Текст книги "Зимний перевал"

Автор книги: Елизавета Драбкина

«Бывает, что называют лодырем. А нет на деле и сохи и бороны. На бедняка нельзя валить и много взыскивать.

Отметить в законе, что надо поддержать бедняка».

«Заинтересовать надо крестьянина. Иначе не выйдет. Я дрова пилю из-под палки. Но сельское хозяйство из-под палки вести нельзя».

«Мы три года равнялись.

Как заинтересовать? Просто: процентную разверстку хлеба, как на скот…

Лодыря подстегнуть… 10 пудов на семена – посей и дай, что следует».

«Пусть будет палка, но для нашего содействия.

Чтобы старательный жал на нестарательного».

«Перехозяйствовали банды весь транспорт. Разруха. Надо строить государственную жизнь».

«Хлеб собирали под метлу. Ничего не осталось. Скотоводам надо помочь. Хозяйство разрушено войной. Пропаганда нужна».

«Была производящей губернией. Теперь потребляющая. Лишь бы обсемениться. Пострадали от контрреволюции».

«Разверстка: у нас такой нажимбыл, что револьверы к вискам приставляли. Народ возмущен…»

«Скот берут чрезмерно. Берут помольные сборы. Берут за дезертира. Непосильные сборы уменьшить».

Точной, краткой пометкой Ленин передает настроение аудитории.

Крестьянин говорит, повторяя слова самого Ленина, сказанные Лениным на съезде: «Принуждение необходимо обязательно».

Приведя эти слова крестьянина, Ленин делает пометку:

«Крики: довольно. (NB)».

Крестьянин говорит: «Кулачество (как и дезертирство) есть».

Ленин подчеркивает слово «есть» и отмечает: «Гром аплодисментов».

А на следующий день после крестьянского совещания, выступая на съезде Советов с заключительным словом по докладу ВЦИК и СНК, Ленин говорит:

– Я вчера имел удовольствие присутствовать… на небольшом частном совещании беспартийных делегатов нашего съезда – крестьян и вынес чрезвычайно много из их дебатов по самым больным вопросам деревенской жизни, по вопросам продовольствия, разорения, нужды, которые вы все знаете.

Беспартийные же делегаты съезда, как, например, новгородский крестьянин Поспелов, вернувшись домой, рассказывали землякам, как Ленин присутствовал на заседании их беспартийной фракции и внимательно прислушивался к словам ораторов.

– А мы тоже отнеслись к товарищу Ленину с открытым разговором, – сказал Поспелов.

Десять лет спустя, в сентябре 1930 года, Надежда Константиновна Крупская в письме к Михаилу Степановичу Ольминскому вспоминала, как много дала Владимиру Ильичу встреча с беспартийными крестьянами – делегатами Восьмого съезда Советов.

«Сила Ильича, – писала Надежда Константиновна, – была именно в том, что он умел слышать голос жизни в ничего не значащих словах людей с мест, умел, как бы это выразиться, прикладывать ухо к земле… Перед нэпом Ильич попросил Калинина собрать беспартийных крестьян… просил их ответить на ряд вопросов и внимательно прослушал их выступления. После этого собрания он много решительнее стал высказываться за нэп. Что же, какой отсюда вывод?.. Что Ильич умел слушать и беспартийных, мелкособственнически настроенных и слышать то, чего не слышали другие, умел из их разговоров делать свои выводы».

6

На своем заключительном заседании Восьмой съезд Советов принял обращение ко всем трудящимся России.

Поздравив трудящихся Республики с великой победой, одержанной над врагами, съезд счел своим долгом воздать благодарность всем, кто своим потом и кровью, тяжелым трудом и терпением, мужеством и самопожертвованием способствовал победе общего дела.

Было что-то напоминавшее Смольный в великие дни Октября в том большом и чистом чувстве, которое охватило всех, слушавших это обращение. Повинуясь глубокому внутреннему порыву, делегаты встали и слушали его стоя.

«Трудящиеся России! Этими тремя годами величайших лишений, кровавых жертв вы завоевали себе право приступить к мирному труду. Отдадим же этому труду все силы… Еще год, и, если мы напряжем наши силы, мы не будем мерзнуть в неосвещенных домах. Еще два-три года, и мы восстановим железные дороги и пустим в ход все заводы страны. Еще три-четыре года, и в Республике не будет раздетых и разутых. Еще пять лет, и мы окончательно залечим раны, нанесенные войной нашему хозяйству.

К труду же, рабоче-крестьянская Россия!»

Я стояла в эти минуты неподалеку от Ленина. Я видела его лицо.

Кто это придумал, что Ленин будто бы был спокойным, всегда спокойным, каким бы трагизмом, торжеством, величием ни был исполнен момент, о котором идет речь?

Да ничего подобного! Не был он спокойным, не мог быть спокойным, никогда не бывал спокойным.

Недаром же Надежда Константиновна, которая знала его лучше всех на свете, говорила, что он очень остро на все реагировал, был очень впечатлителен, очень эмоционален, а когда волновался – сильно бледнел.

Сейчас он стоял бледный, весь в напряжении, стиснув кулаки, закусив нижнюю губу. Взволнованный, наверное, больше, чем кто бы то ни было в этом зале…

7

Только вчера в зале Большого театра звучали слова торжественного обращения Восьмого съезда Советов: «К труду же, рабоче-крестьянская Россия!»

Сегодня, тридцатого декабря двадцатого года, здесь звучали иные речи – речи дискуссии о роли и задачах профессиональных союзов в социалистическом строительстве, главным застрельщиком которой был Троцкий.

На протяжении почти трех лет, прошедших со времени споров о Брестском мире, Троцкий в основных вопросах внутренней и внешней политики поддерживал линию Ленина. Бывали, конечно, между ними споры и расхождения, но они находились в тех естественных пределах, которые существуют в совместной работе.

Но поздней осенью двадцатого года между Троцким и Лениным пролегла трещина, которая по вине и по воле Троцкого стала становиться все глубже и глубже.

Началось это в первые дни ноября. Троцкий был тогда народным комиссаром путей сообщения.

Придя на железнодорожный транспорт, он застал там существовавший еще с девятнадцатого года Главный политический отдел – Главполитпуть, преобразованный затем в так называемый Цектран. Созданный как временный политический орган для проведения чрезвычайных мер, которые спасли бы транспорт от разрухи и полного развала, Главполитпуть ввел на железных дорогах военную дисциплину и всецело подчинил их задачам военного времени.

В тех исключительных обстоятельствах такие чрезвычайные меры были необходимы. Но, как и сами исключительные обстоятельства, они были бедой. Троцкий возвел эту беду в достоинство и даже в общий закон. В его глазах и в глазах его сторонников обычные демократические формы работы профсоюзов выглядели как кустарничество, комитетчина, бессистемность и безвластие, с которыми необходимо покончить, и чем скорее, тем лучше, и поставить во главе всей работы политических комиссаров с соответствующими полномочиями.

А профсоюзы?

«Власть комитетов, профсоюзов, выборных делегатов по отношению к вмешательству в технические и административные вопросы аннулируется».

Такова была практика, запечатленная в одном из приказов, изданных по Главполитводу – сектору Главполитпути. Обобщением же этой практики было выступление Троцкого на V Всероссийской конференции профсоюзов, в котором он бросил «крылатое», по выражению Ленина, словечко о «перетряхивании» профсоюзов и призвал «завинтить гайки» военного коммунизма.

Выступление Троцкого вызвало резкий отпор со стороны значительной части профсоюзников. Вопрос перешел в Центральный Комитет партии. Там он породил острейшие прения. В итоге тезисы Троцкого были отклонены. Десятью голосами против четырех была принята резолюция Ленина. В ней подчеркивалось, что время специфических методов управления начинает проходить и что необходима самая энергичная и планомерная борьба с вырождением централизма и милитаризованных форм работы в бюрократизм, в самодурство, казенщину. В ответ на это Троцкий отказался работать в созданной ЦК комиссии по профсоюзам, членом которой он был избран.

Именно этот поступок, ведущий к фракционности, Ленин прежде всего ставил в вину Троцкому.

«Без этого шага, – писал он, – ошибка т. Троцкого (предложение неправильных тезисов) – самая небольшая, такая, которую случалось делать всем цекистам без всякого изъятия». «Если Цектран сделал ошибку, – каждому случается увлекаться, – надо было ее исправлять. Но когда эту ошибку начинают защищать, то это делается источником политической опасности».

Уже невхождение в комиссию, созданную ЦК, было со стороны Троцкого срывом партийной дисциплины. Но на этом он не остановился. Все более и более оформляясь в особую фракцию, он и его сторонники перешли от теоретических рассуждений к прямым фракционным действиям.

Положение усугубилось тем, что многие члены ЦК партии заняли в дискуссии неустойчивую, колеблющуюся позицию. Ленин не раз оставался в меньшинстве. На пленумах ЦК (Ленин назвал их потом «печальными пленумами») голоса делились на «семерки» и «восьмерки». Бухарин создал «буферную группу» якобы для примирения Ленина и Троцкого, на деле же целиком поддерживающую Троцкого, что дало Ленину повод высмеять этот буфер, который, по его словам, следовало бы изобразить так: перед пылающим огнем стоит человек с ведром керосина, на котором написано: «Буферный керосин», и подливает этот керосин в огонь.

В итоге, как говорил Ленин, «получилась в Центральном Комитете каша и кутерьма; это в первый раз в истории нашей партии во время революции, и это опасно».

Самое опасное в фракционной борьбе то, что фракционные интересы становятся для ее участников превыше всего. Так было и на этот раз.

Двадцать пятого декабря сторонники Троцкого распространили среди делегатов Восьмого съезда Советов написанную Троцким «брошюру-платформу» о задачах профсоюзов, а тридцатого декабря по их требованию было созвано соединенное заседание коммунистов – делегатов съезда и членов Всероссийского и Московского советов профессиональных союзов.

Дискуссия вышла за рамки Центрального Комитета.

8

И вот на широкое обсуждение вынесены вопросы, от правильного или неправильного решения которых зависит, будут или же не будут найдены правильные методы подхода к массе, овладения массой, связи с массой. А следовательно, будут ли претворены в жизнь те великие идеи, которые были провозглашены накануне в обращении Восьмого съезда Советов ко всем трудящимся России.

Электричество горело вполнакала. Только помост, на котором стоял стол президиума, был ярко освещен лампочками, горевшими снизу. У самого края помоста – кафедра. Рядом с кафедрой стоит Троцкий.

Он стоит очень прямо и в то же время очень свободно. На нем френч защитного цвета, сапоги. Густые, начинающие седеть волосы откинуты назад, левая рука опущена, правую он положил на край кафедры.

Заседают коммунисты – делегаты Восьмого съезда Советов и члены Всероссийского и Московского советов профессиональных союзов.

– Мы собрались, чтобы обсудить вопрос о роли и задачах профессиональных союзов, – негромко говорит Троцкий. Так негромко, что многие прикладывают ладонь к уху, чтоб лучше слышать.

Троцкий резко меняется, протягивает к залу обе руки, сильным голосом рассекает тишину:

– Товарищи делегаты съезда! Товарищи рабочие! Товарищи работники партии, советов, профессиональных организаций!

Этот голос, этот жест великолепны. Троцкий вообще великолепный оратор, непохожий ни на одного другого. Оно и понятно: ораторский талант, присущий ему от рождения, он отшлифовал, обучаясь в Париже в школе ораторского искусства.

– Профсоюзы, – говорит он, – переживают кризис… И чтоб преодолеть этот кризис, надо покончить с тем, что профессиональные союзы в нашем рабочем государстве, как и в капиталистическом государстве, видят свою задачу в защите интересов рабочих. Пора покончить с тем, что профессиональные союзы существуют отдельно от государственных органов. Их нужно слить воедино, произведя сращивание профсоюзов и государственного аппарата, огосударствить профсоюзы, превратить их в аппарат рабочего государства, управляющий производством…

Сейчас от размеренного спокойствия, которым Троцкий начал свою речь, не осталось и следа. Голос его то понижается до шепота, то бьет, как тяжелый молот. И каждый такой переход сопровождается точным, выверенным жестом. Только одно не дается ему: шипящие звуки. Они у него слишком резки, слишком шипят. Парижский профессор дикции бился два года, но так и не смог устранить этот недостаток.

Зал слушает Троцкого не шелохнувшись. Когда он кончает, одна часть его провожает Троцкого аплодисментами и восторженными возгласами, другая застывает в невеселом молчании.

Которая из них больше? Сейчас это еще неясно.

Внешне в концепции Троцкого все словно бы подчинено той цели, во имя которой готов отдать жизнь каждый присутствующий: построению социализма. Но как холоден, чужд, не мил сердцу этот военно-административный социализм, в котором действуют не люди, а покорные множества: «Die erste Kolonne marschiert… Die zweite Kolonne marschiert…» – «Первая колонна выступает… Вторая колонна выступает…» Социализм, лишенный того, что Н. К. Крупская так прекрасно назвала тайной одухотворения, очеловечения жизни масс, при котором жизнь очищается, осмысливается, преобразуется благодаря таланту, энергии, высоким идеалам тех, кто ее творит…

Троцкий покидает трибуну и пересекает сцену, чтобы пройти за стол президиума. В это время – уже около полуночи – появляется сильно опоздавший к началу собрания Ленин.

Наклонившись к кому-то, сидящему с краю, Ленин, видимо, расспрашивает о том, что было на собрании до его прихода. Потом поднимает голову. Пристально смотрит на приближающегося к нему Троцкого.

Ленин попросил слова.

– Товарищи, – сказал он, – я должен прежде всего извиниться, что я нарушаю порядок, ибо для участия в прениях, конечно, следовало слушать доклад, содоклад и прения. К сожалению, я чувствую себя настолько нездоровым, что не в состоянии выполнить этого…

И сразу приступил к существу дела.

– Основным моим материалом является брошюра т. Троцкого «О роли и задачах профсоюзов»… Я удивляюсь, какое количество теоретических ошибок и вопиющих неправильностей сконцентрировано в ней.

Незадолго перед тем, как Ленин начал говорить, на мгновение погас свет, потом он загорелся, но не везде – сцена утонула в полумраке, и фигура Ленина была теперь освещена светом одних лишь нижних ламп слева.

Сначала Ленин говорил с трудом, голос его звучал глуховато, руки неподвижно покоились на кафедре. Чувствовалось, что он устал, нездоров. Но по мере того, как он говорил, усталость, видимо, отступала – и, все более увлеченный, он становился таким, каким всегда был на кафедре: весь в своей речи, в ее содержании, в ее мыслях.

Сохранился набросанный Лениным конспект этой речи. Видимо, те самые листки, которые он держал, когда подходил к кафедре. Он положил их на пюпитр и ни разу в них не заглянул, а уходя, небрежно сунул в карман.

Если сопоставить этот конспект с той речью, которая была произнесена Лениным, нельзя не поразиться тому, как он сумел, ни разу не посмотрев в конспект, столь точно следовать намеченному в нем плану и в то же время в процессе самой речи найти столь много новых образов, сравнений, характеристик.

И в конспекте, и в речи говорится, что профсоюзы – это почти поголовная организация индустриального пролетариата, притом организация своеобразная. С одной стороны, это организация правящего, господствующего, правительствующего класса, но не организация принуждения, не государственная организация, с другой стороны, это организация воспитания, вовлечения, обучения, школа управления, школа хозяйничанья, школа коммунизма.

Но образ «ряда зубчатых колес», «сложной системы нескольких зубчатых колес», «приводов» от авангарда к массе передового класса, от него к массе трудящихся, без которых нельзя осуществлять диктатуру пролетариата в крестьянской стране, – этот образ родился уже во время речи.

И точно так же в процессе речи, быть может, под влиянием ответного движения, которое возникло в это время в зале, имеющаяся в конспекте краткая запись:

«Союзы в „рабочем государстве“? А в рабочем государстве с бюро кратическими извращениями?

Есть от кого защищаться!

а в рабоче– крестьянскомгосударстве?»

Эта краткая запись вырастает в речи в следующую развернутую характеристику:

«У него (Троцкого. – Е. Д.)выходит, что защита материальных и духовных интересов рабочего класса не есть роль профсоюзов в рабочем государстве. Это ошибка. Тов. Троцкий говорит о „рабочем государстве“. Позвольте, это абстракция. Когда мы в 1917 году писали о рабочем государстве, то это было понятно; но теперь, когда нам говорят: „Зачем защищать, от кого защищать рабочий класс, так как буржуазии нет, так как государство рабочее“, то тут делают явную ошибку. Не совсем рабочее, в том-то и штука… У нас государство на деле не рабочее, а рабоче-крестьянское – это во-первых. А из этого очень многое вытекает ( Бухарин: Какое? Рабоче-крестьянское?). И хотя т. Бухарин сзади кричит: „Какое? Рабоче-крестьянское?“, но на это я отвечать ему не стану. А кто желает, пусть припомнит только что закончившийся съезд Советов, и в этом уже будет ответ.

Но мало этого. Из нашей партийной программы видно… что государство у нас рабочее с бюрократическим извращением.И мы этот печальный, – как бы это сказать? – ярлык, что ли, должны были на него навесить. Вот вам реальность перехода».

А отсюда вывод: при такого рода практически сложившемся государстве рассуждения, что профсоюзам нечего защищать, что в заботе о материальных и духовных интересах пролетариата без них можно обойтись, – эти рассуждения теоретически неверны и переносят нас в область абстракции или идеала, которого мы достигнем через пятнадцать – двадцать лет.

Ленин делает короткую паузу и добавляет:

– Но я и в этом не уверен, что достигнем в такой именно срок.

Примечательно непрерывно повторяющееся в речи Ленина столкновение и соединение понятий «практически» и «теоретически».

Десятки раз, то так, то этак, он повторяет: «перед нами же действительность», «вот вам реальность», «таковы практические выводы», «изучи практический опыт»,«переходный период в переходном периоде». И так же десятки раз, то обрушиваясь на идейную путаницу, словесные выкрутасы, теоретическую фальшь, то подчеркивая важность правильной теоретически постановки вопроса, – Ленин показывает неразрывное единство теории и практики. А также практики и теории.

И совсем как тот стакан, обыкновенный стеклянный стакан, который, когда Ленин взял его в руки, чтобы показать сущность диалектики, волшебно заиграл сверкающими гранями связей и опосредствований, так частный вопрос о роли, месте, задачах профсоюзов, благодаря свету мысли, которым озарил его Ленин, вырастает в общий вопрос о методах и формах осуществления пролетарской диктатуры в крестьянской стране.

Такова была девятая речь Ленина, произнесенная им за последние девять дней двадцатого года.

9

Так, вопреки предостережениям Ленина, спор о роли профсоюзов вышел все же за рамки Центрального Комитета партии.

Такого не было никогда – ни до, ни после. Волна, шквал, цунами, дискуссии. Рождающиеся чуть ли не каждый день «платформы» и «платформочки». Утопающие в облаках табачного дыма собрания. И споры, споры, чуть ли не с утра до вечера и с вечера до утра.

В бурном процессе «тезисотворчества» за каких-нибудь две недели на свет появилось не менее восьми «платформ» («тезисы» тож) со всяческими нюансами, оттенками, оттеночками, в которых сам черт мог сломить ногу – и неискушенные в этаких тонкостях товарищи должны были тратить время и ломать в этой «чехарде платформ» головы, чтоб хотя бы отличить одну «платформу» от других. Хотя многие из этих «платформ» ни на одном собрании не получали ни одного голоса, они упорно выдвигались и защищались их авторами.

Потом произошел как бы естественный отбор – и все оппозиционные группы стянулись к двум полюсам: на одном Троцкий с «перетряхиванием» и «сращиванием», на другом – «рабочая оппозиция» с анархо-синдикалистской идеей: «управление народным хозяйством должно принадлежать самим производителям».

И против всего этого фронта «платформ» и «платформочек» – Ленин. И с ним – все более и более явное большинство партии.

В мою задачу не входит изложение истории внутрипартийных разногласий и анализ их существа. Это – дело историков партии. Моя задача в ином: в воссоздании человеческих характеров, в воскрешении атмосферы эпохи.

Поэтому я позволю себе вспомнить одно из любопытных свидетельств того времени – стихотворение Демьяна Бедного «С болота на грунт», опубликованное тогда в газетах и читавшееся на партийных собраниях под дружный хохот присутствующих:

 
Чего только нет на большевистской грядке?
Пишу стихи – в «дискуссионном порядке».
Со мной приключилась такая история:
После «дискуссий» Зиновьева Григория
И Троцкого Льва
У меня так замутилась голова,
Что не дошла до полного просветления
Даже после ленинского выступления.
И это – не со мной одним.
Товарищ Томский – я встретился с ним —
Сам председатель Ве-це-эс-пе-эса,
Уже не смыслит, видать, ни бельмеса,
Как «срастить» разногласья такие:
«Путаю концы, брат, в биллиардном кие,
Не отличаю правой от левой лузы,
Как шары, в голове смешались профсоюзы!»
Дискуссии наши – пока лишь цветочки,
Досель различал я какие-то точки,
Но, попавши намедни на новые прения,
Перепутал я все точки зрения.
 
 
Правда, беда приключилась эта
И с председателем Московского Совета:
Товарищ Каменев стал говорить,
Пытаясь всех примирить,
Примирял замечательно —
И заблудился в трех точках окончательно.
 
 
Тут откуда ни возьмись товарищ Сосновский…
Скосивши глазок на комитет Московский
И изобразивши большого забияку,
Полез он на Зиновьева в драку
(благо Зиновьев оказался в отлучке!):
 
 
«Укажите место безответственной кучке!
Пусть нас за нос не водят петроградцы!
Не сдавайтесь, братцы!»
 
 
Услышав такую приятную фразу,
Обрел я не точку, а линию сразу.
Решил держаться старого правила:
Раз меня сметка оставила,
Раз дорога дает разветвление,
Нюхом испытанным брать направление —
Засучив рукава, спокойно иди,
Особливо, когда… Ильич впереди!
 

10

В субботу первого января Ленин уехал в Горки. Считалось, что он по случаю нездоровья находится в отпуске, на отдыхе.

Однако, как видно из хроники жизни и деятельности Ленина, составленной работавшей в его секретариате Марией Игнатьевной Гляссер, этот «отдых» выглядел так:

Воскресенье, 2 января. Горки. Просмотрел и направил управляющему делами Совнаркома Н. П. Горбунову письмо шведского Красного Креста по поводу академика И. П. Павлова, поручив снестись с наркомом здравоохранения…

Понедельник, 3 января. Кремль. Приехал из Горок в 12 часов 20 минут.

Написал письмо… Просмотрел и направил… Поручил… Подписал…

Вторник, 4 января. Москва, Кремль. От одиннадцати утра до четырех дня председательствовал на заседании Пленума ЦК партии. Просмотрел и дал поручения по восьми документам. Подписал протокол Малого Совнаркома. С шести вечера председательствовал на заседании Совета Труда и Обороны. В девять вечера уехал в Горки.

Среда, 5 января, Горки…

Впрочем, не будем продолжать: изо дня в день одна и та же картина, одна и та же напряженнейшая работа – находится ли Владимир Ильич в Горках, выезжает ли он в Москву.

Но и этого мало: за время своего пребывания в Горках Ленин сверх всего прочего написал статью «Кризис партии» и основную часть брошюры «Еще раз о профсоюзах, о текущем моменте и об ошибках тт. Троцкого и Бухарина».

Только против одного дня этого трехнедельного «отдыха» Ленина в записях секретарей нет пометок о его работе: против воскресенья шестнадцатого января.

Видимо, именно этот день мой отец по просьбе Надежды Константиновны провел в Горках: она знала, что Владимир Ильич очень любил слушать его пение, и хотела таким, как она выразилась, «форсмажорным» способом заставить Владимира Ильича хотя бы один день не работать.

Отправился отец туда еще в субботу после обеда вместе с Николаем Васильевичем Крыленко. Приехали уже вечером. Владимир Ильич стал их о чем-то расспрашивать, но они заявили: «О делах ни слова». Владимир Ильич засмеялся: «Попробуем».

Уговор был выдержан, но, видимо, только насчет слов, а не мыслей. Потому что, когда Владимир Ильич уселся с Крыленко за шахматы, в самый разгар игры он обмолвился и вместо шаха королеве объявил: «Шах Коллонтай».

(Александра Михайловна Коллонтай была одним из лидеров «рабочей оппозиции»).

В тот вечер отец много пел. А утром, еще затемно, они отправились втроем на охоту.

Охотничье счастье им не улыбнулось, дичи было мало, да и стреляли они плохо, больше мазали. Только Крыленко подстрелил пару зайчишек.

Возвращались прямиком через лес. Шли и пели «Смело, товарищи, в ногу…».

11

Двадцать второго января Ленин вернулся в Москву, и, как пишет М. И. Гляссер, «с этого времени начинается снова „бешеный“ темп его работы: приемы, выступления, заседания, ежедневные комиссии и т. д.».

Некоторое улучшение с поступлением продовольствия и топлива в конце двадцатого года сменилось новым ухудшением. «…У нас продовольственный кризис отчаянный и прямо опасный», – восклицает Ленин в конце февраля в письме к украинским товарищам.

Где же искать выход? На старых путях? Еще круче завинчивать гайки военного коммунизма?

Нет!

Ленину ясно, что вырваться из этого положения, говоря словами Дзержинского, нельзя «без хирургии, без смелости, без молнии…».

К необходимости крутого поворота подводило все, услышанное на Восьмом съезде Советов. О нем говорили и сообщения с мест, и беседы с крестьянами, и письма коммунистов, болевших за дело партии и народа и делившихся с Лениным своими сомнениями и тревогами.

Перед Лениным сидел член Сибирского ревкома В. Н. Соколов, который предлагал теперь же, еще до посева, объявить, что на Сибирь устанавливается разверстка в сто миллионов пудов, а весь хлеб, который крестьяне соберут сверх этого, останется в их полном распоряжении.

– Вы полагаете, что тут можно ограничиться Сибирью? – быстро спросил его Ленин.

– Нет, Владимир Ильич, – отвечал Соколов. – Сибирь – начало, подход, опыт…

– Вы думаете, если объявить заранее, будут сеять больше?

– Несомненно будут, Владимир Ильич. Хозяйственный инстинкт…

Крестьяне-коммунисты из Бакурской волости Сердобского уезда Саратовской губернии писали Ленину, что, по их мнению, Советская власть, чтобы выйти из хозяйственной разрухи, должна опираться на крестьянство, «как на костыль».

«Это совершенно верно, – отвечал им Ленин. – Об этом сказано в нашей партийной программе и в постановлениях партийных съездов».

Об этом говорят и решения последнего съезда Советов.

Во время заседания Политбюро шестнадцатого февраля Ленин получил записку от секретаря ЦК Н. Н. Крестинского, участвовавшего в этом заседании. Крестинский писал Ленину, что в «Правду» поступила статья о преимуществах продналога перед продразверсткой, авторами которой являются московский губпродкомиссар П. Сорокин и заведующий московским губземотделом М. Рогов. Член редколлегии Н. Л. Мещеряков сомневается в необходимости срочной публикации этой статьи. Он, Крестинский, в основном согласен с Мещеряковым.

«Я статьи не видал, – ответил запиской Ленин, – но, полагаясь на Каменева (что вредногоон не рекомендовал бы), подаю голос за то, чтобы печатать завтра». И предложил: статью опубликовать, как статью частных литераторов, а не как должностных лиц, сделав при этом оговорку, что статья дискуссионная.

На это Крестинский написал Ленину:

«Сталин считает стратегически невыгодным, чтобы канву для неизбежной дискуссии дали не мы; поэтому он за то, чтобы этой статьи не печатать без предварительного просмотра ее нами».

Судя по тому, что на этом же заседании Политбюро было вынесено решение, что статья П. Сорокина и М. Рогова может быть напечатана, Ленин не согласился с мнением Крестинского и Сталина.

В этой статье, появившейся на следующий день в «Правде», называвшейся «Разверстка или налог», П. Сорокин и М. Рогов, подвергнув критике систему разверстки, указывали на необходимость «найти такие формы, при которых наша продовольственная работа в деревне не убивала бы в производителе желание увеличить и развить свое производство». Такой формой они считали налоговую систему на все виды продовольствия, сырья и фуража.

Коммунист Д. И. Гразкин, который побывал в Вологодской губернии, прислал М. И. Калинину и Н. Н. Крестинскому большое письмо. В нем он рассказывал о тяжелом положении сельского хозяйства и предлагал установить «процентную норму» взимания продуктов. Крестинский передал это письмо Ленину, и дня через два Ленин пригласил Д. И. Гразкина к себе.

– Вы в письме предлагаете заранее установить норму взимания продуктов с крестьянского хозяйства, – сказал Ленин. – А куда крестьяне будут девать излишки? Продавать? Значит, нужна торговля?

И он вызвал члена президиума ВСНХ Владимира Павловича Милютина. Осторожно, очень осторожно расспросил, как тот относится к допущению «местного рынка».

(Отсутствуют страницы 70–71)

мости изменения экономической политики по отношению к деревне.

Обсуждение этого вопроса на Политбюро протекало бурно. «Началось заседание… – рассказывает в своих воспоминаниях Александр Дмитриевич Цюрупа, который был тогда народным комиссаром продовольствия. – Владимир Ильич ругал нас бюрократами, распекал нас. Говорил: „Вы ошибаетесь; то, что раньше было правильным, теперь уже не подходит!“ Оказалось, что я был не прав… Владимир Ильич выступал три раза, я тоже… Однако эта перебранка совершенно не повлияла на наши отношения. Итак, Политбюро решило отменить продразверстку и перейти к продналогу… Владимир Ильич заходил к нам на квартиру и по 1/2–2 часа просиживал с нами, доказывая необходимость введения продналога. Я говорил: „Владимир Ильич, я не буду делать доклада, а выступлю лишь содокладчиком к Вашему докладу“. Он сказал: „А все-таки между прочим скажите, что Вы за свободу торговли“».

Решение Пленума ЦК РКП (б) о переходе от разверстки к налогу было принято двадцать четвертого февраля и должно было быть утверждено партийным съездом, назначенным на начало марта.

12

Трудность положения в стране в десятки, в сотни раз усугублялась положением в партии.

«Надо иметь мужество смотреть прямо в лицо горькой истине, – писал Ленин в статье „Кризис партии“, за три дня до своего возвращения из Горок в Москву. – Партия больна. Партию треплет лихорадка».

Несмотря на то что уже со всей очевидностью выявилась победа ленинской точки зрения, поддержанной основной массой членов партии, все оппозиционные группы продолжали свою активнейшую деятельность, размножали все новые и новые «тезисы», рассылали по всей стране докладчиков, стараясь как можно сильнее разжечь огонь дискуссии.

Еще девятнадцатого января Ленин предупреждал, что болезнью нашей партии, несомненно, постараются воспользоваться и капиталисты Антанты для нового нашествия, и эсеры для устройства заговоров и восстаний.