Ричард чувствовал, что его трясет от нетерпения. – Я себе ноги приколочу к дерну. Мы просто постоим. Только проверишь мои запястья.

Старик промокнул слезящиеся красные глаза.

– Говорю тебе, я еле вижу.

– Ты же режешь лук. Что на ужин?

– Лук. Тушеное мясо. Откель мне знать? Я здесь прислужник. Ты хозяин, Сент-Вир. Главный, мужчина в доме…

– Прекрати. – Эх, он же сразу догадался. Предательская бутылка приткнулась у каминной полки.

Вошла Октавия с пучком тимьяна.

– Смотри-ка, кто заглянул на обед, Ричард.

– Я не объедать вас пришел, госпожа, – возразил старик. – Я явился на пир.

– Какой такой пир?

– Не часто в людях, а? – Он харкнул и сплюнул в огонь. – Всё графство жужжит, как улей. Думал, вы знаете. Будет пир, после. Да и подаянье рекой, пожалуй. И попойка.

Чтобы не упасть, Октавия прислонилась к двери, зная, что ей это не помешает.

– Что случилось?

– Ваш хозяин, Тревельян, умирает. Думал, вы знаете.

Никто им не сказал. Приближалась осень, люди были заняты в полях или на охоте; молва обошла их стороной. Лорд Тревельян немного приболел летом – что правда, то правда, но уверяли, будто он оправился.

Ричард глубоко вздохнул.

– Он еще не умер. Может, всё обойдется.

– Возможно, – ответила его мать. Она принялась резать тимьян, размышляя: ну что ж, дом арендован надолго… быть может, Криспин возьмет Ричарда к себе на службу… интересно, останется ли Торн…

Она протянула старику еще одну луковицу.

– Займись делом, – велела она.

Но Ричард отобрал у него луковицу.

– Ты себе пальцы поотрезаешь. – Руки старика дрожали. Ричард вложил в них бутылку. – Пей, – сказал он. – Я порежу.

Утром старик исчез, очень рано. У ворот они нашли его меч, а в изгороди – роговую пуговицу. Следуя голосу сердца, Октавия пошла в сад, ожидая найти его под тем самым деревом, где они впервые обнаружили его в беспамятстве с мечом в руках. Но там не было ничего, кроме пары гнилых яблок в траве.

Три дня спустя лорд Тревельян умер. Камердинер мастер Торн самолично пришел рассказать им об этом.

– Я должен пойти повидать Криспина? – спросил Ричард.

Торн теребил ветхие прутья на спинке стула.

– Наверное. Я не знаю. Он держится, но ему нелегко. Всякий горюет, когда умирает его отец, но Криспин теперь лорд Тревельян. Он нынче сам не свой, да и все не в своей тарелке. Госпожа растеряна. Я и не думал, что всё будет так скверно. Никогда не знаешь заранее, правда? – Он потягивал поданный Октавией травяной чай.

– Так мне пойти?

– Пожалуй, – мастер Торн медленно кивнул. Казалось, он постарел лет на десять. – Да, иди вперед. А я, если позволите, посижу еще немного, допью вот это.

*****

Ричард медленно шел через залы особняка Тревельянов. Этот дом он знал всю свою жизнь, но сейчас он казался незнакомым. Дело было даже не в смерти хозяина, но в том, как она сказалась на всех домочадцах. Люди, мимо которых он проходил, были молчаливы и едва узнавали его. Все звуки дома звучали фальшиво: шаги – чрезмерно поспешно или слишком медленно, голоса – излишне робко или чересчур тихо. Ричард чувствовал себя потерянным. Сама форма дома – и та будто стала иной. Он закрыл глаза.

– Что ты тут делаешь?

Перед ним стояла леди Тревельян: вся в черном, длинные блестящие волосы стянуты на затылке, по-девичьи ниспадая на плечи. Глаза у нее покраснели, а на лице была та же растерянность, что и у мастера Торна.

– Я пришел узнать, как Криспин. – Она безучастно смотрела на него. – Я Ричард Сент-Вир, – напомнил он. Ему хотелось заерзать под ее взглядом. Но что-то в выражении ее глаз заставляло его стоять неподвижно и держаться начеку.

– Да, – произнесла она наконец. – Я знаю, кто ты. Фехтовальщик. Сын этой странной женщины.

У нее горе, напомнил он себе. Говорят, люди сходят с ума от горя. Может, как раз вот так.

– Я друг Криспина, – сказал он.

– К нему сейчас нельзя. Он очень занят. Ты не можешь повидать его, правда. Так не принято. Он теперь лорд Тревельян, знаешь ли.

Он хотел огрызнуться: «Еще бы не знать». Но он чуял в ней смутную опасность, как в одном из «испытаний» Криспина. Поэтому только кивнул.

– Иди за мной, – неожиданно велела она. И не дожидаясь ответа, повернулась и пошла прочь. Вихрь ее черных юбок хлестнул его по лодыжке.

Ричард последовал за ней через онемевшие залы. Люди кланялись и приседали, когда они проходили мимо. Она отворила дверь в маленькую комнату, поманила его за собой и прикрыла за ними дверь.

Стены округлой комнаты утопали в ткани: со всех вешалок свисали платья.

Моя гардеробная, – объяснила она. – Старые платья. Я хотела разобрать их, но сейчас это ни к чему, правда? Я могу просто выкрасить их все в черный и носить до самой смерти.

– Они красивые, – вежливо сказал он.

Она теребила зеленое с золотом платье.

– Я надевала его на бал у Холлидеев. Собиралась теперь подкоротить для Мелиссы. Дети так быстро растут, верно?

Она смотрела на него снизу вверх. Леди Тревельян была миниатюрной женщиной. Телосложение досталось Криспину не от нее.

– Хочешь увидеть меня в нем? – спросила она с надрывом.

О чём она спрашивала? Он облизал губы. Ему бы и впрямь лучше уйти.

Вихрь льдистой синевы прошелестел по его коже.

– Или, думаешь, это лучше?

У него в руках оказалось нечто холодное и матовое. На ощупь похожее на металл.

– Это шелковая парча, Ричард Сент-Вир. Румянец зари – так называется цвет. Как напоминание о раннем утре, когда просыпаешься в объятиях любовника. – Она прикоснулась тканью к его губам. – Ну? Тебе нравится?

Он оглянулся на дверь. Шелк был дорогой, он не мог просто бросить его на пол. Может быть, где-то есть крючок, чтобы повесить…

Она проследила его взгляд до стены.

– Так тебе по душе розовый шелк? – Она уже прижимала к себе следующее платье – сияющее розовое облако, затмевающее черноту ее одеяния. – Это мне идет, правда ведь?

Он кивнул. Во рту у него пересохло.

– Подойди ближе, – велела она.

Он умел распознать вызов. Он шагнул к ней.

Она сказала:

– Дотронься до меня.

Теперь он знал, где он: идет по поваленному дереву, карабкается на самый верхний карниз…

– Где?

– Где хочешь. – Она приложила к щеке его руку. Потом повернула голову и лизнула ладонь, а он вздрогнул, как от удара. Он не ждал, что тот опасный холодок в основании хребта снова доберется до него здесь. И вздрогнул от удовольствия, которого не хотел.

– Обними меня, – сказала она. Он обхватил ее руками. Она пахла лавандой и дымком угасших свечей.

– Стань мне другом, – прошептала она ему в губы.

– Да, – шепнул он в ответ.

Леди Тревельян тихо рассмеялась и вздохнула. Она запустила пальцы ему в волосы, притягивая к себе его голову, кусая и целуя в губы. Он задрожал и прижался к ней. Она приподняла свои чернильные юбки и притянула его еще ближе, возясь с его штанами. Он и сам не знал, где были его руки. Он ничего не ведал обо всех своих членах, кроме единственного. Сердце бешено колотилось от пугающей мощи желания. Его глаза были закрыты, он едва мог дышать. Всякий раз, когда она дотрагивалась до него, он пытался думать об исходящей от нее угрозе, но в конце концов ему пришлось перестать думать вовсе, ибо мысль об опасности заставляла его лишь больше хотеть этого. Она что-то говорила, но он не слышал. Она помогала ему, вот и всё, что он знал. Помогала – и вдруг всё закончилось, а она кричала:

– Остолоп! Розовый шелк испорчен! – Она оттолкнула его. К нему вернулось зрение. Он потянулся к болтающимся у коленок штанам. – Да что ты себе позволяешь? Что ты о себе возомнил? – Ее лицо и шея пылали, глаза метали молнии. – Ты никто. Шваль. Что ты здесь делаешь? Что ты о себе возомнил?

Он застегнул пуговицы и, спотыкаясь, бросился вон из комнаты.

Дверь захлопнулась, он больше не слышал ее криков. Он пустился назад тем же путем, что пришел – каким-то путем, во всяком случае. Эта часть дома была ему не знакома.

– Ричард!

Только не Криспин. Не сейчас.

– Ричард!

Не сейчас.

– Ричард, черт тебя возьми, – стой, когда я тебя зову!

Ричард остановился. Он стоял спиной к Криспину – сейчас он не мог взглянуть на него.

– Что? – спросил он. – Чего ты хочешь?

– Чего я хочу? – резко переспросил Криспин. – Да что с тобой стряслось? Чего, по-твоему, я могу хотеть?

– Что бы это ни было, у меня его нет.

– Нет, вот как? – горько произнес Криспин. – Господи. Я-то думал, ты мой друг.

– Что ж, полагаю, что нет. Полагаю, я тебе не друг.

Криспин двинул его кулаком.

И Ричард вернул удар. Он не хотел сдерживаться.

Это не было честной дракой, о нет. В этой игре они никогда не были равны.

Хорошо еще, думал потом Ричард, что ни у одного из них не было меча; и всё же, он оставил Криспина, лорда Тревельяна, грудой скрючившейся на полу хрипящей плоти. А сам отправился домой и рассказал матери о том, что сделал.

****

Она знала, что однажды этот день настанет, но он пришел много раньше, чем она надеялась.

– Тебе придется уйти, любовь моя, – сказала она. – Тревельян мертв. Его жена не защитит тебя, и, уж конечно, не Криспин.

Ричард кивнул. Он хотел сказать: «Это же только Криспин», или: «Он переживет». Но Криспин теперь был лорд Тревельян.

– Куда мне идти? – вместо этого спросил он. Ему рисовались горы, где храбрецы водят дружбу с оленями. Рисовалась другая, похожая на эту, деревня, другая хижина у реки, а может быть, у леса…

– В город, – ответила ему мать. – Это – единственное место, где ты сможешь хорошенько затеряться.

– В город? – Он никогда там не был. Он никого не знал. Там был дом, в котором нечем дышать, и последний оплот. Но даже при одной мысли об этом он ощущал тот чудной холодок в основании хребта, и знал, что хочет этого, что бы там ни было.

– В город, – сказал он. – Да.

– Не бойся, – напутствовала его мать.

– Я не боюсь, – ответил он.

Она извлекла книгу о жабах, открывая тайник с монетами.

– Вот, – сказала она. – Начнешь с этого. Там ты заработаешь больше.

Он не спросил ее: «Как?». Пожалуй, он знал.

========== Герцог Приречья ==========

Паренек-то был не из здешних. Мы это просекли, только он на пороге показался, дерганный такой, голова не с того боку затесана. Паршивая бражка. Всякий решил, что и оружие у него есть – такие всегда при нем. Выпивохи даже выпивать перестали, подавальщицы не спешили к столикам, игроки позабыли бросать кости. Сьюки придвинулась ближе к Энни, девчонки любят друг за друга вступаться, коли что.

Розали вышла вперед. Таверна-то, как-никак, ее.

– Что вам принести? – спросила.

– Что мне принести? – Его тон ясно всем говорил, что ничего глупее он сроду не слыхивал. – Что мне принести? – Сплошная издевка. Да еще этот надменный выговор, как на Всхолмье. Точно не здешний.– Не найдется ли у тебя, часом, трактата Ладлоу «О происхождении природы»? Впрочем, нет, он запрещен. Тогда как насчет жареного павлина? Или чарки доброго яда?

Розали закатила глаза. Ответила:

– Пойду гляну.

Похоже, она уж успела назначить ему цену, решив, что он, видать, не опасен, просто чокнутый. Она повернулась к нему спиной и все успокоились.

Он, ясно, студент был. Волосы длинные, в пучок стянуты на затылке. И черная мантия в пол, в какие они все там рядятся, болталась на нем, как белье на веревке, разве что ее-то давненько не стирали. Только озленные студенты сами собой в Приречье не забредают. Не забредают, блин, даже чтобы озлиться. Знают поди, что тут, без чинов, и ограбят, и убить могут. Так что без нужды здесь не пьют.

Рыжая Сьюки бочком подошла к нему. Она всё держалась за Энни, но как Розали отвернулась, воспользовалась случаем.

– Закажешь мне выпить?

Он глянул на нее сверху вниз. Высоченный малый.

– С чего бы? Ты хочешь пить?

Она совсем девчонка. Здесь не оперилась еще.

– Нет. – Она придвинулась поближе – себя показать. – Я бы тебя приголубила.

Тут до него дошло.

– За выпивку? Ты серьезно?

Мы все косились, выжидая, при деньгах ли он. Как о них речь, люди руку сами к кошельку тянут, хоть на миг какой. А у этого рука к поясу даже не двинулась. Значит, пустой, а может, умнее, чем кажется. Ну, я себе решил пождать-поглядеть, что к чему.

Тут Шустрый Вилли сунулся в дверь, клекоча: «Поединок!», – и мы враз про тощего студента забыли, ринувшись на улицу. Арчер-Стукач, бедолага, всучил, наконец, Сент-Виру свой вызов, уж бог весть как. Ричарду Сент-Виру не под стать было драться с новичком вроде Арчера – Арчер того, может, и не ведал, но мы-то знали. Видать, это всё девчонка его, белявка, подначила Стукача показать, на что тот годен. Может, даже думала, ему взаправду свезет.

Уж мы тут повидали, как они приходят и уходят, юнцы-фехтовальщики. Гоношатся, что олени по осени – доказать, кто лучший. Только эти, коли с мечом в руке, так и стараются друг друга порешить. Иначе работу в Городе не раздобыть, а у здешних уважуху – тем паче.

Я в тот день поставил на Сент-Вира, ну так и другие тоже. Так что барыш мой всего-то восемнадцать медных пескарей вышел.

У них там всё в минуту решилось – мы едва ставки сделать поспели. Сент-Вир резко так ударил, с силой, а Арчер охнул и захрипел, и кровь вслед за клинком брызнула, как Сент-Вир выдернул меч. Вот и всё.

Студент уж тут как тут был. Застыл, будто истукан, даже руки не поднял, заслониться от кровяных брызг. У него вся мантия была в черных лоснистых каплях. А он на тело уставился, будто сроду такого не видывал.

Сент-Вир развернулся и пошел в таверну.

Розали притащила ему выпивку. Ей по душе было, что он к ней захаживает. Клиентов залучает. И если нобили с Холма мечника нанять хотели, то к Розали своих челядинцев за Сент-Виром и посылали. Это ей тоже было по душе.

Школяр зашел вслед за ним. Сказал Розали:

– Я тоже выпью.

А она ему:

– Ты деньги сперва покажи.

– С него ты денег не спросила.

Розали фыркнула.

– Сент-Вира я знаю. Ты-то что за фрукт?

– Никто, – он ей резко. – И зовусь никак.

А она снова:

– Ты кто будешь? – Этим своим голосом, от которого завсегда находится наличность.

Он обернулся, глянул на нее сверху вниз.

– Алек, – говорит.

– И всё?

– Просто Алек.

Фехтовальщик на это всё и ухом не повел. Пил, привалившись к стойке, спиной к ним обоим – только рука на рукояти меча, по обычаю.

Юнец тогда в голос:

– Сент-Вир, – говорит. Волосы с лица откинул, даже не заметил, что кровь размазал по щеке. И враз опасностью снова потянуло. Может, дело в голосе было, в том, как он имя произнес. – Сент-Ви-ир, – повторил, тягуче и тихо. Слыхал я, как господа так говорят на Всхолмье, когда велят слугам чего-то сделать. Ну да. Была у меня там разок работенка. Но разок только. Они лениво так говорят, будто при них всё время мира. Которое при них и есть.

Фехтовальщик голос услышал. Повернул голову:

– Да?

– Ты Ричард Сент-Вир?

Фехтовальщик кивнул.

– И ты убиваешь людей.

Сент-Вир оглядел его от макушки до пят. Даже шею чуть вытянул – парнишка-то что твоя жердь. Да увидел, должно, то же, что все: желторотый, тощий, голодный, сварливый, без гроша и не в своей тарелке.

– Иногда.

– А ты убиваешь просто потому, что от них никому никакого прока?

– Нет. Такого не припомню.

– Ладно. – Парень отступил на длину меча. – Хотя прискорбно. Зачем тогда ты это делаешь?

– Иногда просто тренируюсь.

– Как сейчас, например? Ты тренировался?

Взгляд Сент-Вира метнулся в угол, где девчонка Арчера устроила жуткий гвалт, воя и стеная. Сьюки и Энни пытались унять ее дешевым бренди. Как для мечника, Сент-Вир парень благодушный. Но шумиху никак не жалует.

– Отчасти.

– Очень, должно быть, утомляет, убивать стольких людей.

– Не слишком.

– Значит, ты убьешь опять. Скоро.

Фехтовальщик снова глянул на него. Сент-Вир был нынче в фаворе на Всхолмье, сражаясь на вечеринках за всякую дребедень для аристократов. Балаган, а не поединки: до первой крови, а чтоб до смерти – ни-ни. Ясно, отчего ему нравилось упражняться в Приречье. Нобили – те, чуть что, нос тут же воротят. Только бьюсь об заклад, этот голос был Сент-Виру куда как знаком: низкий, мурчащий – так этот оборванец и говорил.

– Ну-ка, – ему Сент-Вир тогда, – у тебя есть для меня работа? В этом все дело?

Студент подергал свою обтрепанную манжету.

– Работа? Откуда? У меня нет и на кружку пива.

– Тогда чего ты хочешь?

– Вряд ли ты убьешь меня бесплатно.

На лицо фехтовальщика просочилась улыбка.

– Нет.

– Может, потренируешься?

– Ты сражаться умеешь?

Школяр распахнул плащ, показывая, что при нем и ножа не найдется.

– Вообще-то, нет.

– Тогда извини. Я люблю вызов.

– Увы. – Юнец развернулся к выходу. – Значит, в другой раз. Но помни, – бросил он через плечо, – шанс у тебя был.

***

Ричард Сент-Вир смотрел, как долговязый сам-один выходит из таверны. Нобили, бывало, перерядившись, спускались в Приречье, хохмы или дури ради. Тень на плетень наводили. Но этот немыт был, не только обшарпан. Лицо юное, а худое, щеки запали, как от голода. Бедствующий дворянин? Охальник-лакей? Гувернер в опале?

Ричард покачал головой. Бедняга. Что бы ни привело его в Приречье, скучать ему не придется. Может, надо было угостить его пивом, для поднятия духа. В первый день здесь всегда нелегко.

***

Я и не ждал увидеть этого Алека снова.

Но слухом земля полнится. Говорили, он скитается по Приречью, аки погибшая душа, силясь попасть не в койку, а в расход – да кто б сомневался. Вроде, делов-то. Способ он выбрал верный – оскорблял здешних, лабусню спрашивал… только всё дело в том, что он был безоружен. И денег при нем не было. Смешил, бывало, людей, говоря такое, о чём у всех рот на замке. Так что грех на душу брать никто не хотел. Он, верно, юродивый был. Дело гиблое, да не так.

У Розали он через день-другой опять объявился. Я как раз те отменные серебряные ложки оглядывал, что Хэл раздобыл в каком-то доме наверху, как этот тщедушный малец вошел, да прямиком туда, где Розали накладывала рагу Фабиану Гринспену.

– Это еда? – спрашивает. – Или пытаешься избавиться от мыльных помоев?

– Тебе и того, и другого не помешало бы, – отбрила Розали.

Фабиан захихикал. Аж суп, что он ел, через нос полился.

– Смотри-ка, – оголец говорит, – он еще и лечебный.

Фабиан прям затрясся. Для него еще раным-рано было – едва за полдень, вот Розали и хотела его накормить, пока он не принялся пить и не пришлось выставлять его за дверь.

И у Алека спросила:

– Голодный?

– Едва ли. Люблю, знаешь ли, гнилые груши и срезанную с сыра плесень. И нашел, где их лучше раздобыть. Тебе надо попробовать. Худит.

– Эй, полегче, – ощетинился Фабиан. Розали ему нравилась.

Парень глянул вдоль своего длинного носа. – С возрастом толстеешь, не правда ли?

– Эй, – взревел уже Фабиан и двинулся на мальца.

– Эй, – раздался другой голос, поспокойнее. И мечник Сент-Вир стал меж Фабианом и этим фруктом Алеком.

– Привет, Ричард, – как ни в чем не бывало вступила Розали. – Рагу хочешь? – Ей, коли кто не по душе, так и бровью не моргнет.

Безусый школяр как к полу прирос. Видать, не задирал его дотоле дядёк с похмелья. А может, он к небреженью был не привыкший.

– Ричард Сент-Вир, – протянул. – Не в свою игру играешь.

– Нет, – Сент-Вир говорит. – Я поел. – Он учтивый всегда, хоть бы и с пьянью.

– Я ждал от тебя большего, – гнул свое школяр.

Тут уж фехтовальщик – весь внимание – к нему обернулся.

– Это почему?

От внимания фехтовальщика всякому, конечно, не по себе. Меня – так даже в дрожь бросило. У мальца глаза блестели, как в лихорадке, а сам бледный, будто перед последним броском.

– Три дня прошло. А ты не убил ни души. Я заметил, не думай. Даже на жука не наступил. Пожалуй что тебя перехвалили. Или в чём дело, хватку потерял?

Фехтовальщик поднялся.

– Пойдем-ка со мной.

Ну вот, решили мы. Прощай школяр.

У него руки дрожали – я почти рядом стоял, так всё и видел. Но он только голову вскинул и пошел за Сент-Виром из таверны.