Текст книги "Зимний перевал"
Автор книги: Елизавета Драбкина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)
Делегаты просили Ленина ответить на их вопросы.
– …Все вопросы, которые здесь заданы, я записываю… но без точной справки соответственного учреждения… я сейчас ответить не могу… – сказал он. – Сможем ли мы помочь и насколько помочь? Повторяю, что я сейчас ответа дать не могу. Указания на неправильности и злоупотребления желескомов я считаю в общем, несомненно, правильными… Я все указания, которые здесь делаются, записываю и о каждом из них в соответственный наркомат или совнархоз напишу, для того чтобы можно было принять меры.
Эти меры были приняты – и несколько времени спустя после съезда трудгужналог заменен денежным обложением.
Не менее страстны были прения о едином земельном законодательстве, но тон и содержание их были уже иными: не жалобы на тяжелую крестьянскую долю, а раздумья, как эту долю улучшить.
Снова полились крестьянские речи. Кто говорил, что землеустройство ведется еще со времени Екатерины, но больше похоже на землерасстройство. Кто вспоминал, как при Столыпине создавались хутора и отруба, на которых устраивались кулаки, теперь же каждый имеет право получить равную долю, какую полагается на душу. Крестьянин Гусев из Тверской губернии сказал, что закон о новых формах землепользования он считает фундаментом возрождения хозяйства, государство должно только вести агитацию за лучшие способы землепользования, а выбор предоставить крестьянам. Крестьянин Фомин из Рязанской губернии говорил, что без знания ничего не делается, крестьяне рвутся работать, – «дайте нам дело», дайте правильную форму землепользования.
Особое внимание привлекло выступление делегата Московской губернии Головкина, седобородого старика в дубленом желтом полушубке и теплых катанках.
Пережил я трех царей, сказал Головкин, и Александра Освободителя, и Александра Миротворца, и Николая Виноторговца, и говорю, что, слава богу, этих помазанников больше нет. Пока они были, я сидел за печкой с тараканами, ни земли, ни хлеба у меня не было, а теперь гляди, где я сижу – в президиуме Всероссийского съезда. И говорю я вам: наше советское хозяйство мы наладим обязательно. Построим мы скромно, честно, чисто, только не забывайте Карла Маркса. Дело это простое: вот у человека две руки, и он обязан одной работать для государства, а другой для себя, и тогда все пойдет очень хорошо благодаря новой экономической политике. При старой разверстке я сам зарывал в землю хлеб, а теперь все держу открыто, не боюсь, так как продналог уплатил. Надо крестьянина больше удовлетворить, а он все даст своему государству. Крестьянство – это основа. Вот как в этом театре: стены – это крестьяне, крыша – рабочий, а окна и двери – интеллигенция. Подкопайте стены – рухнет все здание, сломается крыша, лопнут окна и двери. Погибнет крестьянин – все погибнет.
В своем постановлении Девятый съезд Советов поручил Наркомзему срочно пересмотреть земельное законодательство, согласовав его с основами нэпа и превратив в ясный, доступный пониманию каждого крестьянина свод законов о земле.
Проект единого кодекса законов о земле, которому суждено было заменить все действовавшие законы, был утвержден в конце октября двадцать второго года четвертой сессией ВЦИК, а затем принят Десятым съездом Советов.
Основную концепцию земельного закона составляло признание государства верховным собственником и распорядителем земли, а отдельных хозяйств и сельских общин – лишь пользователями государственной землей.
Частная собственность на землю отменялась навсегда. Каждому трудящемуся без различия пола, национальности и вероисповедания предоставлялось право на землю, если он хочет обрабатывать ее своим трудом. Право на землю бессрочно и может быть прекращено только по основаниям, указанным в законе: добровольного отказа от земли всех членов двора, выморочности двора, лишения права пользования землей по суду, занятия земли в установленном порядке для государственных надобностей.
Крестьянину предоставлялась свобода выбора форм землепользования и свобода выхода из общины во время общих переделов. Чтоб создать условия для устойчивого трудового землепользования, закон указывал, что общие переделы должны происходить не чаще трехкратного чередования севооборота, чтоб каждый землепользователь мог в течение девяти лет спокойно пользоваться предоставленной ему землей.
Так, содействуя развитию товарищеского кооперативного землепользования, закон предоставлял крестьянину свободно выбирать ту форму пользования землей, которую он пожелает.
Разумеется, при условии, что он будет хозяйственно ее обрабатывать. И не утаивать пашню. И честно вносить натуральный хлебный налог. И не превратит землю в средство кабалы и эксплуатации.
«Вопрос о земле, – говорил Ленин о новом земельном кодексе на сессии ВЦИК, – вопрос об устройстве быта громадного большинства населения – крестьянского населения – для нас вопрос коренной».
Его увлекала мысль о преобразовании земли. Вследствие своей болезни он не смог ее развить и изложить на бумаге, но Н. П. Горбунов запомнил, как Владимир Ильич несколько раз возвращался к идее обновления земли, при котором человек, вооруженный научными знаниями, извлечет из земли максимум пользы, все более и более повышая ее производительность.
7
Для этого необходимо, говорил Ленин, прочно обеспечить «дальнейший переход» крестьянского хозяйства, который состоит в том, чтобы «наименее выгодное и наиболее отсталое, мелкое, обособленное крестьянское хозяйство, постепенно объединяясь, сорганизовало общественное, крупное земледельческое хозяйство».
Только таким путем миллионные массы крестьянства могут быть избавлены от нищеты и разорения.
Всячески поощряя объединение крестьянских хозяйств в общественные крупные хозяйства, представители Советской власти, подчеркивал Ленин, не должны при этом допускать ни малейшего принуждения. «Лишь те объединения ценны, – говорил он, – которые проведены самими крестьянами по их свободному почину и выгоды коих проверены ими на практике. Чрезмерная торопливость в этом деле вредна, ибо способна лишь усиливать предубеждения среднего крестьянства против новшеств».
8
Есть у Ленина образ, навеянный словами первого из плеяды великих ученых прошлого: «…Дайте нам организацию революционеров – и мы перевернем Россию!»
Это не простая перефразировка изречения Архимеда: идея, что малая действующая сила, будучи верно приложена, способна преодолеть несоизмеримо большую силу сопротивления, пронизывает и учение Ленина о партии и ее роли в революции, и его постановку вопроса об отношениях рабочего класса и крестьянства, о значении крупной промышленности, об электрификации и многом другом.
Сегодня мысль, что крупная машинная индустрия – основа социализма, выглядит как школьная истина. Тогда Ленину приходилось ее формулировать, доказывать, отстаивать.
Искони на Россию смотрели как на страну аграрную, самое большее – аграрно-индустриальную. Да так оно и было. Достаточно вспомнить, что, по данным переписи двадцатого года, из 137-миллионного населения страны в городах жило немногим более двадцати миллионов, а сто пятнадцать миллионов – в деревне.
Большинству экономистов, сидевших в наших плановых органах, представлялось, что так всему суждено остаться и впредь. Если России и нужна промышленность, то чтоб обслуживать нужды деревни – ткать ситцы, выдувать бутылки, выпузыривать самовары, изготовлять гвозди, косы, серпы, плуги. Именно такую промышленность увидел в будущей России известный экономист народнического толка, совершивший в своих мечтаниях путешествие в «Страну Крестьянской Утопии».
Сторонники этой точки зрения изъяснялись, цитируя чужие стихи:
Не пойдет наш поезд,
Как идет немецкий…
То прибегали к этакому простонародному говору:
– Да разве нашу жизнь железными карябами перекарябаешь?
Когда подумаешь, с чего и как мы начинали нашу крупную индустрию, прямо оторопь берет. Словами об этом не расскажешь. Рассказать об этом можно только фактами.
Вот несколько фактов, выхваченных из газет того времени.
В Екатеринбург (нынешний Свердловск) из-за границы (!!!) прибыло три рядовых сеялки из числа сельскохозяйственных машин и орудий, закупленных для Урала Внешторгом. Событие это столь значительно, что собственный корреспондент извещает о нем «Правду», а «Правда» печатает это сообщение.
Весь коммунальный транспорт Петрограда состоит из 4462 лошадей и 402 автомашин «на ходу», грузоподъемностью в 772 тонны. Этим хозяйством заправляют четыреста (!) транспортных подотделов, каждый из которых действует сам по себе. Автогужевой инвентарь распылен: там, где есть лошади, нет орудий, где есть сбруи, нет качек; где есть качки, нет дуг, где есть грузовики, нет шин.
На Мытищинском вагоностроительном заводе нет ни одной автомашины и лишь десять лошадей.
Обуховский завод выпустил за 1920 год три трактора, в 1921 году собирался выполнить программу, которую газетный корреспондент называет «грандиозной»: тридцать шесть тракторов!
Ленин лучше, чем кто бы то ни было, знает все трудности и болезни нашего хозяйства. Но уже в августе двадцать первого года он со спокойной уверенностью пишет: «Нужда и бедствия велики.
Голод 1921 года их усилилдьявольски.
Вылезем с трудом чертовским, но вылезем. И начали уже вылезать».
Так «трудно чертовски» было не только из-за сокращения объема производства. Дело было сложнее.
В годы «военного коммунизма» разорвались хозяйственные и финансовые связи предприятий, товарные фонды превратились в случайное сборище самых разнообразных фабрикатов, полуфабрикатов и сырья – нужных и никуда не годных, – в самых фантастических пропорциях и самых парадоксальных ассортиментах.
Хуже всего обстояло с топливом, запасы его приближались к нулю. Фабричные здания по большей части сохранились, но были совершенно запущены. Паросиловое хозяйство дошло до полного развала.
Вдобавок к материальным трудностям промышленность унаследовала от времен «военного коммунизма» бюрократическую систему управления, в которой – совсем как в учении средневековых схоластов – реальным бытием обладали лишь общие понятия – «универсалии», а индивидуальные, конкретные вещи являлись не более как их «атрибутами» или «акциденциями»: вместо рыбы царила лишенная субстанции Главрыба, вместо соли – Главсоль, вместо стекла и спичек – Главстекло и Главспичка. В заработной плате преобладала натуральная часть, в учете – цифирная тьма, хозяйственного расчета не существовало, хозяйственные нули числились хозяйственными единицами.
И все это – посреди половодья первых лет нэпа, в условиях всеобщей нищеты и катастрофического падения ценности бумажных денег.
Когда промышленность начерно подсчитала свои ресурсы, обнаружилось неожиданное обстоятельство: фабричное и заводское оборудование сохранилось сравнительно неплохо.
Сберегли его рабочие – те, что звали себя «чистыми пролетариями» и в самое тяжелое время не расползлись по деревням, не покинули свои предприятия, охраняли их, подчас не получая ни пайка, ни заработной платы. Чем они жили? Что ели их дети?
Бывало и так. На Катав-Ивановском заводе белые, уходя, пытались увезти заводское оборудование. Но рабочие вместо станков стали набивать ящики камнями, тряпьем, песком, всякой дрянью. Не одного из них белые на этом поймали и расстреляли.
Единственный путь к тому, чтоб восстановить промышленное производство и добиться развития производительных сил, Ленин видел в перестройке промышленности на началах новой экономической политики.
На протяжении весны и лета двадцать первого года он уделяет этому огромное внимание. Не раз встречается с хозяйственными и партийными работниками. Пишет проекты правительственных постановлений. Изучает предложения других товарищей. Подвергает разрабатываемые документы новой и новой правке. Вносит их для тщательного обсуждения в ЦК партии, в Совнарком, в ВСНХ, проводит совещания с профсоюзами.
Итогом этой работы являются «Наказ СТО», «Постановление о местных экономических совещаниях».
Каковы идеи этих документов? Чего требуют они от тех, к кому обращены?
Прежде всего, понять, что поворот в экономической политике является не шагом назад, а шагом вперед, что он соответствует и объективному положению страны, и интересам мировой революции. Помнить, что косность и нерешительность в проведении новой политики являются нашими злейшими врагами.
Быстро и решительно перестроить хозяйство.
Покончить с распылением сил и средств, с выбрасыванием их на ветер. В кратчайший срок отобрать основные жизнеспособные предприятия и отдельные отрасли промышленности, добиться их максимального производственного уплотнения, работоспособности, рационального ведения хозяйства.
Сосредоточить общегосударственные ресурсы на важнейших предприятиях и отраслях промышленности, в первую очередь обеспечив восстановление крупной промышленности – основы социализма.
Оставить на государственном снабжении только минимум наилучше, оборудованных, имеющих запасы сырья и топлива фабрик, заводов, рудников, переведя их на точный хозяйственный расчет.
Хилые и безнадежные предприятия снять со снабжения и либо сдать в аренду кооперативам, товариществам, частным лицам, либо законсервировать.
Расширить права государственных предприятий, предоставив им право самостоятельной заготовки сырья и топлива, а также право расходования по собственному усмотрению, под их ответственность, отпускаемых им средств по различным статьям в пределах общей сметы.
Покончить с мертвящей казенщиной в управлении промышленностью, избавить промышленность от пут переписки и волокиты, а равно от мелочной опеки над отдельными сторонами ее повседневной деятельности.
Объявить войну безответственности за ведение хозяйства, сделать невозможным, чтоб управляющие тем или иным заводом могли находить тысячи отговорок для оправдания своего бездействия. Возложить на них всю полноту ответственности за правильное ведение дела.
Предельно расширить инициативу мест. Довести до наибольшей степени простоту и ясность управления. Как можно лучше приспособить это управление к тому, чтобы быстрейшим путем восстановить крупную государственную промышленность.
Путем разумно продуманной системы заработной платы и снабжения добиться повышения интенсивности и производительности труда, а также – самомобилизации пролетариата вокруг ведущих предприятий государственной промышленности.
Как великолепно найдено и сформулировано это понятие – самомобилизация пролетариата!
Именно самомобилизация! Не полумилитаризованные формы труда, задуманные Троцким в его плане создания «Трудармий», не стихийный «наем рабсилы», не приказ, не указ, не прикрепление, а глубокий процесс самомобилизации рабочего класса вокруг заводов, на которых создана такая обстановка, что завод становится для рабочего его домом, его жизнью, его счастьем!
Товарищи, участвовавшие в разработке документов о перестройке промышленности на новый лад, отмечают увлеченность, с которой работал над ними Владимир Ильич. «Он звонил мне по нескольку раз в день, а то и среди ночи, – рассказывает В. И. Милютин, который был членом комиссии по разработке „Наказа“. – Спрашивал: „А что, ежели нам сделать так? А если повернуть вот этак?“»
«В обсуждении проекта „Наказа“ принимали участие работники с мест, – вспоминает Г. В. Циперович. – По существу возражений ни у кого не было, но зато много спорили о том, можно ли при отсутствии необходимых средств „на местах“ и при слабости плановых аппаратов справиться с изучением экономической жизни с такой обстоятельностью, какую требовал проект „Наказа“. Владимир Ильич заметно волновался, так как придавал „Наказу“ большое значение, уговаривал „Наказ“ не сокращать, и, когда голосовали по пунктам и разделам, стремительно выбрасывал руку вверх, словно боясь, что миг промедления может повредить „Наказу“…»
9
Центральной фигурой восстановления промышленности являлся русский рабочий. Тот рабочий, о котором А. В. Луначарский так хорошо сказал, что им «строится русская земля».
Питерский, московский, ивановский, донецкий. Слесарь с Путиловца и токарь с киевского «Арсенала», орехово-зуевский ткач и черемховский шахтер, железнодорожник, плотник, каменщик, металлист…
Нет и не было в истории класса, который проявил бы столько мужества, бесстрашия, такой способности вопреки неслыханным трудностям вести до конца бой во имя великих целей – и из глубин нищеты и отсталости подняться до положения авангарда человечества.
И нет в мире класса, который обладал бы таким чувством международного братства.
Перелистайте газеты тех лет. Выберите самые трудные дни – те, в которые выдавали осьмушку хлеба или только горсть овса. И в каждой из этих газет вы встретите скупые сообщения о субботниках, денежных отчислениях, о сборах теплых вещей и продуктов, проводимых рабочими в пользу бастующих английских, болгарских, итальянских, германских, испанских рабочих.
Выступая на съезде профсоюза текстильщиков с приветствием от имени Центрального Комитета партии, М. И. Калинин напомнил, что в 1855 году, при осаде Севастополя, каждому солдату месяц осады засчитывался за год службы.
– Та осада, те тяжести и подвиги, которые вынесли русские рабочие, – сказал Калинин, – не меньше, а значительно больше, чем выпавшие на долю севастопольских солдат.
Теперь, после полной героизма гражданской войны, российский пролетариат оказался на аванпостах фронта хозяйственного. Он должен был построить основу социализма – крупную индустрию.
Каким огромным трудом давался каждый шаг! Какой огромной радостью был даже ничтожно малый успех!
Помню завод в Филях, к партийной организации которого я была одно время прикреплена. К моменту национализации в восемнадцатом году он был недостроен и представлял собой неостекленную каменную коробку. Заводские рабочие свезли в Москву с разных концов страны оборудование, которое было закуплено еще старыми хозяевами до революции, но застряло в портах и на железнодорожных путях. Потом перевезли его на лошадях, а то просто перетащили волоком за пять верст от станции до завода – ни много ни мало, а около четырехсот тысяч пудов. Сами сконструировали трансмиссии, установили и наладили станки, пустили завод. И когда первый автомобиль – этакое трясущееся, подпрыгивающее, тарахтящее маленькое чудовище – был готов, на торжества, устроенные по этому случаю, приехали М. И. Калинин, главком С. С. Каменев и представители многочисленных хозяйственных и рабочих организаций. Был устроен митинг, а после него рабочие завода и прибывшие на празднества гости – с этим автомобилем впереди – отправились через весь город на Красную площадь.
Была у подвига российского пролетариата еще одна сторона: именно он выдвинул из своих рядов людей, которые в тяжелейших условиях первых лет нэпа, осуществляя принципы, сформулированные ленинским «Наказом» и «Основными положениями», взвалили на свои плечи дело управления промышленностью и добились ее возрождения.
В те годы «Правда» широко предоставляла свои страницы письмам рабочих, печатала их обычно без правки. Большое место в этих письмах занимают «красные директора».
Разные это люди, с разным опытом, разным характером, разным жизненным путем.
Такие, как бывший рабочий Саввинской мануфактуры, ставший ее директором, С. М. Максимов, о котором рабочие фабрики пишут в «Правду», что «действительно настал час освобождения рабочего класса, если во главе нас стоят такие люди. Пусть весь рабочий класс знает, что недаром была пролита наша кровь, и рабочие достигли своих долгожданных целей». Или тульский рабочий, старый большевик, делегат Второго съезда партии Сергей Иванович Степанов – директор Тульского оружейного завода: «Он нам и друг, и отец, и учитель, и воспитатель, и советник, – пишут о нем рабочие, – жизнь его – пример честной трудовой доли рабочего». Или крестьянка из деревни Оголаховки Аграфена Кожанова: в 1904 году, разорившись после деревенского пожара, она отправилась искать счастья в Иваново-Вознесенск, поступила на фабрику Щербаковых в Кохме, после революции сделалась председателем фабричного комитета, а с переходом к нэпу – директором фабрики. Но и когда она стала директором, рабочие по-старому звали ее Груней.
Наряду с такими директорами были и другие – те, о ком рабочие говорили: «Отогрели змейку на свою шейку». Среди них наиболее прославился Фирсов – директор ситценабивной фабрики (бывшей Цинделя). Спевшись с бандой хапуг, Фирсов возглавил травлю против рабочего-корреспондента Спиридонова. Травля эта привела к убийству Спиридонова, а имя Фирсова на долгие годы стало нарицательным для явления, прозванного «фирсовщина».
«Если рабочий пришел к нашему директору даже по делу, директор глух и нем, – пишут рабочие об одном из таких директоров. – Чтобы дождаться ответа, к нему нужно ходить поевши», «Электричество себе в свиной хлев провел, а в рабочей бане нет света», «Наш директор, кроме своего отдельного кабинета, нигде не бывает и не знает, где хорошо и где плохо в его хозяйстве. На все отвечает: „Пошли к чертовой бабушке!“»
И так далее в том же роде – опостылевшие всем черты бюрократа, хама, а то и подлеца.
Зато сколь богаты новыми живыми чертами портреты тех, кого рабочие считают лучшими директорами: подлинных хозяйственников ленинской школы!
«Чем завоевал наш директор любовь рабочих? Тем, что с головой ушел в работу. Везде и всегда он первый. Только еще рабочие собираются на работу, а он уже тут – обходит корпуса, наблюдает за работой». «Никогда не забуду, как наш директор при первом появлении у нас на фабрике объяснил, что я пришел к вам работать не для того, чтобы вы, рабочие, были голодны, а накормить вас и ваших детей, а раз накормим, то я спрошу работу. Его первые слова оказались справедливыми, и все слова, какие бы он ни говорил, встав на тяжелый пост директора, были верны». «Сам дрова таскал с рабочими из вагонов. Всю неправду усматривал и разбирал». «Поднял на ноги спящую фабрику». «Это заслуга Коммунистической партии иметь таких товарищей, как он». «Чистый, без примеси коммунист».
Определяя роль и задачи профессиональных союзов в новых условиях, созданных переходом к нэпу, Ленин подчеркивал, что успех в восстановлении крупной промышленности требует сосредоточения всей полноты власти в руках заводоуправления. Поэтому «самым существенным является то, чтобы профсоюзы сознательно и решительно перешли от причинившего немало вреда непосредственного, неподготовленного, некомпетентного, безответственного вмешательства в управление к упорной, деловой, рассчитанной на долгий ряд лет работе практического обучениярабочих и всех трудящихся управлятьнархозяйством целой страны».
Теперь стало особенно отчетливо видно, как далеко заглядывал Ленин, когда, формулируя свою позицию во время профсоюзной дискуссии, говорил о профсоюзах как о школе коммунизма.
Возвращаясь вновь к этому вопросу после года нэпа, Ленин с еще большей силой подтвердил прежнюю формулу и записал в плане тезисов о роли и задачах профсоюзов в условиях новой экономической политики часто цитируемые слова:
«Связь с массой.
Жить в гуще.
Знать настроения.
Знать все.
Понимать массу.
Уметь подойти.
Завоевать её абсолютноедоверие.
Не оторваться руководителям от руководимой массы, авангарду от всей армии труда».
Эти ленинские слова относятся не только к профсоюзам и не только к первым годам нэпа.
10
Как рассказывают товарищи, работавшие вместе с Лениным, встретившись с новым для него вопросом, Владимир Ильич любил говорить: «Надо вникнуть». Попробуем восстановить один из случаев такого ленинского «вникания».
Тридцатого мая двадцать первого года Малый Совнарком поручил Народному комиссариату юстиции обследовать деятельность Межкома (Междуведомственной комиссии по ликвидации иностранного имущества при особом отделе Управления распределения Наркомпрода). Обследование вел следователь ВЧК Васильев.
Три месяца спустя Малый Совнарком, заслушав доклад ВЧК о ходе обследования, нашел, что Васильев отнесся к данному ему поручению недостаточно вдумчиво и внимательно и постановил: «Предложить ВЧК следователя Васильева от ведения дела устранить и заменить его другим лицом».
Решение это было принято после жарких прений. И ВЧК, и часть членов Малого Совнаркома резко против него возражали, считая, что Малый Совнарком превысил свои права.
Ввиду этого дело перешло в Большой Совнарком.
Для представителей ВЧК и членов Малого Совнаркома – как для тех, что были за это решение, так и для тех, что – против, – вопрос сводился к одному: правомочен или же не правомочен Малый Совнарком принимать подобные решения?
Под таким углом зрения ведет свой рассказ об этом случае председатель Малого Совнаркома Г. М. Леплевский, с чьих слов мы знаем об этом эпизоде. Он вспоминает, какой огромный интерес проявил к этому делу Ленин. Рассказывает, что вопрос рассматривался в Большом Совнаркоме три раза (случай редчайший!), что страсти накалились до предела. И до самого конца своего рассказа он видит на первом плане все ту же проблему: «компетенция – не компетенция». Читаешь воспоминания Леплевского и не понимаешь, почему же эта бюрократическая канитель могла привлечь к себе столь напряженное внимание Ленина.
Попробуем разобраться.
Когда Большой Совнарком приступил к рассмотрению дела, Ленин предложил представителям ВЧК изложить мотивы, по которым они с такой решительностью протестовали против решения Малого Совнаркома. Выслушав их объяснения, тут же подверг допросу «с пристрастием» члена коллегии Наркомата юстиции Саврасова, который входил в коллегию ВЧК для установления контакта между Наркомюстом и ВЧК. Ленин добивался от Саврасова, чтоб тот ясно и точно ответил, когда и по каким делам он, как представитель Наркомюста, опротестовывал действия ВЧК? Оказалось, что таких протестов не было.
– Почему не было? Потому, что ВЧК не нарушала законы? – спрашивал Ленин.
– Нет, не поэтому, – отвечал Саврасов. И утверждал, что по своему положению он не мог опротестовывать действия следственного аппарата.
Как же это «не мог»? Ведь это было его прямой обязанностью!
Ленин подверг объяснения Саврасова жестокому обстрелу и предложил наркому юстиции Д. И. Курскому подготовить к следующему заседанию Совнаркома общий доклад о том:
1. Какие нормы в советском законодательстве регулируют надзор за следственным аппаратом в общих судах и за следственным аппаратом ВЧК?
2. Не нуждаются ли эти нормы в дополнениях и изменениях?
3. В случае необходимости этих изменений представить проект.
Что же до следствия по делу Межкома, Ленин поручил заместителю председателя ВЧК И. С. Уншлихту его продолжать, взяв под личное наблюдение, а Д. И. Курскому – сделать доклад о заключении следствия.
Но тут возник новый вопрос, быть может, разбуженный этим: вопрос о взаимоотношениях между партийными и судебно-следственными органами.
На этот раз инициатива принадлежала Наркомюсту, опротестовавшему два параграфа циркуляра Центрального Комитета партии об отношениях партийных и судебно-следственных учреждений.
Народный комиссариат юстиции просил исключить из циркуляра параграф четвертый, который обязывал судебные власти освобождать на поруки привлеченных к суду коммунистов под персональное поручительство лиц, уполномоченных на то партийными комитетами, а также параграф пятый, предоставлявший партийным комитетам право знакомиться с делами привлеченных к судебной ответственности коммунистов и выносить по ним решения, которые являлись бы партийной директивой для суда и предопределяли судебный приговор.
Узнав об этом, Ленин написал В. М. Молотову:
«Как стоит это дело?
§§ 4 и 5, по-моему, вредны ».
В ответ на свою записку Владимир Ильич получил постановление Оргбюро об утверждении циркуляра и письмо Молотова, в котором говорилось, что циркуляр изменен и вопрос можно считать исчерпанным.
Однако «изменения», внесенные в циркуляр, не коснулись главного. И Владимир Ильич написал Молотову новое письмо.
«Я переношу этот вопрос в Политбюро.
Вообще неправильно такие вопросы решать в Оргбюро: это чистополитический, всецело политический вопрос.
И решить его надо иначе.
Прошу заказать секретарше на 1 листе старуюи новуюредакцию.
(1) Надо, по-моему, отменить § 4.
(2) – усилить судебнуюответственность коммунистов.
(3) „суждения“ парткома допустить толькос направлением в центр и с проверкой ЦК К».
Вопрос был перенесен в Политбюро и рассматривался на заседании, на котором присутствовал Ленин.
Политбюро постановило: пересмотреть циркуляр в целом, устранив всякую возможность использования положения господствующей партии для ослабления ответственности. Более того, усилить ответственность членов партии в случае совершения ими проступков, подлежащих ведению судов и трибуналов.
Тем временем следствие по делу Межкома подошло к концу. Как рассказывает Г. М. Леплевский, вопрос приобрел такую остроту, что, когда он рассматривался в последний – третий! – раз, на заседание Большого Совнаркома был приглашен Ф. Э. Дзержинский, а к началу обсуждения на заседание явились Калинин, Каменев, Сталин.
Прения были весьма бурными. Сначала был рассмотрен вопрос о следователе Васильеве и постановлении Малого Совнаркома. Семью голосами против шести постановление Малого Совнаркома было отменено, так что Ленин оказался в меньшинстве.
Затем на обсуждение был поставлен общий вопрос – о надзоре за деятельностью следственного аппарата и за соблюдением революционной законности. После доклада Д. И. Курского существовавший к тому времени порядок был признан неудовлетворительным и было принято предложение Ленина создать комиссию для разработки вопроса по существу.
Пока работала эта комиссия, всплыл еще один вопрос, непосредственно связанный с работой следственных органов, о наказаниях за ложные доносы.
Проект декрета был разработан Наркомюстом. Познакомившись с ним, Ленин предложил дополнить его «мерой усиления наказания», изменив формулировку лишение свободы на такой-то срок другой: лишение свободы «не меньше стольких-то лет».
Совнарком согласился с поправками Ленина и постановил ввести кару по суду за ложные доносы и за ложные показания.
Специальное примечание оговаривает, что мера наказания усиливается в случаях:
а) ложного обвинения в тяжком преступлении,
б) корыстных мотивов доноса или показаний на следствии,
в) искусственного создания доказательств обвинения.
Декрет этот был подписан В. И. Лениным и опубликован в «Известиях ВЦИК» первого декабря двадцать первого года.
Интересно применение, которое нашел этот декрет полгода спустя, во время крупнейшего политического процесса тех лет – суда над правыми эсерами.
Допрошенный в качестве свидетеля бывший военный министр Временного правительства Верховский заявил суду, что во время предварительного следствия допрашивавший его следователь ГПУ Агранов сказал ему, что он, Агранов, уполномочен Центральным Комитетом партии и коллегией ГПУ сообщить свидетелю, что процесс правых эсеров не преследует карательных целей и те показания, которые даст свидетель об известной ему контрреволюционной деятельности правых эсеров, нужны как бы для того, чтоб нарисовать широкое политическое полотно. Это и побудило свидетеля дать чистосердечные показания.
