Текст книги "Княжна Дубровина"
Автор книги: Елизавета Салиас-де-Турнемир
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)
– Что случилось? спросила Анюта у сестеръ.
– Что-то случилось! сказала глубокомысленно Лида со своимъ простодушіемъ, всегда возбуждавшимъ дружный, общій смѣхъ.
– Умна! Нечего сказать! воскликнула рѣзко Анюта, – угадала, очевидно случилось что-то, но что?
– Маша придетъ и намъ все скажетъ, замѣтила Агаша.
Но Маша не приходила и усталыя дѣвочки сняли свои платья и стали умываться, готовясь лечь въ постель, но не ложились, потому что тревога и любопытство гнали сонъ отъ нихъ. Онѣ сидѣли молча ожидая Машу, но Маша не пришла. Прошелъ длинный томительный часъ, прошло еще полчаса. Лида и Лиза улеглись и тотчасъ уснули.
– Пора кажется спать, сказала Агаша.
– Не лягу, ни за что не лягу, я хочу знать, что случилось, сказала Анюта.
Въ эту минуту послышались шаги Маши, но она не вошла къ дѣтямъ, а въ свою смежную съ ними комнату.
Анюта мигомъ прыгнула туда и растворивъ дверь, вошла. Маша стояла у своего столика, лицо ея было смущено и печально, глаза заплаканы.
– Маша, что съ тобою? Маша, что ты, милая, сказала Анюта забывъ мучившее ее любопытство и только сочувствуя Машиной печали.
– Маша увидавъ Анюту порывисто обняла ее, стала цѣловать и опять заплакала.
– Маша, да скажи же, скажи мнѣ!
– Не могу, папочка не позволилъ. Оставь меня, Анюта, не приставай, не скажу ни слова. Ты знаешь, я папочкины приказанія всегда исполняю. Поди спать.
Анюта медлила.
– Поди спать, сказала Маша рѣшительно и поцѣлуй меня милая, дорогая Анюта.
Она нѣжно расцѣловала ее и выпроводила изъ своей комнаты.
– Ну что Анюта? что? спросила ее Агаша.
– Маша плакала, сказала Анюта серьезно.
– Плакала! воскликнула Агаша съ изумленіемь и тревогой, – плакала! Маша плакала! О чемъ?
– Не сказала. Говоритъ папочка не позволилъ ей.
Долго не спали дѣвочки дивясь и недоумѣвая, но наконецъ усталость взяла свое. Онѣ заснули.
На другой день Анюта проснулась и встала поздно и нашла за чайнымъ столомъ въ столовой Машу съ лицомъ серьезнымъ и озабоченнымъ сидящую за самоваромъ, а папочку подлѣ нея. Онъ, Анюта знала это, долженъ былъ быть уже въ присутствіи и не пошелъ – остался дома. Лицо его было столь серьезно, что онѣ не посмѣли ничего опросить у него. Когда Анюта подошла къ нему, онъ поцѣловалъ ее нѣсколько разъ съ нѣжностію.
Анюта напилась чаю и когда встала изъ-за стола, папочка позвалъ ее въ свой кабинетъ.
– Сядь, сказалъ онъ ей, – я долженъ объявить тебѣ важную новость. Когда я возвратился вчера съ прогулки мнѣ подали письмо. Твой прадѣдъ не былъ въ силахъ пережить своего ужаснаго несчастія. Его внукъ, любовь и надежда его старости, былъ убитъ лошадью на прогулкѣ. Онъ пережилъ его только одну недѣлю, но сдѣлалъ свое завѣщаніе и подалъ просьбу на Высочайшее имя. Ты не догадываешься?
– Папочка, мнѣ жаль, что прадѣдушка скончался и что съ нимъ случилось такое ужасное несчастіе, но вѣдь я его не знала и не могла любить.
– А онъ въ послѣдніе часы жизни только о тебѣ и думалъ. Ты его единственная наслѣдница, – онъ просилъ позволеніе и получилъ его – передать тебѣ свое имя. Ты теперь княжна Дубровина и богата, очень богата, слишкомъ богата! Поцѣлуй меня, да благословитъ тебя Богъ и направитъ тебя на все хорошее, на всякое доброе дѣло!
И папочка заливаясь слезами цѣловалъ оглушенную и ничего не могшую сообразить Анюту.
Глава IV
Весь этотъ день остался въ памяти Анюты смутно, будто въ туманѣ. Она помнила, что Маша цѣлый день не присаживалась за дѣло, а бродила по дому, разсѣянная и задумчивая, то входила въ кабинетъ папочки безо всякой нужды и постоявъ тамъ, выходила, то приходила къ ней и цѣловала ее, то садилась въ диванной и у нея вырывались отрывистыя, несвязныя слова; папочка былъ тоже самъ не свой и то говорилъ важно, что судьбы Божіи неисповѣдимы, что Онъ возвеличилъ малаго и наказалъ гордаго, то восклицалъ складывая руки: Тысяча и одна ночь! Тысяча и одна ночь! Анюта хорошо слышала и запомнила слова эти, но не понимала ихъ и дивилась имъ. Помнила она тоже, что дѣти, сестры и братья смѣялись надъ ней, а Митя обратился къ ней даже презрительно»
– Анюта, да княжна! тьфу! воскликнулъ онъ, и даже плюнулъ, за что Маша тотчасъ сдѣлала ему выговоръ.
– Княжна! княжна! пищала Лида звонко смѣясь на всю комнату,
– Ваше сіятельство! кричалъ Ваня смѣясь добродушно.
– Хороша княжна! пришла третьяго дня изъ саду замарашкой, вся въ грязи, сказалъ насмѣшливо Митя. По пословицѣ: изъ грязи да въ князи.
Папочка вдругъ ужасно разсердился.
– Что вы, съ ума сошли, сказалъ онъ громовымъ голосомъ, что всегда случалось, когда онъ бывало вспылитъ, – оставьте ее въ покоѣ. Бѣдная моя дѣвочка перепугана, въ себя прійти не можетъ, а вы къ ней пристаете съ глупыми шутками. Ну да, она теперь княжна, и всегда была старинной фамиліи, дѣвица Богуславова, а не изъ грязи!
– И какое это глупое выраженіе, сказала негодуя Маша. – Изъ грязи! Изъ грязи тотъ кто низокъ душою. А вы дѣти вмѣсто глупыхъ шутокъ должны бы были помолиться за нее Богу, чтобъ Онъ благословилъ ее и послалъ ей разумъ на добро. Она такъ богата, что можетъ осчастливить сотни и больше бѣдняковъ. Господи! При такихъ-то деньгахъ, что добра сдѣлать можно, воскликнула Маша съ блескомъ глазъ, заканчивая свою длинную рѣчь, обращенную къ дѣтямъ.
– А денегъ ей не занимать стать, сказалъ папочка, – она не съумѣетъ и счесть ихъ. Огромное состояніе.
Анюта слушала и насмѣшки дѣтей, и слова Маши и папочки какъ-то равнодушно, она притихла, затихли и всѣ дѣти, въ диванной наступило молчаніе. Скоро всѣ разошлись, а Анюта осталась одна съ Машей. Она сама не знала почему, но ей въ первый разъ въ жизни хотѣлось остаться совсѣмъ одной. Уйти изъ гостиной ей почему-то было не ловко, она не посмѣла и сѣла къ окну; тихо, безмолвно сидѣла она и разныя мысли бродили въ головѣ ея, быстро смѣняя одна другую. Наконецъ она пришла въ нѣкоторый порядокъ.
Огромное состояніе! Она и денегъ своихъ не съумѣетъ перечесть, повторила она мысленно слова папочки, стало-быть я могу купить себѣ такую же крохотельную колясочку, какъ у дочери предводителя, и шляпку съ цвѣтами… Сяду я въ колясочку съ Агашей и Катей. Ахъ да! Агашѣ и Катѣ надо купить такія же шляпки, только Катя бѣлокурая, ей надо шляпку съ голубыми лентами, а Агашѣ съ розовыми. Да что шляпки! Мало ли что надо купить кромѣ шляпокъ. А Маша? Машѣ я куплю… куплю… все то чего она сама пожелаетъ! Ахъ вотъ что! Маша говорила предъ праздниками, что надо сколотить деньжонокъ и купить чайный сервизъ. Я куплю ей и чайный и столовый. А папочка? Но папочка никогда ничего не желаетъ и ничего не любитъ, кромѣ насъ. Надо черезъ Машу вывѣдать что папочкѣ нужно. А что подарить Митѣ? Это не трудно. Конечно всего Лермонтова, Пушкина, Жуковскаго, и всякихъ другихъ, я ихъ всѣхъ куплю и принесу. Страсти сколько книгъ, мнѣ ихъ всѣхъ не стащить! Нѣтъ, вотъ какъ! Я понесу лучшія книжки впереди, а за мной прикащикъ изъ магазина или Марѳа понесутъ всѣ книги… Я войду и скажу: Митя, это тебѣ. Зимой ты будешь читать намъ ихъ. А Митя обрадуется и скажетъ: Милая Анюта! и мы разцѣлуемся. Ахъ какъ я счастлива! А маменькѣ – маменьку я позабыла. Маменька жаловалась, что домъ надо поправить; поправлю, прикажу поправить – кажется она говорила крышу надо поправить, именно крышу, она гдѣ-то течетъ. А Дарьѣ-нянѣ? Платье синее и ковровый платокъ. Она все сбиралась купить, а Маша намедни сказала ей: «Дарья-няня, ты не думай о синемъ платьѣ, я тебѣ его подарю къ празднику». Такъ нѣтъ же! Не Маша, а я подарю и съ платкомъ, а Дарья-няня пойдетъ къ обѣднѣ и скажетъ: «мнѣ Анюта подарила!» Совсѣмъ не такъ она скажетъ: «Мнѣ княжна подарила!» Княжна! Я княжна! Это весело! А папочка говорилъ вчера, что онъ проситъ Бога, чтобъ Онъ направилъ меня на всякое доброе дѣло, и Маша сказала, чтобъ Онъ далъ мнѣ разумъ на добро. И я буду стараться дѣлать все доброе. Всякому нищему, который подойдетъ подъ окно грошъ дамъ, какъ всегда даетъ Маша, нѣтъ, мнѣ надо больше дать чѣмъ даетъ Маша. Если Маша, у которой такъ мало денегъ, даетъ грошъ, то я дамъ гривенникъ… а мало, такъ двугривенный! Что мнѣ деньги, когда ихъ такъ много! Я не стану жалѣть ихъ. А ужь какое платье я себѣ куплю, розовое, да не ситцевое, а шелковое. И какое счастіе! Нечего думать о томъ чтобы не разорвать, не сдѣлать пятна. Все равно если пятно – сдѣлаю другое, а гдѣ дыра, чинить не позволю – бросить прикажу и кончено!..
– О чемъ ты думаешь, Анюта? спросила Маша. – Я тебя такою еще не видала! Сидишь одна, глядишь въ окно и молчишь!
Но Анютѣ не хотѣлось сказать о чемъ она думала.
– Разсуждаю сама съ собою, отвѣчала она уклончиво.
– Вотъ какъ! Ты разсуждать стала! Очень я этому рада, потому что всегда тебѣ выговаривала, что ты все дѣлаешь съ маху, не думая.
– Ну теперь я буду думать, когда сдѣлалась такою особой, что все могу, сказала Анюта важно и серьезно.
– Но что же ты можешь, возразила удивленная ея словами Маша, – ты еще дитя!
– Это не мѣшаетъ. Я, напримѣръ, могу тебѣ подарить сервизъ и чайный и столовый.
Маша засмѣялась.
– Вопервыхъ, сказала она, – не можешь, вовторыхъ, еслибъ и могла, надо знать возьму ли я его.
– Какъ не возьмешь? Почему?
– А потому, что мнѣ своего довольно и чужаго не надо. Я на чужія деньги не льщусь.
– Чужія! Мои-то деньги тебѣ чужія! Ну Маша! И Анюта удивленно и печально поглядѣла на Машу.
– Ты еще мала и многаго не понимаешь, ты даже не понимаешь, что предлагать легко, а взять трудно. Надо сперва заслужить уваженіе, чтобы люди близкіе согласились взять у тебя.
– Развѣ ты меня не любишь, спросила Анюта.
– Люблю, но уважать дитя нельзя, вотъ когда дитя сдѣлается большимъ и хорошимъ человѣкомъ, то и заслужитъ уваженіе. Притомъ отъ избытка отдать не трудно, надо отдавать лишая себя. А кто не умѣетъ лишать себя, у того не остается денегъ чтобъ ихъ отдавать другимъ. Тотъ радъ бы и бѣдѣ помочь, да нечѣмъ, все ужь потратилъ на свои прихоти! Ты должна быть строга къ себѣ и внимательна къ другимъ.
Анюта опять задумалась.
Строга къ себѣ! Что такое непонятное говоритъ Маша. Она сама никогда ко мнѣ строга не была, а теперь хочетъ, чтобъ я сама!..
Рано легла спать Анюта утомленная и смущенная. Вчера устала она отъ прогулки и бѣготни, а ныньче отъ думанья. Голова ея шла кругомъ и когда она засыпала передъ ней мелькала и колясочка съ крошечною лошадкой, и сервизъ, и нищій, и Маша, и крыша маменьки съ которой капитъ, капитъ!… И книги, и она тащитъ, тащитъ ихъ…. и вдругъ все спуталось и она проснулась отъ яркихъ лучей солнца, которые, черезъ бѣлыя занавѣски все-таки дотянулись до ея постели, отыскали ее тамъ и блеснули ей въ глаза. Она приподнялась. Комната пуста. Ни Агаши ни Лиды – онѣ ужь встали, она одна проспала. Анюта вскочила, умылась, одѣлась и побѣжала въ столовую. Тамъ всѣ пили уже чай, и Маша, какъ всегда, его разливала.
– А вотъ и княжна, сказалъ смѣясь Митя. – Какъ изволили почивать, ваше сіятельство?
Анюта не вчерашняя, а прежняя, сказалась тотчасъ. Она обидчиво проговорила:
– Я вамъ не позволю насмѣхаться надъ собою. Какіе вы всѣ ко мнѣ нехорошіе, неблагодарные!
– Это что за новость, воскликнулъ Митя.
– Я вчера весь день думала какъ бы мнѣ сдѣлать вамъ пріятное, а вы надо мною только и знаете что насмѣхаетесь.
– А ты за свои думанья требуешь ужь благодарности, сказалъ Митя, молодецъ Анюта!
Анюта поняла чутьемъ, что сказала что-то не подходящее и потянулась цѣловать Митю, но онъ отстранилъ ее рукою, и сказалъ:
– Скоро заважничала!
Анюта измѣнилась въ лицѣ. Ваня замѣтилъ это звонко на всю комнату поцѣловалъ ее и сказалъ:
– Ну, не обижайся. Ты Митю не со вчерашняго дня знаешь, онъ самъ смерть любитъ важничать. А пусть твое сіятельство разскажетъ намъ какъ намѣрено оно дѣйствовать, жить…
– И чудить, прибавилъ Митя.
– Отъ чего чудить? Какъ чудить! воскликнула обиженная Анюта.
– Да вотъ говорятъ, что когда дурню, а вѣдь твое сіятельство большой дурень и колобродъ, достанутся большія деньги, то ему удержу нѣтъ. Онъ почнетъ такъ дурить и колобродить, что всѣ диву дадутся. А ты пословицу попомни: глупому сыну не въ помощь богатство.
– Да въ чемъ же я дурень и колобродъ, спросила Анюта совсѣмъ разобиженная и сердитая.
– Да тѣмъ, что у тебя разуму немного, а задору много; развѣ это неправда что ты необузданная и взбалмошная. Развѣ въ первый разъ ты слышишь это ото всѣхъ.
– И въ послѣдній, сказала Анюта. – Я не хочу чтобы вы такъ со мной обращались.
– Не хочешь! Мало ли чего ты не хочешь, сказалъ Митя запальчиво.
– Полно, сказалъ Ваня брату укоризненно, – что ты къ ней придираешься.
– Правда, сказала вступаясь въ ихъ споръ Маша, – что Анюта вспыльчива, задорна, добра не жалѣетъ, что издеретъ, что разобьетъ, что выпачкаетъ, ей и горюшки мало, но она дорожитъ многимъ, напримѣръ, я скажу, дорожитъ нашею къ ней любовію.
– Маша! Маша! воскликнула Анюта съ порывомъ, ты моя милая Маша! Тобою дорожу я больше всего на свѣтѣ и люблю тебя, какъ люблю!
Въ словахъ Анюты, въ голосѣ ея было столько горячаго, внезапно прорвавшагося чувства, что всѣ дѣти были тронуты, и Митя смутился. Онъ даже покраснѣлъ.
– Да, сказалъ Ваня ласково, – твое сіятельство добрая душа.
– Ну, помиримся, сказалъ Митя смѣясь, – я тебя люблю, и ты меня любишь, и они насъ любятъ – это дѣло извѣстное, а теперь разскажи какъ твое сіятельство устраиваетъ свою новую жизнь.
– Я ужь объ этомъ думала цѣлый день, вчера, сказала Анюта серьезно; конечно мы всѣ попрежнему будемъ жить здѣсь, вмѣстѣ, но возьмемъ себѣ много учителей, такъ какъ Маша сказала вчера, что мнѣ теперь надо много всему учиться, и я буду учиться съ Агашей и Лидой, а къ Лизѣ пригласимъ гувернантку. А послѣ уроковъ мы тотчасъ поѣдемъ кататься. У насъ будетъ маленькая колясочка, какъ у дочери предводителя, и крошечная лошадка…
– Такая же, какъ у дочери предводителя, проговорилъ поспѣшно Ваня. Ее зовутъ Крошка и кучеръ говорить, что когда онъ ее чистить, то не обходитъ вокругъ нея, а возьметъ ее за хвостъ, приподыметъ и поставитъ какъ надо. Право!
– А ты почему это знаешь, спросилъ Митя не безъ насмѣшливости.
– Я съ этимъ самымъ кучеромъ, его зовутъ Потапъ, ходилъ намедни рыбу удить, объяснилъ Ваня добродушно, и онъ самъ мнѣ все это разсказывалъ.
– Удивительное дѣло, сказалъ Митя, что нѣтъ кучера, котораго бы Ваня не зналъ.
– Вотъ и неправда, вступилась Лида, – вчера шелъ по улицѣ кучеръ, а Ваня его не зналъ. потому онъ ему не поклонился.
– Ну, сказала Анюта, горя желаніемъ сообщить всѣ свои планы и затѣи, – скоро Потапъ будетъ рассказывать не о своей, а о нашей лошадкѣ: она будетъ меньше предводительской а мы пріищемъ ей другое имя, получше. Ну какъ назвать ее? Подумайте.
– Мальчикъ, сказалъ Ваня.
– Лихачъ, сказалъ Митя.
– Малютка, сказала Агаша.
– Незабудка, сказала Лида.
Раздался общій взрывъ хохота, а Лида глядѣла на всѣхъ съ удивленіемъ.
– Опять Лида отличилась, выдумала, изобрѣла, говорилъ Митя помирая со смѣху. Не выдумаешь ты пороху, какъ вчера сказалъ самъ папочка.
– Что жь что не выдумаетъ, когда онъ ужь выдуманъ, сказала Агаша.
– Не обижайте ее, замѣтила Маша, – она добрѣе васъ всѣхъ, а ты, Лида, не обращай на нихъ вниманія, они сами глупыя дѣти.
– Нашла! нашла! закричала Анюта хлопая въ ладоши, мы назовемъ лошадку: Мышонокъ и каждый день, каждый Божій день будемъ кататься, да не одинъ разъ, а два раза, утромъ и вечеромъ.
– Браво, умная Анюта, закричали всѣ дѣти вмѣстѣ.
– Умное твое сіятельство, сказалъ и Митя смѣясь. – Итакъ, рѣшено! Мышонокъ! Ну, а какъ же мы всѣ, вѣдь насъ, не считая Маши, которая безъ себя насъ не отпуститъ, шесть душъ, влѣземъ въ эту крохотельную колясочку.
– Придется кататься поочередно, сказала Агаша.
– Нѣтъ! нѣтъ! сказала Анюта. – Купимъ другую такую же колясочку.
– И другаго Мышонка, подхватилъ Ваня.
– Это не ладно, сказалъ Митя. – Вамъ, дѣвочкамъ, съ руки на Мышонкахъ кататься, а мнѣ, Ванѣ и Машѣ совсѣмъ не хорошо. Только людей насмѣшимъ. Нѣтъ, ужь пусть твое сіятельство разкошелится и купитъ мнѣ и Ванѣ верховыхъ лошадей!
– Ахъ! какой ты, Митя, умный, воскликнула Анюта, именно верховыхъ лошадей! И вы оба поѣдете за нами! А Маша? вдругъ вспомнила Анюта, въ чемъ же Маша! Машѣ надо купить пролетку и она въ ней, вмѣстѣ съ папочкой, будетъ ѣздить къ обѣднѣ. Вотъ такъ славно! И мы всѣ будемъ кататься, гулять, а послѣ гулянья пить шоколатъ, не въ именины, какъ у маменьки, а каждый день.
– Каждый день шоколатъ прискучить, приторно, сказалъ Митя.
– Ну, не всякой день, а когда вздумается, сказала Анюта.
– Э! да ты стала сговорчива и ни разу не сказала: я хочу, замѣтилъ Ваня смѣясь.
– Я буду строга къ себѣ, сказала Анюта важно и не буду сердиться.
– Это что за новость, сказалъ Митя съ такою смѣшною миной, что всѣ дѣти расхохотались. Анюта вспыхнула.
– Развѣ съ вами можно, сказала она запальчиво, – говорить серьезно. Вы или не понимаете, или насмѣхаетесь, а мнѣ ваши насмѣшки надоѣли. Маша! заступись за меня, я твои слова имъ сказала, а они хохочутъ. Да ты не слышишь! Маша! О чемъ ты такъ задумалась и такое у тебя печальное лицо.
– И не радуешься, прибавилъ Ваня, – что у Анюты будетъ Мышонокъ, а у меня Мальчикъ, а у Мити Лихачъ. Мнѣ надо караковой масти…
Въ эту минуту вошелъ папочка, всѣ встали чтобы поздороваться съ нимъ; онъ обратился къ Машѣ и сказалъ подавая ей пачку ассигнаций.
– Маша, закупи, что надо. Время не терпитъ.
– Хорошо, отвѣтила Маша, – я скоро со всѣмъ этимъ справлюсь и все будетъ готово; но ты скажи ей, – вѣдь она еще ничего не знаетъ.
– Анюта, сказалъ папочка подходя къ ней и цѣлуя ее, твой прадѣдъ назначилъ твоимъ опекуномъ генерала Богуславова, а опекуншей твою тетку Варвару Петровну Богуславову.
– Зачѣмъ? И что это такое опекуны, сказала Анюта удивившись.
– Опекуны управляютъ имѣніемъ и воспитываютъ малолѣтныхъ; они должны замѣнять отца и мать сиротамъ отданнымъ на ихъ попеченіе.
– Папочка, вы мой отецъ. Зачѣмъ мнѣ другаго. Я не хочу.
– На это не твоя воля, тебя не спрашиваютъ, воля твоего прадѣда другая. Онъ меня не видалъ и не зналъ.
– Онъ зналъ, что вы меня къ себѣ взяли, сказала Анюта, взяли, какъ родную дочь.
– Конечно это онъ зналъ, но ты должна быть воспитана иначе, въ столицѣ.
– Что? что такое? воскликнула Анюта испугавшись.
– Въ столицѣ, въ Москвѣ, у тетокъ.
– Папочка! папочка! Что вы? Это не можетъ быть! Я не хочу! Неужели… Не…
Анюта не договорила, рыданія подступили ей къ горлу и душили ее.
Папочка обнялъ ее и сказалъ съ чувствомъ:
– Да, дитя мое милое, намъ надо разстаться, черезъ недѣлю я отвезу тебя въ Москву.
– Но я не хочу, не хочу, сказала вдругъ Анюта рѣшительно, и слезы мгновенно высохли на ея глазахъ и глаза ея загорѣлись. – Никто не можетъ отнять меня у васъ, не отдавайте меня. Я не хочу уѣзжать отсюда. Никто сперва не хотѣлъ взять меня, а теперь вступились! теперь я не хочу! не хочу!
Маша подошла къ ней и нѣжно обняла ее.
– Анюта, милая, овладѣй собою. Не прибавляй лишняго горя къ нашему общему горю. Сердце наше и безъ того наболѣло. Пожалѣй папочку, онъ вчера былъ самъ не свой, да и нынче не легче, этого перемѣнить нельзя, покорись, въ завѣщаніи сказано, чтобы ты была воспитана въ домѣ тетокъ, въ Москвѣ, ты малолѣтняя и не можешь ничего!
Анюта бросилась Машѣ на шею и рыдая спрятала на груди ея свою голову. Дѣвочки плакали Ваня поблѣднѣлъ и сидѣлъ неподвижно, Митя былъ серьезенъ. Папочка стоялъ печально понуривъ свою голову надъ рыдавшею Анютой. Когда она наплакалась и могла говорить, то подняла голову и взглянувъ на папочку и Машу сказала:
– Но вы меня не оставите, вы переѣдете въ Москву и будете видѣть меня каждый день.
– Анюта, будь благоразумна, покажи свою волю, у тебя ее много, сказала Маша, – покорись. Мы не можемъ ѣхать за тобою, ты поѣдешь въ Москву съ папочкой.
Анюта выпрямилась, всплеснула руками и раздирающимъ душу голосомъ воскликнула:
– Да какъ же я оставлю васъ.
Въ порывѣ отчаянія она бросилась на диванъ и рыдала безъ слезъ. Маша стала подлѣ нея на колѣна, Ваня побѣжалъ за стаканомъ воды. И долго ее уговоривала Маша, и долго отпаивала водою. Папочка былъ не въ силахъ вынести этого ребяческаго, но столь сильнаго горя и махнувъ рукою вышелъ изъ комнаты.
Послѣдняя недѣля жизни Анюты у папочки пролетѣла какъ стрѣла, проползла какъ улитка. Дни тянулись, а недѣля пролетѣла. Анюта не спохватилась, какъ прошло четыре дня. То что въ недавнемъ прошломъ приводило ее въ восторгъ, вызывало теперь потоки слезъ. Однажды пришла портниха примѣривать новыя платья, одно черное шерстяное, другое изъ какой-то толстой матеріи, тоже черное (папочка сказалъ, что она должна носить трауръ по прадѣдѣ), но такое нарядное, съ такою красивою отдѣлкой, и еще платье сѣрое съ отливомъ и тоже съ красивою отдѣлкой.
– Это полу-трауръ, для праздника, сказала Маша, – не правда ли, Анюта, прелестное платье?
Но Анюта даже не взглянула на платья. Она вся въ слезахъ вышла изъ комнаты. Маша съ трудомъ уговорила ее вернуться и примѣрить ихъ. Удивленная портниха спросила о чемъ княжна такъ неутѣшно плачетъ.
– Ей грустно разстаться съ нами, сказала Маша, – она уѣзжаетъ къ роднымъ, въ Москву!
– Въ Москву! воскликнула портниха, такъ о чемъ же вы это, ваше сіятельство, убиваетесь! какой здѣсь городъ! это деревня! когда вы увидите Москву, вы и не попомните о К*. Я въ Москвѣ жила много лѣтъ въ ученьи, у мадамы, у французенки, на Кузнецкомъ Мосту. Извольте, княжна, повернуться, вотъ такъ, тутъ ушить надо, Марья Петровна! Какіе магазины, какія площади, вечерами Кузнецкой-то-Мостъ такъ и горитъ огнями! А что за Кремль! У соборовъ главы золотыя на солнцѣ горятъ, а на Царскомъ дворцѣ вся крыша золотая, и онъ одинъ, дворецъ-то, будетъ, почитай, больше всей нашей К*. А театры! Я видѣла «Дѣву Дуная», я вамъ скажу, я было съ ума спятила отъ восхищенія.
Анюта слушала; быть-можетъ и въ самомъ дѣлѣ въ Москвѣ хорошо и много есть въ ней дивнаго и чуднаго, что она удивитъ, но… но… одна… Они съ ней не ѣдутъ!..
И она опять ударилась въ слезы.
Мальчики видя ея неутѣшную печаль задумали ее расѣять и предлагали прогулки. Стоялъ день теплый и они всѣ поѣхали на лодкѣ, причалили и пошли въ боръ, гдѣ показались рыжики, которые Анюта любила сбирать и потомъ относить къ маменькѣ и Дарьѣ-нянѣ и вмѣстѣ съ ними солить ихъ. Но теперь Анюта не нашла ни одного рыжика и не находя сестеръ ушедшихъ въ глубь бора просила Ваню проводить ее домой. Мѣста были все тѣ же, ея любимыя мѣста, но расположеніе ея духа было иное и всѣ эти любимыя мѣста будто померкли, а любимыя забавы утратили всю свою прелесть. Широкая рѣка также быстро бѣжала, сверкая на солнцѣ алмазными струями, величественно стоялъ надъ ней голубовато темный боръ, торжественно въ пышной красотѣ заходило солнце, позлащая облака и окрашивая край неба въ пылающій пурпуръ; прозрачный туманъ, бѣлый какъ серебро, подымался съ зеленыхъ заливныхъ луговъ и изъ-за него виднѣлись черныя очертанія прибрежныхъ кустарниковъ и, какъ великаны, стояли сосны особняки, выдѣлившіяся изъ темнаго бора, но ни Анюта, ни Ваня провожавший ее къ лодкѣ не обратили вниманія на эту знакомую, но прекрасную картину, еще недавно вызывавшую такіе восторги и восклицанія. Они брели молча домой, не разговаривая между собою. Когда они сѣли въ лодку, они услышали за собою крики дѣтей.
– Подождите. Куда вы, и мы съ вами.
И всѣ дѣти бѣжали къ берегу и всѣ вошли въ лодку.
– Мы тебя хватились, сказала Агаша, – и безъ тебя не хотимъ гулять.
– Да и какое это гулянье, сказалъ Митя съ негодованіемъ, – это какое-то тоскливое скитанье.
– Точно мы кого похоронили, жалобно сказала Лида,
– Типунъ тебѣ на языкъ, закричалъ на нее Ваня.
По вечерамъ всѣ уходили въ садъ, по обыкновению, но Анюта не хотѣла бѣгать по аллеямъ, ни играть въ прятки ни въ разбойники, забиваясь въ гущу куртинъ отъ ловившихъ ее братьевъ, а недавно еще такъ шумно и такъ рѣзво бѣгала она, оглашая воздухъ криками удовольствія. Теперь она старалась поскорѣе уйти и стремилась къ маменькѣ, потому что маменька, потчуя ее чаемъ и угощая вареньемъ и смоквами, очень соболѣзновала о ней и все твердила и повторяла:
– Что за напасть такая! И зачѣмъ это всегда мудрятъ. Ну, княжной стала, богатой, и слава Богу, да зачѣмъ же это ее, поневолѣ, везти въ Москву. Развѣ ее не можно воспитать здѣсь; выписать разныхъ гувернантокъ, она бы всему и здѣсь обучилась, всему что слѣдуетъ знать княжнѣ. А то, вишь, въ Москву! къ теткамъ? зачѣмъ? Слыханое ли дѣло дитю отымать у семьи родной! она, княжна-то наша, ихъ не знавала никогда, да и они о ней не вѣдали, и по правдѣ, никогда о ней и знать не хотѣли. Пока была бѣдна, о ней не заботились, а мы-то всѣ, и Маша моя, души въ ней не слышимъ! Что жь что княжна, она наша Анюта любимая! Почему же ей съ нами не жить, какъ жила прежде.
И Анюта слушала слова эти и принимала ихъ къ сердцу.
Прошла недѣля. Насталъ день отъѣзда, Анюта перестала плакать, но не глядѣла какъ укладывала чемоданъ ея сама Маша и не обращала вниманія на ея просьбы взглянуть на новое тонкое бѣлье, хорошенькіе воротнички и нарукавники.
– Тебѣ не стыдно будетъ войти въ чужой домъ, говорила Маша, – у тебя все есть, и все хорошее какъ слѣдуетъ.
– Мнѣ все равно, отрѣзала Анюта, – мнѣ все, все равно. Такая моя судьба. Меня какъ щепку швыряютъ отъ однихъ къ другимъ.
– Не грѣши, Анюта, сказала Маша, – Господь осыпалъ тебя своими благами. Будь умна, учись прилежно, а главное укроти свой нравъ; ты страшно вспыльчива и властна. Здѣсь тебѣ всѣ уступали, а онѣ хотя и тетки, но тебѣ люди чужіе и по тебѣ насъ судить будутъ и осудятъ.
– Какъ? спросила удивленная Анюта.
– Если ты будешь возражать, бунтовать, и по серьезному лицу Маши пробѣжала улыбка, словомъ, дашь волю своему нраву, онѣ скажутъ, что мы не умѣли воспитать тебя, что ты избалованная дѣвочка. А ты знаешь, какъ я и папочка тебя всегда останавливали. Да не плачь, и помни, что черезъ нѣсколько лѣтъ ты въ правѣ просить, чтобы тебя отпустили повидаться къ намъ. Онѣ не будутъ въ правѣ отказать тебѣ.
– Въ самомъ дѣлѣ, навѣрно, когда? спросила Анюта.
– Навѣрно, папочка говорилъ мнѣ, что въ семнадцать или восемнадцать лѣтъ ты даже имѣешь, по законамъ, право жить съ тѣми родными, съ которыми хочешь, но объ этомъ думать нечего, тебѣ здѣсь жить не пригодно, а пріѣхать погостить, пріѣзжай, было бы даже не хорошо съ твоей стороны еслибы ты не навѣстила насъ, особенно папочку, и забыла бы, какъ онъ любитъ тебя!
– Я не могу забыть васъ! воскликнула Анюта, и переходя отъ горя къ радости прибавила съ увлеченіемъ, – я ворочусь сюда къ вамъ, и не гостить, а жить! что бы ты Маша не говорила, я хочу жить съ вами, не гостить а жить хочу, непремѣнно. Семнадцати лѣтъ – мнѣ до семнадцати осталось пять лѣтъ, пять лѣтъ, это ужасно! повторила она и глаза ея опять отуманились.
– Ну, полно, Анюта, сказала Маша, – пять лѣтъ пройдутъ скорехонько. Черезъ четыре года Митя пріѣдетъ въ Москву, поступитъ въ Университетъ и часто, слышишь ли, очень часто будетъ навѣщать тебя.
Въ день отъѣзда Долинскіе пригласили священника и просили его отслужить напутственный молебенъ, папочка взялъ Анюту за руку и сказалъ:
– Мы будемъ молиться, молись и ты, чтобы Господь направилъ тебя на путь истинный и помогъ тебѣ, когда ты достигнешь совершенныхъ лѣтъ, распоряжаться своимъ богатствомъ на добро, на пользу, на всякое благое дѣло, а не на свои прихоти, не на одну себя, помни, не на одну себя. Болышія деньги искушеніе и испытаніе, которое Господь посылаетъ. Сердце у тебя доброе, но этого мало. Испытаніе – подвигъ. Чтобы совершить его и выйти изъ него побѣдительно надо быть вполнѣ христіанкой и думать о душѣ своей и о другихъ, а не о прихотяхъ, затѣяхъ и всякой роскоши. Великій грѣхъ тратить свои деньги суетно. Не будь горда, ты жила въ скромной долѣ, умѣй жить въ знатности, будь смиренна сердцемъ и благодари Бога всегда и за все. Насъ не забывай и помни любовь нашу и наши наставленія.
– О папочка! папочка! я возвращусь къ вамъ, когда буду большая. Непремѣнно возвращусь.
– Ну это какъ Богъ велитъ! твоя судьба иная, твоя дорога не наша. Большому кораблю большое и плаваніе. Господь благослови тебя на все хорошее.
Онъ взялъ ее за руку и вывелъ въ столовую.
– Благословите ее, сказалъ онъ старому священнику, – на новую жизнь, на добрую жизнь.
Священникъ благословилъ Анюту и началъ служить молебенъ. Всѣ дѣти, папочка и Маша стали на колѣна и всѣ молились за Анюту, и не одна слеза скатилась въ этой молитвѣ.
Священникъ ушелъ, сказавъ нѣсколько напутственныхъ словъ Анютѣ. Всѣ сѣли въ гостиной, даже Дарья-няня присѣла у двери, а маменька, пришедшая къ началу молебна, пріодѣтая въ лучшее платье и въ праздничный чепецъ, помѣстилась на диванѣ; по старымъ щекамъ ея текли слезы. Всѣ молчали. Папочка, перекрестясь, всталъ. Началось прощаніе, прощаніе жестокое, душу терзавшее. Папочка не могъ его вынести. Онъ схватилъ Анюту и почти силой вывелъ ее изъ дому, посадилъ въ бричку, а самъ сѣлъ съ ней рядомъ.
– Съ Богомъ, сказалъ онъ кучеру отрывисто и громко.
Почтовыя лошади, подымая пыль на улицѣ, покатили дребежжавшую старую бричку. Анюта высунулась изъ-за поднятаго верха брички и еще разъ увидѣла сквозь пыль и свои заплаканные глаза Машу съ платкомъ на глазахъ и сестеръ, и братьевъ горько плакавшихъ, и всѣхъ домашнихъ, и Дарью-няню, и Марѳу, и маменьку. Маменька крестила ее издали и вдругъ всѣ они при поворотѣ улицы исчезли изъ ея глазъ. Она стремительно откинулась въ задокъ брички восклицая:
– Папочка! папочка!
Онъ обнялъ ее и прижалъ къ сердцу.
