Текст книги "Переправа"

Автор книги: Элла Гриффитс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Глава двадцать первая

По дороге Рут борется с совестью. Шона была так любезна – не раздумывая позволила пожить у нее. Рут толком не поблагодарила ее, оставила лишь краткое сообщение на автоответчике. Нужно вернуться туда за своими вещами. Шона была ей хорошей подругой в течение многих лет. Когда Рут рассталась с Питером, Шона утешала ее и купила несколько бутылок белого вина. Они провели вместе бесчисленное количество вечеров, смеясь, болтая, плача. Даже ездили в отпуск в Италию, Грецию и Турцию. Позволит ли Рут злобным сплетням Катбада разрушить эту дружбу?

– Извини, что я вчера так уехала, – говорит наконец она. – Почему-то после похорон захотелось оказаться дома.

Они уже подошли к коттеджу. Рут открывает дверь и пропускает Шону вперед.

– Ничего, – успокаивает Шона. – Я все прекрасно понимаю. Тяжело было на похоронах?

– Да, – отвечает Рут, ставя на плиту чайник. – Ужасно. Родители едва держались на ногах. А гробик… Душераздирающее зрелище.

– Могу представить. – Шона садится и снимает серебристую куртку. – Ничего нет страшнее, чем потеря ребенка.

«Все так говорят, – думает Рут, – может быть потому, что это правда. Трудно представить что-то более жуткое, чем похороны своего ребенка». Она мельком вспоминает родителей Люси Дауни, уходящих с похорон под руку. Это еще страшнее? Лишиться дочери и не иметь возможности с ней проститься?

Рут заваривает чай, делает бутерброды, и они сидят в дружеском молчании. За окнами начинается дождь и укрепляет решение Рут не возвращаться на раскопки.

– Вчера я видела Катбада, – сообщает она.

– Кого-кого?

– Майкла Мэлоуна. Которого допрашивали в связи с убийством Скарлетт.

– Господи! Где ты могла его видеть?

– Здесь. Он пришел поговорить со мной.

– Черт возьми, Рут, – содрогается Шона. – Я бы голову потеряла от страха.

– Почему? – спрашивает Рут, хотя так перепугалась, что спала с кухонным ножом под рукой. – Его же не обвинили в убийстве.

– Знаю, но все равно. Что ему было нужно?

– Хочет, чтобы я обелила его имя.

– Ну и наглость.

– Да, пожалуй, – соглашается Рут, хотя чуть-чуть польщена.

– Какой он, этот Катбад?

Рут смотрит на подругу.

– Не помнишь его? Он тебя помнит.

– Что?

Шона вынула гребни, распустила волосы и явно недоумевает.

– На раскопках хенджа он был лидером друидов. Все время носил большой пурпурный плащ. Он не забыл, как ты им сочувствовала, присоединялась к протестующим.

Шона улыбается:

– Катбад… Теперь вспоминаю. Ну, если я не ошибаюсь, он был доброй душой.

– Эрик считает, что у него есть магические способности.

– Дорогой старый Эрик, – смеется Шона.

– Катбад говорит, у тебя был роман с Эриком.

– Что?

– Катбад говорит, что десять лет назад, на раскопке хенджа, у вас с Эриком был роман.

– Катбад! Что он знает?

– Был или нет?

Вместо ответа Шона закручивает волосы в тугой узел и втыкает гребни, их маленькие зубцы злобно впиваются в голову. Она не смотрит на Рут, но та уже знает ответ.

– Шона, как ты могла? – спрашивает она. – А как же Магда?

Злоба, с которой Шона напускается на нее, поражает.

– С чего это ты вдруг заботишься о Магде? Ты, понятия ни о чем не имея, сидишь и судишь меня. А что вы с Питером? Он сейчас женат, ты не знала?

– Мы с Питером… – теряется Рут. – Мы просто друзья, – заканчивает она жалобно. Однако в глубине души знает, что Шона права. Она лицемерка. Думала она о Мишель, когда приглашала в свою постель Нельсона?

– О, вот как? – ухмыляется Шона. – Ты считаешь себя безупречной, Рут, гораздо выше таких человеческих чувств, как любовь, ненависть и одиночество. Знаешь, тут не все так просто. Я была влюблена в Эрика, – добавляет она изменившимся голосом.

– Правда?

Шона снова вспыхивает.

– Да, черт возьми! Ты помнишь, каким он был. Я ни разу не встречала таких, как он. Думала, он такой мудрый, такой харизматичный, я сделаю для него все, что угодно. Когда он сказал, что любит меня, это было одно из самых чудесных мгновений в моей жизни.

– Он говорил, что любит тебя?

– Да! Тебя это удивляет? Думаешь, у них с Магдой безупречный брак? Господи, Рут, у них постоянные романы на стороне. Не знала о любовнике Магды в Швеции?

– Я тебе не верю.

– Какая же ты наивная! У Магды двадцатилетний любовник по имени Ларе. Он готовит для нее сауну, а потом забирается с ней в постель. И он не единственный. В отместку Эрик делает что захочет.

Чтобы отогнать видение Магды с двадцатилетним рабочим-любовником, Рут поворачивается к окну. Солончак под косым серым дождем почти не виден.

– Думаешь, я была первой? – злобно спрашивает Шона. – По всей Англии полно аспиранток, которые укладывались в постель с замечательным Эриком Андерсеном. Это, можно сказать, неотъемлемая часть образования.

«Но не моего образования, – думает Рут. – Эрик обращался со мной как с другом, с коллегой, с многообещающей ученицей. Не сказал ни единого слова, которое можно было бы счесть сексуальным приглашением».

– Если ты знала, что он такой, – спрашивает наконец она, – почему ложилась с ним в постель?

Шона вздыхает. Весь ее гнев улетучился, и она обмякла, как валяющаяся на полу серебристая куртка.

– Я, конечно, считала, что у меня особый случай. Думала, как и все остальные глупые коровы, будто он действительно любит меня. Эрик говорил, что еще не встречал такой, что оставит Магду и мы поженимся, заведем детей…

Она умолкает, закусывает губу.

И Рут вспоминает, что первый аборт Шона сделала вскоре после раскопок хенджа.

– Ребенок… – начинает она.

– Был от Эрика, – устало произносит Шона. – Да. Думаю, тогда я поняла, что он не собирался выполнять своих обещаний. Узнав, что я беременна, он разозлился, стал требовать, чтобы я сделала аборт. Знаешь, я в самом деле думала, что он обрадуется.

Рут молчит. Вспоминает, как Эрик говорил о своих взрослых детях: «Нужно дать им свободу». А этому не хотел ее дать. Рут свято верит в право женщины делать выбор и не осуждает Шону за аборт. Но осуждает Эрика за обман, за лицемерие, за…

– Бедная Рут… – Шона смотрит на нее со странной бесстрастной улыбкой. – Тебе тяжело это слышать. Ты всегда так им восхищалась.

– Да, – хрипло соглашается Рут. – Да, восхищалась.

– И тем не менее он замечательный археолог, – говорит Шона. – Я с ним по-прежнему в дружеских отношениях. И с Магдой, – добавляет она с легким смешком. – Такой уж, видно, он человек.

– Наверно, – сдавленно произносит Рут.

Шона встает, поднимает серебристую куртку. У двери оборачивается со словами:

– Рут, не суди никого из нас слишком строго.

После ухода Шоны Рут садится за стол и с удивлением обнаруживает, что дрожит. Разве удивительно, что двое взрослых людей завели роман? Ну ладно, Эрик женат, но такое случается, как ей хорошо известно. Почему же она чувствует себя разочарованной, гневной, преданной?

Должно быть, она действительно была влюблена в Эрика все эти годы. Вспоминает, как впервые встретилась с ним аспиранткой в Саутгемптоне, как он словно бы перетряхнул ее мозг и собрал вновь в иной форме. Изменил ее взгляды на все: археологию, ландшафт, природу, искусство, взаимоотношения. Вспоминает его слова: «Главное желание человека – жить, обмануть смерть, существовать вечно. И так во все времена. Вот почему мы ставим монументы смерти – чтобы они продолжали жить после того, как мы умрем». Или желание Эрика жить означает, что он может делать все, что угодно?

И она обрадовалась, познакомившись с Магдой. Она считала, что эта женщина единственная достойна Эрика. Ей нравились их взаимоотношения, их нежная дружба, так непохожая на чопорные формальности ее родителей. Она не могла себе представить, чтобы Эрик и Магда называли друг друга мамочкой и папочкой или ездили по воскресеньям в садовый центр. Они вели идеальную жизнь, занимались альпинизмом, парусным спортом, зимой собирали материал и писали, летом проводили раскопки. Она вспоминает бревенчатую хижину возле озера в Норвегии, трапезы на плоской крыше, горячую ванну, вечера с закусками, вином и разговорами. Разговоры. Вот что ей, главным образом, помнится о Магде и Эрике. Они всегда разговаривали, иногда спорили, но неизменно выслушивали друг друга. Рут вспоминает, как много раз внимала Эрику и Магде, когда они с бокалами в руках, под всполохи северного сияния объединяли свои теории, чтобы получить нечто новое, лучшее, более совершенное. Слова Питера: «нам не о чем говорить» – это не для них.

Рут не глупа. Она понимает, что создала из Магды и Эрика идеализированный образ родителей, вот почему так разочарована. А ее тайная влюбленность в Эрика – типично фрейдистское бессознательное. «Самое неприятное, – думает Рут, глядя на залитое дождем болото, – что я считала себя особенной». Хоть Эрик и не увлекался ею, однако считал чрезвычайно талантливой ученицей. На раскопках хенджа он постоянно выделял ее. В словах «Рут сообразит, даже если все остальные не смогут понять» подразумевалось, что они оба обладают особым восприятием. У Рут, говорил он, есть «археологический дух», качество, которое невозможно привить обучением. Одобрение Эрика помогало ей в течение многих лет, защищало от покровительственного равнодушия Фила, утешало в минуты сомнений.

Рут понимает, что это наивно, но чувствует: ей нужно подтверждение высокого мнения Эрика. Она снимает с полки его книгу «Зыбучие пески», раскрывает на титульном листе с дарственной надписью: «Рут, моей любимой ученице».

Рут несколько секунд смотрит на эти слова. Кажется, она внезапно увидела на стене уродливую тень – рога, хвост, раздвоенные копыта. Слепо, едва держась на ногах, подходит к столу, где лежат ксерокопии писем, касающихся Люси Дауни. Перебирает их дрожащими пальцами, пока не находит два, написанных от руки.

Рут кладет ксерокопии на стол рядом с дарственной надписью. Почерк один и тот же.

Глава двадцать вторая

Кажется, она несколько часов стоит на месте, не в силах двинуться. Едва дыша. Словно ледяной паралич сковал ее тело. Думай, Рут, думай. Дыши. Мог Эрик в самом деле написать эти письма? Неужели он не только лицемер и серийный соблазнитель, но и убийца?

Хуже всего, что она почти верит в это. Эрик знает археологию. Знает скандинавские легенды, ритуалы каменного века и силу ландшафта. Ей слышится его голос, любимый напевный голос, рассказывающий у костра истории о водяных духах, оборотнях и созданиях тьмы. Ее вновь охватывает холод при воспоминании о его словах в то утро: «Эта несчастная девочка мертва. Она погребена, она в покое». Почти точное повторение одного из писем.

Неужели это правда? Эрик жил в Англии, когда исчезла Люси. Это случилось вскоре после раскопок хенджа. Он мог отправить первые письма. Он вернулся в Норвегию лишь восемь лет спустя. Но как быть с письмами, касающимися Скарлетт Хендерсон? Эрик вновь прилетел в Англию только в январе. Нельсон показал ей письмо, датированное прошлым ноябрем. «Он не забыл», – сказал Нельсон. Мог Эрик отправить это письмо – или кому-то поручить?

«Это безумие», – говорит себе Рут, скованно наклоняясь, чтобы погладить Флинта, с урчанием трущегося о ее лодыжки. Эрик не мог написать эти злые, колкие, извращенные письма. Он гуманитарий, первым поддерживает бастующих шахтеров или пострадавших от стихийных бедствий. Он добрый и заботливый: утешал Рут, когда Питер женился, горевал вместе с Шоной, когда умер ее отец. Но кроме того, думает Рут, он одобрительно говорит о человеческих жертвоприношениях («Разве не то же самое происходит в христианском Святом причастии?»), он советовал Рут забыть Питера с другим любовником («Это самый простой способ») и, как выяснилось, спал с Шоной и понуждал ее сделать аборт, хотя и оплакивал с нею ее отца. Эрик аморален, обычных человеческих правил он не придерживается – это одна из самых его привлекательных черт. Но не дает ли это ему право на невообразимое зло?

Если Эрик написал письма, не он ли убил двух девочек? Механически кормя Флинта, Рут осознает, что пересыпала корм через край чашки. Флинт трется о ее ноги, идет к еде. Рут вспоминает разговор с Эриком об останках из железного века. «Как они могли так поступить? – спросила она. – Убить ребенка ради какого-то религиозного ритуала?» – «Взгляни на это иначе, – спокойно ответил Эрик. – Не такой уж плохой способ умереть. Избавляет ребенка от разочарований взрослой жизни». Он улыбался, говоря это, но Рут помнит, как ее охватил холод. Мог Эрик убить этих девочек, чтобы избавить их от разочарований взрослой жизни?

Выносить это больше нет сил. Схватив пальто и сумку, Рут выбегает под дождь. Ей необходимо поговорить с Шоной.

Шоны еще нет дома, когда приезжает Рут. Она садится на порог, забыв об усталости, что у нее есть ключи. Сидит и смотрит, как люди входят в магазин «Теско экспресс» и выходят оттуда, задается вопросом, каково это – не думать, что есть на ужин, сосиски или котлеты, и достаточно ли у тебя картофеля для чипсов. Ее жизнь стала бы мрачной, зловещей, как фильм, который она не будет смотреть поздней ночью. В какой момент это произошло? Когда они раскопали торф и обнаружили тело Скарлетт? Когда она увидела Нельсона в университетском коридоре? Когда узнала, что ее наставник – Эрик Андерсен?

Шона наконец появляется с хозяйственной сумкой и взятым напрокат проигрывателем для компакт-дисков; вид у нее, длинноногой, в серебристой куртке, такой безупречный, такой невинный, что Рут готова признать свою ошибку. Шона не может быть в этом замешана. Но тут Шона видит Рут, и на лице у нее появляется странное, испуганное выражение – она похожа на загнанную в угол лисицу. Но вот она уже обаятельно улыбается, показывая сумку и проигрыватель, и спрашивает:

– Устроим девичник?

– Мне нужно с тобой поговорить.

– Хорошо, – растерянно бормочет она, открывая дверь, – проходи.

Рут даже не дает Шоне снять пальто.

– Эти письма писал Эрик?

– Какие письма? – пугается Шона.

Рут оглядывает комнату с полированным полом, с модными коврами, с фотографиями в красивых рамках – почти на всех запечатлена ее подруга – и только теперь обращает внимание на лоскутное покрывало на диване, на стопу новых романов на столе, на книжные полки с потрепанными томами классиков от Т. С. Элиота до Шекспира. Потом снова смотрит на Шону.

– Господи, – говорит Рут, – ты помогала ему, так ведь?

Шона, вновь похожая на загнанную лисицу, готова убежать, но потом, словно бы сдавшись, плюхается на диван и закрывает лицо ладонями.

Рут подходит ближе.

– Ты помогала ему, так ведь? – повторяет она. – Конечно, сам бы он не додумался цитировать Томаса Элиота. Ты специалист по литературе. Твое католическое воспитание, видимо, тоже пригодилось. Он ввел археологию и мифологию, ты – все остальное. Превосходная маленькая команда.

– Это было не так, – глухо произносит Шона.

– Нет? А как же?

– Все дело в Нельсоне, – говорит Шона.

– Что?

– Эрик его ненавидит! – Шона утирает глаза тыльной стороной ладони. – Вот и писал письма, чтобы уязвить Нельсона. Сбить с толку. Помешать раскрыть убийство. Наказать.

– За что? – шепчет Рут.

– За Джеймса Эгара, – отвечает Шона. – Он был студентом Эрика. В Манчестере. Все произошло во время беспорядков из-за подушного налога. Очевидно, группа студентов набросилась на полицейского, и он был убит. Джеймс Эгар находился в этой группе. Он ничего не сделал, однако Нельсон ложно обвинил его.

– Кто тебе это сказал? Эрик?

– Это знали все. Даже полицейские. Нельсону требовался козел отпущения, вот он и выбрал Джеймса.

– Он бы не сделал этого, – возражает Рут. И думает: «Не сделал бы?»

– О, я знаю, он тебе нравится. Эрик говорит, ты от него без ума.

– Вот как? – Стервозность этого заявления причиняет боль. – А ты что, не была без ума от Эрика?

– Была, – устало соглашается Шона. – До одержимости. Я делала все, что он захочет.

– Даже помогала писать эти письма?

Шона смотрит вызывающе.

– Да, – говорит она. – Даже это.

– Шона, но зачем? Велось расследование убийства. Возможно, ты помогала убийце избежать наказания.

– Нельсон сам убийца, – отрывисто бросает Шона. – Джеймс Эгар умер в тюрьме через год после ложного обвинения Нельсона. Покончил с собой.

Рут вспоминает стихотворение Катбада «Похвала Джеймсу Эгару». Вспоминает лицо Нельсона при виде этих рукописных строк. И запертый картотечный шкафчик в фургоне Катбада.

– Катбад, – говорит она. – Какова его роль во всем этом?

Шона истерично смеется.

– А ты не знала? – спрашивает она. – Он был почтальоном.

Глава двадцать третья

У Нельсона выдался тяжелый день. Но жизнь его давно уже состоит из защиты от тех, кто хочет его увольнения, подбадривания впадающей в уныние команды, споров с Мишель, требующей, чтобы он вовремя возвращался домой, и стремления поймать убийцу. Он думал, что вчерашние похороны Скарлетт слишком тяжелое испытание. Господи, маленький белый гроб, братья и сестры Скарлетт, потрясенные, страдающие в своих новеньких черных одеждах, появление родителей Люси Дауни и сознание, что он не оправдал их надежд. А потом необходимость подняться и читать вслух о воскресении и жизни. Он увидел среди собравшихся Рут и задался вопросом, не разделяет ли она его уверенности, что этот текст понравился бы автору писем?

И кроме того, Рут. Не следовало ложиться с ней в постель. Это совершенно непрофессионально и предосудительно. Он изменил Мишель, которую любит. Собственно, он был неверен ей еще дважды, но, успокаивает себя, эти мимолетные эпизоды ничего не значили. В таком случае Рут что-то значит? Она не его тип женщины. Но та ночь, нужно признать, была потрясающей. Рут, казалось, понимала его полностью – он никогда не испытывал такого с Мишель. Она как будто чувствовала его, прощала и доверялась так, что при воспоминании об этом у него и сейчас подступают слезы. Почему она это сделала? Что увидела в нем? Для нее он недостаточно интеллектуален. Ей нравятся щегольски одетые профессора с теориями о гончарных изделиях железного века, а не какой-то необразованный полицейский с севера.

Тогда почему Рут спала с ним? «Первый шаг сделала она», – говорит себе Нельсон в сотый раз. Его вины здесь нет. Он может только предположить, что на Рут, как и на него, повлиял ужас произошедшего, обнаружение тела Скарлетт, сообщение об этом родителям девочки. Единственным избавлением от этого ужаса был банальный секс без всяких церемоний. Надо признать, один из лучших за всю его жизнь.

Он не знает, как теперь вести себя с ней. Рут не из тех, кто станет лить слезы, клясться в вечной любви и упрашивать его уйти от Мишель. Он разговаривал с ней несколько раз по телефону, и она казалась в полном порядке – профессиональной, спокойной, несмотря на происходящие жуткие вещи. Его это восхищает. Рут стойкая, как и он. Вчера он видел ее на раскопках, и она была невозмутима. Подходя, он наблюдал за ней, она была полностью поглощена работой и наверняка не догадывалась о его присутствии. Почему-то ему захотелось, чтобы она подняла взгляд, помахала рукой, улыбнулась, даже подбежала и обняла его. Конечно, она ничего подобного не сделала. Просто занималась своей работой, как он – своей. Это было разумным, достойным поведением.

Он хорошо поговорил на раскопках с этим Эриком Андерсеном. Разумеется, Эрик – старый хиппи, слишком старый, чтобы собирать волосы косичкой и носить кожаные браслеты. Но он сказал Нельсону кое-что интересное. Оказывается, под Солончаком погребен доисторический лес. Вот почему там иногда находят странные пни и куски древесины, даже принесенные из Северной Америки. Говорил Андерсен и о ритуалах. «Представьте себе похороны, – сказал он. – Сперва труп, затем доски гроба, потом камень на кладбище». Нельсон содрогнулся, вспомнив гроб Скарлетт – маленький деревянный ящик, совершающий последний путь.

Он вернулся с раскопок и неожиданно встретился с начальником. Суперинтендант Уайтклиф – профессиональный полицейский с высшим образованием, любящий льняные костюмы и туфли без шнурков. Возле него Нельсон чувствует себя неопрятным более, чем обычно. В нем еще со школы живет ощущение, что руки и ступни его слишком велики. Однако Нельсон не позволит начальнику его третировать. Он хороший полицейский, и Уайтклифу это тоже известно. Он не собирается быть козлом отпущения в этом деле.

– А, Гарри, – сказал Уайтклиф, давая понять, что Нельсон должен был бы встретить его здесь, хотя он и не предупреждал о приезде. – Уезжал по делам?

– Проверяю версии.

Он ни за что не добавит «сэр».

– Гарри, нам нужно поговорить. – Уайтклиф сел за стол Нельсона, тонко давая почувствовать собственное превосходство. – Требуется еще одно заявление.

– Нам нечего сказать.

– В том-то и дело, Гарри, – вздохнул Уайтклиф, – нам необходимо что-то сказать. Пресса жаждет нашей крови. Ты арестовал Мэлоуна, потом выпустил…

– Под залог.

– Да, под залог, – раздраженно сказал Уайтклиф. – Это не меняет того факта, что у тебя нет улик для обвинения его в этих убийствах. А он у тебя единственный подозреваемый. После репортажей с похорон этой маленькой девочки нужно показать, что мы не сидим сложа руки.

Похороны «этой маленькой девочки». Уайтклиф в аккуратном черном галстуке был там, соболезновал родителям Скарлетт. Но для него это просто работа, хорошая мина при плохой игре. По приезде домой его не выворачивало наизнанку, как Нельсона.

– Я не сижу сложа руки, – сказал Нельсон. – Вкалывал до изнеможения несколько месяцев. Мы обыскали на Солончаке каждый дюйм…

– Я слышал, ты разрешил там работать археологам.

– Вы видели, как они работают? – спросил Нельсон. – Изучают каждый дюйм земли. У них все спланировано, они ничего не пропускают, ничего не оставляют без внимания. Нашим экспертам до них далеко. Если там есть что найти, они найдут.

Уайтклиф улыбнулся. Насмешливая, понимающая улыбка вызвала у Нельсона желание ударить его.

– Гарри, похоже, ты увлекся археологией.

Нельсон хмыкнул.

– Там, разумеется, много чуши, но свое дело они знают, этого нельзя отрицать. И мне нравится, как организованно они ведут работу. Я люблю организованность.

– А что эта Рут Гэллоуэй? Кажется, она с головой ушла в расследование.

Нельсон насторожился.

– Доктор Гэллоуэй оказала нам большую помощь.

– Она нашла тело.

– У нее была теория. Я счел, что ее стоит проверить.

– Есть у нее еще теории?

Уайтклиф снова улыбался.

– Теории есть у всех, – сказал Нельсон, вставая. – Они ничего не стоят. Вот улик у нас нет.

И тем не менее он понимает, что от Уайтклифа не отвяжешься. Ему придется делать заявление для прессы, и что, черт возьми, он скажет? Мэлоун был единственным подозреваемым, и поначалу казалось, что они на верном пути. Он соответствовал тому, что Уайтклиф назвал бы «психологическим портретом преступника». Был связан с семьей Хендерсонов, был бродягой, помешанным на всей этой ньюэйджерской ерунде, как и автор писем. И на теле Скарлетт нашли множество следов ДНК. Только они не совпадали с ДНК Мэлоуна. Без этой улики Нельсон вынужден был его выпустить, обвинив только в пустой трате времени полицейских.

Скарлетт связали, заткнули ей рот, и она задохнулась. Потом кто-то отнес ее тело на место хенджа и там закопал. Означает ли это, что убийца должен был знать о хендже? Рут сказала, что существует тропа, ведущая прямо к захоронению Скарлетт. Значит ли это, что полиция должна была ее найти? Не наблюдал ли убийца за полицейскими, посмеиваясь над ними? Он знает, что убийцей часто бывает известный семье человек, кто-то близкий. Насколько близкий? Не убийца ли отправлял сообщения на телефон Рут? Наблюдает ли он и за ней? Нельсон содрогается.

Его наверняка будут винить, если он не найдет убийцу Скарлетт. И вскоре пресса непременно свяжет это убийство с Люси Дауни. Журналисты, разумеется, не знают о письмах, его смешают с грязью, если о них станет известно, но это его отчего-то не беспокоит. Для прессы у него времени нет – вот почему вопреки фантазиям Мишель его не назначат начальником полиции, – но он сделал все, что мог. Он хочет найти убийцу ради семей Люси и Скарлетт. Хочет упрятать этого мерзавца в тюрьму пожизненно. Люси и Скарлетт этим не вернешь, но по крайней мере справедливость восторжествует. Звучит с холодной библейской образностью, что удивляет его, но, если вдуматься, в этом и заключается работа полиции: защищать невинных, карать виновных. Святой Гарри Мститель.

Шум внизу заставляет его распрямиться. Он слышит голос дежурного сержанта. Кажется, тот кого-то увещевает. Может, пойти выяснить? Нельсон встает и направляется к двери. И неожиданно сталкивается со своим свидетелем-экспертом, доктором Рут Гэллоуэй.

– Господи! – Нельсон протягивает руки, чтобы поддержать ее.

– Ничего.

Рут отскакивает, словно он заразный. Несколько секунд они смущенно глядят друг на друга. Рут выглядит дико – волосы в беспорядке, пальто расстегнуто. «Господи, – думает Нельсон, – может, она ненормальная?»

– Извини, – говорит она, снимая промокшее пальто, – но я должна была приехать.

– В чем дело? – бесстрастно спрашивает Нельсон, отходя за свой стол.

В ответ Рут швыряет на стол книгу и лист бумаги, в котором он сразу узнает ксерокопию одного из писем. Книга ничего ему не говорит, но Рут раскрывает ее и показывает надпись на титульном листе.

– Смотри! – настойчиво произносит она.

Чтобы успокоить ее, Нельсон смотрит. Потом смотрит снова.

– Кто это написал? – спокойно интересуется он.

– Эрик. Эрик Андерсен.

– Ты уверена?

– Конечно, уверена. И его любовница это подтверждает. Эти письма написал он.

– Его любовница?

– Шона. Моя… коллега из университета. Она его любовница. Если угодно, бывшая. Так или иначе, она признается, что письма писал он, а она помогала ему.

– Господи. С какой стати?

– Потому что он тебя ненавидит. Из-за Джеймса Эгара.

– Джеймса Эгара?

– Студента, которого обвинили в убийстве полицейского.

Этого Нельсон никак не ожидал. Джеймс Эгар. Беспорядки в связи с подушным налогом, полицейские, приехавшие на автобусах из пяти участков, улицы, полные слезоточивого газа и плакатов с лозунгами, попытки сдержать толпу, студенты, плюющие ему в лицо, переулок, где обнаружили тело Стивена Нейлора, только что поступившего на службу, двадцатидвухлетнего, заколотого кухонным ножом. Джеймс Эгар, идущий к нему с пустым взглядом, держащий окровавленный нож, словно чужую вещь.

– Джеймс Эгар был виновен, – категорично заявляет Нельсон.

– Он совершил в тюрьме самоубийство, – напоминает Рут. – Эрик винит в этом тебя. Джеймс Эгар был его студентом. Он считает, что ты ложно обвинил Эгара.

– Чушь. Там было с десяток свидетелей. Эгар определенно виновен. Ты хочешь сказать, что Андерсен писал все эти письма, весь этот… вздор… из-за какого-то студента?

– Так говорит Шона. Якобы Эрик тебя ненавидел и пытался помешать раскрыть убийство Люси Дауни. Думал, письма собьют тебя с толку, как телеграфные ленты Джека-потрошителя сбили с толку полицейских в Йоркшире.

– Он хотел, чтобы убийца остался на свободе?

– Он считает тебя убийцей.

Рут говорит это невыразительно, не выдавая, что у нее на уме. Внезапно Нельсона охватывает ярость при мысли о Рут, Эрике, Шоне – всей этой ученой публике, чрезмерно сочувственных деятелях, встающих на сторону злоумышленников, а не полиции.

– Ты определенно согласна с ним, – гневается он.

– Я ничего об этом не знаю, – устало говорит Рут. Она в самом деле выглядит утомленной – лицо бледное, руки дрожат, осознает Нельсон. И немного смягчается.

– А что Мэлоун? Он написал стихотворение о Джеймсе Эгаре. Помнишь? Даже предложил мне его как образец своего почерка.

– Катбад был другом Джеймса Эгара, – поясняет Рут. – Они оба учились в Манчестере.

– Он причастен к написанию этих писем?

– Он отправлял их, – говорит Рут. – Эрик писал письма с помощью Шоны, а Катбад отправлял их из разных мест. Помнишь, он сказал нам, что был почтальоном?

– А последние письма? Я думал, Андерсена тогда не было в Англии.

– Эрик отправлял их Катбаду электронной почтой. Тот отпечатывал и отсылал.

– Ты разговаривала с Андерсеном?

– Нет. – Рут опускает голову. – Я поехала к Шоне, а от нее к тебе.

– Почему не прямо к Андерсену?

Рут поднимает глаза и твердо встречает взгляд Нельсона.

– Потому что я его боюсь.

Нельсон подается вперед и кладет ладонь на ее руку.

– Рут, думаешь, это Андерсен убил Люси и Скарлетт?

И Рут отвечает, так тихо, что он едва ее слышит:

– Да.