Текст книги "Клинки Приречья (ЛП)"

Автор книги: Эллен Кушнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Рядом с ней, держа что-то в руках, возник Кэмпион. Книгу? Но было слишком поздно для рисунков и схем. Он открыл свою кладь. То был футляр – футляр полный прекрасных ножей.

– Пожалуйста, – сказал Кэмпион. – Подержи. – Он разумел не ножи, но Иллириана. София обхватила плечи юноши. Она с тревогой смотрела, как Кэмпион провел небольшим ножом меж ребрами страждущего.

Энтиопа кричала без умолку. Кэмпион протолкнул в рану полый стебель тростника и по трубке наружу хлынула кровь. Но прежде, чем кто-нибудь успел наброситься на эскулапа, Иллириан вздохнул. Воздух со свистом ворвался в его легкие, а на лицо вернулись краски, пока кровь вытекала через тростник.

Кэмпион передернул плечами.

– Пожалуйста, – повторил он, – держи.

Теперь он говорил о трубке. София перехватила ее, стараясь удерживать неподвижно, заворожено глядя, как ровно дышит юноша, а грудь очищается от крови.

Юная жена Илли покрыла его лицо поцелуями. Их друзья стояли поодаль от Кэмпиона, вытиравшего нож.

*****

Его руки дрожали, убирая ножи. Они не видели – он стоял к ним спиной; они думали, он делал всё это прежде.

*****

Иллириана перенесли к ней в дом, чтобы приглядывать за ним до рассвета, и если удушье вернется, снова отворить кровь. Сломанное ребро, похоже, пробило вену. Она поила его смешанным с маковым соком вином, а когда занялась заря, лицо Илли порозовело как рассветное небо, а дыхание стало легким как утренний ветерок. И кровотечение прекратилось.

Кэмпион зашил рану, проделанную ножом. Ей казалось, она больна – больна любовью к нему и жаждой узнать всё, что знал он.

*****

Теперь, когда у него было время, он сызнова вернулся к наукам. Забавно здесь, на острове сделаться тем, кто властвует сталью! Маленькими инструментами, точными и острыми. Тут требовались верный глаз и твердая рука. Едва смея применять ножи, он читал книги и всё же пробовал. Не жалея бумаги, вычерчивал схему за схемой, иссекая их небольшим и острым как перо скальпелем, извлеченным из бархатного футляра. Он лепил животы, грудные клетки и ноги из влажной глины, делал надрезы и разрезы, ворчливо сетуя, как трудно отчистить ножи, а его любимый посмеивался над ним:

– Когда вернемся домой, позволь мне, наконец, научить тебя обращаться с мечом. Его куда легче отчистить.

*****

– Для твоего мужчины, – теперь говорили ей, принося цыпленка, сыр или бутылку вина. – Раздели это с человеком с ножами.

С того дня она больше не просила взглянуть на ножи. Пока она была рядом, он никогда не доставал их. Но она знала, что ножи появлялись, стоило ей уйти. Он покажет ей, когда будет готов, думала она. А пока она может рассматривать его книги, изучать их и ждать.

Но он всё так же кричал во сне.

*****

Его любимый часто уходил в ночь. Она была ему немногим темнее, чем день, лишь безлюднее, тише. Он любил померяться силами с ветром.

Ночь и ветер. Он не слышал, как любимый покинул постель, не заметил исчезнувшей тяжести тела.

Разве не были они счастливы, оба? Разве не были?

*****

Когда он спал, ей открывался язык его снов. Она узнала, как будет «нет» и «довольно». Она слушала голос, какого ни разу не слышала днем – сухой и резкий, будто лайм, размятый без меда.

*****

Его любимый был фехтовальщиком, что теперь сражался лишь с ветром.

Его любимый был слеп в темноте, и немногим менее – днем.

Видел ли он, где оборвались скалы и простерлось ночное небо?

Настиг ли его ветер, бросил вызов, одолел ли его?

*****

Она не хотела следить за ним.

Был жаркий день, она полола грядки, он стирал одежду. Он развесил вещи на больших кустах розмарина и тимьяна, чтобы быстрее просохли на солнце, и ушел вглубь ее толстостенного дома – отдохнуть, решила она. Чуть позже ей и самой захотелось сбежать от жары.

Она открыла дверь – и остановилась.

Ее любимый сидел у длинного стола, перед ним – открытый футляр с ножами.

Она смотрела, как он поочередно берет их, поднимает к свету, дотрагивается до себя, будто решая, какой познает его глубже прочих.

Она смотрела, как он приложил одно из лезвий к руке, как надавил, как потекла кровь.

– Кэмпион, – окликнула она с порога.

Он произнес незнакомые ей слова, и резанул руку в другом месте.

– Тебе плохо? – спросила она.

Он ответил ей, снова на этом чужом языке. Но все же отложил нож, а слова хлынули из него неудержимым потоком.

– Я понимаю, – сказала она, – понимаю.

– Нет, – он взглянул на нее. – Ты не можешь понять.

– Тебе больно, – сказала она. – Он пожал плечами и провел пальцем по неглубоким порезам, будто хотел стереть их. – Нет. Больно внутри. Ты видишь то, что видеть невыносимо. Я знаю.

– Вижу, да, мысленно, – пробормотал он. – Так четко… ясно… ясно и больно… вижу.

Она подошла, и теперь стояла у него за спиной, касаясь плеч.

– Твоему горю нет лекарства?

Он спрятал лицо у нее на груди, слушая биение живого сердца.

– Я могу излечить тебя, Кэмпион?

И он ответил:

– Нет.

– Но могу попытаться?

И он ответил:

– Можешь.

*****

Его любимого подняли из моря, с острозубых скал под их окном. Он не слышал, как тот упал, и уже не узнает, вскрикнул ли он в изумленьи, или готовно и тихо соскользнул со скал в пучину, что окружала их.

*****

Человек с ножами обвенчался с ней в день летнего солнцеворота. Были фейерверки, и пиршества, и танцы. Он немало выпил и отплясывал со всеми. Все казались счастливыми в зареве ее счастья. Через затухающий костер они прыгнули вместе в новую жизнь вдвоем.

*****

Бережно он прикрыл ее живой теплой плотью свою муку о том, что оставил земле на другом конце острова, о том, что оставил, предал, отдал земле, позволил земле унести красоту, враз отнятую у него неверным шагом всегда уверенной ноги в пустоту, разделившую их навсегда.

========== Смерть Герцога ==========

Герцог был стар и его молодая жена не помнила той поры, когда волосы у него были густыми и темными, ниспадая на грудь его многим любовникам будто мантия.

Когда, мучимый последним недугом, он вернулся в свой город, и бдения у его одра начали подтачивать ее силы, ей, чужеземке, было не понять, отчего его родня так настойчиво пытается помочь ей в выборе слуги, который станет ухаживать за ним.

– Пусть он будет хорош собой, – сказала кроткая Анна, залившись румянцем. – Но не чересчур смазлив. – Суровая Кэтрин метнула ей понимающий взгляд.

– Почему бы ему не быть даже прелестнейшим из созданий, если это доставит удовольствие моему мужу, – согласилась молодая жена Герцога, – коль скоро он будет также сильным и заботливым?

И так как ни одна из них не возразила ни ей, ни друг другу, ни словом, ни взглядом, она сама выбрала пригожего юношу по имени Ансельм. Ей было невдомек, как отчаянно тот хотел получить эту работу.

*****

У Ансельма была твердая рука и острый глаз. Он мог сменить белье и дать лекарство, без лишней суеты переодеть больного и умел искусно и споро управляться с бритвой. Герцог, хоть больше он нигде не мог бывать, желал неизменно выглядеть презентабельно. В молодые годы манжеты Герцога пенились кружевом, разбиваясь о запястья, как гребни волн. Его руки, некогда тонкие, сейчас истончились еще больше.

Нынче старый Герцог лежал в кровати, в которую не ложился двадцать лет, в доме, что он построил, обставил и украсил, а потом покинул. Во время оно, когда сегодняшние юные любовники еще не родились на свет, Герцог оставил свой город, презрев власть и отринув долг, чтобы последовать за своим любимым – первым, извечным и прекраснейшим – на далекий остров, где они могли, наконец, жить ради любви, хоть это слово никогда не было сказано между ними.

Сидя подле него на кровати, молодая жена сказала Герцогу:

– Сегодня у порога твоего дома меня дожидалась старуха. Она схватила меня за запястье – у нее такие цепкие пальцы. «Он здесь? – спросила она. – Здесь? Говорят, он вернулся домой. Говорят, он вернулся умирать».

Улыбка Герцога всегда была тонкой, как хлыст.

– Надеюсь, ты сказала ей, что молва не лжет.

Жена сжала его руку. Она любила его беспомощно и безмерно. Ей суждено было стать его последней любовью. Это было для нее слабым утешением, иногда – призрачным.

– Иди и займись своим туалетом, – сказал он ей. – Тебе потребуется больше времени, чем ты думаешь, чтобы подобающе одеться для вечера, на который ты сегодня отправишься.

Ей совсем не хотелось оставлять его.

– Служанка быстро зашнурует мне платье.

– Но есть еще прическа, и драгоценности, и туфли… Ты об этом позабыла, не так ли?

– Я хочу остаться с тобой. – Она приютилась у костлявой впадины его плеча. – Ты, верно, голоден, а может, снова начинаются боли?

– Ансельм принесет мне всё, что потребуется. – Герцог вплел пальцы ей в волосы, гладя ее по голове. – К тому же, я хочу посмотреть, как твой наряд подогнали по фигуре.

– Меня это не заботит. Я знаю, что это красивое платье – его выбирал ты.

Рука замерла.

– Это должно тебя заботить. Они должны узнать тебя – и научиться уважать.

Она сказала:

– У меня на родине никто не стал бы уважать жену, которая покинула своего мужа и отправилась на вечеринку, когда он… когда он болен.

– Что ж, здесь всё по-иному. Говорю тебе, так будет.

Это была правда. Ах, если бы сегодня она могла пойти с ним! Пять лет назад она вышла замуж на чужестранца, отчаявшегося скитальца, блуждавшего по ее острову, почти обезумев от утраты любимого – извечного и прекраснейшего. Годы, когда девушки в ее деревне выходят замуж, уже остались для нее в прошлом. Но оказалось, что она просто ждала его: мужчину, который, взглянув, сможет ее увидеть. Ее ошеломили дремавшие в ней желания, которые он пробудил и сумел утолить.

То, что некогда он был Герцогом в далекой стране, стало сюрпризом, который он приберег напоследок. Он желал самолично вернуть в семью перстни, не покидавшие его пальцев даже во дни скорби. Она упросила его взять ее с собой в это последнее странствие, хотя оба знали, что оно закончится вместе с ним, и она останется на чужбине в одиночестве. Она хотела узнать его семью, увидеть места, которые видел он, услышать голоса его оживших воспоминаний. Она хотела, чтобы его дитя появилось на свет в доме его отцов.

*****

Уже заняла свое место последняя драгоценность, заколот последний локон, прилажен последний цветок – более ничто не возмущало придирчивый взгляд Герцога. Бледная и элегантная, прекрасная диковинной красой, чужеземная жена Герцога уехала в экипаже, под перестук копыт упряжки и эскорта, в сполохах освещающих дорогу факелов.

У постели Герцога были зажжены свечи. Ансельм тихо сидел в затененном углу комнаты.

– Моя жена, – не открывая глаз, заговорил Герцог, лицо которого казалось белее белоснежного льна подушек, – была дочерью великого врачевателя. Он научил ее всему, что знал сам, передал ей рецепты своих настоев и снадобий. Ей было чем гордиться – ими она излечила короля. Она полюбила молодого аристократа, но надменный мальчишка не ответил на ее любовь, а она не пожелала его неволить. Этого недуга не исцелить зельями, что бы там ни говорили. – Он рассмеялся, и тут же задохнулся от боли. – Как и моего. Это сердит ее и досаждает мне.

Ансельм сказал:

– Я хотел бы, чтобы было иначе.

Герцог холодно ответил:

– Ты очень любезен. Впрочем, я тоже. Думаю, на закате дней мне следует испытывать признательность и притворяться, будто сострадание мне по душе. Но доставлять радость другим никогда не было смыслом моей жизни.

– Никогда, – согласился прелестный слуга, чьи прелести остались незамеченными. Веки Герцога, тонкие почти до голубизны, мучительно силились прикрыть воспаленные глаза. Рот одеревенел от боли. – В свое время вы не упускали случая устроить переполох.

Искаженное лицо на мгновение смягчилось.

– Было дело.

Ансельм поднес больному питье в серебряной чаше, украшенной гравировкой в виде лебедя – фамильного герба Герцога, древности неизреченной.

Герцог был высок и тонок в кости. Сейчас на нём осталось немного плоти, а кожа стала сухой и тонкой как бумага. Ансельм поддерживал его, пока он пил. В руках юноши был будто призрак из зазеркалья, где блекнут самые яркие краски, а плоскости взломаны острыми гранями.

– Спасибо, – сказал Герцог. – На время это поможет. Я, наверное, пока посплю. Когда она вернется, я хочу услышать, как прошел вечер. Не может быть, чтобы не случилось ничего – ведь это ее первый выход в свет.

– Вы и сейчас не прочь устроить переполох, правда? – мягко поддразнил слуга.

Тонкие губы раздвинулись в улыбке.

– Быть может. – Потом: – Нет. Не теперь. Какой в этом прок?

– А тогда – какой?

– Мне хотелось… развлечься.

Ансельм придвинулся ближе, и пламя свечи позолотило ему лоб и щеки:

– На ваших руках немало крови.

– Не моих. Его.

– Он убивал для вас.

– Да-а-а-а… – Долгий вздох удовольствия.

Ансельм склонился ниже.

– Вы ведь помните. Я знаю, что помните. Вы были там. Вы всё видели. Они были искусны, но он был лучшим. Лучшим из лучших. – Крепкая ладонь слуги темнела на льняных простынях. – Таких фехтовальщиков больше нет.

– И никогда не было. – Голос Герцога истончился настолько, что, даже приблизившись вплотную, Ансельму приходилось задерживать дыхание, чтобы разобрать слова. – Никогда и никого подобного ему.

– И, верно, никогда не будет. – Ансельм произнес это совсем тихо, только для себя.

– Никогда.

Кровь отлила от лица Герцога, и он откинулся на подушки, призывавшие его обратно в этот новый для него мир, где краткие мгновения силы сменялись нескончаемой слабостью.

*****

Всё еще блистая пышным убранством, в легком флере хмельного вина и шумного празднества, жена Герцога воротилась к нему, чтобы узнать, уснул ли он или поджидает ее в темноте.

С огромной кровати прошелестел тихий голос:

– Ты пахнешь кутежом.

Она разожгла огонь, явившись ему во всем великолепии. Цветы у нее за корсажем лишь слегка поблекли. Позабыв о царапающих кожу кружевах и бремени золотых украшений, она устроилась подле него на кровати.

– Ох, до чего хорошо, мне больше не нужно выставлять себя напоказ. – Она вздохнула, когда он принялся неторопливо расшнуровывать ее корсет. – Я представила… – Она запнулась, но, решившись не бояться его, робко продолжила: – Я сказала себе, что это твои руки поддерживают мне спину перед всеми этими людьми.

Он глухо рассмеялся.

– Они обошлись с тобой жестоко?

– Нет, но они глазели! Это невежливо. И говорили – о том, чего я не могла понять. Друг о друге, о тебе…

– И что же обо мне?

– Я не знаю. Не понимаю. Пустые бессмысленные слова, которые скрывают больше, чем говорят. Что ты, должно быть, вернулся в чужой город, где уже нет старых друзей.

– Правда, всё правда. Надеюсь, тебе было не слишком скучно.

Она ущипнула его за плечо.

– Сейчас ты говоришь, как они! Нет, мне не было скучно. Мне даже сделали комплимент. Увешанный бриллиантами старик с гнилыми зубами сказал, что я очень выигрываю в сравнении с твоей первой женой. У него совсем скверный цвет лица… я думаю, печень, – поторопилась добавить она, заговорив о том, о чём намеревалась промолчать.

– Да, – отрешенно согласился ее муж. – Им легче простить мне чужестранку, чем актрису. А может, я, в конце концов, удостоился их жалости взамен порицания, ибо никому из них не хотелось бы оказаться сейчас на моем месте. Быть может, причина в этом.

Его раздумья сменились несвязным рассказом, более сбивчивым, чем ему хотелось, – историей давней обиды и отмщения. Отвергнутый любовник, прилюдно освистанная первая жена Герцога, гнев юноши и отповедь звонких монет и холодной стали. Кровь и червоточина в душе, и шрамы, скрывшие гноящуюся рану.

Это были не те рассказы, которые она слышала прежде, на солнечном острове, где они обвенчались среди жужжания пчел и поросших тимьяном лугов. В них не было ни слова о человеке, которого она знала.

Лежа рядом с ним в темноте, кожей ощущая жар его худого, палимого лихорадкой тела, она впервые спрашивала себя, правы ли они были, вернувшись сюда, в его прошлое.

Его рука безотчетно двинулась к ее лопатке, ладонь обхватила выступающую кость, будто грудь. Ее тело вспыхнуло воспоминанием. В этот миг она снова желала его, мечтая вернуть своего пылкого любовника. Но у нее не было иллюзий: ей был известен его недуг и она знала ход болезни; она заставила сердце смириться с тем, что это осталось для них в прошлом. Всё, что могло случиться меж их телами, уже случилось, и теперь росло у нее во чреве. В будущем это станет ей утешением, но не теперь, еще не теперь.

– Люди не забывают, – вдруг произнес он.

А она думала, он уснул, его дыхание было таким тихим.

– Тебя, – сказала она нежно. – Они не забывают тебя.

– Не меня. Себя самих. Они замечали меня лишь постольку, поскольку я бередил то, что осталось от их душ. Помни об этом. – Он стиснул ее пальцы – настойчиво, бесцеремонно. – И не доверяй никому из моего прошлого. У них нет причин любить меня.

– Я люблю тебя.

Немного позже он вздохнул во сне и, обнимая ее, произнес имя своей первой жены. Она почувствовала, как ее сердце скрутилось в жгут и перевернулось подле ребенка, которого она носила, ибо боль и любовь заполняли ее почти до краев, оставляя пустым лишь крохотное пространство.

*****

Лекари пускали ему кровь, надеясь сделать себе на том имя и состояние.

– Мало им оставить меня как есть, – сказал Герцог. Он отослал жену вниз, велев гнать эскулапов прочь, зная, что ей будет облегчением выместить сердце на ком-то еще.

Ансельм брил его – неторопливо и осторожно.

– В прежние времена, – заметил Ансельм, – уж вы бы позаботились, чтобы их насадили на клинок, как куропаток на вертел.

Герцог даже не улыбнулся.

– Нет. Он не убивал безоружных. Противники, недостойные его. В этом не было вызова.

– Где вы находили достойных? Наметанный глаз?

Губы старика изогнулись в усмешке.

– А знаешь, должно быть, ты прав. Никогда не думал об этом. Но был особый сорт драчунов, которых мне нравилось подначивать: чванливые самонадеянные болваны, которые распихивали всех со своего пути и избивали девчонок, работавших, чтобы их содержать. Эти молодцы обычно были при мече.

– А сейчас – вы бы смогли? – спросил Ансельм, продолжая усердно чистить щетки. – Вы бы распознали достойного фехтовальщика, увидев такого… скажем, по манере держаться или осанке?

– Только, – ответил Герцог, – если бы он сильно мне докучал. Можно взглянуть?

Когда Ансельм поднес для осмотра щетку к самому его лицу, чтобы слабые глаза могли ее разглядеть, пальцы Герцога сомкнулись на запястье юноши. Рука Ансельма не дрогнула, хотя веки его трепетали в кайме темных ресниц, обрамлявших глаза столь густой синевы, что они казались почти фиолетовыми.

– У тебя хорошая кисть, – заметил Герцог. – Где ты упражняешься?

– У себя в комнате. – Ансельм сглотнул. Там где костлявые пальцы едва коснулись его, кожа горела огнем.

– Ты кого-нибудь убил?

– Нет… еще нет.

– Я слыхал, сейчас убивают нечасто. Не поединки, просто зрелище для толпы, немного крови на рукаве.

Жена Герцога вошла без стука, гордая исполненной миссией. Но Герцог еще мгновение удерживал руку своего слуги, и смотрел на его лицо, и увидел, что он красив.

*****

Иногда к нему пускали посетителей, но не из тех, что сулили чудесное исцеление. Боль уходила и возвращалась; Герцог начал по нескольку раз на дню допытываться у жены, вдосталь ли еще в доме макового сока. Зелье туманило его разум, уводя вдаль, заставляя разговаривать с призраками, и она узнала о его прошлом столько, сколько ей самой не всегда хотелось услышать. Когда же к нему являлись живые обломки минувших дней, ей нередко случалось затаиться в углу комнаты, стараясь стать невидимой, и так узнать о нём больше. Другие, более крепкие, чем ее муж, старики не казались ей и вполовину столь прекрасными. И она старалась вообразить их юными и цветущими, спрашивая себя, как мог он когда-то прикасаться к ним.

Лорд Сэнсам явился, чтобы позлорадствовать, сказал ее муж, а может, чтобы извиниться; так или иначе, забавно будет взглянуть, что сделало с ним время. Она подумала было, что принимать такого человека неблагоразумно, но он хотя бы выгодно отличался от призраков.

У Сэнсама были гнилые зубы и скверный цвет лица, но он принял предложенный Ансельмом бокал вина. Аристократ одобрительно оглядел молодого слугу с ног до головы. Потом расположился у кровати, водрузив меж коленей трость с золотым набалдашником.

Герцог рассматривал своего гостя из-под полуприкрытых век. Он устал, но не желал принять снадобье, пока тот не уйдет.

Сэнсам не произнес избитых фраз и не услышал ответных. И потому в комнате царило молчание, пока его не нарушил Герцог:

– Что бы ты сейчас ни думал, это, вероятно, правда. Спасибо, что пришел. Непомерная доброта с твоей стороны.

Его жена-чужестранка не знала, что значит «непомерная». Это звучало, как оскорбление, и она насторожилась. Но Лорд Сэнсам не шелохнулся.

Герцог закрыл глаза, но продолжил:

– Вряд ли я умру, пока ты сидишь здесь. Хоть и знаю, что это весьма бы тебя потешило.

На другом конце комнаты Ансельм издал звук, который у менее вышколенного слуги показался бы фырканьем. Но он чистил щетки, так что до их ушей доносилось лишь тихое шших-шших.

Наконец, Сэнсам заговорил:

– Я думал, ты давным-давно мертв. Никто не знал, где ты. Я думал, ты умер от разбитого сердца.

– Оно оправилось.

– Ты говорил, что у тебя его нет.

– Мне хотелось так думать. Я вижу, твое еще бьется.

– О, да. – Руки Сэнсама со вздувшимися венами стиснули и отпустили золотой набалдашник трости. – Бьется. Впрочем, никто не знает, сколько ему отпущено, не так ли?

– Полагаю, мне это известно.

– Возможно, кое-что удивит даже тебя. – Сэнсам внезапно тепло улыбнулся слуге Герцога. Ансельм выглядел раздосадованным.

– Он сноровист со сталью, – заметил Сэнсам.

– Доводилось иметь удовольствие?..

– Раз или два. Острое ощущение.

– Надо же. – Старый Герцог рассмеялся шутке, которой больше никто не заметил, и всё не мог остановиться, пока смех не оборвала боль, и жена и слуга не склонились над ним, поддерживая и поднося целебное питье, чтобы облегчить его страдания.

Когда Лорд Сэнсам ушел, Герцог задумчиво произнес:

– Люди не забывают. Пожалуй, мне это по душе. А иначе, зачем бы мне возвращаться?

*****

– У меня были рекомендации. Без них мне бы никогда не попасть в ваш дом. – Ансельм скупо отвечал на расспросы Герцога, понуждавшего его к откровениям. Они были наедине. – Ваша семья всё проверила, а я и впрямь смыслю в камердинерской службе. Расскажите, как он держал руки.

– Они никогда не пустовали. Он всегда что-то делал: сжимал поленья, чтобы укрепить запястья, сдавливал шары, бросал нож… не только это, конечно. – Герцог ядовито улыбнулся самому себе. Ансельм уже знал эту улыбку, и успел усвоить, что какие бы воспоминания за ней ни прятались, из Герцога больше не вытянешь ни слова.

Лицо старика потемнело, накатившая боль выплеснулась грубой бранью. Ансельм обтер прохладной салфеткой выступившие на лбу бусины пота, и делал это снова и снова, покуда к Герцогу не вернулся дар речи.

– Это приключение становится утомительным. Жизнь блекнет, когда меня только и занимает, как долго моя рубашка останется сухой и проглочу ли я суп или меня стошнит. Я бы сказал, что пора ставить точку, но моей жене это не понравится. Конечно, – зубы обнажились в вымученной усмешке, – в таком виде я ей тоже не нравлюсь. Как однако трудно угодить некоторым людям.

– Вы должны находить утешение в ребенке, который появится на свет.

– Вовсе нет. Он – утешение для моей жены. Я не хочу потомства. Сам я жестоко обманул надежды своих родителей.

Ансельм пожал плечами.

– Разве не все мы таковы?

– Но когда я умру, это не даст ей совершить какую-нибудь глупость. Так что игра стоит свеч.

Ансельм умел понимать намеки.

– Мне сходить за вашей супругой?

– Нет. – Прикосновение руки Герцога было ледяным. – Давай поговорим.

– Я не такой, как вы, – уныло сказал Ансельм. – Слова не мое оружие. Я только и умею, что задавать вопросы. Вы знаете многое о многом, милорд, не я. Но то, что я хочу узнать, даже вы не сможете мне открыть.

– К твоей досаде, – произнес больной, – поскольку иногда я и впрямь вижу его в углах этой комнаты. Но это всё из-за снадобий, потому что он никогда не отвечает, когда я заговариваю с ним.

– Он был величайшим из фехтовальщиков, живших на этой земле. Если для того, чтобы увидеть его, нужно принимать зелье, я сделаю это. – Ансельм принялся расхаживать по комнате, размеренные повадки камердинера сменились пружинистым шагом атлета. – Иногда я говорю себе, что не стоит и пытаться. Свои секреты он унес с собой. Если бы я только мог взглянуть, как он делал то, что делал! – Больной молчал. – Вы были там. Вы видели. Что вы видели? Вы можете рассказать? Что вы видели?

Герцог медленно улыбнулся, взгляд обратился в прошлое.

– То была красивая смерть, не похожая на мою. Он убивал быстро, одним ударом, прямо в сердце.

– Как? – требовательно спросил Ансельм, стиснув кулаки. – Никто не подставляет сердце удару меча…

Всеми инстинктами бретера он ощущал, что внимание Герцога сосредоточено на нём, не замутненное сном или болью. Оно тянуло его обратно к кровати, будто сводя с противником или партнером.

– Никто? – прошелестел голос Герцога. Чтобы расслышать, Ансельм опустился на колени. – Ошибаешься, мальчик.

Рука Герцога медленно погрузилась в темные локоны.

Ансельм проговорил:

– Вы ужасный человек. – Он сплел запутавшиеся у него в волосах пальцы со своими, увлекая их сквозь вьющиеся пряди вниз, ко рту.

*****

Лежа рядом с ним в темноте, жена Герцога сказала:

– Я перевидала столько рожениц, что мне следовало бы бояться сильнее. Но я не боюсь. Я знаю, это будет хороший ребенок. Надеюсь, ты увидишь его.

Его рука легла на ее слегка округлившийся живот.

– А я надеюсь, что он не будет слишком несчастлив.

– Как был ты? – грустно откликнулась она. – Нет, мой милый. Он будет знать, что любим, обещаю тебе! – Она сжала его хрупкую руку, даже в темноте, как и всё в нем, казавшуюся бесцветной. – И он узнает всё о своем отце – это я тоже обещаю.

– Нет, – сказал мужчина, – только не то, что сделает его несчастным.

– Он будет счастлив.

– Обещаешь? – Она услышала улыбку в его голосе. – Ты вернешься с ним на остров, где он будет бегать наперегонки с горными козами?

– Конечно, нет! – Его идеи иногда приводили ее в замешательство. – Он останется здесь, со своей семьей. Он должен вырасти в твоем городе, среди людей, которые знают тебя.

– Я думаю, на острове он был бы счастливее. – Герцог вздохнул. – Хотел бы я вернуться туда, когда всё закончится, и лежать на холме над морем. Полагаю, это невозможно.

Она тихо ответила:

– Полагаю, нет. А куда ты отправишься здесь?

– Я обоснуюсь в Каменном Городе, среди рядов и шеренг похожих на особняки гробниц моих предков, рядом со своим семейством – это должно потешить твое чувство благоприличия. Не та компания, какую я бы себе выбрал, но, пожалуй, тогда мне уже всё будет равно.

– Я буду приводить его туда. Повидаться с тобой.

Он отнял руку.

– Не смей. Я запрещаю.

– Но я хочу, чтобы он знал тебя.

– Если ты упорствуешь в том, чтобы рассказывать малышу сказки об отце, делай это в каком-нибудь уютном месте, у потрескивающего в очаге огня, с караваем хлеба и кружкой молока на столе…

Она уже дала ему маковый сироп – вскоре он уснет.

– Я надеюсь, что он будет красивым. Не таким, как я. Красивым, как ты. Как был он.

Временами он говорил о людях, которых она не знала. Но этот был ей хорошо известен: обожаемый дух его прошлого, прекрасная, бесценная, первая и самая большая любовь. Она заставила себя унять дыхание, расслабить руки. Теперь он – только воспоминание, ничто рядом с ребенком из плоти и крови.

– Я хотел, чтобы он убил меня. Много лет назад. Но у него никогда не находилось времени.

– Тише, любимый, тише.

– Нет, но он ведь обещал! Сколько раз я повторял ему это! И всё же он не сдержал слова, он меня покинул. Но он придет за мной. Давным-давно он обещал прийти за мной. Он – моя смерть.

Она крепко прижала его к себе, надеясь, что в забытьи он не заметит душивших ее рыданий, и слез, орошающих кожу – его и ее.

*****

Лорд Сэнсам не вернулся, однако прислал слуге Герцога Ансельму кошель со звонкими монетами.

– Что ты купишь за них? – полюбопытствовал Герцог. – Вороненую сталь или нежную плоть?

Слуга нахмурился.

– Я думаю, мне следует вернуть их. Я не должен брать деньги, которые не собираюсь отработать.

– О, пра-авда? – слабость воротила его речи былую тягучесть. – Но, разумеется, мой старый друг всего лишь хотел показать этим, что доволен, с каким тщанием ты заботишься обо мне? Он вправе отблагодарить тебя, если ему того хочется.

Ансельм ничего не возразил.

– Так вы хотите побриться или нет?

– Мы кого-нибудь ждем?

– Никого, кроме Ее Светлости, и то не раньше полудня.

– Ей всё равно. Как я выгляжу, хочу я сказать. Положи эту штуку, Ансельм. Эта сталь не для тебя. Лорду Сэнсаму это не известно, но я-то знаю. Знаю.

*****

Часы, когда он еще узнавал ее, становились всё короче.

В конце концов ей открылось всё, что он хранил от нее в тайне: клятвы, данные первой жене, ссоры с любовниками, игры с сестрой – она слышала голос юноши, то спорящего с учителем, то нашептывающего посулы столь сладкие, что могли обращаться только к его извечному возлюбленному, первому и прекраснейшему. Быть может, она давала ему слишком много макового сока, чтобы заслонить от боли и не дать умолкнуть голосам? Она старалась, и всё же ей пришлось отступить, ибо даже любви было не под силу умиротворить творца поглотившей его пьесы. Он не ел, он едва говорил. Старая шлюха, знавшая его в юности, снова явилась к их двери. Его супруга не позволила ей повидать его, но в поисках утешения спустилась к ней сама, чтобы провести краткий миг подле одного из живых осколков его прошлого.

В затененной комнате ждал терпеливый слуга Герцога. Старый Герцог широко открыл глаза и посмотрел на него.

– Да, – сказал он. – Не знал, что это случится сейчас.

– Когда же еще? – спросил фехтовальщик. – Я ведь обещал, правда?

– Обещал. Я думал, ты позабыл.

– Нет. Не это обещание.

– Я всегда этого хотел.

– Конечно, хотел. Но было еще не время.

– Как он сверкает! Сделай всё быстро. Я боюсь боли.

Тот, чья рука держала сверкающий клинок, рассмеялся.

– Ты едва дышишь. Ты уже не чувствуешь ног. Всё случится быстро. Ну же, раскинь руки.

– Да, – повторил старый Герцог. – Я знал, что ты придешь.

========== Доп. материалы: Хронология Приречья ==========

*за точку отсчета [в обе стороны] принимаются события романа «На острие клинка»*

[– 850] Лесная ведунья

[– 750] Исход короля Александра-Оленя

[– 7] “Юность буйная и грешная”

[– 1/2] Алая мантия

На острие клинка

[+ 1] Фехтовальщик по имени Не-Убий

[+ 3] Герцог Приречья

[+ 18] Право меча

[+ 30] Человек с ножами